Богданов устроил парково–хозяйственный день. Причина была уважительной: самолет надо регулярно осматривать и проверять, механиков в Сборске нету, надо самому. Богданов не хотел признаваться даже себе: он боится разговоров с княжной, потому бежит из хором. Самолет — за стенами, там многолюдно, задушевно не поговоришь.

Жеребчик отвез его к капониру. Наемники помогли снять плетень и выкатить самолет. Регламентные работы Богданов знал. Первым делом осмотрел плоскости. Пробоины не увеличились — перкаль держался. Эмалита для клейки у него не было, как и перкаля на заплаты. Если б ткань поползла под воздушным потоком, пришлось думать, пока можно терпеть. Пробоины в фюзеляже тоже подождут. Домой надо вернуться с боевыми отметинами — не попрекнут, что уклонился от боя. Мотор, органы управления и приборы оказались норме. Срезав прутик, Богданов замерил уровень топлива. Результат получился не вдохновляющим — чуть более половины бака. Полная заправка позволяет По–2 держаться в воздухе три часа. Это теоретически. Без вооружения и бомбовой нагрузки, при отсутствии встречного ветра. Он–то летал в общей сложности минут сорок, а подишь ты…

Топливо требовалось раздобыть, Богданов стал размышлять. Бензина, ясное дело, в тринадцатом веке не производят. Сделать самому? Нефть, наверное, достать можно. Как превратить в бензин? Перегнать, как брагу? Самогонных аппаратов здесь нет и неизвестно, удастся ли соорудить. Будет результат? В училище им рассказывали о моторном топливе, в том числе об истории его производства. Еще в девятнадцатом веке перегоняли нефть по принципу дистилляции спирта, но получался осветительный керосин. Мотор у По–2 неприхотлив, работает на обычном бензине, но керосин не потянет. Внезапно Богданова озарило. В полку служил техник Гасанов, родом из Баку. Гасанов гордился родным краем. Рассказывал: есть у них месторождения белой нефти. На самом деле она не белая, а прозрачная. Чистенькая, как бензин. Если верить Гасанову, нефть заливают в баки автомобилей и ездят без хлопот. Октановое число у нефти, конечно же, не очень высокое, но в баке смешается с бензином… Богданов отправился к Конраду.

— Спроси Путилу! — посоветовал капитан. — У него большая лавка в городе — чего только нет!

Богданов вскочил на жеребчика и поскакал в Сборск. Лавка Путилы располагалась на центральной площади — там, где Богданов столкнулся с наемниками. Походила лавка на знакомые Богданову сельпо. Ассортимент товаров соответствующий: ткани, кожи, косы, серпы, ведра и прочие предметы хозяйственного обихода. Путила, мужичок средних лет, подскочил к Богданову, как тот только вошел. Лейтенант объяснил что нужно.

— Земляное масло? — переспросил Путила. Вопрос его не удивил. — Тебе какое: темное или белое?

— Белое! — сказал Богданов, подумав, что погорячился насчет сельпо.

Путила нырнул в подсобку и явился с плошкой, наполненной до половины. Богданов понюхал жидкость, растер ее на пальцах (слегка маслянистая!). Похоже на то, что искал. Боясь спугнуть радость, Богданов зачерпнул из плошки медным наперстком, позаимствованным на прилавке.

— Принеси огня! — велел Путиле.

Купец явился с зажженной лучиной. Богданов вышел на площадь, поставил наперсток на землю, поднес лучину. Нефть пыхнула, едва не опалив ему лицо. Багровое пламя с черным дымком по краям бушевало несколько мгновений и погасло внезапно. Богданов заглянул в наперсток — пуст.

— Годится? — спросил Путила.

Богданов кивнул.

— Сколько брать будешь? Плошку? Две?

— Бочку! — сказал Богданов.

Глаза Путилы стали круглыми.

— Нету бочки! — сказал с видимым сожалением. — Ведер шесть осталось.

— Разбирают? — полюбопытствовал Богданов.

— А то как же! — ответил купец. — Доброе лекарство! Спину натереть, коли прихватит, горло от простуды. Вшей разом выводит…

— Давай, что есть!

