Лифляндский Пинкертон
Погода была, как в стандартных ее прогнозах по телевизору: переменная облачность, местами дожди. Для ноября не так и плохо, но все равно приятного в ежедневном нахождении под открытым небом на протяжении всего пути не очень много. Ну а куда "деваться с подводной лодки"? Дан приказ ему "На запад!" – вот и следую. Хорошо еще, что не пехом. Хотя жаль, что не в карете.
Кстати вместе с "переносом", я вероятно, и здоровье семижильное получил: вот не чихнул ни разу на протяжении всего пути в гнилом ноябре. Неприятных ощущений от такого путешествия это не убавило, а заодно я проникся дополнительным и нешуточным уважением к нашим дедам, которые от Сталинграда и до Берлина, в дождь, слякоть и мороз, то на своих двоих, то просто на пузе, дошли-доползли. И вдолбили кол осиновый в могилу "лучшей армии Европы".
Редкие, облетевшие листвой дубравы и рощи, совершенно подавлялись соснами и елками, главенствующими на протяжении всей дороги. И к лучшему – никакого удовольствия смотреть на голые ветки лиственных деревьев, и так все черно-серое вокруг. Хотя и зеленые иголки "забодали" со страшной силой. И поля серо-черно-серые, и озера с реками аналогичного цвета… В общем – тоска цвета хвои. И гадюшники, в которых приходилось ночевать. Вроде никаких насекомых не подхватил пока, но никакой гарантии.
До жути хотелось в баню, пропариться, согреться, "нашпиговать" тело ароматом березового или дубового листа, получить по ребрам и спине от "палача-Тихона" веником и покейфовать потом с кружечкой кваска…
Не сезон. Будут еще корчмари или как их тут называют, в такое время баньку на всякий случай растапливать – себе дороже обойдется. Накормили, постель предоставили – на том спасибо.
А как раз на последней остановке меня порадовали нехитрой едой, по которой я давно соскучился: серый горох с жареным шпеком и луком. И простокваша в запивку. Ой, как вкусно! Несочетаемо? Очень даже!
За спиной зажурчала французская речь, явно обращенная ко мне. Обернулся. Можно было не сомневаться, что это тот единственный человек в приличной одежде из всех присутствовавших в данном заведении. Среднего роста курчавый шатен с глазами слегка навыкате.
— Простите, но по-французски не говорю, — пришлось обернуться и ответить.
Вот-таки гад: промурлыкал что-то про "шпрехен зи дойч".
— Сударь, — сам почувствовал, что лицо начало краснеть, — я к вам, на территории Российской империи, обратился на русском языке. Почему вы ответили мне на немецком?
Акцент у фигуранта был ужасающий, но худо-бедно по-русски он изъяснялся:
— Прошу простить, но я не мог себе представить, что российский офицер не говорит на двух основных языках просвещенной Европы, — типа высказал презрение. Слегка снисходительная ухмылка проиллюстрировала все то, что данный дворянчик недосказал, хотя ему явно очень этого хотелось.
— Я могу поговорить с вами по-английски или по-испански. Хотите? — это я как раз сказал на соответствующих языках. "Пациент" слегка смутился.
— Разрешите представиться: титулярный советник фон Дуттен. Из Венденского полицейского управления. С кем имею честь?
— Поручик Демидов. Следую к месту службы в Ригу, — ну что же, если эта крыса из полиции, то придется "поуважать" представителя власти.
— Присядем, — указал за один из нескольких свободных столов немец.
Присели. Ну и что дальше?
— Господин поручик, — вяло и равнодушно начал полицейский, — я здесь расследую убийство. Весьма уважаемой персоны. Весьма странное и загадочное убийство.
— Ну а я тут при чем? Подозревать всякого проезжающего мимо офицера…
— Да в том-то и дело, что не всякого… — лицо фон Дуттена было совершенно равнодушным, но чувствовалось внутреннее напряжение. Видали мы таких – сами как бы спортсмены и рыболовы.
— Вас так насторожило мое незнание немецкого и французского языков? Это может иметь отношение к преступлению?
— Отношение к преступлению может иметь все. И офицер, говорящий только по-русски…
— По-моему, я продемонстрировал, что могу общаться не только по-русски…
— Действительно. Но как раз это и удивляет. И настораживает, В том-то и дело, что каждый факт в отдельности объясним, но такое их сочетание…
— Какие, простите, сочетания?
