Колокола били часто и тревожно. Набат плыл над Плесковом и окрестностями, отражался от быстрых вод реки Великой, ударялся в высокие каменистые берега и гулким эхом уносился вдаль. Подчиняясь зову яростной бронзы, бежали к Плескову жители близлежащих весей и посада. Волокли на плечах наспех схваченные пожитки, тащили за руки малых детей, спотыкались, падали, вставали, и вновь бежали к распахнутым настежь городским воротам.

«Безумцы! — подумал Готфрид, привставая на стременах. — Держать ворота открытыми в виду врага! Довмонт чрезмерно жалеет своих подданных. Что ж…»

Ландмейстер оглянулся. Принц Вальдемар догадался сам. Датская конница, скакавшая по новгородской дороге, увидела цель. Опустив копья и размахивая мечами, всадники устремились вперед. Сейчас они настигнут беженцев, размечут и на плечах безоружных ворвутся в Плесков. После чего братьям ордена главное не опоздать…

Готфрид хотел отдать повеление, но не успел. С возвышения, мимо которого бежала дорога к Плескову, из–за тына, прямо в лица датчанам ударили стрелы. Передние кони преследователей сунулись мордами в землю, всадники вылетели из седел, следовавшие за ними стали натягивать поводья. Задние конники налетели на передних, ряды датской конницы смешались. Из–за тына выстрелили снова, вызвав сумятицу и переполох в рядах погони. Тем временем отворились ворота в ограде, из них выскочили люди в длинных рясах с копьями и дубинами. Прежде чем преследователи опомнились, рясофорные прикололи раненых коней, загородив их трупами узкую дорогу, добили выпавших из седел датчан, подобрали их оружие и скрылись за захлопнувшимися створками. Из–за тына в гущу всадников вновь полетели стрелы. Конница подалась назад. Ландмейстер перевел взгляд на Плесков. Хвост толпы беженцев втягивался в ворота. Опоздали…

— Это что?! — проревел Готфрид, указывая на тын. — Отвечай! — крикнул Жидяте.

— Монастырь! — сообщил сотник. — Снетогорский.

— У вас монахи сражаются?

— Братья ордена тоже монахи.

— Наш орден военный! Обычные монахи сидят в монастырях и молятся. Они не прикасаются к оружию, это запрещено уставом. Почему ваши посмели?

— Не ведаю!

— Сам русский и не ведаешь?

— Господин! — поклонился Жидята. — Я по происхождению русский, но давно живу в Ливонии. Я не бывал в русских монастырях, меня туда не посылали.

Готфрид наградил сотника бешеным взглядом.

— Зигфрид!

Дюжий брат с крестом на белом сюрко подъехал.

— Взять! — велел ландмейстер, указывая на монастырь, и повернулся к Жидяте. — Где еще монастыри?

— Мирожский, за рекой.

— Этот взять тоже! Монахов, которые уцелеют, привести ко мне!

Зигфрид поклонился и ускакал. С высокого холма Готфрид видел, как две сотни пеших братьев, сержантов и кнехтов, закрываясь щитами, ринулись к монастырю. Вымуштрованные, опытные воины действовали слажено. Пока кнехты прикрывали наступавших большими щитами, арбалетчики, прячась за ними, стреляли поверх тына, не давая монахам целиться. Несколько братьев и сержантов тем временем подбежали к воротам, замахали топорами. Полетела щепа. Спустя короткое время ворота распахнулись, нападавшие рванулись внутрь. Следом устремились кнехты. Готфрид довольно улыбнулся — никто не смеет противостоять ордену!

Не прошло и получаса, как ему привели и поставили перед конем человека в разорванной рясе. Руки монаха были скручены за спиной, голова разбита, но держался он прямо, глядя на ландмейстера спокойным взглядом серых глаз.

— Где остальные? — спросил Готфрид подскакавшего Зигфрида.

— Убиты. Ни них не было лат, даже кольчуг. Только рясы.

— Сколько их было?

— Семнадцать.

