Довмонт вошел в сени, слегка прихрамывая. Князь оправился от долгой хвори, однако нога побаливала. Не глядя по сторонам, Довмонт прошел к стулу с высокой спинкой, сел и только затем обвел взглядом собрание. Под хмурым взором притихли и вытянулись ближние бояре, строже стали лица кметов и слуг. Повинуясь властному знаку, подошли и стали за стулом сыновья, игумен Иосаф и вечевой дьяк. Довмонт кивнул, дьяк вышел вперед, развернул свиток и стал читать. Довмонт не слушал, князем владело раздражение. Месяц как изгнали сборского посадника, а он узнает об этом третьего дня! Понятно, что сборская княжна не спешила хвалиться, но сыновья–то, сыновья не сказали… Послушали мать, пожалели хворого отца. Он еще не в гробу!..

Дьяк закончил читать. Довмонт жестом подозвал Казимира. Литвин приблизился и слегка охрипшим голосом начал обвинение. Довмонт не вникал в слова, более наблюдая за лицом крестника. Казимир явно волновался, сбивался, делал паузы. «Не договаривает! — понял Довмонт. — Что ж там было?…»

Довмонт выслушал Казимира третьего дня и тогда же почувствовал мутность истории. Сотня кметов захватила укрепленный Сборск? Как? Крестник лепетал о дьявольской птице, мечущей огонь с неба, о Евпраксии, заключившей сделку с дьяволом, Довмонт не верил. Тридцать третий год он правил в Плескове, бывал в десятках походов, но нигде и никогда не видел дьявола. Казимир что–то скрывал. Где он обретался после захвата Сборска? Почему сразу не прибежал? Крестник уверял: было соромно, отправился в Литву в надежде собрать войско и вернуть Сборск самому. Не получилось… Выглядело правдоподобно, но что–то не вязалось, не нравился Довмонту этот рассказ. Но более гневило князя другое. У него под боком, на расстоянии дневного перехода, случилась кровавая свара за власть. Погибла по меньшей мере сотня кметов. Сотня! В битве Довмонта с литовским князем Герденей погиб один — Антоний, сын Лочков, брат Смолигов. До сих пор памятно. Другие походы Довмонта случались вовсе без потерь. Речь, конечно, не о битве под Раковором, там щедро полили снег кровью. Так ведь схватились с закованными в латы датчанами и немцами. Здесь же свои убивали своих: секли мечами, били стрелами, вешали на стенах…

Сборская распря будила у Довмонта тяжкие воспоминания. Некогда он, в ту пору удельный князь Нальшенайский, поднял руку на владетеля Литвы. Миндовг забрал у Довмонта жену — единственную и любимую. Она приходилась младшей сестрой жене Миндовга; старшая на смертном одре завещала мужу младшую — чтоб растила ее детей. Миндовг даже не подивился странной просьбе, прямо с похорон и забрал ладушку. Довмонта он не опасался — куда тому против владетеля Литвы! Миндовг ошибся. Литовское войско отправилось на войну с Русью, Довмонт с дружиной под выдуманным предлогом отстал… Миндовг, двое сыновей князя жизнями заплатили за обиду. Но третий сын, который вел войско на Русь, уцелел… Довмонту пришлось грузить на повозки добро, в компании ближних бояр искать защиты в Плескове. Его приняли ласково, поставили князем. Тридцать три года он платит кровью за доверие. Мечом, которым сразил Миндовга, рубит бывших соплеменников и немецких хищников. Безжалостно рубит! Плесков рад, что предпочел иноземного князя русскому. Плесков славит храброго, мудрого и справедливого Довмонта. В церквях возносят молитвы за ревностного строителя храмов и монастырей. Никому нет дела до воспоминаний князя, его тяжких снов. Они приходят только к нему, и в последнее время все чаще. Окровавленные тела на лестницах и переходах — стража Миндовга стояла насмерть, ярость в глазах владетеля Литвы за мгновенье до смертельного удара, перекошенное ужасом лицо жены… Он не тронул ее, но и не забрал. Обесчещенная Миндовгом, она была не нужна. Он не смог бы к ней прикоснуться. Родственники и бояре не позволили бы. Они шли за ним, чтоб отплатить за обиду, а не для того, чтоб вернуть подстилку Миндовга…

