Данило наладился в объезд земель Сборска — протяженный и долгий. Предстояло уяснить, чего стоило весям короткое, но лихое управление орденского ставленника, оценить виды на урожай; кому нужно, помочь, кого следует, наказать. В дни правления Казимира смерды из ближних весей разбежались по лесам, где срубили временное жилье (на одну такую стоянку и натолкнулся Богданов в первый день по прилету). Предстояло людей собрать или хотя бы дать знать: лихая година прошла, в поле урожай зреет… Данило, помимо прочего, собирался посетить свои веси — давно не заезжал. Некогда было…

Богданова в поход никто не тащил, вызвался сам. В Сборске сидеть было скучно, а свете последних событий — и не желательно. Лейтенант хотел узнать землю, на которой предстояло жить и воевать. Присутствовал и личный интерес. Два женских облика не давали ему покоя ночами. Один из двоих следовало вытряхнуть из головы, еще лучше — оба сразу.

Отправлялись надолго, готовились основательно. Кони, оружие, провиант на первое время — дальше кормить будут в весях, запасная одежда… Седлали коней, увязывали торока. Богданов брал «ДТ» с двумя дисками. У Лисиковой оставался «шкас», да и самолет с бомбами — в случае чего отобьются. Богданов наказал Конраду защищать княжну и штурмана, не щадя живота.

— Почему не пускают роту в Сборск? — пожаловался капитан. — Кто же обороняет город за стенами?

— Конрад! — сказал Богданов. — Еще недавно вы были врагами. Да и сейчас не друзья. Временщики. Все знают: скоро уйдете. Если б ты пустил корни…

— Это как? — спросил наемник.

— Остался, женился на русской… Хоть бы на Ульяне! Баба хоть куда, жизнь вам спасла. Не заступись тогда на площади, положил бы вас, как траву в поле.

«Сам–то корни пускать не спешишь!» — подумал Конрад, но промолчал.

Провожать маленький отряд (Данило брал с собой пять кметов) вышла княжна и штурман. Лисикова одела новую, вышитую рубаху, воткнула в волосы резной костяной гребешок, в русую косу вплела красную ленту. Да и саму косу не обернула вокруг головы, а перебросила на грудь. На шее появились бусы. Разбор текстов в лавке Путилы, как понял Богданов, прошел плодотворно. Смотрелась штурман мило. С тех пор, как Аня сменила военную форму на женское платье, она хорошела день ото дня. Обильная еда и вынужденное безделье давали знать: щеки штурмана округлились, покрылись здоровым румянцем.

Сопровождать пилота Лисикова не просилась, а просилась бы, не взяли. Верхом Аня ездила, как медведь на велосипеде — неуклюже и под присмотром. Прощание не затянулось — не на войну.

Отряд ускакал, в Сборске потекла размеренная жизнь. Евпраксия от скуки сошлась с крестницей. Аня пришла к ней первой. Она мучилась с Псалтырем, Ульяна по неграмотности помочь не могла. Княжна согласилась неохотно. Христианский долг велит просветить чадо о вере Христовой, куда денешься? Скоро, однако, Евпраксия увлеклась. Прежде ей не приходилось кого–либо наставлять, это было ново, к тому же ученица попалась смышленая. На первых порах они плохо понимали друг друга — язык хоть и русский, да у каждого свой. Потихоньку освоили. Главным образом Аня. В церковнославянском языке меньше слов, к тому же корни многих знакомые. Зато букв много.

— Зачем, — удивлялась Аня, — эти юсы большой и малый, фита, ижица, ер?

— Чтоб читать правильно, — пояснила княжна.

— У нас их нет, но читаем!

— Ваш язык некрасивый! — сказала Евпраксия. — Сухой!

Аня насупилась и вдруг продекламировала:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

Княжна слушала, потрясенная, перевод не понадобился.

— Отчего так? — спросила, придя в себя. — Он не решился признаться?

— Не неведомо, — ответила Аня. — Может, не решился. Может, признался, но она отвергла.