— Семнадцать монахов остановили датскую конницу? — Готфрид внимательней всмотрелся в лицо пленного. — Как звать тебя?

Подскочивший Жидята перевел.

— Иосаф! — ответил пленник звучным голосом.

— Ты монах?

— Игумен.

— Почему вы напали на нас?

— Напали твои люди, мои защищались.

— Конница скакала мимо!

— Для того, чтоб разить безоружных. Это русская земля, иноплеменник, всякий, кто пришел сеять смерть, враг!

— Разве вы воины?

— На Руси каждый муж воин.

— Твои монахи бились умело.

— В миру братья были боярами. Их с детства приучали к оружию.

— Тебя тоже?

— Я водил сотню.

— Вот как! — сказал ландмейстер. — Как сотник, должен был понять: силы неравны. Зачем погубил братьев?

— Срок земной жизни для монаха не имеет значения. Ибо сказал Господь: «В чем застану, в том и сужу!» Монах постоянно готов к смерти.

— Но они пали с оружием в руках, в состоянии смертного греха, не успев исповедаться и причаститься. Русские монахи не страшатся ада?

— Ты плохо знаешь Писание, чужеземец, хотя носишь крест на одежде. Помнишь слова: «Несть лучшей доли, чем положить живот свой за други своя?» Мои братья умерли за благое дело, твои псы сгорят в геенне!

— Не поразит ли нас сам Господь? — усмехнулся Готфрид.

— Пришлет он посланца, который прольет на вас с неба огнь смертоносный, как некогда сам Господь полил огнем и серою Содом и Гоморру, и сгинули нечестивые жители городов, погрязшие в мерзости…

— О чем это он? — спросил Готфрид Жидяту.

— Наверное, о Богдане и птице его. Монах не ведает, что брат Адальберт сразил дьявольскую птицу.

— Сразил ли? — ландмейстер впился взором в Жидяту.

— Сразил, господин! Сам видел, как арбалетчики, пустив стрелы, убили чародейку, а Адальберт ударил птицу копьем. Она не могла выжить!

— Гляди! — Готфрид повернулся к Иосафу. — Ты желал смерти, я дам тебе ее. Убей его! — он повернулся к Жидяте.

— Он монах, господин!

— Сказал, что воин.

— На нем ряса!

— Позволь мне! — сказал Зигфрид, извлекая из ножен меч. — Эти монахи дрались, как черти. Брату Ульриху дубиной разбили голову, вряд ли выживет. Погибли двое сержантов и кнехты…

Готфрид кивнул, Зигфрид замахнулся.

— Прости их Господи, ибо не ведают, что творят…

Иосаф не договорил. Тяжелый клинок разрубил его от плеча до пояса. Мертвое тело мягко упало на вытоптанную копытами траву, оросив ее кровью. Жидята машинально перевел последние слова игумена. Лицо ландмейстера перекосилось. Русский не стал проклинать их перед смертью, и даже не поручил свою душу Господу. Он простил своих убийц, как Христос на кресте. И теми же словами…

Думать об этом было неприятно, и Готфрид отогнал непрошенные мысли. Стал смотреть, как всадники и пешие заполняют пространство перед стенами. Датчане шныряли по брошенным в посаде домам в поисках поживы. Пусть! Жаль, конечно, что не удалось захватить Плесков сходу, но этого не планировалось. К вечеру город все равно падет…

Поход вышел на славу. Объединенное войско не двинулось к Плескову вместе. Их бы заметили и разгадали замысел. Датчане пересекли Чудское озеро на кораблях, высадились между Новгородом и Плесковым, после чего скорым маршем двинулись к югу. Не приходилось сомневаться, что новгородские лазутчики заметили корабли, однако сделали неверный вывод. Каждый в первую голову думает о себе. В Новгороде затворили ворота и приготовились к осаде. Помощь Плескову, буде возникнет такое желание у новгородцев, придет не скоро. Стража самого Плескова датчан проглядела… Славно вышло и у ордена. Конное войско стремительно рванулось к югу Ливонии, и Литва, еще не остывшая от похода князя Витеня, заметалась в страхе. Орден идет мстить! Огромное войско! Спасайся, кто может! Язычники в панике разбежались по лесам и затворились в городах; войско ордена прошло их земли как копье сквозь воду. Затем внезапно повернуло на восток, а после — на Смоленскую дорогу. В Плескове не привыкли ждать нападения с юга, не углядели…

От посада по направлению к наблюдательному пункту ландмейстера двигалась группа всадников. Готфрид пригляделся: добрые кони, блестящие доспехи. Вальдемар… Юное лицо подскакавшего принца сияло.