В последние годы Довмонт все чаще вспоминал первую жену. Выплывало из памяти юное лицо, большие синие глаза, заплетенные в толстую косу волосы цвета речного песка… Нет ее на свете, Довмонт тридцать лет как женат. Дочь переяславльского князя Димитрия подарила ему сыновей. Мария красива и благочестива, любит мужа и детей, но вспоминается почему–то та, первая…

Князь глянул на Евпраксию. Она слушала Казимира с суровым лицом. Ноздри ее трепетали. «Убила бы, дай ей волю! — понял Довмонт. — За что? Чем так обидел? Сватовством? Кому Казимир помешал? Кого избрала она? Данилу? Чтоб выйти замуж за сотника, положила сотню кметов?» Данило стоял рядом с княжной, Довмонт окинул его тяжелым взором. Если обвинение подтвердится, сотник кончит дни в порубе или на виселице — как вече решит. Евпраксия наденет клобук монашки. Дорого стоила ее любовь, не задумалась о цене. Это у литовской жены Довмонта не было выбора, у княжны был…

Князь перевел взор на спутников княжны. Кроме Данилы перед князем стояли незнакомый Довмонту кмет, высокий, с приятным лицом и чернявый немец в круглой шапочке с перьями. Шапку при появлении князя немец предусмотрительно снял. Чуть далее топталась высокая и крепкая баба, судя по одеже, служанка. Эти–то зачем?

Казимир закончил и сделал шаг в сторону. Довмонт указал на княжну:

— Отвечай!

— Я пришла сюда не отвечать, а обвинять! — возразила Евпраксия.

Брови Довмонта взлетели вверх.

— Кого хочешь обвинить?

— Его! — княжна указала на Казимира. — Убийцу сборского посадника князя Андрея! Предателя, задумавшего передать Сборск немцам!

Собрание загудело. Довмонт поднял руку, устанавливая молчание.

— Это тяжкое обвинение! — сказал тихо, но все услышали. — У тебя есть послухи?

Княжна сделала знак бабе. Та подошла и поклонилась князю.

— Неёла, служанка моя, — пояснила княжна. — Расскажи князю, Неёла!

— После того, как князь сбежал из Сборска, — Неёла показала на Казимира. — Я прибиралась в ложнице, где он жил. Он все бросил, ничего не взял. В его сумке нашла…

— Что?

— Вот! — Евпраксия показала стеклянный флакон в кожаном чехле. — Это смертное зелье! Мы добавили в питье собаке — издохла. Можем и твоей, князь, дать, для поверки. Мой отец умер, как поел с Казимиром с глазу на глаз. Накануне был крепок и не хворал.

Довмонт глянул на крестника.

— Это не мое! — крикнул Казимир. — Сама подбросила! И бабу свою научила!

— Прямо здесь поклянусь, перед владыкой! — сказала Евпраксия. — Неёла тоже.

— А ты поклянешься? — спросил Довмонт у Казимира.

— Да! — облизал тот губы.

Довмонт нахмурился — дело принимало плохой оборот. Если обе стороны поклянутся, как определить виновного? Кто из двоих готов солгать перед Богом? Вчерашний язычник или влюбленная княжна? Оба могут. «Почему Казимир сразу поверил, что в посудине яд? — подумал Довмонт. — Почему не попросил поверки? Княжна могла обмануть. В Сборске трудно найти нужный яд, да и Плескове поискать. На Руси не принято травить князей, здесь их режут — как и в Литве. По ядам немцы мастера…»

— Приведите собаку и сыщите травника! — велел Довмонт.

Ближний кмет рванулся из сеней и скоро явился с псарем. Тот вел на поводке старую суку. Довмонт мысленно одобрил: поняли правильно, доброго пса жаль. Псарь отдал поводок кмету, поставил на пол плошку, налил в нее из фляжки светло–желтой жидкости.