— Кто это сочинил?

— Александр Сергеевич Пушкин.

— Князь?

— Боярин, по–вашему.

— Хорош собой?

— Не очень. Росту маленького, не богатый.

— Глупая! — сказала Евпраксия. — Что богатство? Если б мне так сказали!..

Аня вздохнула в знак солидарности.

— Прочти еще что–нибудь! — попросила Евпраксия.

Аня не заставила себя упрашивать. Стихов она помнила много и не только из курса школьной программы. В запасном полку она выменяла положенный ей по норме довольствия табак (несколько пачек моршанской махорки) на томик Есенина. За махорку можно было и сахар выменять, но Есенина хотелось сильней. На фронте за книгу ей предлагали шоколад и американскую тушенку, Аня не отдала. В нелетную погоду, когда работы не было, и оружейницы скучали в землянках, Аня доставала книгу. Подруги просили почитать вслух. Аня не отказывала. Скоро она знала стихи наизусть.

— Никогда я не был на Босфоре… — начала Аня.

Читала она долго. Евпраксия слушала не перебивая, только иногда спрашивала про непонятное. Аня объясняла. Псалтырь был отложен в сторонку. С того дня между крестной матерью и ее нечаянно приобретенной дочерью возникла и стала крепнуть симпатия. Княжна расспрашивала о войне, устройстве страны, откуда прилетели гости, жизни людей. Слушая, качала головой. Теперь она понимала Андрея. Жить в такой бедности! В Сборске последний кмет зажиточней! В неурожайный год люди, случается, сидят без хлеба, но не голодают! Не уродил хлеб — будет репа, нет репы — варят просо. В реке полно рыбы, в лесах — дичи. У каждого смерда — корова и не одна, в загонах хрюкают свиньи. На лугах полно травы, в лесах — желудей, полгода свиньи кормятся сами, а с наступлением морозов идут под нож. В Сборске Анна впервые вкусила печеного поросенка, а ведь это самое дешевое мясо! Дикий кабан дороже. Его добыть надо, это само под ногами бегает. Андрей соромится об этом рассказывать, что и понятно. Кому радостно сознавать, что ты бедный? Боярин Пушкин тоже робел, а после в стихах жалился. Эх, мужи смысленные, что вы понимаете в женской душе? Отчего такие робкие? Перед тобой целое княжество, бери и владей! Нет же, отгородился…

Со слов Анны выходило, Андрей — лучший воин в полку. Его все почитают и любят. Начальство его привечает и одаряет наградами. Для Анны большая честь летать с Андреем. Кто б сомневался! Княжна осторожно завела речь о женщинах. Анна смутилась. Евпраксия поняла: этой стороной жизни богатыря Анна не гордится. Княжна не отступила.

— Есть у него одна, — призналась Анна. — Клавой зовут… Блюда в столовой подает.

— Пригожая?

— Очень.

— Андрей жениться собирается?

— Что ты! На этой…

— Так пригожая!

— Распутная! На таких не женятся. Хотя они надеются.

«Еще б не надеялись!» — усмехнулась княжна.

— У командира полка была одна, — сказала Анна. — Порядочная женщина, не распутница, очень замуж за него хотела, потому уступила. Ждала, а он замуж не предлагает. Переживала. Ей кто–то сказал: мужчину можно присушить, добавив ему в питье женскую кровь. Ну, эту…

Княжна покраснела. Бесстыдница!

— Она так и сделала, — продолжила Анна. — После чего поделилась с подругами. Те стали болтать, весь полк узнал. Командиру донесли…

— А он?

— Схватил официантку и повез на мост!

— Зачем?

— Топить!

— Утопил?

— Одумался…

— Зря! — сказала княжна. — Следовало!

— Его б судили и дали штрафбат. А так перевели официантку в другой полк — и все!

Княжна осуждающе покачала головой. За чародейство не топить — жечь надо!

— Она его очень любила! — сказала Анна.

— А ты? — спросила княжна. — Есть кто?

