Книга: Ни слова правды
Назад: Глава 10 Незваный гость лучше, чем мрассу
Дальше: Глава 12 Перед пиром надо совершить подвиг, чтобы не было мучительно больно за напрасно выпитое пойло

Глава 11
Цена победы

Однако пока мы братались, дело перешло в руки политиков и ораторов. Надо сказать, орали обе стороны мощно, и каждый стоял на своем, призывая различные высшие силы в свидетели и требуя то вечного мира, то немедленного продолжения войны.
Русские ораторы (замечательное слово, главное, отражающее самую суть профессии) требовали мрассовские знамена, и бунчуки, и денег на восстановление разоренных деревень, а их мрассовские коллеги базлали о пересмотре результатов поединка, назначении нового или по крайней мере о моральной компенсации хотя бы скотом за перенесенные тяготы военного похода.
Русские резонно отвечали, что мрассовцев никто не звал и тролль был повержен, сами видели – и горе побежденным. А если неймется, давай теперь войсками биться, только мрассовцам конец – божий суд показал, за кем правда. Да еще и слава пойдет о них как о нарушителях принародной клятвы, и их в Дикой степи за поругание чести Бархудара Тавазцы с Кеценежцами накажут, а может, и Казары нападут. Ото всех им враз не отбиться, а русские-де золота не пожалеют, чтоб так и было.
Мрассовцы парировали, что вот сщас русские золота на смерть и поругание целого народа не жалеют, а скота какого-то жалеют, чтобы степняки обратно в Жорию свою вернулись, и как на это все Христос посмотрит.
Русские заявили, что не собачье мрассовское дело, как и на что Христос посмотрит. Мрассовцы отметили давешнюю ссылку на Бархудара, который тоже не особенно иноверцев жалует, и может не такой уж большой в его глазах проступок будет, если слово, данное принародно, жадным неверующим нарушить, и стоит попробовать все же толпа на толпу – глядишь, о нарушении клятвы и рассказать-то будет некому.
Высокие договаривающиеся стороны, как водится, не могли прийти к соглашению из-за непомерных требований контрагентов.
Дело шло к вооруженному столкновению, но тут меня удивил Тве. Он подошел к группе троллей и начал что-то им втолковывать, сильно размахивая всеми четырьмя руками и громко рыкая на своем тарабарском. Вскоре от группы троллей отделились трое во главе с Тве и пошли к главному мрассовцу, красный шатер которого стоял на холме неподалеку. Через некоторое время оттуда примчался мрассовец с красным лицом и что-то проорал на своих.
Мрассовские ораторы в полном составе побежали на холм, теряя тапки. Видно, суровое наказание бывает у них за опоздание к боссу: вон как стриганули.
Через некоторое время оттуда вернулся только один, и вид у него был перепуганный и несчастный. Тон беседы и вовсе сменился. Если вкратце, гонец в униженных выражениях просил прибыть в шатер к отражению Бархудара на земле бойца Василия для беседы и заключения мирного договора. Я посмотрел на Осетра, тот кивнул и показал мне глазами на молодого русского переговорщика. Мне сто раз объяснять не надо. Я заявил гонцу, что готов прибыть, и немедленно, но негоже богатырям руки чернилами пачкать, в связи с чем желаю во-он того парнишку взять с собой для борзописания. Гонец, как видно, ничего против не имел, а может, инструкций на этот случай не получал: только склонился и засеменил к шатру.
Я и парень пошли следом. Надо сказать, что я хоть немного мандражил, но в целом на переговорах бывать приходилось, хотя мир заключал я между какими-нибудь гревскими и прельскими в далекой боевой юности. А теперь, гляди ж ты, между народами будем заключать.
Парень семенил рядом, я пошел медленнее, спросил, как зовут. Оказалось, толмач Семка, из крестьян. На должности переводчика давно, выразил готовность во всем помогать, посоветовал первому рта не открывать, больше слушать и на него поглядывать, он-де, если что, знак подаст.
При входе в шатер стояла четверка батыров, мне по пояс, в полной боевой готовности, со злыми лицами, в руках железные дубины.
В шатре на троне восседал главный мрассовец, пожилой, сложения субтильного, но, правда, упакован по полной: перстни золотые с камнями на всех пальцах, в халате из золотой парчи, шапка соболья, с золотым навершием, в руках посох золотой, набалдашник в виде орла с расправленными крыльями, на шее цепь толстенная из львиных голов, на цепи огромное золотое солнце с улыбающимся лицом, украшенное драгоценными камнями.