— Мы захватили их врасплох!

— Еще не захватили! — поправил ландмейстер. — Ворота успели закрыть. «А твоих конников остановили монахи!» — хотел добавить Готфрид, но промолчал.

— Не страшно, возьмем приступом! — сказал Вальдемар. — Ты уверен, что в городе малое войско?

— Довмонт отправил дружину в помощь родне. Осталось сотни две кметов, не более.

— Один против наших десяти!

— В Плескове много жителей. Они выйдут на стены.

— Горожанин не воин! — презрительно сказал Вальдемар.

— Надо выбить ворота! — напомнил Готфрид. — Ты обещал. Привез таран? Не вижу! Твои воины грабят дома…

— Поставим! — успокоил Вальдемар. — Воинов соберу. Зачем грабить предместье, когда перед тобой город? Точно знаешь, что богатый?

— От серебра и золота, что ждут за стенами, потонут твои корабли! Принц довольно захохотал и тронул шпорами коня. После того, как датчане уехали, Готфрид созвал комтуров. Военный совет не затянулся. Братья согласились: вперед пусть идут датчане. Юный Вальдемар жаждет прославиться, не стоит ему мешать. Первым ворваться в город почетно, но цену заплатить придется немалую. Датское войско вдвое больше орденского, после приступа численность сравняется. Проще делить добычу… Ландмейстер отдавал короткие, но ясные распоряжения. Спешиться, лошадей поручить кнехтам, но держать их рядом. Датчане ворвутся в Плесков пешими, как только бой переместится за стены, братья сядут на отдохнувших коней и поскачут к воротам. В тесноте улиц укрытый латами, боевой рыцарский конь валит и расшвыривает пешцев неудержимо. Датчане кинутся грабить первые же дома, не следует им мешать. Достаточно, чтоб они открыли дорогу в город. Плана Плескова у датчан нет, а вот братья знают расположение улиц и домов как господню молитву. Заранее выучили. Действовать следует, как оговорено, пробиваться к центру. В мелкие стычки не вступать, стремиться к палатам боярской старшины и собору — там хранилище ценностей. Кто захватил добычу, тот диктует условия дележа… Комтуры разъезжались, когда прискакал гонец.

— Наемники Конрада высадились в миле отсюда! На плотах приплыли. Надевают латы, скачут сюда. Зачем–то привезли копну сена…

«Думают ночевать в поле! — мысленно улыбнулся Готфрид. — Запасливые! Не верят, что захватим город сегодня. Куда их направить?»

В суете первых часов Готфрид забыл о наемниках и не слишком на них надеялся. Они, однако, прибыли. Что делает серебро! Это не за выкуп русским служить…

— Пусть станут позади, загородят дорогу и ждут повелений, — ландмейстер указал место. — Если какая–либо дружина русских вздумает придти на помощь Плескову, Конрад прикроет. Здесь узко, не обойти, сотня легко сдержит тысячу.