Они вернулись в лавку, Богданов снял с пояса кожаный кошель. Данило отдал ему кошельки убитых кметов — трофей. Богданов ссыпал маленькие монеты в один мешочек. Их оказалось много — с полсотни.

— Гривна серебром! — сказал купец.

Богданов высыпал монеты на прилавок.

— Достаточно?

— Немецкие пфенниги! — сказал Путила презрительно. — На ведро не хватит. Вот! — он достал из кошеля и бросил на прилавок белую палочку. — Это гривна! Годится немецкая серебряная марка. Она тяжелее, сдачи дам.

— Так дорого? — нахмурился Богданов.

— Земляное масло в Сборске не водится. Издалека везли! Из–за моря–окияна!

«В царстве славного Салтана… — подумал Богданов. — Рассказывай!»

По лицу купца было видно: торговаться не намерен. «Звериный лик капитализма! — подумал Богданов. — Почувствовал, что покупателю позарез!..»

В своем времени Богданов нефть конфисковал бы. Написал бы расписку… Но это не Советский Союз. Купчина пожалуется: богатырь грабит трудящихся… Задача!

— У богатыря нет серебра? — ухмыльнулся Путила.

— Поищем! — сказал Богданов, ссыпая пфенниги в мешочек. Дать бы мироеду по роже! Нельзя… Где взять гривну? У княжны? Только найдется ли? Данило жаловался: Сборск пограбили дочиста. К тому же просить Богданову не хотелось. Чтоб уход из лавки не выглядел бегством, Богданов прошелся по комнате, разглядывая товар. Заметил и взял с прилавка сверток. Это был шелк, мягкий, струящийся меж пальцев. Богданов поднял ткань, чтоб рассмотреть на свет. Шелк был рыхловат — ткали вручную.

— Добрая поволока! — подскочил Путила. — На рубаху бабе, воину на порты. Летом в самый раз — не жарко! На порты пфеннигов хватит.

— Дрянь! — сказал Богданов, бросая ткань на прилавок.

— Грех тебе, богатырь! — обиделся Путила. — Добрый товар, лучшего не найдешь!

— У меня есть!

— Покажешь? — встрепенулся Путила.

— Поехали!

Путиле вывели коня, они поскакали к самолету. Богданов достал из кабины парашют. У большинства пилотов полка парашюты были перкалевые, Богданов специально возил довоенный, шелковый. Как раз на такой случай…

Лейтенант расстегнул сумку и вытащил купол. Путила схватил, помял пальцами ткань. На лице его проступила алчность.

«Попался!» — подумал Богданов.

Вдвоем они расстелили купол, купец достал из–за пояса деревянную палку («Локоть!» — догадался Богданов) и тщательно перемерил ткань.

— Даю гривну! — сказал, закончив.

— Две! — возразил Богданов.

— Как можно! — всплеснул руками купец. — Поволока сшита, надо пороть!

— Зато лучше твоей!

Купчина принялся торговаться. Он вспотел, лицо покраснело. Богданов, не уступал, посмеиваясь: проучил жадину! Наконец ударили по рукам. Путила отдавал за шелк всю нефть и сто пфеннигов сверху.

— Вези бочку! — сказал Богданов. — Не забудь ведро. Вот еще. Если найду в масле хоть ложку воды, шелк пойдет тебе на саван!

Лицо купчины перекосилось. Богданов понял: предупредил не зря. Пока Путила ездил, он обрезал купол. Стропы с сумкой лучше сохранить. На казенном языке его негоция — растрата военного имущества. Богданов не переживал: в крайнем случае, вычтут из оклада. При вынужденной посадке в немецком тылу не требуют возврата парашютов. Летчики бы вернулись! В полку скажет, что выменял на бензин. У местных жителей в огородах и не то закопано. Спишут…

Путила привез бочку и ведро. Богданов, тщательно контролируя жидкость, перелил нефть в бак. Купчина, естественно, соврал: ведер оказалось не шесть, а четыре с половиной. Не взирая на причитания Путилы, Богданов вырезал ножом сегмент из купола и спрятал в гаргрот. Пригодится! Затем с замиранием сердца запустил двигатель. Мотор «схватил» сразу и заревел, стреляя черным дымом. Богданов прислушался: двигатель работал устойчиво. Может, чуть шумнее, но без перебоев. Не обманул Гасанов!