Анна рассказала про Мишу. Его образ за последнее время потускнел, почти изгладился из памяти, но, вспоминая, Анна воодушевилась. Евпраксия слушала сочувственно.

— В Сборске много вдов и невест, чьи женихи сгинули, — сказала по окончанию рассказа. — Не все остаются вековать, кому–то и случается счастье. Может, и найдешь…

Княжна кривила душой. Крестная дочь выглядела не гожей. Мала, худа, хозяйство вести не умеет… Одежу — и ту себе не сошьет! Евпраксия вызвалась дочь просветить. Это было проще, чем Псалтыри. Анна познавала, как прядут лен и шерсть, ткут полотно и валяют сукно. Они ходили по кладовым и поварням, заглядывали в ледник и сараи, птичники и конюшни. Анна совершенно не понимала в лошадях, даже боялась их. Евпраксия взялась обучить ее верховой езде. Скоро Аня скакала вокруг Сборска, все еще подпрыгивая в седле, но зато без опаски. Нередко к ней присоединялась княжна. О чем бы они не говорили, разговор неизбежно сворачивал на Андрея. Вначале Анна рассказывала охотно, затем стала хмуриться. Евпраксия не замечала. Ловила каждое слово, упивалась подробностями…

Сам Андрей в это время в составе маленького отряда скакал от веси к веси. Встречали их радостно, особенно с тех пор, как вперед побежал слух: с Данилой едет сам Богдан! Избы, где они обедали, окружал народ, люди толпились во дворах и у плетней, заглядывали в двери и окна. Бабы подносили Андрею детей. Он привычно трогал теплые лобики, осенял крестным знамением (научился!), после чего вперед выходил Данило. Разговор со смердами нередко затягивался. Сотник решал хозяйственные дела, отдавал распоряжения, вершил суд. В последних случаях вел себя неуверенно, настороженно поглядывая на Андрея. Богданов поначалу дивился, но потом понял: Данило превышает полномочия. Право суда принадлежит князю. Однако судил сотник здраво, о чем Богданов ему и сказал.

— Просит люд! — сказал Данило, смущаясь. — Что делать? Когда еще князь будет?

В одной веси суда попросил смерд с широким, хитрым лицом. Звали его Кочет.

— Сына у меня свели! — жаловался Кочет. — Вели вернуть!

Данило велел привести сына. Тот пришел не один. Рядом семенила, придерживая выпиравший живот, худенькая женщина в простенькой рубахе. Лепко, как звали сына смерда, замер перед сотником, глядя исподлобья. Женщина встала рядом и взяла Лепко за руку.

— Вот она и свела! — торжественно указал Кочет. — Единственный сын! Я о свадьбе сговорился, приданое приготовили, а он к ней сбежал! Добром просил, грозил — не ворочается!

— Пошто батьку не слушаешь? — спросил Данило.

— Он мне косую нашел! — возразил Лепко. — Не буду с ней жить! Мне Сладка люба!

— Подумаешь, косая! — возмутился Кочет. — С лица воду не пить! Остальное гожее. За ней коня дают, справного! Кого ты выбрал? Сироту, голь перекатную!

— Мне Сладка по сердцу! — насупился Лепко. — С ней останусь! Дите у нас будет!

— Видишь! — повернулся Кочет к сотнику. — Вели ему, господин!

«Задачка!» — подумал Богданов.

— Если б дали за Сладкой коня, взял бы снохой? — спросил Данило.

— Девка она работящая и на лицо гожая, — сказал Кочет, — хаять не буду, но как смерду без коня? Моего зимой волки задрали, другого купить — гривна серебра! Где взять? Землю я волами вспашу, но ни лесу привезти, ни в Сборск на торг съездить… Конь нужен! Кто мне его даст?

Во дворе, где шел суд, повисло молчание.

— Я дам! — сказал вдруг Богданов.

Кочет от удивления раскрыл рот.

— Такой сгодится? — лейтенант указал на мышастого.

Кочет, забыв сына, бросился к жеребчику. Заглянул в рот, пощупал бабки, обошел кругом.

