24

Первые недели после заключения мира я провел в разъездах. Ливенцов поручил мне заняться пленными: мирный договор предусматривал их немедленную репатриацию. Требовалось составить подробные списки, обменяться ими с Союзом, уточнить порядок и места обмена… Возникла и непредвиденная проблема. Узнав, что пленные очхи не спешат вернуться на Родину, комиссия Союза встала на дыбы.

— Это обман! — возмущался полковник, председатель комиссии. — Вы насильно их держите!

Я развернул на столе карту.

— Вот лагеря, — сказал, указывая на значки. — Какой желаете посетить?

Полковник ткнул пальцем, мы сели в машину и поехали. Лагерь располагался неподалеку, через час мы были на месте. Бараки, обнесенные колючей проволокой, открылись с пригорка, «УАЗ» катил по направлению к ним, покачиваясь на неровностях грунтовки.

— Что за люди? — спросил полковник, указывая на толпу с наружной стороны лагеря.

— Увидите! — сказал я.

Нашего появления толпа не заметила. Несколько десятков женщин, некоторые с детьми, стояли лицом к проволоке, перекрикиваясь с пленными внутри лагеря. Их разделяло пространство в несколько метров. По этому коридору прохаживались охранники с ружьями на изготовку. Женщины не обращали на них внимания.

— Что происходит? — изумился полковник. — Кто они? — Он указал на женщин.

— Невесты! — ответил я. — Там! — указал за колючую проволоку. — Женихи! Послушайте!

Мы остановились рядом с молодой симпатичной вейкой. Она держала за ручку мальчика лет трех.

— У меня дом, корова, свиньи, куры и кобыла с жеребенком! — кричала она коренастому плечистому очхи с петлицами сержанта. — Земля хорошо родит…

— Сколько земли? — заинтересовался сержант.

— Двадцать десятин!

— Одного коня мало! — заключил очхи.

— Второго купим! Деньги есть! Плуг исправный, сеялка и жатка почти новые.

— Дом большой?

— Горница, кухня и спальня. Есть летняя кухня, сарай, погреб…

— Мальчик твой?

— Мой! — Вейка приподняла сына. — Три года уже, помощник растет!

— А самой сколько?

— Двадцать два!

— Есть моложе! — скривился очхи. — К тому же девки, а не вдовы.

— За ними ты в примаки пойдешь! — возразила вейка. — На тестя работать будешь! А у меня сам себе хозяин! Ты глаза-то разуй: чем они лучше? Обнять толком и то не умеют. Я молодая, здоровая, горячая — любить буду всю ночь. У них-то, может, и ноги кривые, а у меня смотри! — Женщина задрала подол спереди. — Видал такие?

Очхи за проволокой, привлеченные сценой, засвистели, заулюлюкали, но вейка держала подол, давая возможность сержанту рассмотреть. Тот впился глазами.

— Срам! — плюнул сопровождавший меня полковник.

— Для этой женщины обрести мужа — вопрос выживания! — сказал я. — Одной ей хозяйство не потянуть, а работника не сыскать — мужчин мало.

— У нас тоже есть вдовы! — нахмурился полковник.

Я развел руками. Тем временем сержант за проволокой сделал вейке знак, та опустила подол и, волоча сынишку за руку, побежала к воротам. Сержант двинулся в том же направлении.

— Что теперь? — спросил полковник.

— Заявят чиновнику, что хотят вступить в брак. Тот зарегистрирует и выдаст свидетельство. После чего сержанта отпустят. Вейка повезет его к себе, но, думаю, первую остановку они сделают там! — Я указал на недалекие кусты.

— Зачем? — удивился полковник.

— Он слишком жадно смотрел на ее ноги. А ей надо доказать, что обещала не зря. Не то еще сбежит!

— Откуда знаешь? — сощурился полковник.

— Проехал по лагерям. Везде одно и то же.

— Сманиваете наших парней?