По правую руку сидели пожилые мрассу – советники, по левую – тролли. Тве дружелюбно мне кивнул. Остальные взирали бесстрастно. Я прошел, сел напротив трона и по совету Семки решил молчать.
Присутствующие молчали тоже, в полной тишине подали соленый чай с молоком. Кстати, очень вкусно, я его после долгой поездки (не путать с командировками) в Республику Тыва очень даже уважаю.
Пока пили, я обстановку шатра осмотрел внимательней. Сразу как вошел, был поражен обилием красного и золотого, на полу синий ковер. Вся свита разодета в пух и прах, парча, шелк, драгоценные камни.
Обратил внимание на климат-контроль, вокруг центрального столба, тоже золоченого, в самом верху небольшие лючки. Часть из них была открыта, остальные закрыты. Рядом со столбом золоченый же шест: судя по длине, для управления этими самыми лючками. Все чай пьют, никто не говорит, я уже на Семку вопросительно поглядывать стал, однако он глазом не моргнул – значит, и дальше молчать.
За шатром завопили трубы, хриплые такие, вроде суры называются, или карнаи. Дедуля на троне прокашлялся, но говорить стал мрассу, который сидел у его ног:
– Мудрейший из мудрых, могущественнейший из могущественных, величественнейший из величественных, отражение солнца на земле и посланник Бархудара, владыка черных мрассу, всей горной Жории и верхнего Июрза, султан Жорский и паша великого халифа Белых мрассу, Аман Шестой этого имени, приветствует посла и бойца великого князя Всеволода, владыки руссов, карегов, болованцев и чуди белоглазой. Желает бойцу Василию побед и многих лет и предлагает ему стада и пастбища и службу богатырскую у султана.
На это отвечал уже Семка:
– Честь сия велика есть, посол и боец ослеплен великолепием его султанского величества, и потрясен великодушием его предложения, и смиренно интересуется, много ли скота в обещанных стадах?
Тут я чуть не вмешался: чего за торг такой – не собираюсь я Русь за баранов отдавать, но, натолкнувшись на яростно-умоляющий взгляд Семки, промолчал. Султан слегка улыбнулся: видимо, диалог взглядов наших прочитал.
Однако продолжил все тот же мрассу, что и раньше, видно, все случаи у них с султаном предусмотрены.
– Мудрейший из мудрых, могущественнейший из могущественных, величественнейший из величественных, отражение солнца на земле и посланник Бархудара, владыка черных мрассу, всей горной Жории и верхнего Июрза, султан Жорский и паша великого халифа Белых мрассу заверяет, что для богатырей, а тем паче сыновей неба, состоящих на службе, нет ничего желаемого, чего не могли бы исполнить конюхи и пастухи султанских стад.
– Нет предела мудрости и богатству МиМ, да простит он мою глупость и жадность, но ведь только истинно великим и мудрым они неведомы, однако мы униженно просим сообщить пределы скотобогатства богатыря на службе у МиМ, – отпарировал Семка.
– МиМ чужд стяжательства и скупости, как и подобает блистательному владыке, но как истинный мудрец он понимает тягу молодых к простым радостям жизни. Поэтому МиМ милостиво позволяет послу и бойцу руссов самому решить, как его вознаградить за грядущую верную службу и подвиги.
В этот момент, к моему изумлению, Семка извлек пергамент и передал его мрассу-глашатаю. Тот посмотрел, показал пергамент МиМу, тот брови задрал, но удовлетворенно хмыкнул, кивнул.
Его голос провозгласил:
– МиМ в неизмеримой милости своей дарует то, что желает богатырь, и дает ему новое имя – Баска.
Тут Семка и молвит:
– Великий воин русский за дары благодарит и отказывается от них в пользу черных мрассу, чтобы скот они тот взяли и вернулись домой.
Мрассу – голос МиМа, аж пальцы себе прикусил, побелел, но промолчал. И сидел с таким видом, будто не в силах оглянуться, словно у него за спиной пропасть или чудовище о ста головах. А МиМ был абсолютно спокоен и невозмутим, на голос свой не посмотрел даже, как и на нас с Семкой, глядел прямо перед собой, преисполненный сознанием собственного величия, неясно было, слышит он, что происходит, или нет.