Вопрос с топливом был решен, но явился новый. В кабине летчик сидит на парашюте, сиденье опущено до упора. Богданов влез к себе — глаза на уровне приборной доски, вперед не видно. Сиденье требовалось поднять. Гаечных ключей пилоты не возят, в тринадцатом веке их не найдешь — из–за отсутствия самих гаек. Подумав, Богданов съездил к кузнецу. Тот ссудил клещи — здоровенные и тяжелые. С помощью их и русской матери сиденье встало на нужный уровень. Едва закончил, явилась Лисикова. Поинтересовалась, чем командир занимается. Богданов объяснил.

— Как без парашюта? — удивилась штурман.

— Два года без них летали — и ничего! — буркнул Богданов. — Это сейчас велели… Кто нас собьет? Зениток нет, истребителей — тоже.

Лисикова спорить не стала. Пожаловалась:

— Заставляют библию учить! Поп принес книгу, толстую, Псалтырь называется. Рукописную.

— Полезно! — одобрил Богданов. — Научишься тексты разбирать. Историку пригодится.

— Что такое Псалтырь? — спросила она.

— Сборник псалмов.

— Это молитвы?

— Скорее песни.

— Про Бога?

— Не только. Есть и про любовь.

— Да ну? — изумилась она. — Откуда знаете?

— Бабушке читал. Она была неграмотной. Возьми! — Богданов протянул ей кошель, полученный от купца. — Купи что–нибудь!

— Что?

— Ну там гребешок… Не знаю, что женщине нужно. На площади лавка есть. Только торгуйся! Хозяин жадный…

— Пойду! — сказала штурман, пряча кошелек. — Тексты разбирать…

Едва спровадил штурмана, прискакала княжна. Возле Богданова сегодня будто медом намазали.

— Улетаешь? — спросила Евпраксия. Она хмурилась и кусала губы.

— Самолет готовлю! — ответил Богданов. — Тебя катать.

Княжна заулыбалась. Соскочила с коня и полезла в кабину. Пришлось исполнять обещанное. Богданов застегнул на пассажирке лямки парашюта, перетянул привязным ремнем.

— Станем падать, расстегнешь! — он показал как. — Затем выпрыгнешь из кабины и дернешь за это кольцо. Над тобой раскроется крыло и мягко опустит на землю.

— А ты?

— Полечу дальше.

— Не буду прыгать! — сказала княжна. — Вот еще!

Солдаты откатили По–2 на край луга, Богданов завел мотор и взлетел. Он выполнил учебную «коробочку» с центром в Сборске. Рассмотрел местность. Леса, болота, река, ручьи… Не дороги, а тропы. Редкие луга и поля, еще реже — деревни. Маленькие — изб на пять–десять. А ведь Сборск что–то вроде райцентра. В самом городе и посаде тысячи полторы жителей, в окрестностях много ли больше? Незавидное у Проши княжество…

Евпраксия сидела тихо. Богданов окликнул пару раз — не ответила. Не слышала или не смогла через переговорное устройство. Богданов посадил самолет на луг, глянул на часы. Пятнадцать минут. Без бомб, при слабом ветре — ведро топлива. Не страшно.

— Можно на твое место? — попросилась княжна.

Богданов помог ей перебраться. Княжна покрутилась в пилотской кабине, потрогала приборы. Лейтенант объяснил их значение. Княжна глянула в зеркало заднего обзора, поправила прядь.

— Зеркало зачем?

— Глядеть, не подлетают ли со спины. Не заметишь — расстреляют.

— Так не честно! — сказала княжна.

Богданов развел руками.

— Чего от немцев ждать! — согласилась княжна. — Еретики!

Богданов не спорил.

— Я смогу летать, как ты?

— Этому долго учат. По–хорошему, не менее полугода.

— Долго! — согласилась княжна и выбралась наружу. Солдаты откатили самолет в капонир.

— Проводи меня! — попросила Евпраксия.

Богданов вскочил в седло. Она направила коня не к городу, а к реке. Лейтенант держался рядом.

— Ни к кому не сватался ранее? — внезапно спросила княжна.

