15
— Таким образом, правовая система Российской Федерации, хотя и представляет собой свод легитимным образом оформленных законодательных актов, продолжает развиваться и совершенствоваться. О том, как это происходит, мы поговорим в другой раз. — Я свернул шпаргалку и спрятал в карман.
Аудитория зашумела, поднимаясь из-за столов. Я выскользнул в дверь и зашагал по коридору, торопясь, пока не догнали. Остановят, окружат, засыплют ворохом дурацких вопросов, а ты будешь потеть, подбирая ответы под пристальными взглядами пытливых глаз… Фиг вам!
Перехватили меня у выхода.
— Илья Степанович! — защебетали впереди, и я обреченно остановился. Две студентки в темных платьях с подолами ниже колена преградили мне путь. Одна, высокая и худенькая, смотрела строго; вторая, маленькая и круглолицая, улыбалась. Я оглянулся: в дальнем конце коридора роилась вытекавшая из аудитории толпа. Стоит промедлить, налетят, возьмут в кольцо — тогда все.
— Тс-с!
Студентки замерли, изумленные. Не теряя времени, я подхватил их под руки и потащил к дверям. Они растерянно подчинились. На улице я зацепился взглядом за вывеску «Ресторан». Здесь и спрячемся! Заодно и пообедаем.
— Мы не пойдем! — Худенькая остановилась, угадав мое намерение. — Комсомольцы не ходят в рестораны!
— Отвечу на все вопросы! — пообещал я.
Маленькая умоляюще глянула на подругу, та поколебалась и кивнула.
— Как зовут вас, барышни? — спросил я, завладевая их руками.
— Мы не барышни! — обиделась худенькая.
— А кто?
— Комсомолки!
— Комсомолкам нельзя быть барышнями?
— Барышни у буржуев!
— А мне нравится! — возразил я. — Гораздо лучше, чем «девушка». Там, где я вырос, «девушками» называют пожилых продавщиц.
«И проституток!» — добавил я мысленно.
Маленькая прыснула. Худенькая улыбнулась.
— Я — Вера, — сказала весело. — Она — Даша!
Маленькая закивала, подтверждая. Кто главный в этой паре, догадаться было несложно. Тем временем мы пришли. Я открыл тяжелую дверь и пропустил барышень вперед. Войдя в холл, они замерли, робко разглядывая себя в зеркалах. Не давая опомниться, я потащил их вверх по мраморной лестнице. Свободных столов в зале хватало, я выбрал круглый в дальнем углу. Официантка подошла сразу — меня здесь знали.
— Мы обедали! — предупредила Вера.
«Знаю! — подумал я. — Пустые щи и перловая каша! Как хотите…»
— Пирожные! — сказал я официантке. — Все, какие есть! Два стакана чая, мне — борщ, бифштекс и как обычно.
Она кивнула и ушла. Вера и Даша завертелись, разглядывая зал и посетителей, — словом, вели себя как обычные девчонки, впервые попавшие в подобное место. На миг мне показалось, что я в России: познакомился на улице с симпатичными барышнями, пригласил их в кафешку с целью наладить отношения или, если не получится, хотя бы поболтать. Это ощущение длилось только миг. Я находился в другом мире. Окна ресторана укрывали отвратительные плюшевые шторы, за столами сидели люди в темной, мешковатой одежде, а платьями, бывшими на студентках, у нас побрезговали бы монашки.
Подлетевшая официантка выставила на стол стаканы с чаем, большую вазу с пирожными и фужер с водкой для меня.
— Борщ! — напомнил я.
— Сию минуту, Илья Степанович! — Она упорхнула.
Я придвинул пирожные студенткам.
— Это нам? — спросила Даша, круглыми глазами разглядывая пирожные.
— Мы не голодны! — поддержала Вера.
— Зато я голоден! — сказал я. — Сейчас мне принесут борщ… Я не могу есть, когда на меня смотрят!
— Мы отвернемся! — пообещала Даша.