Как они меж собой общаются без слов, для меня загадка, но это работает. Снаружи зашел один из молодцов, что вход охраняет, только без железной дубины, схватил голоса МиМа за шиворот, закинул его себе за спину как мешок с картошкой и вышел. Передо мной только сапоги «голоса» мелькнули, и все.
На место глашатая тут же пересел пожилой мрассу из советников, и беседа продолжилась как ни в чем не бывало.
– Слово МиМа неотменимо. Вы можете идти, препятствий для мира с руссами нет. Завтра поутру мрассу направят своих коней в Жорию.
Я не позволил Семке встать и на ухо спросил:
– А с «голосом» что?
– Тебе-то что за беда, богатырь. Скорее всего – пятки к затылку, и – хрусть – все, так у них у басурман заведено.
– Как, что за беда, это из-за нас с тобой его щас пополам сломают.
– Да, он же мрассовец, что нам за дело? – удивился Семка.
– Нельзя так, и точка. Ты не скажешь, я сам спрошу, – отрезал я.
– Не горячись ты, я попробую.
Наша задержка, конечно, не осталась незамеченной. Но выдержки мрассовским придворным и самому МиМу было не занимать – никто и глазом не моргнул, все тихо ждали, когда же мы уберемся. Но шалишь, Семка, как уговорились, начал операцию по спасению «голоса»:
– Высокочтимый во всех странах за свою мудрость и великолепие МиМ, прошу тебя явить миру справедливость и великодушие, известное по всей земле, от Стогенхельма, на севере, до Базилевсграда, на юге.
Новый голос МиМа слегка задрал бровь:
– Ты просишь султанского суда, русс?
Прозвучало угрожающе, я невольно напрягся, но Семка ущипнул меня за руку: не лезь, мол.
– Мне известно, что, по воле Бархудара, суда просить может любой, даже иноверец. Мне известно, что все участники суда отдают свою волю и имущество султану, и да поможет мне бог.
– Да, русс, помощь тебе сейчас пригодится, откуда бы она ни пришла. Я, волею султана, не только его голос, но и хозяин порога его юрты. Имя мне Джамзук, я свершу правосудие во славу Бархудара и отражения его на земле МиМа. Для суда следует принести жертвы и пять дней ничего не употреблять в пищу, а пить только воду, но на войне достаточно всем поклясться тем, что дорого для приносящего клятву, что никто не произнесет лжи перед лицом хозяина порога.
– Клянусь господом всеблагим, что не погрешу против истины, – отозвался Семка.
– Да будет так, чего ты хочешь?
– Хочу справедливости для того мрассу, что был до тебя голосом МиМа. Боец русичей, Василий, считает его своей собственностью и просит отдать его законному владельцу, – неожиданно произнес Семка.
– Владеет этим мрассу только Бархудар и султан, – невозмутимо ответил хозяин порога, – если не докажет Василий то, о чем просит, ответит перед судом как пожелавший запретного – как вор, желающий украсть имущество султана. За то у мрассу, как и у руссов, – смерть. Но, соблюдая закон, я Джамзук, хозяин порога МиМа, говорю: отступись, и будешь жить.
Я слегка оторопел: ставки вон как поднялись. Но жизнь – игра, игра – это покер, в покере – джокер, а джокеру – пофиг. Сижу и ухом не веду.
– Шаг назад, клятве – конец! – гнул нашу линию толмач.
– Да будет так, говори! – продолжил суд Джамзук.
– Сказано при свидетелях, на горе Скармуш у истока Нижнего Июрза Бархударом первому халифу белых мрассу – Моджушу, что владеет человеком тот, кто волею небес жизнью и смертью его владеет, кто судьбу человека изменить может, словом или поступком, – явно цитируя какой-то религиозный текст промолвил Семка.
– Да, сказано, – подтвердил Джамзук.
– Сказано при свидетелях, у реки Колакуль первому Аману из рода Кзыл-уул, халифом белых мрассу Моджушем Четвертым, что ни белый, ни черный мрассу да не имеет в рабах ни белого, ни черного мрассу.
– Да, сказано, – снова согласился хозяин султанского порога.