— Да, к примеру, орден Владимира на груди поручика. Можете объяснить, почему такая награда красуется на груди обер-офицера? Причем не самого высокого класса. Можете?
— Могу. Я имею чин адъюнкта в Академии наук. И орден мне пожалован самим государем за научные открытия.
— Да что вы говорите! — колбасник даже не старался маскировать свой издевательский тон. — Вы ученый? Сам император приколол вам орден на грудь? И вы хотите, чтобы я всему этому поверил?
— Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Ваше общество мне неприятно. Вы посмели обвинить меня во лжи, но я не имею права участвовать в дуэлях, до завершения своей миссии.
— Сударь, как раз дуэли со мной вы не дождетесь. Мое оружие – перо и бумага. И вон те двое солдат, которые меня сопровождают,
В направлении, куда кивнул местный пинкертон, действительно жевали свою кашу пара солдат. Сомневаться, что они состоят при данном полицейском чине, не стоило.
— Так чего же вы от меня хотите?
— Всего лишь навсего документа, подтверждающего вашу личность.
Всего-то проблем! Я расстегнул мундир и вытащил свою "подорожную":
— Извольте. Подписи его высокопревосходительства Военного министра вам достаточно?
— Позвольте, — протянул руку к бумаге фон Дуттен.
— Не позволю, — пошел на принцип я. И не только на принцип: давать в руки всяким-разным важные документы не стоит никогда. Этому меня еще в "прошлой жизни" чиновники научили. — Вы видите подпись министра и печать?
— Я вижу некую подпись и некую печать, — флегматично промолвил мой собеседник. — Я не видел подписи министра, не знаю, как она выглядит. Так что ваш документ не очень убедителен для меня лично.
— А какой был бы убедителен? С моим портретом? И чтобы подпись Барклая де Толли поверх его?
— Экий вы шутник! — позволил своим губам изобразить подобие улыбки местный детектив. — Знаете, в сложившихся обстоятельствах, я бы даже вашему портрету на документе не поверил. Вы в Ригу следуете?
— Я ведь уже сказал, что да.
— В таком случае я попрошу вас проехать со мной вместе в Венден, где я смогу переложить возникшие с вами проблемы на тех, кто сможет принять окончательное решение по данному вопросу. Не возражаете?
— Совершенно. До Вендена верст тридцать, а компания, хоть и не совсем приятная, в дороге пригодится.
— Очень рад, что вы приняли разумное решение, — встал из-за стола Дуттен, — позвольте вашу шпагу.
— Простите? — на пушку что ли берет? — У вас есть приказ о моем аресте? Или меня застали на месте преступления? С какой стати я должен отдать шпагу первому, кто ее потребует?
— Да просто я хотел посмотреть на вашу реакцию, господин поручик, — улыбнулся чиновник. — Возможны были некоторые варианты вашего поведения, которые позволили бы мне сделать окончательные выводы. До утра прошу из этого заведения не выходить.
Во нахал!
— Сударь, — холодно бросил я, — вы не смеете мне указывать и ограничивать мою свободу. Постарайтесь понять, что, согласившись следовать в Венден вместе с вами, я оказываю любезность, а не подчиняюсь вашему произволу. И пока, после разъяснения ситуации, согласен удовлетвориться лишь извинениями. Если же вы продолжите доставлять мне неудобства, то гарантирую еще и неприятности по службе.
— Вам так хочется погулять этим промозглым вечером?
— Я просто не терплю, когда мне указывает, что делать и как себя вести, человек, не имеющий на это права.
— Я не понимаю вашего упорства…
— Сожалею. Послушайте: вы меня утомляете, я ведь могу и передумать составить вам компанию по пути в Венден.
— У меня есть возможность вас заставить.
Вот чего доеживается, ферфлюхер хренов? Жить ему скучно?
— Сядьте! — он, конечно, мог проигнорировать мою реплику, но видно, что подействовал тон – прежде чем фон Дуттен смог осмыслить происходящее, "организм" уже снова усадил его на прежнее место.