— Не поможет! — вздохнул я. — Я буду чувствовать себя буржуем, который обжирается в присутствии голодных. Неужели нельзя хотя бы попробовать? Комсомолкам запрещают есть пирожные?
Даша посмотрела на Веру. Та подумала и кивнула.
— За ваше здоровье! — Я поднял фужер.
В отличие от пойла, продаваемого в местных магазинах, водка в ресторане была хорошая. Как мне объяснили, сделанная из зерна. Для прочего люда гнали из корнеплодов; я даже не стал спрашивать, из каких. Водка мягко пролилась в желудок и растеклась по нему теплым одеялом. Барышни отхлебнули из стаканов и взялись за пирожные. Как ни старались они соблюдать приличия, через минуту пальцы и губы обеих были в креме.
«Завтра станут упрекать себя: поддались на буржуйскую приманку! — подумал я. — Ели пирожные! Славные они, конечно, но…»
Официантка принесла борщ, и мысль моя сменила направление. Бифштекс поспел вовремя, когда я расправился с ним, Вера и Даша сидели перед пустой вазой, глядя на нее слегка осоловевшими глазками.
— Еще? — спросил я.
— Я… — начала Даша и икнула.
Я придвинул ей стакан с чаем. Она схватила и осушила до дна.
— Больше не надо! — поспешила Вера. — И без того живот заболит.
«С непривычки!» — дополнил я.
— Вы здесь часто бываете? — спросила Даша.
— Обедаю.
«От вашей перловки меня воротит», — хотел добавить я, но промолчал.
Они сделали понимающие лица. Даша заерзала на стуле.
— Илья Степанович, — спросила горячим шепотом, — правду говорят, что вы ари?
Вера с осуждением глянула на подругу, но Даша не обратила внимания. Я кивнул.
— Самый настоящий?
— Внесен в Бархатную книгу именным повелением императора.
— И Антон Витальевич?
Я сделал загадочное лицо: врать не хотелось.
— Вот это да! — восхитилась Даша. — Никогда не видела живых ари!
— Потому ходите на наши лекции?
Даша густо покраснела.
— Нам интересно! — пришла на помощь Вера.
— Правовая система Старого Света?
— Ну… — Вера потупилась. — Не только.
— Он красивый! — вмешалась Даша. — Антон Витальевич!
— Да ну? — усомнился я, ощутив некое подобие ревности.
— Голубые глаза, белая кожа, светлые волосы, к тому же они вьются! — перечислила Даша и закатила глаза. — Ни одной лекции его не пропустила!
«М-да! — подумал я. — Надо будет сказать Антону. Он мнит себя Цицероном».
— Девочки в него влюблены, — простодушно сообщила Даша. — Он женат?
Я покачал головой.
— Почему?
— Не встретил суженую!
Вера с Дашей многозначительно переглянулись, и я понял: Антон в опасности.
— Я тоже не женат, — сообщил я, но эта новость комсомолок не взволновала.
— Правда, что у вас в Петрограде дворец? — спросила Вера.
— Особняк, — уточнил я, чувствуя обиду за их реакцию.
— Большой?
— Два этажа.
— Сколько комнат?
— Восемнадцать.
Глаза их округлились.
— Вы там жили один?
— Почему? Брат, сестра, — стал перечислять я, — мажордом, повар, горничная… Полно народу!
— У нас на семью дают комнату, — вздохнула Даша. — Многие живут в общежитиях, по трое-четверо. Бывает и по десять.
«Знакомо», — подумал я.
— Вы оставили дом, богатство, чтоб перебраться в Союз? Добровольно?
Я виновато склонил голову.
— У нас многие этому не верят. Есть такие, что говорят: «Дурак!»
«Как они правы!» — подумал я.
— Не слушайте! — вмешалась Вера. — Сами они дураки! Во все времена были люди, которые пренебрегали положением, богатством ради того, чтоб быть с народом. Вы честный человек и не захотели угнетать веев…
— Ари не угнетают веев.
Она осеклась.