— Не всех. Во-первых, отпускаем только через брак — чтоб не шатались по дорогам. Тем, кто женат, — от ворот поворот. Они-то, может, и хотели остаться, но будь добр — к семье! Во-вторых, никого не заставляем. Смотри, слушай, выбирай невесту! Не нравятся? Завтра новые подойдут! Они тут каждый день меняются. Дома своя девушка? Складывай вещи — и в Союз! Силой не держим. Однако они, как видишь, не спешат. Ты случайно не холостяк?

— Да у меня дочки такие! — Полковник указал на девиц у забора.

— Счастливый! — позавидовал я.

— Ага! — хмыкнул он. — За кого теперь их выдам?

— Расскажи им, что видел! — посоветовал я. — Тут главное — юбку покороче!

Он захохотал.

— Интересный ты человек, капитан! — сказал, отсмеявшись. — Много о тебе слышал, но, признаться, не верил. Ты воевал на Восточном фронте?

Я кивнул.

— Правда, что захватил склад с боеприпасами, предъявив фальшивое удостоверение?

— Обижаешь! — возразил я. — Подлинное! — Я достал из кармана красную книжечку.

— Ты мог расстрелять охрану после того, как она оставила склад, — сказал полковник, возвращая удостоверение, — но не стал этого делать…

— Зачем? — пожал я плечами. — Они же ушли. Сейчас, может, невест выбирают.

— У меня во фляге водка… — сказал полковник.

— Хлебная? — уточнил я. — Или корнеплоды?

— Обижаешь! — засмеялся он. — Хлебная, конечно!

— Тогда — сюда! — Я указал на кусты. — Успеем! Пока еще там распишутся…

По возвращении я застал Петроград в лихорадке предвыборной борьбы. Стены домов были оклеены плакатами, на площадях кипели митинги, газеты и листовки расхватывали как горячие пирожки. Не знавшая демократии страна окунулась в нее, как истомленный жарой подросток в прохладную воду. Смотреть на это было забавно и грустно. Нахлебаются, как пацаны в реке…

Ливенцов действовал спокойно и методично. Став председателем правительства, отменил одиозные законы прежней власти — в первую очередь о чистоте крови, объявил необходимые свободы и сейчас проводил выборы в Учредительное собрание. У него имелся хороший консультант. Антон сходил в Россию, вернулся через несколько дней, груженный книгами, ноутбуком с электронными базами и скачанными в Интернете историческими прецедентами. Ночи напролет Антон сидел перед компьютером или обложившись книгами. Лицо его горело восторгом. Он творил будущее страны: намечал государственное устройство, писал конституцию и законы. Я не разделял его энтузиазм. Какую б партию мы ни создавали, получается КПСС, какую б демократию ни творили, на выходе — общество, где богатые формируют власть и обирают бедных. Редкие исключения лишь подтверждают правила.

В Петрограде я захандрил. Заняться было нечем. Роту я сдал Рику, другой должности мне не предложили, вернее, я сам ее не захотел. Ливенцов почему-то решил, что из меня получится министр просвещения. Стать министром было почетно, но маленьких веев жальче, и я предложение отверг. Днями напролет я валялся на койке, думая о будущем. Оно рисовалось нерадостным. Место проходчика все более уверенно занимал Антон, рота отошла к Рику, на покупку фермы не было средств. Деньги, полученные из казны, я истратил на беженок. С началом войны царское правительство прекратило размен ассигнаций на золото, а бумажные деньги для покрытия возросших расходов печатало бездумно. Цены выросли втрое. Как честный управляющий, Пров выполнял указание хозяина: денег для детей не жалеть! Мой банковский счет исхудал. Денег пока хватало на еду и водку, благо, что выпивка стоила дешево, но это не продлится долго.