— Мед! — пояснил князю. — Ласка любит! Глазами плохо видит, но чует добре.

Сука и вправду волновалась, тянулась к плошке, натягивая поводок.

Довмонт глянул на княжну. Та вытащила из флакона пробку, плеснула в плошку.

— Отпускай! — велел князь.

Ласка подбежала к плошке и стала жадно лакать. Люди в сенях смотрели на нее с острым любопытством. Сука вылакала плошку до дна, облизала дно и улеглась на пол, примостив голову на лапы. Довмонт глянул на княжну.

— Не торопись, князь! — сказала Евпраксия. — Зелье хитрое.

Протекла минута, другая, пятая… В сени влетел запыхавшийся травник. Долговязый, в длинной рясе с пояском, он с порога поклонился князю. Довмонт сделал знак подойти.

— Что за зелье?

Травник плеснул из флакона в руку, растер жидкость ладонями, понюхал, затем лизнул.

— Добрая трава! — сказал радостно. — Здесь не растет. Издалека привозят. От сердца помогает. Настоять в кипятке и добавить в питье пять капель…

— А ежели больше? — спросил Довмонт. — Плеснуть, не считая?

— Сердце заколотится и станет худо. Молодой, может, и отлежится, а вот старому не встать…

— Глядите! — крикнул кто–то, указывая на суку.

Все повернули головы. Ласка лежала на боку, вытянув лапы. Подбежавший псарь потрогал суку, заглянул пасть.

— Издохла! — объявил громко.

— Твой пес тоже был старым? — спросил Довмонт у княжны. Евпраксия кивнула. Князь глянул на травника: — Что скажешь о посуде?

— Немецкая работа! — сказал травник, вертя в руках флакон. — В Плескове не купишь.

Довмонт глянул на Казимира, тот нервно облизывал губы. Княжна не солгала, понял Довмонт. Она имела право на месть. За смерть отца вырезают род врага. Однако Казимир поклянется, и судить придется княжну.

— Ты говорила о предательстве? — спросил Довмонт Евпраксию. — Поведай!

— Казимир убил моего отца, чтоб передать город ордену.

— Лжа! — отчаянно крикнул литвин.

— Он привел в Сборск роту немецких наемников.

— Я нанял их на свои деньги! Чтоб защищать город!

— Здесь стоит капитан наемников, княже! Спроси его!

Чернявый немец с круглой шапочкой в руках вышел вперед и поклонился Довмонту.

— Как тебя зовут? — спросил князь.

— Конрад.

— Кому служишь?

— Кондотьер Богдан! — наемник указал на незнакомого князю кмета. — Я приносить ему присяга после того, как князь Казимир бежать из Сборска.

— Почему Богдану?

— Он брать меня в полон.

— Кому служил до Богдана?

— Ордену.

— Казимир говорит, что ему!

— Солдаты земли Швиц служить тому, кому присягать. До Богдана я присягать ландмейстер ордена Святой Девы Марии.

— Он послал тебя в Сборск?

— Так!

— Что велел?

— Служить князь Казимир и ждать войско ордена.

— Лжа! — закричал Казимир.

— Я присягать! — насупился Конрад и указал рукой. — Этот монах!

— Он еретик, княже! — завопил Казимир. — Как можно верить его клятве?

— Сам еретик! — обиделся Конрад. — Вот! — он вытащил из–за ворота серебряный крест. — Я верить в Господь наш Иисус Христос, я молиться ему. Я креститься не так, как вы, но бог наш един. В кого верить ты, Казимир? Ты бежать из города и бросить свой солдат. Трус! — Конрад плюнул. — Я лучше сидеть в чистилище, чем служить тебе!

— Владыка! — повернулся Довмонт.

Иосаф подошел и встал перед наемником.

— Клянешься ли ты перед лицом Господа нашего, что сказал правду? — спросил звучным голосом.

— Клянусь! — подтвердил Конрад, перекрестился и поцеловал крест.

Довмонт глянул на Казимира. Литвин был бледен, нижняя челюсть дрожала. Можно не спрашивать.

— В поруб его! — велел Довмонт. — До суда веча!