– Сказано при свидетелях, здесь, на реке Ястребе, вблизи города Славена, перед лицом МиМа Амана Шестого, слова о службе и плате за службу скотом русскому бойцу Василию, что привели к смертному приговору мрассу, который называл себя «голос» МиМа.
– Да, сказано, – с явной неохотой проговорил судья.
– Три раза ты согласился со мной, мудрейший Джамзук, три раза я сказал правду, да будет трижды велик и славен суд МиМа. Пусть по всем землям несется весть о справедливости МиМа Амана Шестого.
– Пусть будет так, русс. Как твое имя?
– Семен.
– Ты очень умный и хитрый Семен, я запомню тебя и расскажу в степях. Ты всегда сможешь сослаться на меня по всей Жории. А теперь, если других дел к МиМу, да продлит Бархудар его годы, у тебя и Василия нет, то можете забрать, что желали, и – прощайте.
Нас два раза просить не надо, мы неторопливо удалились, пряча в кулак довольные улыбки. На выходе стояли те же молодцы с железными дубинами, но рядом нас ждал огромный (чуть пониже меня) батыр и удерживал за веревку связанного человека с мешком на голове – мою новую собственность. Батыр молча передал Семке веревку и с достоинством удалился.
Семка достал нож из-за голенища сапога и разрезал веревку, снял с головы «голоса» мешок. Тот зажмурился от света, низко мне поклонился и, прокашлявшись, промолвил:
– Меня зовут Улдус, хозяин, я готов служить. Моя жизнь принадлежит тебе, приказывай.
– Там, откуда я родом, Улдус, рабство запрещено. Ты свободен и можешь идти, куда сам пожелаешь, – ответил я.
– Не прогоняй меня, добрый господин, мне некуда идти. Теперь в Жории я – изгнанник, позволь остаться и служить тебе, если не как раб, то как слуга.
– Ладно, пойдем, в лагере разберемся, нечего тут торчать, – поторопил нас Семка, и мы, уже втроем, отправились к трибунам, где русское войско уже построилось в походную колонну.
Семка вкратце доложил Осетру, до чего мы там договорились, а я купался в море народной любви. Три раза кричали мне «Слава!», но строй ломать не годится, так что обошлось без похлопываний и объятий, чему я был даже рад, не особенно-то мне это нравится – с мужиками обниматься.
Довольный Осетр отдал приказ двигаться, но вышла заминка. К русскому войску подъехал верховой отряд. Именно верховой, не конный. К нам в гости пожаловал отряд из троллей, штук сто. Сидели они на огромных зверюгах, больше похожих на мохнатых и клыкастых варанов. Во главе восседал Тве, с заплывшим глазом. У меня, кстати, синяка не было, голова не гудела, не иначе Кондратий распорядился.
Тве поклонился Осетру и на своем прорычал длинную фразу, которую тут же сам и перевел:
– Тролли свободны, как северный ветер, но и ветер вращать мельницу. Мы согласны служить князю руссов, ежли тот согласится говорить троллям правду.
Осетр кивнул и ответил:
– Я, воевода князя Всеволода, услышал твои слова, зову тебя в Славен. Там ты услышишь князя.
И мы вместе с троллями шагом тронулись к Степным воротам. Я окинул взглядом лагерь мрассу и поразился изменениям: половины шатров как не бывало, несколько конных колон уже подъезжали к лесу. Слава богу, жорцы возвращались в родные степи.
У ворот собрался весь Славен приветствовать нас, горбыли Дикопольской усеяли цветами так, что Ассам тонул в них по щиколотку. Раздались крики, и тут грянул пушечный залп, в небе расцвели разноцветные венчики сполохов. Ай да Кудло, когда он все успевает?
Приняв благодарность жителей, мы доехали до казарм, там я устроил Ассама и Улдуса и прилег отдохнуть, уж очень день выдался хлопотный. Спал без всяких путешествий, темным, освежающим сном крестьянина, утомленного тяжелой, но праведной работой. Встал, и, удивительное дело, захотелось помолиться, поблагодарить господа за все. Но с молитвами у меня беда, ни одной до конца не знаю. Пошарил глазами вокруг, должны были православные мне молитвенник оставить: и точно, вот он. Правда, на старославянском, но в общем-то понятно. Прочитал молитву мытаря, молитву предначинательную, молитву Святому Духу, Трисвятое, молитву господню, тропари Троичные и уже не смог остановиться, прочитал все утренние молитвы, преисполнился благоговения и покоя. Все верно сказано, особо в молитве господу нашему Иисусу Христу: «Да не убо похитит мя сатана, и похвалится, Слове, еже отторгнути мя от Твоея руки и ограды; но или хощу, спаси мя, или не хощу, Христе Спасе мой предвари скоро, скоро погибох: Ты бо еси Бог мой от чрева матери моея».