Гонец ускакал. Готфрид поднес ладонь ко лбу и стал наблюдать, как датчане, закрываясь щитами, ладят перед воротами таран…

* * *

Со стены смотрел на копошащихся врагов Довмонт. Ярость душила князя. Проглядел, упустил! Богдана называл куренком, а сам хуже. После похищения богатыря следовало догадаться: орден не угомонится. Сначала Казимир в Сборске, после нападение на Богдана в Плескове, попытка уничтожить богатырскую птицу… Потерял ты, князь, нюх, как старый пес! Следовало, как Ласке, плеснуть зелья в мед! Врага привычно ждал с Запада, понадеялся на Сборск. Там Данило с Евпраксией, Богдан с птицей — не укусишь! Нашли куда укусить, в подбрюшье бездоспешное… Пришли со стороны, где дальней сторожи нет. Прозевал ты, князь! Обленился, привык, что в рейзы орден ходит зимой, а немцы взяли и явились летом. С датчанами — вон их стяги! Подгадали час, когда Довмонт с малой дружиной… Урок с Путилой не пошел впрок. Орден не жалеет денег лазутчикам, потому все ведает о Плескове. Довмонт об ордене не ведает…

Князь явственно ощутил на плечах груз прожитых лет. Тридцать три года княжения в Плескове… Руки еще крепки, а ноги сдают. Волосы побелели, лицо в морщинах. Но, самое главное, он растерял остроту ума и способность предвидеть замысел врага. Сегодня будет его последний бой… Пасть, защищая свой дом — честь для воина, если гибнешь не зря. Не пустить врага к родному порогу! Спасти семью! Сегодня это не удастся, велик числом враг. Кметов Довмонта сомнут, горожанам против немцев с датчанами не выстоять. Плесков вырежут, как некогда сам Довмонт вырезал двор Миндовга…

Над головой пропела арбалетная стрела. Датчане начал обстрел стен. Стоявший рядом Давыд тронул Довмонта за плечо:

— Отец…

Довмонт покосился свирепо, Давыд умолк. Князь глянул за забороло. Перед воротами внешнего города, получившем имя Довмонта, датчане прилаживали таран. Привратная стража бросала сверху камни, но те отскакивали от скатной крыши, укрывавшей орудие. Крышу немцы соорудили из снятых в посаде тынов, на каркас тарана пошли балки чьей–то избы. Враг действовал быстро и умело. Довмонт глянул во двор. Под котлами со смолой только–только разгорались костры. Не успеют вскипятить, не успеют…

— Дружину — во двор городка! — велел князь притихшему сотнику. — Всю! Встати против ворот, взять копья и загородиться щитами! Горожан не брать, пусть обороняют Кром. Скажи кметам: за спинами — наши жены и дети! Сами знают, что будет, если немцы прорвутся…

Сотник построжел лицом и загремел сапогами по лестнице. Довмонт глянул на сына и попробовал, легко ли выходит из ножен меч. Дружина ляжет во дворе костьми, как и он с сыном. Им не уцелеть. За тридцать три года счастливой жизни надо платить. Жаль, нельзя расплатиться одному… Они завалят двор трупами датчан, может, это остановит врагов. Побоятся приступать к Крому. В глубине души Довмонт понимал: не побоятся. За спинами датчан ждет орден… Зато Довмонт не увидит, как падет Плесков. Хотя там, на небе, ему, наверное, покажут. Чтоб и в загробной жизни мучился. Довмонт скрипнул зубами.

Давыд тронул его за рукав. Князь сердито скосил взор и удивился: сын указывал куда–то в небо. Довмонт пригляделся. Черная точка приближалась к городу со стороны солнца. Вот она увеличилась в размерах, затем еще… Неужели?

— Богдан! — радостно крикнул Давыд.

Довмонт вцепился в забороло. Богдан! Сверкающий диск вместо головы, двойные крылья, торчащий вверх хвост… Птица летела высоко, ее громкий клекот почти не доносился с неба; вернее, его заглушал шум под стенами — датчане пустили в дело таран. Враг птицу пока не видел. Вот она приблизилась, мелькнула над городом и стала разворачиваться по плавной дуге. «Что он задумал?» — удивился Довмонт. Тем временем Богдан снизился и повел птицу вдоль стен — прямо над головами выстроившегося для штурма войска. Дальнозоркими глазами князь различил черную каплю, отделившуюся от птицы; набирая скорость, та летела вниз. Довмонт проследил ее взглядом. Капля ухнула в гущу датчан, на этом месте вспух огромный куст. Бревна, люди, кони взлетели вверх и разнеслись в стороны. По ушам ударило тяжко и гулко. А с неба летела уже другая капля…

— Вели дружине — на конь! — крикнул князь Давыду. — Моего жеребца привести! Изготовиться и ждать!