— У меня было время познакомиться с вашими учебниками, барышни! То, что в них написано, полный бред. Политическая власть в Новой России принадлежит ари, но промышленность, финансы и сельское хозяйство в руках веев. Это они установили для наемных работников десятичасовой рабочий день и платят им гроши. Веев угнетают сами же веи, ари всего лишь не подпускают их к руководству страной. Если б ари исчезли, ничего б не изменилось. Диалектика!
— У нас лучше?
— Гм! — сказал я.
Она смотрела требовательно.
«Обещал! — вспомнил я. — Ответить на вопросы…»
— Ваше политическое устройство справедливее, чем в Новой России. Бесплатные медицина и образование, пенсии для стариков и инвалидов. Нет безработицы, общественные блага распределяются равномерно. Беда в другом: благ мало! Все одинаково нищие.
Вера надулась:
— Вы неправильно понимаете ситуацию! Мы бедны из-за вас! Ваши цены на зерно…
— Хлеб можно вырастить самим!
— У нас мало земель!
— Земель немного, — согласился я, — но они плодородные. Ваши зерновые по качеству лучше импортных. Дело в другом. Вы собираете семь центнеров с гектара, в то время как веи — двадцать. Если б вы собирали четырнадцать, то строили б нормальные дома, а не пихали по десять человек в комнату. Двадцать центнеров с гектара принесли бы вам независимость от поставок продуктов. Тогда не вы бы просили зерно, а веи умоляли его купить — у них перепроизводство. Соответствующей была бы цена. Между Союзом и Новой Россией не стало бы вражды — за что воевать? Вам не понадобилось бы содержать огромную армию, а это не только расходы, но и отвлечение от процесса производства тысяч молодых, здоровых и образованных мужчин. Вот вам влияние экономики на политику. А как бы изменилась жизнь! При двадцати центнерах с гектара пирожные продавали бы на каждом углу и стоили они б копейки!
— Но почему? — воскликнула Даша. — Почему у нас не двадцать?
— Потому что сеют и убирают не крестьяне, а инженеры, рабочие и студенты. Вы ездите на картошку?
— Конечно! — сказала Вера. — Мы комсомолки!
— И разбираетесь в сельском хозяйстве?
— Ну… — смутилась Вера.
— Вы срываете с учебы студентов, забираете с заводов рабочих и инженеров, отправляя их на сезонные работы. Почему? На селе некому работать. Труд там тяжелый, а жизнь и того хуже. Крестьянин не заинтересован в результатах труда и при первой возможности сбегает в город, где сытнее и теплее. Если не может сбежать, выпихивает в город детей. Села вымирают. Вы заимствовали колхозный строй в самом худшем его варианте — периода тридцатых годов прошлого века. А теперь маленький пример: СССР, имея в избытке пахотных земель, завозил хлеб из-за границы. После развала СССР Россия хлеб покупать перестала, более того, экспортирует его. Что изменилось? Добавилось тракторов, комбайнов и другой техники? Ничуть! Увеличились субсидии сельскому хозяйству? Наоборот, уменьшились. Сельское хозяйство в России не является образцом для подражания ни для кого в мире, тем не менее хлеб есть. Почему? Изменились общественные отношения, у людей появился стимул производить больше. Это наука, барышни!
— Какая наука? — насупилась Вера.
— Марксизм!
— Мы изучаем марксизм!
— «Капитал» читали?
Барышни отрицательно покачали головами.
— Слава богу! У меня была знакомая, прочитавшая «Капитал», она его постоянно цитировала.
— И что? — заинтересовалась Даша.
— Мужчины обходили ее за километр!
Даша прыснула, Вера улыбнулась.
— Вы интересный человек, Илья Степанович! — сказала со вздохом. — Но не большевик!
Я развел руками.
— Вам у нас не нравится?
— Отчасти.
— А что нравится?
— Люди. Вы добры и отзывчивы: будучи бедными, готовы поделиться последним. Вы отправляетесь на комсомольские стройки, живете в палатках, возводите заводы и плотины, считай, на одном энтузиазме. Ваши отношения между собой просты и искренни: если вам кто-то нравится, вы говорите об этом вслух, если же нет, не таите камень за пазухой. Вы трудолюбивы и любознательны, вам интересно жить. Мне неприятно видеть, что такие замечательные люди живут впроголодь. Это неправильно, так не должно быть!
