Глава 10
Незваный гость лучше, чем мрассу

Проснулся я с рассветом над городом Славеном. Умылся, оделся, собрался было броню надевать, как зашла ко мне девушка с кувшином молока и ковригой белого хлеба. Девушка была повыше Зари, пышная и статная, щеки румяные, коса белая, с руку толщиной. Я поздоровался, она ответила. Познакомились, оказалось, ее имя Беляна. Спросил про Зарю, она хихикнула и со смущением проговорила:

– Замуж она выходит, богатырь, к свадьбе готовится.

– За кого выходит-то? – с деланым безразличием спросил я.

– За купца какого-то, имя мне неведомо, узнать, штоль? – снова хихикнула девица, с интересом вглядываясь в мое лицо.

Я хотел было расспросить поподробнее мою новую знакомую. Но Беляна ждала ответа с профессиональным интересом заядлой сплетницы. Я представил эту болондинку, перебегающую по всему Славену с вестью о том, что Василий Тримайло, ну этот, новенький, из сыновей грома, втрескался по уши в Заренку, ну такая рыжая, ничего особенного. Не захотев доставлять ей этого удовольствия, да и Заре это могло навредить, промолчал.

Беляна хихикать перестала, надулась и очень быстро испарилась. Я позавтракал, надел кольчугу и полную броню, взял копье и каплевидный щит, затопал к казарме. Навстречу, и попутно, мне попадались отроки и гридни. Каждый из них здоровался со мной, подмигивал, некоторые, кто мог достать, хлопали по плечу в знак одобрения. Пока до казарм дошел, устал здороваться, хотя домишко, где квартирую, от казарм недалеко.

Сивуха собирал, строил младшую дружину. Меня увидел, улыбнулся:

– А ты чего приперся, Тримайло, тебе на Славенскую площадь, там бояре да гридни!

– Так никто же не сказал, – растерянно промямлил я.

Сивуха улыбнулся шире, хлопнул меня по спине, так что я копье чуть не выронил, и объяснил:

– Так-то, по правилам, тебе на коне надо явиться на Славенскую площадь. Но раз уж пришел, поможешь мне. Наша служба – самая непростая, будем Славен со стороны Дикого поля прикрывать, стену слева и справа от Степных ворот защищать.

На главной башне детинца так и развевались два флага: черный и красный. Но на левой башне появился еще один – синий, в середине которого было что-то похожее на белый полумесяц.

– Вон, видишь, Осетр свой флаг на Воеводиной башне поднял, всем по местам, значит, – объяснил Сивуха.

Младшая дружина, так же как в прошлый раз по двое, я с Сивухой впереди, бодро затопала по улицам Славена к Дикопольской. От казарм по Мокрому шляху, через Красную улицу на Армянскую, через Торговую на Протасовскую, а вот уже знакомые горбыли дубовые Дикопольской улицы. На нечетной стороне улицы вовсю шел ремонт: стучали топоры, визжали пилы, перекликались плотники – чинили проваленные мною крыши. Подумалось: оптимисты. Город вот-вот бомбить из катапульт начнут, а эти красоту наводят. Хотя без крыши дом – не дом, сарай, да и только, опять же надежда, каждый ее тешить готов до последней секунды, а вдруг обойдется все, само собой устроится.

Для того и мы, военные люди, идем на стену, чтобы встретиться с врагом, чтобы плотники строили, пекари пекли, гончары лепили горшки. В этом смысл жизни военного человека – защищать мирного трудягу от разных любителей пожить за счет соседей. И не надо других причин и наград – мир куется булавой и мечом, порванная материя обычной жизни зашивается луком и стрелами. И, чтобы люди занимались обычным трудом, не жаль ни собственной, ни чужой жизни. Мне захотелось сразиться с супостатом немедленно, я почувствовал, что за мной правда. Даже шаги ускорил непроизвольно, за что заслужил укоризненный взгляд Сивухи.

– Не спеши, Василий, мрассовцев на всех хватит, а дружинников загонишь, – сказал командир младшей дружины.