В сенях стало тихо. Князь Плескова волен в своем суде, но к смерти приговаривает только вече. Казимир побледнел и растерянно глянул на Довмонта. Подскочившие кметы сняли с него пояс с кинжалом, завернули руки за спину.

— Господин! — взмолился Казимир по–литовски. — Пощади! Я все расскажу!..

Довмонт не отозвался. Князя мучил стыд. Голова седая, а не распознал предателя… Будут теперь злословить! В лицо сказать не посмеют, побоятся, а за спиной шепнут… Из–за Казимира другим перебежчикам не станет веры. У ливонского ордена два смертельных врага — Литва и Русь. Потому от родовых распрей литвины бегут на Русь, рассчитывая на приют. Более могут не его не получить. Всякий уверится: литвин служил ордену! Казимир бросил тень на всех единоплеменников. По смерти Довмонта вече вспомнит и призовет в Плесков русского князя. Сыновьям не получить города…

Казимира увели. Довмонт сделал знак Евпраксии подойти.

— Хотел дать тебе доброго мужа, а вышло — погубил отца, — сказал сокрушенно. — Прощаешь ли ты меня?

— Прощаю! — сказала княжна тихо. — Ибо не ведал ты, что творил.

— Тогда слушай мою волю! Сумела отбить Сборск, сумей и сохранить! Будешь в нем посадницей! (В сенях зашумели…) До Рождества. За это время найди себе доброго мужа. Раз я не сумел, ищи сама. Выберешь доброго воина, сделаю посадником. Выберешь тихого, дам приданое и дом в Плескове! Захочешь уехать в другие земли — препятствовать не буду. Сгода?

— Спаси тебя Бог, князь! — сказала Евпраксия.

Довмонт встал и обнял ее.

— Бог не дал Андрею сына, но дочку послал боевую, — шепнул в ухо. — За Давыда моего пойдешь?

— Избрала уже! — ответила княжна.

— Тогда зови на свадьбу! — улыбнулся Довмонт. — Посаженным отцом, — он отпустил княжну и подозвал немца. — Видел вас в поле, — сказал, разглядывая наемника, — крепко стоите! Будешь сражаться за Русь?

— Кондотьер решать! — ответил Конрад.

— Какой с ним уговор?

— Служить до Рождества Богородицы.

— Что так мало? У Богдана нет серебра?

— Он не давать нам серебро, велеть отслужить свой выкуп.

Довмонт мгновение смотрел изумленно, а затем захохотал. Собрание поддержало. Громкий смех прокатился по сеням и замер в переходах.

— Сколько живу, но не слышал, чтоб наемники служили за выкуп! — сказал Довмонт. — Ай да, Богдан! Слушай меня, Конрад! Если кондотьер не захочет ряд продлить, приходи в Плесков! Сговоримся!

Конрад поклонился.

— Суд кончен! — объявил Довмонт и кивнул вечевому дьяку: — Запиши!

— Погоди, княже!

Довмонт удивленно посмотрел Иосафа. Игумен выступил вперед.

— Ты осудил клятвопреступника и убийцу по делам его, — сказал игумен, — однако оставил без разбора обвинение в колдовстве.

— Казимир восклепал на княжну!

— Клятвопреступнику веры нет, — согласился Иосаф, — но отец Пафнутий из Сборска донес мне о скверне. Чтоб вернуть город, княжна вошла в сговор с волхвом по имени Богдан. Это его ты только что хвалил. Волхв прилетел на громадной птице, плюющейся огнем и поражающей люд клекотом. Птица убила кметов Казимира на стенах города и плюнула в ворота. Те растворились, княжна с кметами ворвалась в Сборск и захватила его. Княжна вправе мстить за смерть отца и прогнать из города клятвопреступника, но звать на помощь чародея — преступление перед Богом!

Довмонт хмуро глянул на Евпраксию. Та смешалась.

— Дозволь мне, княже! — Богданов выступил вперед. — Если владыка обвиняет меня в чародействе, мне и отвечать. Так?

Довмонт посмотрел на Иосафа, тот кивнул.