— Так вот, — прошипел я, — если вы, дубина стоеросовая, посмеете отдать приказ своим солдатам, то одного я застрелю, а второго заколю. И за их жизни отвечать придется именно вам, как и за попытку срыва выполнения поручения его высокопревосходительства. Особого поручения. Напрягите свой умишко и попытайтесь сообразить, что офицеры с приказом за подписью самого министра просто так в этом захолустье не появляются. Только попробуйте применить силу в отношении меня, и Сибирь вам гарантирована.
— Сударь, я не привык… — начал приходить в себя немец.
— А мне ровным счетом наплевать на то, к чему вы привыкли. Я вам сказал уже больше того, чем был обязан. Делайте выводы сами, — так и хотелось добавить: Хао! Я все сказал!
Но держался он неплохо. Все-таки характер имеется.
— Я лишь выполняю свой долг.
— Я тоже. И вы мне мешаете это делать. Излишнее служебное рвение, которое вы проявляете, может привести к большим неприятностям. Я уже обещал, что поеду с вами – благо мне по дороге. Большего вы от меня требовать не смеете. Честь имею, господин фон Дуттен.
Встал и, не оглядываясь, отправился к себе в комнату. Тихону велел на всякий случай ночевать у меня – бес его знает, что может прийти в голову этому бароше в связи с уязвленным самолюбием. Лучше иметь слугу рядом. В случае чего отобьемся как Атос с Гримо в винном подвале.
Заснуть долго не мог – все думал: не слишком ли я оборзел в беседе с полицейским чином?
Хотя вряд ли – эту шушеру в начале девятнадцатого века дворяне, а уж тем более офицеры, если верить соответствующей литературе, мягко говоря, недолюбливали. Не знаю кто там высший воинский начальник в Вендене, но однозначно должен принять мою сторону. Вернее почти однозначно – может ведь и родственником этого хмыря оказаться. Или просто немцем с "национальной солидарностью".
С утра позавтракали перловкой на кислом молоке – вкусной такую еду не назовешь, но "попитаться" перед дорогой было необходимо. Я бы конечно лучше чем-нибудь поприятнее перекусил, хоть яичницу можно было заказать, но завтрак для меня почти всегда был именно "питанием", а не едой – с самого детства поутру никакого аппетита. Вот часам к одиннадцати – да, прорезался, чисто как у Винни-Пуха: "одиннадцатичасовое настроение".
Погодка выдалась неплохая и дорога была не раскисшей, так что двигались мы вполне споро. Солдаты держали себя по отношению ко мне совершенно индифферентно, хотя наверняка получили в отношении меня соответствующие распоряжения от своего "босса".
Фон Дуттен тоже достаточно долго сохранял молчание, но на втором часу пути не выдержал:
— Господин Демидов, разрешите у вас спросить один вопрос?
Я не стал изгаляться по поводу того, что согласен "ответить ответ". В конце концов, даже природные русские и не такие ляпы зачастую делают.
— Слушаю.
— Вы не могли бы хоть вчерне охарактеризовать цель своей миссии? Это позволило бы мне сопоставить кое-какие имеющиеся сведения и помогло бы снять возникшее между нами напряжение.
— К сожалению, лишен возможности удовлетворить ваше любопытство на этот счет.
— Ну что же, понимаю. Только вы зря демонстрируете свою неприязнь ко мне столь явно. Я ведь делал и делаю только то, что мне должно.
— Вот и делайте, но только еще и думайте при этом.
— Боюсь, что вы напрасно так рано расхрабрились, господин поручик. Ничего еще не выяснено и ничего не кончено, — местный полицейский слегка пришпорил своего коня и поехал чуть впереди.
А мне и в кайф – как раз открылась Гауя и до горизонта дорога пролегала как раз вдоль реки. Даже в ноябре – красавица! Сколько десятков километров я отмахал в свое время с рюкзаком в ее окрестностях – никогда не переставал удивляться великолепию природы в этих местах. Описать это невозможно – только видеть. Утесы, лес, реку…
Вот, кстати, клевало здесь всегда посредственно. Но зато трофейно. Пару раз ничего кроме как на уху не наловишь, а в третий, таких жереха, щуку или голавля можно зацепить, что бабуля с дедом на несколько дней белковой пищей обеспечены…
Я ведь класса с четвертого на рыбалке сдвинутым стал – как только видел водоем, первой мыслью всегда было: кто тут может водиться и как его изловить. Начинал, конечно, с уклеек, пескарей, плотвы и прочих карасиков, но года через два уже стал "матерым" рыболовом. Даже с уроков в школе на Днепр сбегал, когда денек перспективный выдавался…
Воспоминаний мне хватило как раз до шлагбаума перед въездом в Венден. Дежурный офицер вполне удовлетворился моей подорожной, я спросил, как найти начальника гарнизона, хотя фон Дуттен и сам наверняка знал, как, но подстраховаться все-таки стоит.