Я сбавил шаг и спросил:

– Слушай, Сивуха, а зачем купцам постоянный полк? Разве в мирное время княжеской дружины и городской стражи не хватает?

– Так-то с давних времен повелось: еще до того, как Всеволодова прадеда, Владислава, княжить призвали, Славеном правили восемь выборных лучших людей – четверо от купцов, четверо от ремесленников. Тогда и было два полка: купеческий и городской. Князь Федор, отец Всеволода, совет разогнал, когда война с мурманами была. Они город сдать хотели. А полки остались, только теперь ими княжеский воевода командует. Купеческий полк караваны сопровождает, городские стражники за порядком на улицах смотрят. Когда вече было, стража в городе вся осталась – татей ловила, им, ворью поганому, когда все на площади, раздолье. В Славенской кутузке, говорят, яблоку негде упасть. Да еще лет пять назад принц бемский Дрего с полком пешцов служить князю пришел. Его младший брат Якуб с престола сверг, теперь в Бемии правит, Дрего случая ждет подходящего, чтоб вернуться… Вот и прибыли.

За разговором пришли мы к Степным воротам. Сивуха убежал всех по местам на стене разводить, мне велел его в караулке ждать.

В караулке дым стоял коромыслом, Кудло притащил туда малую наковальню, меха и вовсю стучал, гнул и накаливал, одним словом, мастерил что-то из металла. Увидел меня, заулыбался, поздоровался и предъявил к осмотру почти готовый змеевик-холодильник. Значит, скоро первый самогонный аппарат на этой земле начнет выпуск продукции.

Он у меня уточнил рецепты исходного сырья, которые в моем каноне используют, и продолжил колдовать. От его стараний в караулке было не продохнуть, и я вышел на воздух.

Сивуха уже вернулся, поманил меня за собой и стал подниматься на лестницу за караулкой, перепрыгивая через пять-шесть ступеней зараз. Я постарался не отставать. На верху лестницы я поневоле остановился, завороженный открывшимся со стены видом. С высоты примерно метров двадцати открывался вид на поля и лагерь мрассу. Вдалеке виднелась темная полоса леса, повсюду дымили костры, стояли разноцветные шатры, ближе к лесу бурыми и белесыми пятнами виднелись стада разного скота. А напротив стены и Степных ворот расположилась орда. В середине, на два стрельбища от стены копошилась конница, солнце играло на шлемах и щитах. Слева и справа, почти правильными квадратами, стояла мрассовская пехота. То здесь, то там среди вражеских полчищ виднелись сыны грома, то на огромных конях, то среди пехоты.

– Говорят, со стороны Стальных ворот столько же стоит, – сообщил Сивуха.

– Ничо, воронью тоже жрать надо, – подбодрил я его и себя заодно. А взбодриться стоило, на первый взгляд мрассовцев здесь было не меньше, чем всех жителей города Славена вместе с овечками. А ведь у Стальных ворот еще столько же.

Уловив мое настроение, Сивуха объяснил:

– Да ты не смотри на них, когда они вот так стоят, там среди них и бабы, и детишки постарше, на некоторых конях даже чучела есть. Так они страху на нашего брата нагоняют.

Но спокойнее не стало, даже с чучелами, уж очень много их, в животе появился знакомый холодок. Я ответил оледеневшему пучку кишок словами маршала Франции Тюррена: «Ты дрожишь, скелет?! Ты будешь дрожать еще больше, когда узнаешь, куда я сейчас тебя поведу!» Сразу стало легче, захотелось в бой.

Сивуха обратил мое внимание на группу, отделившуюся от массы всадников и направившуюся в нашу сторону. Несколько сынов грома скакали во весь опор, над ними развевалось белое знамя переговорщиков и два бунчука из длинного конского волоса. Один, наверное, метра три, черно-багровый, второй покороче – темно-зеленый.

– Ну надо же какая честь, сразу два султанских сынка: Жучиль и Азамат. Слышь, Тримайло, дружок твой, – сказал Сивуха.

Я пытался разглядеть своего знакомца, но с такого расстояния видны были только общие очертания всадников. Эх, сюда бы бинокль, надо бы Кудло про оптику рассказать при случае.