Страшно, если утащит меня моя зверская часть за собой, где только тьма и скрежет зубовный, если не смогу искру в душе сберечь…
Но мои размышления прервал стук в дверь. Я в чем был, в рубахе и портах, открыл… и оказался в крепких руках, которые потащили меня на улицу, и я взлетел так высоко, что увидел крышу казармы и своего дома. Грянуло громкое «Слава!», и я снова взлетел уже повыше. И еще раз подбросили меня вверх под громкие крики дружинников. Когда поставили на ноги, я покачнулся и оказался лицом к лицу с сияющим Сивухой.
– Что ж ты, брат, без креста, негоже богатырю. На, держи, – сказал гридень и снял с шеи свой огромный серебряный крест на кожаном гаэтане, – теперь мы с тобой крестные братья. Надевай самое лучшее, князь к себе зовет.
Я, счастливый и довольный таким началом дня, побежал одеваться. Надел сапоги сафьяновые, новую рубаху и порты, нацепил на пояс саблю, на шею гривну, красный плащ с золотой сустугой набросил на плечи. Когда вышел на крыльцо, снова схватили меня удалые воины и поставили на огромный щит и так, на плечах, понесли к детинцу.
На крыльце меня ждали Осетр, Дрего и несколько незнакомых мне сынов грома в богатых одеждах. Они сопроводили меня через вереницу коридоров в большой зал с резными стенами, увешанный флагами и оружием.
В конце зала на золоченом троне сидел князь в золотой одежде с драгоценными камнями, на плечах бармы, в руках скипетр и держава, вдоль стен на лавках сидели бояре в высоких бобровых шапках, в отороченных соболем богатых епанчах. По правую руку сидели бояре – сыны грома, по левую – обычные люди.
Сам князь, похоже, был из обычных людей, но с такого расстояния трудно определить. Глашатай возле трона развернул грамоту и зачитал:
«Славному витязю, заступнику земли русской Василию Тримайле жалую дом с землею в Боярском посаде, годовое жалованье в двести полновесных серебряных рублей, ключникам повелеваю выдавать каждый год припасов любых, каких богатырь пожелает, мехов и тканей славенских и заморских без счету, на какие укажет. За избавление города от напасти на Славенской площади поставить памятный столб, на котором сие деяние славное изобразить в назидание ныне живущим и поколениям грядущим…»
Князь встал и поклонился в нашу сторону в пояс, затем так же поступили и бояре. Осетр меня в спину толкнул, я ответил на поклон, и Осетр меня за полу дернул, все, мол, пошли. Как из тронного зала вышли, воевода меня коротко поздравил и жестом пригласил в соседнюю комнату, куда мы с ним вдвоем и проследовали, остальные остались с князем.
– Ты, Тримайло, сейчас к себе через черный ход вернешься, чтобы тебя дружиннички раньше времени не споили, а вечером милости прошу ко мне. В честь тебя и нашей победы над басурманами пир закатим такой, чтоб чертям в аду тошно стало. Но то работа радостная. А есть и другая, садись.
Я сел на лавку, и тут же в комнату вошел неприметный мужичонка в сером армяке, присел за небольшой стол и застрочил пером по пергаменту. Осетр мужичка представил:
– Думный дьяк Михайло Вострый тебе щас несколько вопросов задаст, отвечай как на духу.
Михайло кивнул и приступил к допросу, который длился часа два. Вострый расспросил обо всем, что со мной происходило, начиная с того момента, как я очутился в Славене. Как и где появился, интересовало его особо, когда и при каких обстоятельствах с Лехом расстался, еще дьяк напирал на то, какими сведениями я располагаю об устройстве Славенского детинца, но тут мне его порадовать было нечем. Все, о чем мы говорили, Михайло записал, попрощался и ушел.
Это дело мне понятное – предателя ищут, дознание ведут, но доброе дело местный следователь сделал: напомнил мне про Леха, а то за всей этой суетой я совсем выпустил из вида, что провожатый мой в лесу пропал.