— Молодой конь, справный! — заключил в завершение осмотра. — Такого возьму! Еще б сироте на обзаведенье…

— А плетей? — спросил Данило, вставая.

Кочет отшатнулся.

— Погоди! — остановил его Богданов. Вытряхнул из кошеля серебряные пфенниги и высыпал в руку Кочета. — Хватит?

— Спаси тебя Бог! — поклонился смерд.

— Справишь свадьбу, как положено, — сказал Данило, — за конем в Сборск приедешь, через неделю, сейчас Богдану надобен. Гляди, сноху работой не нагружай! Внука тебе носит!

Кочет поклонился. Сладка метнулась в ноги Богданову, тот еле успел подхватить.

— Ты что, дура! — шепнул на ухо. — Дите потеряешь!

— Спаси тебя Бог, добрый человек! — всхлипнула Сладка. — Сироту пожалел…

Богданов укоризненно посмотрел на Лепко. Тот подскочил и забрал Сладку. Они ушли, все так же держась за руки, женщина несколько раз оглянулась. Смерды разошлись.

— Прости, что встрял! — сказал Богданов Даниле.

— Правильно сделал! — ответил сотник. — Я сам хотел пожаловать, но одумался. Одной дашь — завтра толпа набежит! Сколько таких сирот! Всем коней не наберешь… Ты богатырь — к тебе не побегут. Побоятся… Как ты без коня?

— Добуду! — махнул рукой Богданов. Он не подозревал, что случится это уже завтра.

… В дверь постучали на рассвете.

— Заборье горит! — прокричал взволнованный кмет. — Отрок прибежал — чудь налетела!

— Седлай коней! — распорядился Данило, хватая пояс с мечом. — Подымай смердов! Пусть возьмут рогатины!..

Не прошло и получаса, как маленький отряд выступил поход. Отрок из Заборья бежал впереди, показывая путь. Вслед конным поспешали мужчины с рогатинами, некоторые прихватили луки. Лесная тропа была узкой — едва проехать двоим, но отряд не растягивался. До Заборья оказалось верст пять — доехали быстро. На опушке Данило велел остановиться, сам осторожно выглянул из–за кустов.

…Весь догорала. Несколько десятков конных суетились у околицы, выстраивая в цепочку телеги, груженные добром. У телег толпились женщины и дети.

— Пограбили, ополонились! — сказал Данило подъехавшему лейтенанту. — К себе потянутся.

— Весь зачем жгли? — удивился Богданов.

— Немцы научили. Им радость, когда земли русские пустошат.

— Ударим? — спросил лейтенант.

— Их три десятка, нас — вдвое менее. И только семеро в броне. Не справимся.

— А это зачем? — Богданов показал пулемет.

— Там бабы и детишки! — возразил Данило, уже знакомый с действием «ДТ». — Пуля не разбирает.

— Зачем им пленные? — спросил Богданов.

— В рабы продадут, или себе служить оставят. Кого–то в жертву идолам своим принесут. Поганцы! — Данило сплюнул.

— А если выманить гадов?

Данило посмотрел на него:

— Как?

— Выскочить на коне, показаться! Увидят, что один — пустятся догонять! Вот тогда их…

— Это кметы Жидяты за тобою скакали! — возразил Данило. — Чудь не побежит. Заложится за возами и вышлет разведку. Увидят нас, порежут полон и рассыплются по лесу. У них кони малые, но добрые, любым болотом пройдут. Не поймаем!

— Что предлагаешь?

— Телега тропой не пройдет, дорогой двинутся. Здесь она одна. На ней переймем!

Маленький отряд двинулся вдоль опушки. После блужданий по чащобе, вышли к широкому лугу. Край его упирался в берег реки, второй подступал к лесу. Посреди, параллельно берегу, луг прорезала дорога — узкая, но накатанная.

— Через две версты на реке брод, а на том берегу — Ливония, — объяснил Данило. — Перейдут реку — и все!

— Встретим здесь? — спросил Богданов.