Навстречу им выехало славенское посольство: несколько всадников, двое сыновей грома и человек пять обычных, тоже с белым флагом, и с синим – воеводы. Осетра и отсюда было видно, он несся на огромном сером в белых яблоках жеребце.

Группы всадников съехались в чистом поле, постояли минут десять и направились каждый к своим. Как только подняли мост, на стену прибежал гонец, крича во весь голос мое имя. Сивуха взял у меня копье и щит, махнул головой в сторону гонца: давай, мол, не задерживай. Я спустился со стены и предстал перед Осетром, который спешился и раздавал указания суетившимся вокруг него гридням. Увидев меня, Осетр жестом подозвал поближе и сказал:

– Здорово, Тримайло, щас мрассовцы поединок предложили, кто в нем победу одержит, за теми и правда: редкая удача! Если наш воин победит, мрассовцы к себе в Жорию вернутся несолоно хлебавши, если их боец верх возьмет, то Славен тяжелую дань выплатить должен – три золотых за каждого жителя и всех коней, волов, коров с быками, всех овец с баранами и всех коз с козлами, и еще у них условие: русский боец в случае поражения должен с ордой Славен покинуть, во власть султана перейти. И бойцом они требуют тебя.

– Как биться предлагают? – поинтересовался я.

– Согласен, стало быть? – с удовольствием констатировал Осетр.

– Да, – просто ответил я, – после Косматкиной академии готов в огонь и в воду.

– Я в тебе, Василий, не сомневаюсь, но приневоливать не стал бы – цена поражения для тебя велика, Азамат на тебя зуб точит размером с воловий рог, по всему видно – хорошего не жди, – предупредил меня Осетр.

– Я проигрывать не собираюсь, так что Азамат пусть быкам хвосты крутит в своей Жории, – спокойно сказал я, мысленно произнося литанию Тюррена.

– Ты молодец, Тримайло, езжай за своим конем, поедем в поле, через час будешь со степным удальцом биться на кулачках: так жорцы постановили. Сивуха с тобой поедет, – уже в сторону гонцов приказал Осетр.

Тут же подкатила двуколка, запряженная двумя огромными лошадьми, которыми правил гридень из сынов грома. Я запрыгнул в нее, и мы понеслись по улицам Славена так, как будто за нами гналась вся жорская конница. Ассам, к моему удивлению, под седлом бегал по кругу перед конюшней в веревочном недоуздке, длинный конец которого держал обыкновенный подросток в соломенной шляпе с широкими полями и покрикивал на него. Вот тебе и бешеный жеребец, почти ребенок его обуздал.

– Здорово, умелец, – с недоумением приветствовал я юношу, – как же тебе удалось с Ассамом справиться?

Подросток остановил Ассама окриком, смущенно и тихо поздоровался, снял с коня недоуздок, похлопал его по шее и быстро ретировался. Ассам, увидев меня, радостно заржал, подбежал, куснул за плечо, развернулся боком, нетерпеливо перебирая копытами: садись, мол, помчимся. Меня два раза приглашать не нужно, запрыгнул в седло без стремян и, помня, как Каурому приказывал, подумал про Степные ворота, и – о-о-о-па – уже по Дикопольской Ассам копытами грохочет – секунды не прошло, просто дьявол, а не конь.

Меня у ворот уже ждали: вся старшая дружина на конях и бемский пеший полк, впереди принц Дрего – сын грома на огромном шагреневом жеребце, весь с макушки до пяток в железе, сразу видно: не местная работа. За копейщиками лучники, человек пятьсот. Грозная сила чувствовалась в колонне, которая заняла половину Дикопольской. Когда меня увидели, раздались приветствия, воины кричали, потрясая оружием, некоторые ударили копьями в щиты, я почувствовал их веру в меня, и сердце наполнилось восторгом и желанием битвы.

Так, купаясь в воинских приветствиях, я подъехал к Осетру. Воевода прятал улыбку в усы, Сивуха рядом с ним, не скрываясь, сушил зубы. Но Осетр настроил всех на серьезный лад, крикнув:

– Хватит, братцы, радоваться будем, когда Тримайло из степняка мочалку сделает! По коням!