Он обернулся к заборолу как раз вовремя — второй гигантский куст вспух среди вражеского войска…

* * *

С километровой высоты вид открывался великолепный, Богданов быстро оценил обстановку. Осаждавшие плотно сгрудились с южной стороны Плескова, заполнив не только улицы посада, но и дворы домов. Собственно, более сгрудиться негде. С Запада мешает река Великая, с Востока — Пскова, на севере они сливаются за городом прямо под высоким, отвесным каменистым берегом. Осаждавшие готовятся к штурму и не ждут нападения. Им бы рассредоточиться, но в тринадцатом веке не знают о воздушных бомбардировках…

— Целься в гущу! — крикнул Богданов в переговорное устройство. — Я уйду подальше от стен иначе своих осколками зацепим! Не спеши! Два захода!

— Поняла! — подтвердила Аня.

Богданов развернул По–2 над Великой и снизился до шестисот метров — лучшей высоты для бомб. Наставление требует лететь выше, но с шестисот точнее прицел. Он вел самолет над посадом — ровно и прямо. По–2 слегка «вспух», отправив первую ФАБ–50, но удержался на курсе. Вниз ушли вторая бомба, затем третья. Занятый управлением, лейтенант не видел разрывов. За Псковой он развернул самолет и только здесь оценил эффект налета. Внизу будто муравейник разворошили: крохотные черные фигурки метались в панике, но не убегали. «Добавим!» — с веселой злобой подумал Богданов, ложась боевой курс. Он вел самолет туда, где на земле было черно от врагов. Когда последняя ФАБ–50 ушла вниз, Богданов развернул По–2 и спустился до бреющего. По пути к Плескову они разделили боезапас. Но наземным целям штурману стрелять не сподручно, «ДТ» оставили два диска. Остальными патронами снарядили ленту крыльевого «шкаса» — получился почти полный боекомплект. Менее минуты беспрерывной стрельбы, полтысячи бронебойно–зажигательных, бронебойно–зажигательно–трассирующих, пристрелочно–зажигательных и обычных пуль из магазинов «ДТ»…

Целиться было легко: плотная масса людей, уцелевших после бомбардировки, все еще не понимала, что происходит, и потому суетилась в растерянности в посаде и за его границами. Богданов взял правее, туда, где не было домов и тынов, а на открытом пространстве стояли в изумлении воины в плащах с тевтонскими крестами.

— Вот вам русская земля! — яростно закричал Богданов, нажимая гашетку. — Вот вам русский город! Жрите!

Обозначенный трассерами смертоносный стальной кнут смел строй тевтонцев, повалив их наземь как кегли. Плотные порядки немцев сослужили им дурную службу. Бронебойные пули легко прошивали доспехи вместе с заключенными в них телами, после чего разили следующих… По–2 проскочил над головами немцев к реке, над Псковой Богданов развернулся. Глазами он искал толпу погуще и нашел: осаждавшие схлынули от стен и клубились возле посада. Богданов взял прицел и нажал гашетку. Плотный рой пуль будто осадил черное облако, заставив его лечь на землю. «Шкас» умолк.

— Кончились патроны! — крикнул лейтенант в переговорное устройство. — А у тебя?

— Тоже! — отозвалась Аня.

Богданов подумал, что ей приходилось не сладко. Снимать тяжелый «ДТ» со шкворня, перебрасывать с левого борта на правый… И все это на лету, когда самолет хоть немного, но болтается… Богданов взял курс на юг и, спустя несколько минут, приземлился на речном берегу. Здесь еще колыхался на воде плот, на котором доставили По–2, лежали вороха сена, которым укрывали самолет. Вокруг не было ни души — рота наемников ушла к городу. Богданов заглушил мотор, выбрался на крыло, сел. Аня спрыгнула на землю и стала перед ним.

— Закурить бы! — вздохнул лейтенант.