С заключением мира моя Воронья Слободка разъехалась. Остались Мария с девочкой, они перешли на содержание Прова. Семья вернулась под прежний кров. Все были при делах. Пров содержал дом, Мария в нем прибиралась, Рик командовал ротой, Антон творил историю, Ула занималась в школе фельдшеров, жена Рика, Елена, создавала мужу уют, а ее папаша, перебравшийся к зятю, ходил на службу. Никто не видел, как капитан пьет, или делали вид, что не видят. Компанию мне составлял Васька. Из обитателей дома бездельничали только мы двое. С представителем кошачьих мы нечаянно подружились. Катя сильно осложняла Ваське жизнь, кот стал прятаться в моей комнате: сюда оторва заглядывать боялась. Собаки не любят пьяных, коту было плевать. Мы на пару валялись на кровати, я гладил кота за ушами, тот довольно урчал.

— Мы с тобой оба несчастные! — объяснял я коту. — Меня выгнали, а ты без подружки.

Васька жмурился, всем своим видом показывая, что подружка ему ни к чему, его и без того неплохо кормят.

— Примитивное существо! — укорял я. — Только бы жрать! Отъел ряшку! А как же любовь? Вот придет март…

Кот потягивался и зевал, давая понять, что до марта еще далеко и думать о таких пустяках рано.

— Думаешь, привезу тебе подружку? Специально поеду? Ни за что! Вы здесь расплодитесь и обожрете веев!

Васька брыкнулся на бок и задрал лапы, показывая живот. Дескать, о чем ты? Сколько туда поместится? Я почесал живот, Васька заурчал. За этим занятием и застал меня постучавший в дверь Пров.

— Илья Степанович! — сказал почтительно. — Дозвольте обратиться!

— Валяй! — разрешил я.

— Правление профсоюза работников домашнего хозяйства уполномочило меня предложить вам стать кандидатом на выборах в Учредительное собрание!

— Ух ты! — Я пхнул кота в бок. Васька недовольно мявкнул и шмыгнул под кровать. — Большой у вас профсоюз?

— Крупный! — сказал Пров гордо. — В одном Петрограде пятьдесят тысяч!

— Кто у вас главный?

— Я! — ответил Пров, потупясь.

— Не рассказывал!

— Вы не спрашивали! Согласны?

— Пров! — Я встал. — Считаешь: меня выберут?

— Илья Степанович! — обиделся он. — Вы газеты читаете?

— Нет! — сказал я. — Это вредно для пищеварения.

— Десятки партий и движений хотят видеть вас своим кандидатом. Для них это беспроигрышный вариант. Веи вас любят и проголосуют с удовольствием. Каждый день сюда приходят депутации, но я их не допускаю. — Пров хитровато сощурился. — Вы ведь не велели…

«Жулик! — подумал я. — И умница! Почему бы и нет? Поучаствую в будущем страны…»

— Вам нужно всего лишь выступить и объявить о своем согласии, — продолжил Пров. — Собрание завтра в театре.

«И ты его уже назначил! — понял я. — Хитрец!»

— Говорить много не нужно! — успокоил Пров. — Покажитесь людям! Вас давно не видели…

В следующий вечер я сидел в ложе театра, наблюдая за заполнявшей зал публикой. Судя по одежде, это были простые люди: горничные, повара, лакеи… В толпе мелькали люди с фотокамерами и с блокнотами — репортеры.

«Что я скажу? — терзался я. — Какой из меня оратор? Нельзя было соглашаться! Меня осмеют, репортеры разнесут это по газетам — из дома нос не высунешь! Ты и так не высовываешь!» — успокоил я себя, но мандраж не проходил.

Тем временем на сцену вынесли трибуну.

«Это для меня!» — понял я, впадая в панику.

На сцену поднялся Пров.

— Граждане! — сказал он торжественно. — Мы собрались, чтоб выдвинуть кандидатом в депутаты Учредительного собрания от нашего профсоюза Илью Степановича Князева. Я рад сообщить, что он принял наше предложение!

Зал зааплодировал. Некоторые вставали и размашисто хлопали.

«Да! — подумал я. — Аванс!»

— Прошу вас, Илья Степанович!