– Как же с Лехом теперь? – спросил я Осетра.
Осетр помрачнел, хлопнул кулаком по столу, помолчал, но нехотя сказал:
– Сгинул Лех в Восточном лесу, если бы жив был, давно весточку бы прислал… Такие дела… Без него как без рук, Сивуха пока еще научится, а младшая дружина – как левая рука…
– Да постой ты, рано Леха хоронить, еще не искали ведь толком, – возмутился я.
– Не все тебе ведомо, но скажу одно: искали и теперь ищем. Косматко третий день из чудо-сна не выходит, весь лес прощупывает. Никогда так долго мозгами не шарил. А раз не очнулся – не нашел.
– Дак, может, по-простому, ногами, конями лес прочесать? – предложил я.
– Счас-то трудная работа, мало нам эльфов Восточного леса, там от мрассовцев черным-черно, ждать надо, пока уйдут, не то людей положим, а Леху можем только хуже сделать. Вдруг он схоронился где, так что не найдешь. Тоже выжидает. Хотя веры в это мало, не похоже на него, если только выбора другого не было. Он же голый – ни коня, ни оружия. Ох, если вернется, я ему голову расчешу так, что он заговорит снова – так подставиться, разве я этому его учил, – сетовал Осетр.
– А если по-тихому, малыми силами, разведку провести? Втроем-вчетвером поискать, следы посмотреть, если станет круто, такой отряд и убежать может, если на хороших конях, – не успокаивался я.
– Ох и упрямый ты, Васька! Иди давай, к пиру готовься, после решим, – неожиданно вспылил Осетр. – Убежишь ты на конях от мрассу, как же. Леха проворонили, моя вина, а тебя так просто не отпущу, даже не думай.
На том и расстались. Я пошел через черный ход к себе, Осетр в палатах княжеских остался.
Пришел к себе, надел что попроще, посидел на дорожку. Идти на пир не хотелось, посидеть бы в тишине, переварить события последних дней. Опять же, думы про Леха покоя не давали: а вдруг он живой, раненый лежит в какой-нибудь пещере, и воды поднести некому. Какое тут веселье.
Но пойти пришлось, ввалились ко мне Сивуха сотоварищи хмельной, веселой толпой, чуть не силой вытащили, посадили на повозку и помчали новый дом смотреть в Боярскую слободу, благо это недалеко.
Дом мне понравился, грамотно построенный из огромных кедровых бревен, два нижних венца – из лиственницы, фундамент, или по-местному – подклеть, каменная. Входа два: один парадный с резным крыльцом и сенями со двора, второй через конюшню. В подклети хранилища для припасов, в нижнем ярусе бочки с вином разным – подарок князя. На первом этаже кухня, мастерские, одна упряжь делать, вторая сукно ткать, огромная русская печь с изразцами, столовая. На втором светлица, три спальни и темнушка, одежду хранить и над златом чахнуть. В общем, жить можно, и даже не одному. Я опять подумал про Зарю, но погнал эти мысли прочь, у девушки другая жизнь, а я кто – гость непонятный, то ли брежу, то ли сплю.
Из дому вышли, посмотрели огород, в наших местах вполне за поле бы сошел. Все это очень хорошо, только что мне со всем этим делать, ума не приложу. Увидев, как я затылок чешу, Сивуха успокоил:
– Да ты не думай ни о чем, заведешь ключника-ворюгу или, там, ключницу-грелку, они пусть и разбираются, ты теперь человек не бедный, на все хватит.
А и точно, прав Сивуха, может, мне Улдус сильно пригодится на новом месте. Найти бы его только, как привел его в людскую при воеводиных палатах, так и не видел больше.
Сивуха с тремя друзьями, сынами грома: Тергузом, Селезнем и Харей, потребовали вина отведать, сами же и нашли в подвале черпак ведерный и принялись угощаться и меня поить. Пришлось пригубить, а потом и усугубить. В голове пропал сумбур, все стало просто и понятно, и от этой ясности даже весело. Ох, и доброе вино у князя!
Назад: Глава 10 Незваный гость лучше, чем мрассу
Дальше: Глава 12 Перед пиром надо совершить подвиг, чтобы не было мучительно больно за напрасно выпитое пойло