Загремела цепь подъемного моста, и конный отряд шагом выступил в поле, за нами потянулась пехота с лучниками. И я сразу успокоился, все тревожные мысли вылетели из головы, вот он момент истины, сейчас надеяться не на кого, положиться можно только на себя. А это всегда бодрит и вселяет оптимизм.

Как только выехали за ворота, налетел вольный ветер, развернул знамя Осетра, и я разглядел наконец, что на нем изображен белый осетр, а никакой не полумесяц. Посреди поля нас уже ждали мрассу. Подготовились они на славу, сколотили две трибуны из досок, поставили их друг напротив друга, одна уже была заполнена знатными мрассу: разноцветные бунчуки развевались на ветру. Вторая – пустая, для наших, стало быть. Посредине стоял сын грома могучих статей, это заметно, несмотря на то что стоял он в черном плаще с капюшоном. Великан не шевелился – как статуя, спокойно ожидая начала схватки. Что ж, подожди немного, отдохнешь и ты. Осетр подъехал вплотную, тихо, чтобы слышал только я, сказал:

– Сразу на него не кидайся, близко не подходи, они в борьбе очень ловки. Старайся с расстояния рожу ему разбить. Целься в виски, в челюсть, в нос, по темечку, бей крепко, насмерть. Если подпускать не будет, бей ногами по яйцам, в печень, под дых. Много руками, ногами не маши, только по делу. А еще знай, что если они какую подлость замыслили, Сивуха сразу красный флаг развернет: для Кудло сигнал, он из новых пушек до самой гущи мрассовского войска достанет, а мы в неразберихе уберемся восвояси. Но тогда мрассу крепко пожалеют. На нас весь Славен смотрит, будить медведя в берлоге – себе дороже. Все понял?

Я кивнул, чего тут непонятного. Осетр, как истинный стратег, пути отхода подготовил. Я молча слез с лошади и стал снимать броню. Подошел Сивуха, стал помогать, тоже зашептал:

– Броню и кольчугу надо снять, а сапоги с поножами можно оставить, допускается. Я тебе нож за сапог суну – на крайний случай, это не для бойца, а если пробиваться с боем придется. Еще кожаные нарукавники оставим, но наручи нельзя. Рубаху снимать будешь? Это по желанию.

Я мотнул головой, в рубахе удобнее, вон ветер какой. В этот момент пропели трубы, и боец-мрассу скинул плащ и распрямился, подняв руки.

– Твою мать, это ж Лунный тролль с Севера, вот падлы, свинью нам подложили, – почти проорал Сивуха, сжав кулаки.

По русскому войску пронесся ропот негодования. А боец-мрассу так и стоял красуясь, размахивая своими четырьмя огромными ручищами. Да-да – рук у него было четыре.

Подошел Осетр, хорошо бы сейчас сгодился на портрет «Человек без лица». Но быстро собрался и начал меня успокаивать:

– Ничо, что четыре, голова-то у него одна. Лех такого побил, и ты сможешь.

– Так то на палках было, и бой потешный… – начал было Сивуха, но умолк под яростным взглядом воеводы.

– Давай, Тримайло, что от тебя зависит сам знаешь, в глаза ему не смотри, заворожит, на рожон не лезь, помни, голова у него одна, ног две, как у человека. Иди и победи, – приказал Осетр.

Я ступил на поле, снова пропели трубы, и мы стали сближаться с троллем. Теперь я его хорошо смог разглядеть: гора мяса серого цвета, из которой торчали ручищи толщиной с мою ногу, а ноги и вовсе как у слоненка. Черные глаза горели, как угли. Помня наказ Осетра, на них я взгляд не фиксировал, смотрел на четырехэтажный подбородок.

Тролль, как и я, шел на сближение неохотно, присматривался. И так, кружась вокруг друг друга, мы сделали с десяток шагов.