Аня открыла гаргрот, покопалась и принесла коробку «Севера». Богданов изумленно взял коробку, открыл — внутри болталась единственная папироса.

— Откуда?

— Нашла в самолете, когда прибиралась. Забыл кто–то.

Богданов взял папиросу, привычно дунул в мундштук и примял его пальцами. Аня чиркнула спичкой.

— Были в вещмешке! — пояснила в ответ на удивленный взгляд.

Богданов прикурил, затянулся. Горячий дым ободрал горло, заставив летчика закашляться.

— Черт! Отвык!

Богданов бросил папиросу и притоптал каблуком. Аня засмеялась, он не поддержал.

— Там люди гибнут! — сказал с горечью.

— Конрад справится! — возразила Аня.

— Не Конрад, а Довмонт! — возразил Богданов. — Без него швейцарцам капут. Слишком много гадов!

Аня села рядом, приникла к его плечу.

— Хоть бы коня оставили! — пожаловался Богданов. — Пешком пока дойдешь…

— Правильно сделали, что не оставили! — сказала Аня. — Непременно поскакал бы, влез в драку… Получишь стрелу, кто исцелит? Конрад умный! Кметов у князя хватает, пилот один.

— Толку от пилота! — вздохнул Богданов. — «Эресов» нет, бомб нет, патроны кончились. Две обоймы к «ТТ»…

Она погладила его по руке. Он обнял ее за плечи.

— Это был лучший наш вылет! — сказала Аня…

* * *

Когда птица скрылась, распахнулись ворота Довмонтова города. Датчан возле них не было — в страхе убежали к посаду. Выскочившие наружу кметы столкнули с пути громоздкий таран. Почти немедленно из ворот вынеслись всадники. Довмонт с обнаженным мечом в руке скакал первым, Давыд — чуть позади, следом немолодой сотник, за ним — десятники и простые кметы с копьями наперевес. Конная лава врезалась в толпу датчан. Копья пронзили ближних врагов и застряли в их телах. Всадники бросили древка, достали мечи. Тяжелые клинки в руках кметов стали равномерно подниматься и падать. Датчане подались назад и побежали. Их оставалось все еще много — трое, четверо против одного русского, но они более не были войском. Оглушенные, потерявшие кураж и стойкость, обуянные паническим страхом датчане думали только о спасении. Кто мог, вскакивал на коня и гнал его в панике, безлошадные бежали так. Пешие гибли первыми. Нет более приятного занятия для всадника, чем рубить бегущего. Тяжелые, остро отточенные клинки кметов рассекали кольчуги и панцири, впивались в нежную человеческую плоть, терзали ее, добираясь до горячих сердец, исторгали души из тел. Алая кровь била тугими струями, обильно орошая сухую землю, а подкованные копыта коней топтали ее, превращая в липкую грязь…

Войско ордена стояло в отдалении, осколки бомб не зацепили его. После первого разрыва ландмейстер изумленно поднял взор и заметил над посадом странную птицу с двойными крыльями. От птицы отделилась черная капля, ударила в землю, на этом месте вырос огромный дымный куст. Невыносимый грохот ударил по ушам, высоко над землей взлетели бревна, тела людей и коней…

— Содом и Гоморра! — воскликнул стоявший рядом Зигфрид. — Пресвятая Дева!

«Содом и Гоморра! — толкнулось в виски Готфрида. — Монах говорил… Ему было ведомо…»

Он повернулся к Жидяте. Лицо сотника стало серым.

— Ты говорил: Адальберт убил птицу!

— Убил, убил!.. — забормотал Жидята. — Богдан другую нашел, у них птиц много… Эти русские все чародеи… Надо бежать, бежать, не медля…

— Заруби его! — велел Готфрид.