— Нет! — заверил Богданов.

— Даже не целовал никого?

— Ну…

Богданов не хотел врать. Она сверлила взглядом.

— Понимаешь, Проша! — сказал Богданов, краснея. — Есть женщины, к которым мужчины ходят, но не сватают…

— Бляди?

Богданов хрюкнул. Евпраксия сказала, словно о репе.

— У нас они тоже есть, — сказала княжна. — Привечают мужиков, берут от них подарки, рожают выблядков… От тебя рожали?

Лейтенант покачал головой. В таких делах нельзя быть уверенным на все сто, но никто не жаловался. Он почти врач, как дети получаются, знает.

— Данило тоже ходил к блядям, — продолжила княжна. — Кручинился: меня ему не отдавали. Ты–то чего? За тебя любая пойдет.

— Я на фронте, невесты далеко.

— Сам говорил, воюете с женщинами. Все бляди?

Лейтенант закашлялся:

— Да нет…

— И я так думаю. Неёла говорила: Анна — девка. Воюете вместе, а тронуть не посмел. Значит, строго. Родителей боитесь?

— Сами невест выбираем, как они — женихов. Родители не мешают.

Княжна задумалась.

— Не ведаю, плохо это или хорошо, — сказала со вздохом. — Оно–то счастье самому выбрать, да только получится может всяко. Какое у юницы соображение? Отец подскажет.

— А коли неволей, за старого иль хромого?

— И такое бывает! — согласилась княжна. — Потому говорю, что неведомо.

Помолчали.

— У нас в полку летчик женился, — сказал лейтенант. — На девушке из штаба, честной. Скоро погиб. Вдова сразу вышла за другого — баба красивая. Забеременела. Летчик этот тоже погиб. Вдова, не медля, вытравила плод, у нас это называется абортом, теперь ищет нового мужа. На меня поглядывает. Может, жениться? Сколько проживу с ней, не знаю, зато в законном браке!

Глаза княжны побелели от ярости. Она хлестнула коня и ускакала. «Поговорили!» — плюнул лейтенант. Богданов злился. Он сказал правду. Светочка действительно строила глазки — не ему одному. Красивая баба, но летчики сторонились. На танцах Свету не приглашали. Не только потому, что осуждали. Летчики — народ суеверный. Никому не хотелось в мужья–покойники. Холостяки в их полку мечтали жениться — после победы. На войне не хотели. Вчера друг не вернулся с задания, сегодня другой, завтра твоя очередь… На войне живут одним днем. Уцелел сегодня — повезло! Выпей, закуси, обними женщину… Не один Богданов жил по таким правилам. Многие в полку искали любви — быстрой и беззаботной. Богданов крутил романы с опытными женщинами, девчонкам судьбу не ломал. Они–то напрашивались, но лейтенант оставался глух. Девчонки наверняка уцелеют в войне, им после замуж выходить. Мужик станет носом крутить — не была ли ППЖ? — вот она и докажет. Это сейчас она говорит, что ни на что не претендует. Какое у нее соображение в восемнадцать? Потом начнутся слезы и попытки повеситься. В полку случалось. Следующий этап — партийное или комсомольское собрание, обсуждение аморального поведения офицера. Вынужденная женитьба, уродливая семья, в которой один не забудет, как его женили, а вторая — как хотели бросить.

Здесь ситуация была иной, он не знал, как себя вести. Злился. Беда была в том, что Евпраксия Богданову нравилась, даже очень. Девичья краса сочеталась в ней с мужеством воина. О такой жене Богданов мечтал. Не просто любовница и мать детей, но еще товарищ и друг — надежный и верный до гроба. Проша будет такой, это ясно. Ну и что? Жениться? Тогда оставайся здесь! Привезти княжну в Советский Союз — безумие. К князьям в СССР отношение известное. Ему штрафбат, ей — лагерь. Он–то выберется, она пропадет. Если даже схитрить, раздобыть документы, не приживется. Княжна не станет жить в коммуналке, стирать ему кальсоны. Его мир чужд ей. Ему трудно привыкнуть к миру ее. Как быть?