Предварительно мы оговорили с Провом сценарий.

— Вы должны спуститься из ложи и войти в зал по проходу к сцене, — наставлял мажордом. — Люди хотят видеть вас вблизи! Многие придут лишь за этим!

И вот теперь, как последний дурак, я шагал по проходу, натянуто улыбаясь вставшей публике. Она аплодировала, не жалея ладоней. Я свернул с центрального прохода к сцене, и в этот миг случился казус. Мария с дочкой сидели в первом ряду. Пров красовался на сцене, Мария аплодировала, маленькая оторва осталась без присмотра, чем немедленно воспользовалась.

— Дядя Илья! — Она рванулась ко мне, и я невольно подхватил ее на руки.

Увидев это, публика зааплодировала сильнее. Катя вцепилась в меня изо всех сил, оторвать ее без скандала не было возможности, и я поднялся на сцену с ушастиком на руках. Я думал отдать его Прову, но тот поклонился и убежал.

Мгновение я стоял в растерянности, затем осторожно отделил Катю от себя и поставил на трибуну. Ушастику это понравилось. Ее совершенно не смутило внимание публики, похоже, что наоборот — Катя приосанилась и, взявшись за подол, сделала книксен.

«Пров научил!» — понял я.

По притихшему залу побежали смешки.

«Ну вот! — подумал я. — Выступил!»

— Эту девочку, — сказал я отчаянно, — зовут Катя. Она сирота. Ее отец погиб на войне, мать стала беженкой. Она из тех женщин, что жили в моем доме в войну. Там мы и свели знакомство.

Зал притих.

— У меня самого детей нет, — добавил я. — Я вообще неженатый.

— Правду говорят, что ты сын царя? — крикнул вей из третьего ряда.

Публика загудела: осуждая то ли спросившего, то ли меня.

— Если б был сыном царя, — рассердился я, — то сидел бы на троне, а ты б мне кланялся. Однако ты сидишь, а я перед тобой стою.

Публика захлопала. В центре зала встал пожилой вей.

— Да хоть бы и царя! — сказал громко. — Мать-то наша, вейка. Вот ты! — Он ткнул пальцем в задавшего вопрос. — Ты хоть одну сироту в дом впустил?

Вей из третьего ряда вобрал голову в плечи.

— А он впустил! — продолжил пожилой. — И не одну — сорок! — Зал одобрительно зашумел. — Дом им отдал, сам в казарму перебрался, кормил, поил сирот всю войну. Кто еще так сделал, а? Никто!

Зал зашумел громче.

— Если кого избирать депутатом, то только Князева! — заключил вей. — Тут и говорить не о чем! Одно хочу спросить тебя, Степанович. — Вей повернулся ко мне. — Говорят и пишут, что мы с очхами объединяемся. Это как получается: воевали с ними, гибли, а теперь целоваться?

В зале закричали, затопали ногами. Я подождал, пока они угомонятся.

— Давайте подумаем: кто такие очхи? — сказал в наступившей тишине. — Не знаю, как вы, но я их видел. Они такие, как и мы. Одна голова, две руки и две ноги, и такие же уши. (В зале засмеялись.) Я не заметил, чтоб им хотелось нас убивать. Некоторое время я жил в Союзе. Очхи бедны, но это не потому, что они не хотят работать. Это трудолюбивые люди. Много лет мы брали с них золото за пшеницу — год от года все больше и больше. Только вы это золото не видели: оно оседало в руках сановников. И тем все было мало: потребовали отдать золотые рудники. А на что очхи купить хлеб? (Зал, недовольно гудевший, притих.) У них ведь тоже дети, и они хотят есть! У них было плохое правительство, но и наше, прежнее, не лучше. Вместо того, чтоб договориться, они затевали войны. Тысячи убитых и раненых, много сирот. — Я положил Кате руку на плечо. — Нравится вам это или нет, но пока в Новом Свете две страны, они будут воевать. Причина найдется. Опять жертвы, новые сироты? Объединение избавит нас от войн. Я сомневаюсь, что веи станут целовать очхи, хотя некоторые женщины уже целуют. (В зале засмеялись.) Уже то хорошо, что прекратим стрелять. Разве что подеремся, выпив…

В зале снова засмеялись.