Барышни примолкли.
— У вас нет коррупции и казнокрадства, по крайней мере, в тех размерах, что мне приходилось видеть, — продолжил я. — Проворовавшихся чиновников вы расстреливаете, невзирая на чины и звания. И все же… — Я застучал пальцами по столешнице.
— Вам не хотелось бы здесь жить? — закончила Вера.
Я кивнул.
— Вам не на что обижаться! — Даша выразительно посмотрела на пустые тарелки и бокал.
— Да! — подтвердил я. — Меня не обижают. Мне создали условия, о которых вы можете мечтать. У нас с Антоном двухкомнатная квартира, а денег столько, что могу обедать в ресторане и даже угощать барышень. — Я вернул Даше ее взгляд. — Но я этого не заработал. Мне это дали, как некогда подарили особняк в Петрограде. А то, что не куплено за кровные, в любой момент могут отобрать. Я хочу зарабатывать сам. Мне не нужно многого. Дело, которым я хотел бы заниматься, семья, дом…
— Отдельный? — спросила Вера.
— Желательно. Не нужно восемнадцати комнат, достаточно четырех-пяти. Хочу, чтоб детям было просторно. Это плохо: иметь такое желание?
Они снова притихли.
— Почему вы не женаты? — спросила Вера.
— Сначала было некогда: воевал.
— А потом?
— Была невеста, но она умерла.
«А другая выгнала!» — добавил я мысленно.
— Поэтому вы пьете?
— Заметно? — спросил я.
Она кивнула. Я вздохнул и развел руками.
— Спасибо за беседу! — Вера встала.
— И за пирожные! — добавила Даша, тоже поднимаясь.
— А вам — за компанию!
Я вскочил и церемонно чмокнул барышням ручки. Они этого не ждали и закраснелись. Даша, уходя, оглянулась, я ей подмигнул. К столику подошла официантка.
— Сделай мне с собой! — попросил я, доставая деньги.
Товарно-денежные отношения в ресторане действовали. Спустя несколько минут официантка принесла сверток. Я взял его и вышел на улицу. Осень в Москве стояла замечательная: светило солнце, но не было жарко. Настоящей зимы в этих краях не бывает, температура не опускается ниже нуля, а снег можно встретить только в горах. В Новой России и того теплее, собирают по два урожая. Зимой здесь не холодно, летом не жарко. Благословенная земля! Чтоб устроить голод в таком месте, надо постараться. Нет крепостей, которые не смогли бы взять большевики…
Я двинулся тротуаром, разглядывая дома и людей. Москва очхи походила на Петроград веев, только казалась серой и мрачной. Увидав ее в первый раз, я не сразу понял причину. В Петрограде на домах висели разноцветные вывески, щиты с рекламой; многочисленные кафе и рестораны в центре города выставляли столики на тротуары, накрывали их навесами из ярких тканей с воланами по краям. Город расцветал. Вдоль проспектов гуляли нарядно одетые дамы и барышни, они улыбались и мило щебетали. Ничего подобного в Москве не наблюдалось. По улицам сновали люди в темной одежде и с озабоченными лицами. Яркое платье встречалось редко и сразу обращало на себя внимание. Даже детей здесь одевали в форму, как солдат.
Я прошел мимо очереди: люди спешили отоварить карточки. В очереди преобладали женщины, они стояли, хмуро глядя по сторонам. Я почувствовал на себе неприязненные взгляды. На мне был костюм, сшитый по заказу, а не мешок с рукавами, считавшийся здесь одеждой. Я выглядел сытым и довольным, к тому же нес сверток, очертания которого выдавали содержимое. Очередь имела право меня ненавидеть.