Зигфрид вытащил меч, замахнулся. Жидята дал шпоры коню. Жеребец прыгнул и понесся прочь. Зигфрид догнал и на скаку ткнул сотника острием. Жидята взмахнул руками и завалился на бок. Ландмейстер не видел этого. Обернувшись к Плескову, он, как зачарованный, наблюдал за разгромом датского войска. Воины Вальдемара испуганно метались на узких улочках посада меж высоких тынов, падали и снова бежали, но безжалостная смерть, падая с неба, настигала их везде. Войско ордена пока не страдало. Готфрид хотел произнести благодарственную молитву и поднял руку для крестного знамения, но тут птица устремилась к ним. На нижнем крыле ее заплясал огонек, от него протянулась к стягам ордена огненная плеть. Братья, сержанты и кнехты ряд за рядом стали падать на землю. Птица пронеслась совсем близко от Готфирида, ландмейстер заметил головы двух людей, торчавших из ее тела. Внезапно огонек заплясал сбоку птицы; рядом с ландмейстером закричала раненая лошадь, упал на землю комтур Кенигсберга. Затем еще один брат, другой…

— Ландмейстер! Надо уходить! — крикнул Зигфрид над самым ухом.

Готфрид глянул на свое войско. Его больше не было. Уцелевшие под огнем братья и кнехты на конях и пешком бежали прочь от города. Толпа людей в белых плащах запрудила проход меж высоких тынов и неслась прямо на строй воинов в латах. «Это Конрад! — вспомнил Готфрид. — Его сейчас сомнут. Ему надо расступиться»! Однако наемники и не подумали сделать это — стояли неподвижно. Прямо на строй неслись всадники в белых плащах, грозя смять и растоптать непонятливых. Готфрид замер в ожидании. Когда от морд коней до первого ряда швейцарцев осталось совсем ничего, сверкнули, перегородив дорогу, окованные железом щиты. Головы наемников исчезли за ними, зато появились и заблестели на солнце наконечники алебард. «Что он делает!» — хотел вскричать Готфрид, но слова засохли в горле. Кони бегущих братьев с размаху налетели на стальные жала и закричали, вставая на дыбы. Всадники падали на землю, некоторые свалились вместе с лошадьми. Алебарды отдернулись, взмыли вверх и с размаху упали на головы уцелевших. Затем еще и еще…

— Изменник! — крикнул за спиной Зигфрид.

«Он не изменник! — мысленно возразил Готфрид. — У русских нашлось серебро…»

Первый ряд швейцарцев убрал алебарды и присел за щитами. Над ними возникли арбалетчики. Они прицелились и спустили тетивы. Тяжелые болты ударили в конных братьев, сбивая их с седел. Арбалетчики исчезли, но их на место встали другие. Новый рой стрел полетел в лица беглецов. Затем еще и еще… Толпа перед наемниками замерла, попятилась, а после, все быстрее и быстрее, покатилась обратно. Люди бежали, не разбирая пути. Конные топтали пеших, задние, расчищая себе путь, кололи и рубили передних. У ландмейстера больше не было войска. Осталась вооруженная толпа, в которой каждый думал лишь о себе. Зигфрид тронул ландмейстера за плечо:

— У пристани стоят корабли! Вальдемар подогнал, чтоб грузить добычу. Скачем! Нельзя медлить!

Готфрид позволил себя увлечь. Маленькая группа всадников в белых плащах, скакавших под развернутыми стягами, подсекла толпу. Как капля, бегущая по стеклу, собирает соседние капли, так и отряд ландмейстера стал вбирать в себя беглецов: сначала одиночек, затем — целые группы. Братья и кнехты видели ландмейстера, скакавшего под стягом, и вбитое намертво послушание оживало в их сердцах. Воины стряхивали безумие и устремлялись следом. К пристани подскакала уже не толпа, войско. Расстроенное, отступающее, но послушное командам.