— Веи и очхи нужны друг другу. У нас есть плодородные земли, у них — золото и другие металлы. Войдя в одно государство, мы станем сильнее и богаче. Главное, не отдать все в руки тех же сановников. И мы не отдадим!

— Ур-ра! — завопила маленькая оторва.

— Ур-ра! — отозвался зал.

Публика хлынула к сцене. Замелькали вспышки фотоаппаратов. Подскочившая Мария забрала Катю — и вовремя. Толпа, ворвавшись на сцену, стала меня качать. Я взлетал в воздух, молясь, чтоб число подбрасываний совпало с числом поимок. Слава богу, сошлось…

— Кто подсказал тебе идею с девочкой? — спросил Зубов назавтра.

— Сама подбежала!

— Вот! — Он шмякнул на стол пачку газет. — Везде пишут: кроха сиротка со слезами на глазах умоляла публику поддержать дядю Илью, который спас ее от голода.

— Не умоляла! — возразил я. — Крикнула разок: «Ура!»

— Кандидаты бросились искать сироток, чтоб агитировали за них, — продолжил Зубов. — Но с этим трудно: дети врать не умеют, а кандидаты прежде сироток не баловали. Хорошо тебе: в любом округе проголосуют! А я жандарм! В Петрограде баллотироваться нельзя: здесь жандармов не любят. Выбрал сельский округ, но и там не просто. — Он вздохнул. — Агитировать некому.

— Я хоть не кроха, но тоже сиротка! — сообщил я. — «Ура!» кричать умею.

— Ты серьезно? — расцвел он.

— Одному в собрании мне будет скучно…

Собрание открылось осенью: ровно в назначенный день. Для заседаний был снят театр: здания парламента в Петрограде не имелось. Из Союза прибыли депутаты очхи: сто мужчин и женщин в одинаковых костюмах и платьях. На улицах на них смотрели с любопытством, но камнями не бросали — и то хорошо! Делегацию Союза возглавлял Семенихин — в таком же костюме и галстуке. Прибывших хотели расселить в гостиницах, но Семенихин попросил казарму. Ливенцов спорить не стал: лучше иметь дело с коммунистом, контролирующим депутатов, чем с толпой диких вождей. Вожди толпились с нашей стороны; пользуясь свободой слова, в Учредительное собрание пролезли жук и жаба: богатые и бедные, люди дела и любители поболтать. И вот теперь все они: веи и очхи, примкнувшие к ним немногочисленные ари, общим число в двести человек, сидели в зале, устремив взгляды на сцену, где за столом, накрытым скатертью, маялся один. Вернее, в зале сидели сто девяносто девять. Двухсотый депутат располагался на сцене и чувствовал себя отнюдь не комфортно.

— Уважаемые делегаты! — сказал я, откашлявшись. — Меня зовут Илья Князев, главы делегаций поручили мне открыть и вести заседание. Так получилось, что я гражданин сразу двух стран…

— Знаем! — крикнули из зала. — Ближе к делу! Поручили — открывай!

— Других предложений не будет?

Зал ответил молчанием. Попытка отсидеться в заднем ряду провалилась, и я обреченно придвинул к себе листки.

— Вашему вниманию предлагается повестка дня…

В последующий месяц я спал урывками. Ливенцова с Семенихиным избрали в президиум вместе со мной, но у них вести собрание не получалось. Веи игнорировали замечания Семенихина, очхи подозрительно косились на Ливенцова. Я рычал на тех и других; удивительно, но слушались. Хоть со скрипом, но дело шло. За объединение проголосовали с ходу. Очхи — как один, от веев — чуть больше половины делегации; этого, однако, хватило. Делегации вели себя по-разному. Очхи читали заявления по бумажке, а после голосовали скопом, наши лезли на трибуну болтать и красоваться. После отдельных выступлений в зале поднимался бедлам, нередко перераставший в драку, в театре стали дежурить мои бойцы. Стоило мне позвонить, как «танки» врывались в зал, хватали возмутителей спокойствия и тащили прочь.