— Далеко до дороги! — возразил Данило. — Пока доскачем из леса, успеют встать за возы и натянуть луки. Самострелов у них нет, это не немцы, но из луков стреляют метко. Надо в лесу.

— В лесу с пулеметом плохо! Попрячутся за деревьями, начнут стрелять. Много людей потеряем. Надо в поле. Там не спрячутся!

— Как дело мыслишь?

Богданов рассказал. Данило слушая, качал головой.

— Храбрый ты человек, Богдан, но больно опасно! Убьют тебя, что княжне скажу? Не простит она мне! Скажет: сам тебя под смерть подвел! В лесу переймем!

— А ежели не выйдет! Ежели пробьются к броду? Уйдут, а после вернутся. Не каждый раз мы рядом. Сколько еще весей сожгут! Надо врезать так, чтоб дорогу забыли!

Данило неохотно согласился.

…Солнце поднялось над верхушками сосен, когда обоз вышел на луг. Два десятка конных разбойников ехали впереди, остальные скакали по сторонам, сторожа полон. Позади обоза под присмотром нескольких всадников гнали коров и овец. Люди шли пешком — на телегах везли добычу. Матери несли грудных детей, те, что постарше, цеплялись за подолы. Руки мужчин были связаны за спиной, почти у всех окровавлены лица — отбивались. Рубахи на женщинах порваны — хищники насладились добычей. Богданов, разглядев, скрипнул зубами. Однако взял себя в руки — не до того! Он внимательно рассмотрел разбойников. Одеты не богато, кольчуги едва на каждом втором, оружие — копья, ножи и дубины. Мечи не у всех, да и те короткие. Только у предводителя, ехавшего впереди, имелась сабля в богатых ножнах. Будь у Данилы не пять, а пятнадцать кметов, справился бы за раз, понял Богданов. Он снял «ДТ» с предохранителя и оттянул рукоятку перезаряжания. Пора…

Вожак разбойников, увидев на дороге человека, натянул поводья. Конь встал, следом стали кони спутников. Вожак поднес руку ко лбу. Дорога, которой шел человек, спускалась от леса к лугу, приходилось смотреть снизу, к тому же против солнца. Однако незнакомца вожак разглядел. Тот был одет в рубаху, порты и сапоги; из оружия — нож на поясе. Сумка через плечо и какая–то палка в руке. Незнакомец не опирался на нее, просто нес в руке. Судя по вытянувшейся руке, палка была тяжелой.

Человек не выглядел угрозой, но вожака нечто смущало. Поразмышляв, он понял: человек не боится! Он спокойно шел навстречу, будто дорога была пустой. А ведь наверняка видел отряд! Вожак настороженно оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Трава на лугу не смята — никто по ней не ходил и не скакал. На дороге нет следов конских копыт и отпечатков подошв многочисленных ног. И все же обстановка выглядела странной. Вожак заволновался.

Незнакомец тем временем подошел совсем близко и остановился. Казалось, он только что рассмотрел отряд. Человек свернул с дороги и пошел лугом, будто заходя отряду во фланг или же удаляясь от него. Вожак решил, что второе. Узнаем, кого боги принесли!

Вожак подобрал поводья, но незнакомец вдруг остановился, вскинул палку к плечу.

— Ну что, разбойнички! — услышал вожак звонкий голос. — Слыхали про кинжальный огонь? Нет? Сейчас покажу!

Более вожак ничего не услышал. Длинная очередь, пущенная почти в упор, смела с коней воинов передового отряда. Диск «ДТ» зарядили из ленты «шкаса» — каждый третий патрон с трассирующей пулей. Они прочерчивали в воздухе огненные следы и гасли в телах людей и коней. Разбойники падали с седел, кони вставали на дыбы, ржали… Гром пулемета, крики людей и коней превратили луг в хаос. Уцелевшие разбойники, застыли, ничего не понимая. Они глядели на приближавшегося грозного мстителя, не зная, что предпринять. Богданов тем временем шел им навстречу, сбивая разбойников наземь короткими очередями, словно ворон со столбов. В этот миг налетел Данило с кметами; смерды прибежали следом. Разбойников рубили саблями, кололи рогатинами, стаскивали с коней и резали ножами. Никто не успел натянуть лук или поднять палицу, почти никто не сумел дать отпор. Трое разбойников, гнавших стадо, опомнились и кинулись в реку. Они плыли, цепляясь за поводья, с ужасом оглядываясь назад. Богданов, перезарядив «ДТ», встал на берегу и дал три короткие очереди…