В Петрограде я любил гулять по улицам, в Москве стал избегать. Я пробовал ездить на трофейном «Хаммере», но это оказалось еще хуже. Стоило «Хаммеру» притормозить, как возле него собиралась толпа. Люди стояли и рассматривали автомобиль. После первой лекции мне пришлось в буквальном смысле пробиваться к машине, а потом сигналить, чтоб выбраться на проезжую часть. «Хаммер» я сдал в правительственный гараж, мне выдали за него тридцать тысяч рублей, которые я благополучно пропивал. Автомобиль я не жалел. На местном бензине мотор «Хаммера» крякнется быстро, куда с ним потом? По Москве ходили трамваи, однако влезть в них было сложно, да и не хотелось. Квартиру нам с Антоном дали в центре, до университета недалеко.
Антон был дома; сидел, обложенный книгами.
— Брось! — сказал я, ставя на стол бутылку. — Есть занятие интереснее.
— Готовлюсь к лекции, — сказал Антон, с опаской глядя на бутылку.
— Можно подумать, они кому-то нужны!
— Не скажи! — обиделся Антон. — Знаешь, как слушают! После лекции засыпают вопросами.
— Меня тоже засыпают, — согласился я. — Сегодня, например, выпытывали: женат ли ты?
Антон покраснел.
— Еще мне рассказали, какой ты красивый, — безжалостно продолжил я. — Голубые глаза, белая кожа, вьющиеся волосы… Девчонки поголовно в тебя влюблены. Будь осторожен! По местным понятиям сказать барышне, что она красивая, означает сделать предложение. Поцеловать — скрепить союз двух сердец. Оглянуться не успеешь, как свяжут по рукам и ногам!
На Антона было жалко смотреть. Я достал нож и стал резать колбасу. Антон опомнился и сбегал за стаканами. Я разлил водку.
— Илья! — сказал Антон, осторожно беря стакан. — Нельзя столько пить! Каждый день!
— Деньги кончаются! — успокоил я. — Как только — так брошу! Будь здоров!
Он помялся, но выпил, после чего набросился на колбасу. Я жевал неохотно — не хотелось.
— Внимание! Внимание! — раздалось из тарелки репродуктора. — Передаем выступление Генерального секретаря Коммунистической партии товарища Курочкина! — В тарелке зашипело, и послышался глуховатый голос: — Дорогие товарищи! Граждане Союза!..
— Выключи! — сказал я.
— Нельзя! — вздохнул Антон. — Шнур без вилки, заделан прямо в стену. Регулятора громкости — и того нет!
Я встал и дернул за шнур. Он оборвался, вывернув кусок штукатурки.
— Как видишь, просто! — сказал я, возвращаясь за стол.
— Завтра починят! — сказал Антон. — За этим следят!
— Снова вырву! — пообещал я.
— Нарвемся, Илья! — предостерег он.
— Кто-то сюда очень просился, — напомнил я, — хотя минздрав предупреждал!
— Здесь неплохо! — возразил Антон. — Живут бедно, но и у нас не все миллиардеры. Люди симпатичные.
Я хмыкнул.
— Законодательство интересное! — поспешил он.
— Ага! — согласился я. — За третье преступление независимо от тяжести — расстрел!
— Борются с рецидивом! Воров в законе у них нет!
— Зато шантрапы полно! Вечером в парк не выходи — ограбят! Милиции не дозовешься.
— Ее мало.
— Зато армия пухнет. В Москве один университет и пять военных училищ. На улицах каждый второй в форме.
— Думаешь, война?
— И очень скоро. А мы тут лекции читаем! — Я взял бутылку.
— Илья! — попросил Антон. — Мне не надо!
Я вылил водку в стакан и осушил его залпом.
— Суп будешь? — спросил Антон. — Мясной! Принесли из распределителя. Тебе надо поесть!
— Я сыт!
Снимая на ходу пиджак, я побрел в спальню. Предметы вокруг двоились и танцевали. Выработанная годами привычка не подвела: я успел раздеться и даже развесить одежду на стуле. А вот как упал в кровать, уже не помнил…
* * *
— Илья! Илья!..
Я разлепил глаза. Лицо Антона маячило сверху белым пятном.
— К тебе пришли!