— Это произвол! — вопили виновные. — Не имеете права!

Остальные депутаты при этом радостно аплодировали. С обеих сторон. Людям нравится, когда за шкирку берут другого…

Удивительно, но фундаментальные основы будущего государства голосовались легко, страсти кипели вокруг мелочей. Собрание приняло Декларацию политических и экономических прав и свобод (Конституцию отложили на референдум), преобразовало Учредительное собрание в Государственный Совет — парламент нового государства, постановило избрать первого главу страны на своем заседании. На это ушло три дня. Зато неделю обсуждали название страны, ее флаг и гимн. Гимн отложили на потом, и без него хватило. Очхи предложили название: Союз племен Нового Света, веи почуяли в нем клон прежнего Союза и встали на дыбы. Российскую республику Нового Света отвергли очхи. Итогом стало Союзное государство веев и очхи, сокращенно СГВО. Могло быть и хуже. Для флага каждая сторона предложила свой цвет, их соединили в одно — получилось красно-белое полотнище с гербом в центре. На гербе красовался орел, сжимающий в лапах серп и молот — по инструменту в каждой. Орел выглядел растерянно, явно не понимая, чем прежде заняться: жать или ковать? Хватало и дурацких предложений. Веи потребовали запретить компартию как виновницу войны. Очхи взвились, их едва успокоили. Делегация Союза предложила национализировать крупные производства, в этот раз обиделись веи. Не потому, что они были владельцами заводов, просто очхи посягнули на добро веев! В зале начались драки, «танки» выводили зачинщиков, однако собрание гудело. По совету Антона я предложил компромисс: все оставить как есть, но ввести налог на крупные состояния. Этим удовлетворились все.

С открытием Учредительного собрания Антон стал моей правой рукой, даже обеими сразу. Он дежурил за кулисами с ноутбуком и принтером. Когда с голосованием по очередному вопросу случался затык, я объявлял перерыв и летел к нему. Подтягивались Ливенцов с Семенихиным. Антон вытаскивал из памяти компьютера исторические примеры, мы обсуждали их, находили подходящее решение и созывали депутатов. Держа лист с распечаткой, я объявлял предложение, в подавляющем большинстве случаев оно проходило. В глазах депутатов я, наверное, выглядел «головой» и чувствовал себя неловко. По уму собрание следовало вести Антону: в отличие от меня он был к этому готов, только кто стал бы его слушать?

Домой я приходил вымотанный и, перекусив, валился на койку, размышляя над тем, как меня угораздило во все это вляпаться. В один из вечеров ко мне постучал Антон.

— Илья Степанович! — сказал он смущенно. — Извините, что отрываю!

— Да! — подтвердил, подымаясь с койки. — Отрываешь!

— Я насчет Ульяны Ивановны…

— Какой Ульяны? — удивился я.

— Улы…

— Что с ней? — насторожился я.

— Я сделал ей предложение…

— И?

— Говорит: нужно ваше согласие.

— У нее есть брат! — хмыкнул я.

— Иллирик Иванович не против. Ула говорит, чтоб и вы…

«Последняя попытка! — подумал я. — Нет, сестренка, не выйдет! Вскружила голову парню, так что будь добра!.. Я тебя, конечно же, люблю, но не так, как тебе хочется».

— Что ты в ней нашел? — спросил я Антона.

— Илья Степанович! — обиделся он. — Да она!.. Умница, красавица! Лицо, ручки, ушки…

— Ушки у нее знатные! — согласился я.

— А глаза! — продолжил он, не заметив подвоха. — Фигурка!..