Датские моряки не успели угнать судна. Оглушенные происходящим, они растерялись и помедлили. Увидав тевтонцев, датчане благоразумно забыли, чьи они подданные. С борта самого большого судна спустили широкую сходню, Готфрид и знаменосец влетели на корабль прямо в седлах. Коня ландмейстера взяли под уздцы, Готфрид спрыгнул на палубу и поднялся на мостик. Знаменосец последовал за ним. Корабль быстро заполнился всадниками. Братья спешились, моряки привязали коней и сбросили сходню на берег. Зигфрид, оставшийся на берегу, коротко скомандовал. Корабль отчалил, быстрое течение Великой понесло его мимо Плескова. С высоты мостика Готфрид видел, как сходню подставили ко второму судну, поток людей в белых и серых плащах устремился на борт. Течение несло корабль под высокими стенами Плескова, вожделенного, но так и не доставшегося ордену, пристань отдалилась, исчезла за поворотом…

* * *

За посадом Довмонт остановил дружину. Датчане убегали, но в любой момент могли опомниться. Двум сотням кметов против большого и хорошо вооруженного войска в поле не устоять. Под Плесковом оставался другой враг…

Дружина развернулась и поскакала обратно. Попадавшиеся на пути датчане, шарахались в стороны, их не трогали — некогда. Дружина поравнялась с посадом, и князь увидел убегавших немцев.

— Вперед! — проревел, взмахивая окровавленным клинком. — Бей! Секи в песи! — князь пришпорил взмыленного коня.

Дружина догнала немцев у самой пристани. Зигфрид заметил атаку поздно, но все же попытался организовать отпор. Повинуясь его команде, пешие сержанты и кнехты встали в ряды. Зигфрид сразу увидел, что это ненадолго. Почти все копья брошены при бегстве, мечами скачущую конницу не остановить. Второй и последний корабль был полон людьми, Зигфрид ударом ноги сбил сходню в реку.

— Отчаливай! — прорычал датчанам. Те не заставили себя упрашивать.

На берегу осталось сотни полторы сержантов и кнехтов. Братья, прискакавшие к пристани первыми, уплыли. Кроме тех, кто ранее пал у посада. Зигфрид вскочил в седло и закричал, призывая воинов к стойкости. Те поплотнее сбились в ряды. Заметив в толпе арбалетчиков, Зигфрид велел им стать позади и стрелять поверх голов.

…Довмонт врезался в строй серых плащей на полном скаку, опрокинув сразу нескольких немцев, и замахал мечом, разя направо и налево. Рука, закаленная во многих битвах, не подводила — каждый удар уносил чью–то жизнь. Клинок, сделанный мастерами южной Германии, легко рассекал кольчуги и латы, острым кончиком доставал до глоток и сердец…

— Вот вам! — кричал Довмонт, не замечая, что кричит по–литовски. — Сдохните, язычники!

Гибнувшие под мечом Довмонта немцы не были язычниками, но князю некогда было об этом думать. Коня под ним ранили, зацепили и самого Довмонта, но он не чувствовал боли. Под бешенным напором грозного всадника строй немцев распался, и Довмонт увидел Зигфрида — единственного в белом плаще на берегу. Раненый конь закричал, получив укол шпор, но вынес князя к врагу. Немец, заметив, поднял меч, но опоздал. Остро отточенный кончик клинка Довмонта рассек кольчужную бармицу и пробил рыцарю горло. Зигфрид захрипел и выронил меч. Вторым ударом Довмонт развалил его до сердца и обернулся, чтоб глянуть, далеко ли отстала дружина.

…Прилетевший неизвестно откуда арбалетный болт, ударил князя меж «крыл» — лопаток. Закаленный, стальной наконечник легко пробил кольчугу, рассек хребет и в остатке страшной силы вошел в сердце. Довмонт покачнулся и склонился к шее коня. Подскочивший Давыд подхватил отца, не давая ему свалиться, мгновенно подскакали пожилой сотник и кметы; мертвого князя вывезли из схватки. Там, в стороне, тело сняли с окровавленного седла, уложили на землю. Давыд спешился и пал на колени. Он стащил с головы отца шлем и, роняя слезы, ладонью стал приглаживать на мертвом челе седые волосы…

Весть о гибели князя мгновенно облетела дружину. Озлобленные кметы навалились на немцев в припадке безумной ярости. Те, подаваясь назад, заливали пристань кровью, но жизнь отдавали дорого. Только некоторые, бросив мечи, умоляли о пощаде. Но не получили ее…