Поехали по городу – совершенно неузнаваем, кроме старого, еще средневекового замка, ничего знакомого. Хотя и бывал я в Цесисе всего пару раз.
Комендатура, или как она здесь называется, располагалась в двухэтажном каменном доме. Мы спешились, и Тихон принял Афину. Ну, где здесь коновязь, надеюсь, разберется.
Я проследовал вместе с титулярным советником внутрь строения через достаточно непрезентабельную дверь. Пройдя по паре коридоров, мы оказались в чем-то типа приемной, где находился адъютант в чине подпоручика. Пехотного. Вот разобраться в каком полку он служит, моего послезнания точно не хватает – мундир зеленый, воротник желтый. Ну и бес с ним на самом деле.
Мой сопровождающий, пошептавшись с адъютантом, поскребся в дверь, заглянул и просочился внутрь.
Через пару минут вызвали и меня. В довольно просторном кабинете кроме фон Дуттена я увидел довольно молодого подполковника в той же форме, что и у адъютанта в приемной. Высокий и худой блондин, курносый и с непропорционально длинными руками – классный шпажист из него бы получился…
— Поручик Демидов, следую к месту службы в Ригу из Санкт-Петербурга, господин подполковник, — отрекомендовался вроде как положено.
— Здравствуйте, поручик. Подполковник Зальца, комендант Венденского гарнизона.
Особого радушия не наблюдалось. Понятно – напел уже "полицай" про мою "подозрительную личность". Вроде был бы должен имя-отчество назвать при встрече с таким же как он кадровым офицером. К тому же немец немцу глаза, наверное, выклевывать не будет. Да и знакомы они, по всей вероятности, давно. Так что моя ставка на корпоративную солидарность военных против "крапивного семени" почти наверняка не спляшет.
— Позвольте ознакомиться с вашими проездными документами, — протянул руку комендант.
— Прошу, — отдал я подорожную.
Подполковник быстро пробежал глазами бумагу, нахмурился, подошел к своему столу и, выдвинув "шуфлятку", выудил из недр еще некий "пергамент". Лицо его вытянулось и последовал вопросительный взгляд в сторону фон Дуттена.
— Отто Карлович, — немедленно отреагировал титулярный советник, — документ ведь может быть и истинным, но тот ли его везет, кому это на самом деле поручено?
Вот сука! Ведь вляпался уже по самые гланды, но все продолжает пакостить, пытаясь "выкарабкаться".
— Вадим Федорович, — в сомнении обернулся ко мне Зальца, — а у вас есть еще какие-нибудь документы, подтверждающие, что вы следуете именно по приказу его высокопревосходительства?
— Есть, — я был зол и временно неадекватен. — Пакет командиру батальона лично от военного министра. Посмеете вскрыть?
— Почему бы и нет? — подполковник смотрел на меня совершенно холодно и спокойно. — Вы – подозрительная личность и все бумаги, обнаруженные при вас, вполне могут быть досмотрены.
— Ну что же, тогда я бы очень вас попросил, во-первых, чтобы этот господин, — я кивнул в сторону фон Дуттена, — вышел из кабинета, когда вы будете вскрывать конверт…
— А во-вторых?
— А во-вторых: после просмотра запечатать конверт уже своей печатью и написать письмо майору Пушнякову, объясняющее, почему я привез конверт с нарушенной печатью министерства.
Зальца, на несколько секунд задумался.
— Ну что же, — наконец решил он, — ваша просьба вполне уместна, если вы тот, за кого себя выдаете. Оскар Вильгельмович, — это он уже полицейскому, — я попрошу вас выйти на некоторое время.
Титулярный советник был явно недоволен, но перечить не посмел.