— Вот! — Богдан вытащил из–за ворота медный крест на шнурке. — Разве чародеи носят кресты?

— Слуги дьявола хитры! — возразил игумен. — Некоторые, особо сильные, могут носить кресты и выдавать себя за христиан. Другие и в церковь божью ходят, а дома волхвуют.

— А с чего ты взял, что я волхв?

— Ты летаешь на птице?

— Летаю!

— Разве сие не от дьявола?

— Отец Пафнутий спрашивал меня о том же. Не доносил тебе мой ответ?

Иосаф покачал головой.

— Повторю, что ему сказал. Глянь в окно, владыка! У пристани стоят лодьи. Человеки не могут плавать, как рыба, но плавают! Разве они чародеи? Или волхвы?

— Лодьи делали люди. Они не живые.

— Моя птица такая же. Из дерева, железа и полотна. Можешь сам убедиться — мы привезли ее! Она за городом укрыта, чтоб не будоражить люд. Хочешь глянуть?

— Седлать коней! — поспешно велел Довмонт.

Когда кавалькада из нескольких десятков всадников прибыла на берег реки Великой, то увидела десяток наемников, охраняющих копну сена. По знаку Богдана солдаты раскидали копну, взору князя и свиты предстала птица с двойными крыльями. Вздох удивления прошелестел в окружении князя. Богдан спрыгнул с коня и подошел к самолету.

— Гляди, владыка, дерево! — он похлопал по фюзеляжу. — Полотно! — он коснулся крыльев. — Железо! — Богдан взялся за цилиндр мотора.

Довмонт слез с коня, подошел. Осторожно коснулся ладонью крыла, затем двинулся вдоль самолета, трогая и щупая. Следом, как по команде, устремилась свита. От напора любопытных рук По–2 закачался, но устоял. Лейтенант бдительно следил, чтоб от самолета ничего не оторвали. Обошлось.

— Как она плевалась огнем? — спросил Иосаф.

Лейтенант снял «ДТ» и дернул за рукоятку перезаряжания — на траву упал патрон. Отдав пулемет подбежавшей Ане, лейтенант поднатужился и вывернул пулю из гильзы. Аня поднесла глиняную плошку, лейтенант высыпал порох на дно. Повинуясь знаку, кмет Данилы поднес тлеющий трут. Богдан кинул его в плошку. Порох пыхнул ослепительным пламенем.

— Смертные зелья бывают разными! — сказал Богдан. — Одни надо выпить, другие засунуть в железную палку и поджечь. Вот и огненный плевок. Эту птицу делали люди.

— Немцы? — спросил Довмонт.

— Русские!

— Далеко?

— За горой–Уралом.

— Не ведаю такую! — сказал Довмонт. — Далеко Русь разбрелась.

— Как она летает? — встрял Иосаф.

— Покажу! Не хочешь со мной?

К удивлению лейтенанта игумен кивнул. Богданов помог ему забраться в кабину штурмана (под рясой Иосафа оказались обыкновенные порты, заправленные в стоптанные сапоги), пристегнул ремнями. Попросив ничего в кабине не трогать, лейтенант перебрался в кабину пилота. По его знаку Аня провернула винт. Готовый к запуску мотор выстрелил выхлопными газами и заревел. Отступившие назад гости подались еще далее. По–2 побежал по лугу и взлетел. Богданов плавно набрал высоту и на малой высоте направился в сторону от Плескова — не следовало будоражить город. Над рекой он сделал круг и пошел на снижение. Самолет приземлился и покатил к ожидавшим его людям. Те отпрянули. По–2 остановился, Богданов помог Иосафу отстегнуть ремни. Из кабины игумен выбрался сам. Подошли князь со свитой. Они во все глаза смотрели на игумена.

— Велика и обильна Русская земля! — торжественно сказал Иосаф. — Зело украшена лесами, реками и полями. Потому так много врагов, алчущих ее богатств, — он повернулся к Богданову. — Долетит ли до Иерусалима птица твоя?

— Нет! — сказал Богданов.

— А до Киева?