Тролль попался не только с лишней парой рук, еще и ловкий, и быстрый, несмотря на габариты, как только он оказался на полторы вытянутых руки, тут же сделал резкий выпад и ударил мне в лицо верхней правой рукой, я увернулся и тут же чуть не пропустил в корпус левый крюк нижней рукой. Когда зверюга понял, что удары не достигли цели, он тут же оперся на две правые руки и выбросил вперед обе ноги. Если бы попал, поединок мог бы сразу и закончиться. Но я, пользуясь ускоренным чувством времени, ноги обежал и оказался у тролля за спиной. Со всего размаха я пнул его пяткой чуть выше копчика, нога заныла так, будто столкнулась с бетонной стеной, но тролль отлетел и, встав на все четыре руки, отмахнулся ногой. Причем сделал это так быстро, что мне пришлось кувыркнуться через его ногу. Да, несмотря на то что я ускорился, тролль не застыл, как ему полагалось, как муха в киселе, а двигался почти так же быстро, как и я. Но удар в позвоночник не прошел для него даром, он даже нижней левой рукой схватился за спину и некоторое время так и держался, чем я тут же воспользовался, и подсек его под левое колено, порадовавшись, что у меня на ногах поножи. Голень моя загудела, но терпимо. От подсечки тролль зашатался, присел на левое колено, оперся левой нижней рукой на землю, а верхней левой прикрыл лицо. Я пнул его концом правого сапога в левое бедро, чуть выше колена. Тролль даже охнул, но я подошел слишком близко, и он схватил меня верхней левой рукой за ногу и резко выпрямился, одновременно потянув обоими левыми руками мою злосчастную правую ногу вверх. Я оказался головой вниз, но затылок от смертельного соприкосновения с землей уберег, сложился пополам и ухватился обеими руками за верхнее запястье чудовища, надавил большими пальцами на сухожилие, и верхняя рука разжалась. Я кувыркнулся назад, выкручивая ему вторую руку, и освободился, оказавшись на коленях. Сразу упал на бок, и вовремя, на месте моей головы мелькнула подошва противника. Я откатился, вскочил на ноги, и мы снова оказались лицом к лицу и продолжили кружение. Но тролль уже за мной не поспевал, припадая на левую ногу. Трибуны ревели так, что, наверное, в Славене было слышно. Я старался приблизиться к нему, со стороны больной ноги, а тролль все время старался оказаться ко мне правой стороной. Я несколько раз ударил его кулаками по бицепсу правой верхней руки, одновременно стараясь попасть голенью по правой ноге. Но тролль замахал верхними руками как мельница, все время наступая, и мне пришлось перейти в глухую оборону. Удачный момент все же настал: после особенно сильного замаха тролль провалился за правой верхней рукой и оказался ко мне правым боком, я заблокировал обеими руками его нижнюю правую руку и что было сил пнул его носком сапога под лодыжку и сразу отскочил. Тролль развернулся и засеменил следом, уже почти не хромая, но его правая ступня на глазах стала опухать и синеть. Я, на секунду забывшись, посмотрел прямо зверюге в глаза и увидел в них боль и страх. Но, вглядевшись, я уже не мог оторваться. Он сразу воспользовался заминкой, схватил меня нижними руками за обе руки, а правой врезал мне прямо в челюсть.

Вот все говорят: «и стало темно», хотя, наверное, правильнее сказать, погас свет, или перестало светить, или… Ну в общем, нокаут, он и в Африке нокаут, кто бывал, знает. Еще говорят: потерял сознание, хотя, точнее, сознание потеряло тело и занялось своими сознанческими (или сознаньевскими) делами.

А дела, как оказалось, имелись.

Дела сознанские проистекали в пещерах или тоннелях. На стенах указатели в виде стрел: куда идти, и свет из щелей сверху, неяркий такой, как раз чтоб идти, а не падать, хотя неясно, может сознание, к примеру, упасть и, скажем, ушибиться. Тоннель вел к яркому свету, хотя сознание было вполне телесное, к источнику света я переносился не мгновенно – силою мысли, а шлепать пришлось минут пять.