Когда мы остались одни, комендант взрезал конверт, выудил из него бумагу и впился в нее глазами…
— Предоставить требуемое помещение… — забормотал он, — закупить за счет казны… Выделить в подчинение… Положить жалование… Господи Боже! Вадим Федорович! Да вам приказано платить жалование больше моего! Поручику!
— Кроме чина поручика, напоминаю, за мной сохранена должность адъюнкта в Академии наук. Это достаточное объяснение?
Подполковник глядел уже совсем не таким "козырем", как пять минут назад: сильно "взбледнул" с лица и глазоньки бегали – мое почтение.
— Отто Карлович! — дверь распахнулась и в кабинет влетел все тот же фон Дуттен. Лицо у него было – ну словно медом обожрался. — Только что солдаты привели слугу этого господина – пытался отправить письмо.
Вляпался, родимый. Повелся. Я ведь именно в расчете на его служебное рвение и попросил Тихона это письмо "попытаться" отправить, когда в комендатуру зайду.
Зальца уже изначально смотрел на полицейского как на "врага народа" – сразу после его появления. А уж после того как глянул на адрес получателя, а это было не более не менее как военное министерство, да еще с пометкой "лично министру от…"
— Господин фон Дуттен, — перешел на официальный тон комендант, — мне уже дорого стоило ваше излишнее служебное рвение. Вашими стараниями, я оказался в совершенно нелепом положении. Приношу свои глубочайшие извинения вам, господин Демидов, и надеюсь, что вы поймете ситуацию и этим удовлетворитесь.
— Ситуацию понимаю, но удовлетвориться только извинениями уже не могу.
— Простите? — приподнял брови подполковник.
— Может все-таки стоит вскрыть конверт, — подал робкий голос полицейский "хватаясь за соломинку", — это может внести некоторую ясность…
Вот тут я имел возможность наблюдать чуть ли не буквально "испепеляющий взгляд", как на этом лифляндском пинкертоне не задымилась одежда – непонятно. Заткнулся он тут же.
— Дело в том, господин подполковник, что, во-первых, вы должны запечатать конверт майору Пушнякову своей личной, вернее гарнизонной печатью. Во-вторых, написать ему письмо с объяснениями, почему конверт был вскрыт.
Чуть не добавил, что я не собираюсь предстать перед будущим начальством как небезызвестный гасконец перед де Тревилем, но вовремя сообразил, что если Александр наш Дюма уже и родился, то своих шедевров написать еще точно не успел.
— Это само собой, — было видно, что Зальца внутренне "вздохнул с облегчением".
— Но и это не все.
— Чего же еще вам требуется?
— Вы, стараниями господина фон Дуттена, стали причастны к тайне, которая является государственной. И мне необходимо быть уверенным, что она не будет распространяться дальше. Вы меня понимаете?
— Поясните.
— Всего лишь необходимо написать несколько строк, что вы обязуетесь молчать по поводу того, что узнали. Такую же бумагу должен составить и господин титулярный советник.
— Но ведь мы ничего и не узнали!
— Да просто не упоминать о том, что вообще со мной встречались. Неужели это так обременительно? Я, со своей стороны, даю слово так же не упоминать об этом инциденте. Так что вы избежите серьезных неприятностей. Договорились?
Подполковник задумался.
Для стимулирования принятия решения, мне пришлось обрисовать перспективу его возможного упрямства: Действительно, строго говоря, он ничего особо и не нарушил. Но ведь в случае чего последует не официальное взыскание, а перевод на иное место службы, где он совершенно свободно сможет рассказывать о нашей встрече каким-нибудь камчадалам. Возымело действие. Я продиктовал обоим несколько строк, забрал бумаги и откланялся, отказавшись от предложенного гостеприимства – переночую в какой-нибудь местной гостинице и с утра двинусь дальше.
Можно догадываться, что местный детектив услышал много нелестного в свой адрес после моего ухода. Кстати его действия достаточно понятны: после многолетней рутинной службы вдруг показалось, что появилась возможность раскрыть какой-то таинственный ЗАГОВОР. Или что-то в этом роде, а это, доложу я вам, таки-и-и-е перспективы в карьере…! Сделал ставку. Прогорел. Да и ладно, не мне за эту морду тевтонскую переживать.