— Ладно, Антон! — поспешил я: поток излияний мог оказаться бесконечным. — Я обещал тебе найти невесту, но слова не сдержал. Если мое согласие искупит вину…

Он бросился мне на шею.

— Учти! — добавил я. — Улу нельзя брать в Россию. Вас ждут разлуки…

— Что-нибудь придумаем! — отмахнулся он и убежал.

После его ухода я не мог уснуть. Люди вокруг устраивали жизнь: женились, выходили замуж, наслаждались семейным счастьем. Один я болтался, как гуано в проруби. Отмерил Господь судьбу! Куда ни ткнись, везде облом!

С этими мыслями я уснул и назавтра встал радостный. Наступал конец моим мучениям — последний пункт повестки дня. Как водится, его обсудили в делегациях, те представили предложения. Веи видели на посту Верховного правителя Ливенцова, очхи — Семенихина. Обе кандидатуры внесли в бюллетень, мне осталось провести голосование. Избирательная комиссия, избранная на паритетных началах, рвалась в бой. В связи с особой важностью вопроса голоса решили считать на виду. Я не возражал: какая разница? Кабинки для голосования, изготовленные накануне, ждали избирателей.

— Кто победит, как думаешь? — спросил Зубов накануне.

— Семенихин! — сказал я.

— Почему? — сощурился он.

— Очхи за него проголосуют как один, а из наших Ливенцова кто-нибудь вычеркнет. Не все любят Гордея.

— Посмотрим! — нахмурился он.

Сегодня Зубов выглядел радостным, Ливенцов с Семенихиным тоже улыбались.

«Поработали с делегациями! — понял я. — Каждый уверен в успехе. Не дай бог, если голоса поровну! Все сначала…»

— Напоминаю! — объявил я залу. — В бюллетене нужно оставить одну фамилию! Если не устраивают оба кандидата, вычеркните их, ваш голос против всех будет засчитан.

— Можно вписать и фамилию своего кандидата! — добавил Семенихин.

Я кивнул. Регламентом дозволяется, только зачем писать? Проще вычеркнуть…

Избирательная комиссия приступила к раздаче бюллетеней. Мне выдали бумажку с двумя фамилиями, я занял очередь к кабинкам. Двигалась она медленно: депутаты не спешили. У меня было время подумать. Отныне я член парламента, но его созывают дважды в год, работа не постоянная. Зарплату выдают только в сессии. Хочешь не хочешь, а занятие нужно искать.

«Возьму в банке кредит и куплю ферму! — решил я. — Как члену Госсовета, кредит мне дадут. Часть денег обменяю на золото, притащу из России трактор с навесными орудиями, обойдусь без работников. Стану пахать, сеять, жать… Хорошее дело! Найду себе вейку, вдов хватает. Та, у лагеря, была очень хорошенькая, да и сын — симпатичный. Тихая, спокойная жизнь — что еще нужно, чтоб встретить старость?»

Очередь моя подошла, я нырнул в кабину и вычеркнул из бюллетеня фамилию Семенихина. Хоть одним голосом, а Гордею больше. С чувством выполненного долга я поднялся на сцену. Следом потянулись члены избирательной комиссии: в очереди к кабинкам я оказался последним. Ящик вскрыли, бюллетени вывалили на стол. Члены комиссии встали лицом к залу. Собрание замерло.

— Ливенцов! — объявил член комиссии, показывая залу бюллетень.

— Семенихин! — подхватил другой.

Я едва не засмеялся: что и требовалось доказать!

— Князев! — выкрикнул третий.

Я удивился: кто-то не поленился вписать. Наверняка из веев. Тем хуже для Гордея: Верховным правителем ему не быть!

— Князев! — сказал четвертый.

— Князев! — подтвердил пятый.

— Князев! — Шестой положил бюллетень в центр стола на предыдущие пять.

— Князев! Князев!..

Стопка в центре росла, два листка по сторонам лежали сиротливо.