— Жаль, кони уплыли! — сказал Данило, подходя.

— Другие остались! — успокоил лейтенант.

Коней и вправду уцелел табун — два десятка. Их собрали и отогнали в сторону. Воспользовавшись моментом, полоненные женщины вытащили ножи убитых разбойников и пошли вдоль обоза, разглядывая тела. Если кто–то из поверженных хищников шевелился или стонал, резали — молча и беспощадно. Втыкали лезвия в грудь, перехватывали горла, некоторым выкалывали глаза — живым и мертвым. Богданов смотрел молча — приходилось видеть. Как–то задержался у партизан и стал свидетелем казни. Партизанский трибунал приговорил полицая к расстрелу. Осужденного повели вдоль деревни. Из хат стали выбегать бабы с ухватами в руках. Они били полицая наотмашь и со всей силой — много беды натворил гад. Не вмешайся партизаны, забили бы насмерть еще до расстрела…

Спохватившись, Данило велел развязать пленных смердов. Те громко сожалели, что женщины их опередили. Некоторые все же попинали мертвых, а один, разыскав среди трупов обидчика, вскочил разбойнику на грудь и стал прыгать. Кровь фонтанчиком била из перерезанного горла…

Из рассказов пленных стала ясной картина налета. Шайка напала на весь незадолго перед рассветом. Сторож или спал, или был сразу убит — в било он не ударил. Семь изб веси окружили и разом вынесли двери. Мужчин, схватившихся за ножи, убили, но большинство оглушили и связали. Затем последовал грабеж и насилие.

Успокоившись, люди из сожженной веси обобрали мертвых — тех, кем побрезговали кметы. Сняли все. Голые трупы стащили в сторону. Мужики собирались назавтра развесить их по деревьям. С того берега заметят и проникнутся. Вдругорядь подумают… Данило принес Богданову кожаный кошель.

— У вожака был, — сказал, отдавая. — Это старый Тыну. Не первый раз к нам приходит, давно ловлю. Хитрый сволочь: наскочит — и сразу к себе! Теперь все, отбегался… Что с конями сделаешь?

Богданов оглянулся. Табун уже разобрали. Каждый из кметов держал повод одной или даже двух лошадей, десяток сторожили в сторонке.

— Твои! — подтвердил Данило. — Тех, что впереди ехали. Половину прирезать пришлось — крепко раненые, остальные годятся.

— Обещал коня Кочету! — напомнил Богданов.

— Скажи Лепко, пусть выберет. Жеребца Тыну не отдавай. В Сборске за него гривну дадут, а в Плескове — две. Добрый конь!

— Возьму его и оставлю мышастого! — решил Богданов. — Остальных пусть разграбленная весь забирает. Им нужней!..

— Правильно! — сказал сотник. — Продадут половину, за серебро новые избы срубят. Мигом! Добрый ты человек, Богдан!

Данило объявил жителям веси о подарке, лейтенанту пришлось вскочить в седло — зацеловали бы!

Отправив смердов по домам, маленький отряд двинулся в Сборск. Нападение чуди встревожило Данилу, он решил вернуться раньше. К Сборску доскакали к вечеру. У каждого теперь имелась заводная лошадь с седлом, пересаживались на ходу. Данило выслал вперед гонца — сообщить о приезде, позаботиться о столе и бане. Гонец оказался резвым. Едва Сборск показался вдали, как навстречу устремился всадник.

— Кто это? — удивился Данило. — Маленький кто–то. Отрок?