Из ворот вылетел всадник. Кто–то скакал к Богданову. Лейтенант присмотрелся — Данило. Сотник мчался галопом. Осадил коня вплотную, едва не сбив с ног мышастого. Лицо у Данилы было туча–тучей.

— Пошто княжну обидел! — спросил грозно. — Пошто плачет?

— Шел бы ты! — посоветовал лейтенант. — К блядям своим!..

Данило схватился за меч, лейтенант — за «ТТ». Минуту буравили один другого грозными взглядами.

— Ты вернул нам Сборск, — сказал Данило, — помог люду, за то тебе честь и слава! Но княжну тебе не спущу.

— Давай! — предложил Богданов.

— Ты чародей, убиваешь колдовством. Я хочу честного боя.

— На чем?

— На мечах!

— Сроду не держал в руках. На кулаках?

— Идет! — согласился Данило. — Где?

— Отъедем! — предложил Богданов.

На широком пляже за кустами они слезли с коней, сняли пояса. Богданов принял боксерскую стойку. Злость кипела в нем, как вода в котле. Ох, и врежет! В тринадцатом веке не учат боксу…

Стойка спасла. Богданов успел закрыться, но от удара заныла рука. Богданов уклонился от второго, поднырнул под третий. Данила бил легко, стремительно, его кулаки летели, как ядра, и были не менее опасны. «Тебя б на чемпионат Москвы! — думал Богданов, отплясывая на песке. — Самородок–полутяж! Кто их здесь учит?…»

Скоро стало не до размышлений. Данило наседал, Богданов гнулся. Кулак сотника засветил ему в скулу — хорошо, что по касательной. Плечи гудели — по ним прошлись от души. Один такой удар в челюсть или по корпусу — и все! У них побежденных вроде прирезают… От прыжков в вязком песке Богданов стал уставать. Тренироваться на войне некогда, пилотская кабина — не ринг. К тому же полдня работал… Дыхание у лейтенанта сбилось, он двигался все тяжелее. Данило, заметив, воодушевился и ринулся добивать. Широко размахнулся, чтоб наверняка, и поспешил. Богданов прошел прямым в подбородок…

Удар был не сильным, но ошеломил сотника. Руки его упали. Богданов не стал ждать второго шанса. Врезал по корпусу, затем — в челюсть. Данило качнулся и упал на спину. Лейтенант сплюнул кровь из разбитой губы, присел рядом. Данило лежал, бессмысленным взором глядя в небо. Затем задвигался, напрягся и тоже сел. Это далось ему с трудом. Лицо сотника побелело, он тяжело дышал.

— Мир? — предложил Богданов.

Сотник покачал головой.

— Устал я от вас! — сказал Богданов. — Обязательно до смерти?

— Она плакала! — сказал Данило. — Из–за тебя!

— Хочешь, скажу, отчего? Княжна желает меня в мужья. Я не согласился, она расстроилась. Но это поправимо, могу передумать. Княжна перестанет плакать, начнет улыбаться. Устроит?

Данило глянул исподлобья:

— Женишься на ней — зарежу!

— Никак не угодить! — вздохнул Богданов. — Как не поверни — все плохо! Не хочешь жениться — зарежут, женишься — тем более. Очень умно. Раскинь мозгами! Что сделает княжна с убийцей мужа? В мужья позовет? Мне почему–то кажется, что казнит. Или вышибет из Сборска навечно. Сама останется одна. Было два защитника — теперь ни одного. Приходи, кто хочет, и делай с ней, что хочешь… Придет! Какой–нибудь Казимир или подобный урод. Этот медлить не будет, возьмет силой. Станет ему ноги мыть и ублажать всяко. Этого добиваешься?

— Что делать? — спросил Данило тоскливо.

— Выпить! — сказал Богданов.

— Меду! — предложил Данило.

— Пива! — возразил лейтенант…

* * *

Неёла ворвалась к княжне под вечер.

— Матушка! — завопила с порога. — Там Данило с Богданом!.. Днем, люди видели, подрались, рожи один другому поразбивали! Затем приехали и сели пить. Лаются…

Евпраксия вскочила и побежала за бабой. У трапезной служанка шмыгнула ей за спину. Евпраксия приотворила дверь. Данило с Андреем сидели за столом, уставленным кувшинами и блюдами. Лица обоих раскраснелись. Княжна заметила на скуле Богдана синяк, точно такой же, если не больше, красовался на челюсти сотника. Нижняя губа у богатыря распухла. Княжна хотела войти, но замерла. Говорили о ней!