Лейтенант покачал головой.

— Ну, в Новгород?

Богданов прикинул расстояние, количество бензина в баке и еще раз покачал головой.

— Не от дьявола творение это! — заключил Иосаф. — Хитер враг человеческий, да хвастлив — гордыня им владеет. Коли б от дьявола была птица сия, то слуга его непременно похвалился. Тут бы я его и поймал! Богобоязненный человек силы свои соизмеряет, гордыню гонит. Благословляю тебя, чадо!

Богданов поклонился и поцеловал крепкую длань игумена.

— Отблагодарили тебя за Сборск? — спросил Довмонт пилота.

— Я не просил благодарности.

— Ну, так я награжу! — князь отвязал от пояса кожаный кошель. — Прими!

«Служу Советскому Союзу!» — едва не сказал лейтенант, но вовремя спохватился. Взял кошель и поклонился.

— Перебирайся в Плесков! — предложил Довмонт. — Сотником сделаю, жалованье дам. Мне такая птица надобна.

Богданов колебался мгновение. От Сборска до Плескова тридцать километров по прямой. Ровно на столько же дальше от места, где они провалились в прошлое.

— Не прогневайся, князь, но останусь в Сборске. По нраву мне там. Коли понадоблюсь, прилечу. На птице моей это мигом!

Довмонт нахмурился и внезапно поймал взгляд Евпраксии. Та смотрела на Богдана влюбленными глазами. «Так вот кого избрала! — понял князь. — Вот какая награда Богдана ждет! Ладно! Как сыграют свадьбу, обоих — в Плесков! Условием поставлю! По Богдану видно, что не князь. Из кметов… Захочет княжну — подчинится! А в Сборск посадник найдется…»

— Быть по сему! — сказал Довмонт и, прихрамывая, пошел к коню.

Гости из Сборска провожали кавалькаду взглядами, пока та не скрылась в балке.

— Ох! — сказала княжна и прижала руку к сердцу. — Обошлось!

— Все хорошо, Проша! — шепнул Богданов и, пользуясь тем, что Данило отошел, сжал ей руку. — Ты молодец! Умница!

— Это ты молодец! — возразила княжна. — Я женщина!

Богданов засмеялся:

— Держалась по–богатырски! Одолели врага битве, одолели и в суде. Надо бы отметить!

— Нам отвели горницы в княжьих хоромах, — сказала княжна, — после полудня князь звал на пир.

— Тогда пройдемся по Плескову! — предложил лейтенант. — Очень хочу город посмотреть… Ане обновок купим! — Богданов подмигнул штурману. — Она самолет подготовила, с плошкой сообразила.

— Нет сил! — сказала княжна. — До сих пор ноги дрожат. Поеду в хоромы, прилягу!

Она ускакала с Данилой, Богданов подозвал Конрада. Развязал кошель, насыпал в ладонь наемника горсть серебра.

— Угости солдат! Гляди только, чтоб не перепились! Завалите самолет сеном и сторожите!

— Приезжай к нам! — предложил Конрад. — Что тебе эти хоромы? Не будет тебе перины! Кинут на пол суконную кошму с блохами, на которой собака лежала, не уснешь. Душно, блохи кусают… Приезжай! Лето, тепло, погода ясная… Выпьем пива, ляжем на сено и будем глядеть на звезды! Они здесь, как в земле Швиц, только ближе.

— Да ты, гляжу, поэт! — засмеялся Богданов. — Вкусно уговариваешь!

Он подозвал Аню и рассказал о предложении наемника.

— Я как вы! — сказала штурман.

— Договорились!

Богданов вскочил в седло подведенного коня, наклонился и подхватил Аню под мышки. Штурман взвизгнула, но, оказавшись на холке жеребчика, успокоилась. Богданов обнял ее левой рукой, правой взялся за повод. Аня прильнула к нему и вцепилась в пояс.

— Как стемнеет, жди! — крикнул Богданов Конраду.

Наемник кивнул. Никто из них не догадывался, что этим вечером они не увидятся. Что встреча произойдет через несколько дней и будет отнюдь не радостной.