Голос Антона был испуганным: похоже, что тот, кто пришел, носил фуражку и имел бумагу, озаглавленную «ордер»… Я выдохнул и сел. В висках кольнуло, но терпеть было можно. Насчет фуражки я оказался не прав: у человека, стоявшего за спиной Антона, ее не имелось. В остальном Антона можно было понять: не каждый день к вам в гости приходят наркомы.
— Извините, Илья Степанович, что рано…
Рано? Я посмотрел в окно: за стеклом разгорался рассвет. Я продрых полсуток. После такой дозы неудивительно…
— Есть срочный разговор!
— Пять минут, Родион Савельевич!
Он внимательно посмотрел на меня и кивнул. В ванной я засунул голову под кран с холодной водой (горячей здесь не водилось), выдержал минуту, затем обдался до пояса. Растерся полотенцем до красноты, причесал мокрые волосы. Не мешало побриться, но времени на это не было. Просил пять минут, значит, пять. Спустя оговоренный срок слегка опухший, но вменяемый Илья Князев был готов к труду и обороне — это как ему назначат.
— Подышим воздухом?
Предложение было дельное. Мы спустились во дворик. В этот ранний час здесь не было ни души. Нарком присел на лавочку под платаном, я примостился рядом. Ну?
— Меня уполномочили сообщить: Политбюро рассмотрело ваше заявление о возвращении в Новую Россию. В просьбе отказано.
Я хрустнул пальцами. Ожидалось, но все же…
— Одновременно принято решение предоставить вам и Антону гражданство Союза.
— Мне полагается что-то сказать? Как у вас в таких случаях?
— Выразить сердечную благодарность.
— Не хочу ругаться с утра.
— Ах, Илья Степанович! — Он покачал головой.
— Я подданный Новой России! Заявление о выходе из подданства и о вступлении в новое гражданство не подавал!
— Что с того? Вы стали подданным Алексея Второго, сохранив гражданство Российской Федерации. Чем мы хуже?
— А если в глаз? — поинтересовался я.
Он захохотал.
— Знаешь, чем ты мне нравишься? — спросил, отсмеявшись. — В Союзе меня боятся все, даже Генеральный секретарь. Твой Антон — и тот боится. Ты — нет!
— А должен?
— Ну!.. — Он развел руками. — Понимаю: считаешь себя незаменимым. Но мы можем это забрать, — он коснулся перстня на моем пальце, — и воспользоваться сами.
— С вашими ушами — до первого полицейского!
— Найдем с внешностью ари.
— Полицейский попросит предъявить документы. Вы не сможете подделать паспорт гражданина России — не владеете технологиями и еще долго владеть не будете. Попытка отыскать другого посредника завершится появлением очередного Аслана, который сдерет с вас семь шкур.
— То же самое я сообщил Политбюро. В связи с чем было решено создать вам наилучшие условия труда и быта. Пожелания есть?
— Водка, цыгане и бабы! Последних — побольше!
— Мало студенток?
— Они меня не любят.
— Перестань пить! Комсомолки не любят пьяниц.
— Нарвешься! — пообещал я.
— Смотри, чтоб не сам! Зачем смущаешь девушек рассказами об урожаях?
— Заложили? — сощурился я. — Позволь, догадаюсь? Вера?
— Психолог! — хмыкнул Родион. — Контрразведчик! Даша и Вера славные девушки: умные и пытливые. Наплел им с три короба, они решили проверить. Побежали на кафедру земледелия. Мне позвонил профессор…
— Возмущенный?
— Встревоженный. Это он составлял записку для ЦК. Ты, когда читал, гриф «Секретно» видел?
— Не обратил внимания. Что может быть секретного в урожаях?
— Для потенциального противника — ценная информация.
— Как будто они не знают!
— Знают, конечно. — Семенихин вздохнул. — Факт твоего знакомства с секретными документами и послужил причиной отказа в возвращении.
— Зачем мне их показали?
— Надеялись, что поможешь не только с лекарствами. Стороннему человеку видней, что у нас не так.
— Я об этом писал. Целый реферат.