Я бросил взгляд на Ливенцова с Семенихиным. Главы делегаций улыбались, рядом отирался сияющий Зубов. Я встал и вышел. В фойе достал из кармана коробку папирос, с третьей попытки прикурил. Горький дым обжег небо. Меня развели — и как последнего лоха!

— Илья?

В фойе выскочил Зубов. Следом поспешали Ливенцов с Семенихиным. Лица у них были встревоженными. Они подошли и встали, молча глядя на меня.

— Вы!.. — Я не находил слов. — Предатели! Сговорились за моей спиной! Даже не спросили!

— Ты б отказался! — поспешил Зубов. — Царем — и то не захотел!

— У нас не было выбора, — сказал Ливенцов. — Ты единственный, кого примут оба народа.

— О другом вы подумали?! — закричал я. — Мне тридцать лет! В таком возрасте не правят странами! Я человек из другого мира, здесь всего второй год! Я не знаю о Новом Свете десятой доли того, что знает любой школьник! Какой из меня правитель?

— Справишься! — успокоил Зубов.

— Шли бы вы!

— Может, прекратишь истерику? — спросил Семенихин. — Выгляни в окно! Вокруг театра толпа, она ждет результата выборов. Что случится, если правителем объявят меня? Нас всех разнесут! Ни один вей не подчинится очхи! В свою очередь очхи не подчинятся вею. Нам опять воевать? Ты этого хочешь?

Я не нашелся что ответить.

— Ты необычный человек, Илья! — продолжил Семенихин. — Возможно, в России из таких, как ты, заборы городят, но здесь это бросается в глаза. Ты смел, умен, находчив, образован, в то же время скромен и добр. Это уживается в тебе неизъяснимым образом. Ты умеешь завоевывать сердца людей. Мои депутаты в тебя разве что не влюблены, а поначалу косились: ты воевал против Союза. Часть депутатов-веев была против: тебя считали сыном царя. Им сказали, кто ты на самом деле. После того как они узнали, что человек из другого мира лил кровь за их страну… И я, и Гордей, и Яков — каждый из нас хотел бы стать Верховным правителем, но не получится: депутаты хотят только тебя. Есть еще обстоятельство. Никто из нас не знает, как сделать Новый Свет другим. Ты сумеешь. Сорок миллионов людей вручают тебе свои судьбы! Ты готов наплевать на них из-за глупого каприза?

— Демагог! — сказал я. — Интриган! Думаешь, что и впредь станешь плести заговоры? Первым же указом упраздню твой наркомат! А тебя самого направлю на сельское хозяйство. Посмотрю, как справишься!

К моему удивлению, Семенихин не огорчился. Более того, ухмыльнулся.

— Ты! — Я повернулся к Зубову.

— Я не понимаю в сельском хозяйстве! — поспешил он.

— Возглавишь министерство внутренних дел! Корпус жандармов отныне распущен! За ненадобностью. Достаточно полиции!

Зубов поклонился.

— Чем займусь я? — улыбнулся Ливенцов.

— Кому-то надо руководить тем сборищем! — Я махнул рукой в сторону зала.

— Вот и славно! — резюмировал Семенихин. — Портфели поделили, отношения выяснили. Идем к людям! Ждут!

Я бросил окурок в урну и пошел вперед. Они двигались, отступив на шаг. В театре стоял шум, с моим появлением он утих. Я подошел к краю сцены. Зал встал.

— Мне, верно, нужно благодарить за доверие, — сказал я. — Только я не нахожу слов. Скажу их позже. Пока же завершу начатое. Повестка дня исчерпана, и как председатель Учредительного собрания Союзного государства объявляю его закрытым! Спасибо всем!

— Вот и поблагодарил! — выкрикнули в зале.

Депутаты засмеялись.

— Если б вы знали! — вздохнул я, но меня не расслышали: депутаты, толкаясь, лезли на сцену. Веи с очхи вперемешку, и намерения на их лицах читались одинаковые…