— Она меня будто не замечает! Словно я не муж смысленный! — жаловался Данило.

— Что сделал, чтоб заметила? — спрашивал Андрей, деловито сдирая шкурку с рыбы. — Как дал знать?

— Смотрел на нее, вздыхал…

— И все?

— Чего более?

— С блядями тоже вздыхаешь?

Княжна неслышно ахнула, прижав руку к груди. К ее удивлению сотник не вспылил. Покачал головой.

— Вот! — продолжил Андрей. — Тем, небось, любушка–лапушка, драгоценная и яхонтовая, а Проше — одни взгляды! Догадайся, мол, сама…

— Так она княжна!

— А княжна не женщина? Не человек? Она живая, слова ласкового хочет. Скажи!..

— Разгневается!

— Это с чего?

— Как посмел!

— На любовь не обижаются. Если и разгневается — повинишься!

— Как?

— Не знаешь?

— Скажу ей, — вдохновился Данило, — что для нее на все готов! Велит со стены спрыгнуть — спрыгну! Велит в прорубь нырнуть — нырну!

— А если без членовредительства? Со стены спрыгнешь — шею свернешь! В прорубь бросишься — утопнешь! Зачем княжне твой хладный труп? Или, что того хуже, — калека с переломанными ногами?

— Как быть? — пригорюнился Данило.

— Ну… — Андрей помахал в воздухе рыбиной. — Пади у ног ее, вопия: «Виноват пред тобой, княжна моя светлая! Топчи меня ноженьками белыми!..»

— Обидится! — сказал Данило. — За ноженьки белые…

— Они у нее черные?

Евпраксия подавила готовый вырваться крик. Услышат! Данило задумался, затем вздохнул:

— Не знаю, не видел…

— Оставим расцветку! — согласился Андрей и продолжил, не забывая про рыбину. — Найдем пристойный эпитет. Например, сильные. Или крепкие…

— Крепкие лучше! — воодушевился Данило.

— Значит, топчи меня ноженьками крепкими, бей ручкой лилейною, от тебя любую муку снесу!..

Евпраксия решительно шагнула в трапезную. Безобразие следовало прекратить. Им дай волю — всю обговорят! С головы до ног! Вернее, снизу доверху! Увидев княжну, парочка вскочила. Андрей бросил рыбину и вытер руки.

— Ноженьки у меня белые! — сказала княжна. — Я их в бане мою. Сором вам девицу обсуждать! Охальники!

Данило плюхнулся на пол.

— Топчи меня, княжна моя светлая! Ноженьками крепкими, белыми! От тебя любую муку снесу! — вопил он, пьяно всхлипывая.

Евпраксия растерянно глянула на Андрея. Тот икнул.

— Просит человек! Уважь!

Евпраксия коснулась носком спины сотника. Тот завопил еще громче. Рассердившись, княжна вскочила ему на спину и прошлась от крестца до лопаток. Данило умолк.

— Вставай! — велела княжна, спрыгивая.

Данило поднялся на ноги. Он покачивался, счастливо улыбаясь.

— Поди вон!

Сотник убежал, Андрей остался.

— Ты! — велела княжна, указывая на пол.

— Щекотки боюсь! — ухмыльнулся богатырь.

Евпраксия шагнула ближе, он продолжал скалить зубы.

— Это тебе за ноженьки белые! — сказала Евпраксия, отвешивая ему затрещину. — Это за ручку лилейную! Это…

Он перехватил руку. Подмигнул и чмокнул сжатый кулачок. Ушел. Княжна сердито смотрела вслед. Охальник! Сквернослов! Пьяница… Кого в мужья пожелала? Тьфу!

Он не оглянулся. Не вернулся, чтоб произнести слова, им же придуманные. Не пал ниц, даже на колени не встал. Не повинился. Ушел… Трепло на торгу! Идол! Смерд крылатый! Богдан… Откуда взялся на мою голову, солнышко ясное?… Зачем так сердце томишь?…