Источником света был костерок, у костерка мужичок бородатый, не особо большой, но рукастый такой, видно по лицу – серьезный.

– Ну здорово, Тримайло.

– Здорово, коли не шутишь.

– Кого колоть, Володенька, ты по-простому, по-нашенски говори, без всяких там гой еси, сам знаешь.

– Тебя самого как звать-то?

– Кондратий.

И тут меня осенило прям: точно Кондратий, кондрашка то есть, каюк, в общем.

– Ты что же, меня, того, взял, что ли?

– Эк, тебя, испугался, что ли? Если б я тебя взял, ты бы характерную боль в анусе ощутил. Так вроде в твоем каноне шутят. Ну, или так.

Здесь мужичок стал расти и вымахал до состояния, когда и впрямь мог меня в руку взять, а потом снова будто что-то со зрением у меня стало и я вот-вот понять что-то должен был, да вот уже мужичок снова прежнего размера, только рука по-прежнему огроменная, а вот уже и снова как раньше – обыкновенная, показывает на место рядом с собой – присаживайся, мол.

– Не, брать тебя, Володенька, рано, да и сложно это с людишками вашего канона, там у вас Амфетамин, а я его сильно уважаю. Хоть ты в другом каноне сейчас, а только все одно за ним числишься, так-то. А встретились мы с тобой, потому что кой-кто надежды на тебя возлагает и считает, что я тебя кой-чему научить смогу. Ну для первого раза для знакомства хватит, возьми вот листик-то банный, он клейкий, поможет тебе с троллем-то.

Я присел рядом, взял у него лист вроде березовый, да где ж такие березы-то растут, листья у которых размером с лопух? И запах странный – баней и еще чем-то неприятным и знакомым.

– А чего…

– А того самого, тролль-то он не лунный, он Рунный, аккурат посреди второй пары рук есть у него руна, залепишь ее, и сразу вторая пара рук тебе не страшна, а запах неприятный, потому как, сам знаешь, к чему банный лист-то липнуть любит…

Здесь сознание с телом воссоединилось, только неприятно это, все сразу заболело, но полегче стало – как в прорубь, и жжет, и бодрит.

Оказалось, не упал я, держит меня за грудки долбаный тролль и руку картинно так для удара заносит. А в шуйце у меня банный лист. Я уж медлить не стал, хлоп ему его на грудь, татушку искать уж не стал – некогда. Тролль еще залыбился так противно, мол, чувствую, как бьешь – что ласкаешь.

Рук, что меня за запястья держали, как не бывало, я вперед сильно покачнулся и услышал, как надо мной вжик, плюха пролетела, еще подумалось: во как сильно лупит. А дальше просто, шаг левой ногой, распрямился, левый боковой и правый снизу через руку в челюсть. Прям по третьему его подбородку и через него прямо в кость, таданц! – красота. Так хорошо получилось – прям любо-дорого глядеть. Даже мясо, что у тролля под бородой висело, от удара по губам ему съездило, от я и понял, что значит: своим салом, да по мусалам.

Ну тролль на колено хлоп, встать хотел, да, видать, не на ту руку оперся, брык – и в пыль. Народ гогочет. Вскочил на прямые ноги и снова не устоял. Но я в пыль ему упасть не дал – противник достойный, как ни крути, подхватил под мышки, поставил и придержал, пока его ноги сами стоять не смогли. Заодно и банный лист снял и в карман засунул, еще пригодится. Нижние руки тут же на место вернулись.

Тролль протянул мне верхнюю правую руку, которую я крепко пожал. Тролль улыбнулся, учитывая его клыки, выглядело не очень дружелюбно, и сказал:

– Тве уф Юхельм!

Я не понял.

– Имя так. Звать.

– Ааа, меня – Васька Тримайло.

– Ты, Васка, меня бить – хорошо. Васка – сильный. Тве дружить Васку.

– Ну ты тоже ничего, молодец. Только руны твои и фокусы…

– Ты, Васка, тоже делать – не знать, что…

– А, забыли – друг?!

– Друг.

Сразу вспомнил старого Гыргу Питича: «Зет бигин зе бьютефул френдшип».