Оказалось, Лисикова. На прогулке встретила гонца и, расспросив, ринулась навстречу. Лейтенант, поздоровавшись, с удовольствием смотрел на раскрасневшееся, загорелое лицо штурмана.

— Все ли в Сборске мирно? — спросил Лисикову Данило. — Все ли здоровы?

Анна заверила, что все именно так, и подъехала к лейтенанту.

— Славно скачешь! — одобрил Богданов. — Давно научилась?

— Княжна помогла! — сказала Аня и оглянулась. — Можно с вами наедине?

Богданов натянул поводья, подождал, пока отряд проедет.

— Что случилось?

— Княжна! — сказала Анна, кусая губы. — Только о вас и говорит! Думаю, влюбилась!

— Показалось!

— Я не слепая! Постоянно про вас спрашивает!

— Рассказала?

Лисикова покраснела и потупилась. Богданов вздохнул.

— Тебя учили хранить военную тайну?

— Так она военную не выведывала! — стала оправдываться штурман. — Про вас лично!

— Деловые и моральные качества офицеров также составляют военную тайну! — сказал Богданов. — Лучше б про себя рассказала!

— Про меня ей неинтересно…

— Замнем! — предложил Богданов. — Поздно дитя воспитывать, когда вдоль кровати лежит… Заглянем в суть. Предположим, она влюбилась…

— А вы?

— Аня! — укорил Богданов. — Личная жизнь командира не подлежит обсуждению.

— Подлежит! — возразила Лисикова. — Очень даже подлежит!

— Почему?

— Будете на ней жениться?

— Тебе важно знать?

— Да! — сказала Аня. — Очень!

— Почему?

— Вы не сможете забрать ее с собой! Советской стране княжны не нужны. Что она станет делать?

— Назначим начпродом! Кормят здесь замечательно!

— Товарищ лейтенант! — нахмурилась Аня. — Давайте серьезно. Вы не сможете забрать ее с собой, значит, останетесь здесь. Это дезертирство!

«М–да! — подумал Богданов. — Не зря к Гайворонскому бегала!»

— Товарищ сержант! — сказал он торжественно. — Заверяю: ни на княжне, ни на Неёле, ни на Ульяне, а также других женщинах Сборска жениться не планирую!

— Правда?! — просияла она.

Радость ее была настолько искренней, что Богданов забыл о Гайворонском.

— Расскажи, чем занимались! — сказал, трогая коня. — Кроме обсуждения командира, конечно…

Аня пристроилась рядом и заговорила. «Совсем дитя! — думал лейтенант, слушая ее щебет. — Ленточку купила — радость, сапожки подарили — счастье… Тем не менее, в армию — добровольцем, в самолет сесть — рапорты… Штурманы на По–2 гибнут часто, а она к начальству ходила: пустите! Под пули и осколки… Ну и что? Получила свой осколок! Теперь снова на фронт? Другая бы радовалась нечаянному отпуску… Сколько их, мальчиков и девочек, уже похоронили! Куда вы рветесь?!. Без вас войну выиграют!..»

Богданов поразмыслил и заключил: без таких все ж не выиграть. Вздохнул. Аня глянула настороженно, Богданов ободряюще кивнул: все в порядке. Она продолжила рассказ. Лейтенант смотрел на нее искоса. Почему–то вспомнилось: они в воздухе, Аня стоит на крыле, вцепившись в расчалки, а он бросает на нее торопливые взгляды, моля бога, чтоб не сорвалась. Потом, на земле, он расцепляет ее побелевшие пальцы и несет к санитарной машине…

«Стоп! — оборвал себя Богданов. — Об этом не надо!»

Они подъехали к Сборску. Данило с кметами стояли у ворот, о чем–то разговаривая. Лейтенант присмотрелся — княжна! Богданов спрыгнул на землю, подошел. Лицо Евпраксии было встревоженным.

— Из Плескова прискакал гонец, — сказала она, увидев Богданова. — Довмонт требует нас на суд: всех и немедленно!..