— Предложенные тобой меры противоречат теории коммунизма.
— Ну и хрен с ней! Хотите жить в коммунизме, живите! Только я не подписывался! Отправьте нас домой! Обещаю секретов не выдавать!
— Дело не в них! Политбюро считает: в предстоящей войне ты станешь сражаться на стороне врага, а с учетом навыков, полученных тобой в Российской Федерации, нанесешь нам значительный урон. Я разделяю это мнение.
— Родион! — сказал я. — Ты же умный мужик! Если все знаете и понимаете, зачем война? Поднимайте урожайность!
— Для этого нужно сменить строй. Семьдесят лет мы отрицали частную собственность, три поколения выросли на этих идеях. Думаешь, легко поменять в одночасье? К тому же у перемен есть серьезные противники.
— Генеральный секретарь?
Он промолчал, но я понял, что угадал.
— В СССР такие препятствия устраняли…
— Будем считать, что я этого не слышал, — сказал Семенихин. — Илья, это не роман и не кино, в жизни таким решениям противостоит много препятствий.
— Например?
— Честь и достоинство офицера, присяга, наконец. Ты слабо представляешь, что такое Генеральный секретарь в нашей стране. Тридцать лет он правит Союзом и в представлении людей стал богом. За один намек на заговор меня пристрелят мои же подчиненные! Курочкин — честный и бескорыстный человек, он искренне верит в коммунизм и желает своим людям добра.
— Поэтому отправит их на бойню?
Семенихин вздохнул.
— Сам ты думаешь иначе!
— Не надо меня агитировать! Ты знаешь, какое ведомство я возглавляю. Много лет мы засылаем агентов в Новую Россию. Знаешь, какая главная проблема возникает потом? Заставить их вернуться! Они не хотят на Родину! У вас несправедливое устройство, но жить легче и сытнее. Можешь считать это государственной изменой, но мне плевать, какой общественный строй будет у нас. Главное, чтоб людям было хорошо, чтоб они были сыты и довольны. Чтоб были равенство и справедливость.
— Я слышал подобное от одного жандарма.
— Зубов? — усмехнулся он. — Не удивительно. На таких должностях дураков не держат. Зубов, как и я, не хочет войны, однако она начнется. Решения принимаем не мы.
— Что потом? Установите коммунизм на завоеванной территории? Через год голодать будут все: где коммунизм, там всегда голод. Веи и без того вас не жалуют, а после такого возненавидят. Начнется партизанское движение, а это новые жертвы, разруха, болезни.
— Не уговаривай, Илья! — сказал он. — Сделай я то, на что ты намекаешь, ситуация не изменится. От нас по-прежнему будут требовать золото, делать все, чтоб мы отдали рудники и все ценное, что есть в Союзе. Не получится шантажировать хлебом — найдут другое средство. Разве не так? Ты в состоянии повлиять на политику царя?
Я отрицательно покачал головой.
— Тогда спорить не о чем! Война… Войны кончаются не так, как надеются те, кто их развязывает. Посмотрим! Хочу предупредить: не вздумай бежать! Получится как в России — до первого полицейского. У вас с Антоном приметная внешность.
— Посты можно обойти.
— Без карты и знания местности? Не надо усложнять. Ты летаешь на самолете?
— Учился.
— Как долго?
— Совсем мало. Взлет — посадка, да и то с трудом.
— Достаточно. Командующий ВВС жалуется: катастрофическая нехватка кадров! Новый род войск, не успеваем готовить. Особенный дефицит в мотористах. Самолеты плохо готовят к полетам, они терпят аварии, гибнут пилоты. Ты ведь разбираешься в моторах?
— Любой, кто ездил на «Жигулях», разбирается. У них моторы сложнее ваших.
— Замечательно! Сейчас мы вернемся в квартиру, где вы с Антоном напишете письмо Генеральному секретарю. Поблагодарите за гражданство, выразите желание быть полезными Отечеству. Сообщите о своем умении ремонтировать моторы.
— Нас не отправят на завод?
— Это моя забота.
— Родион, — спросил я, — зачем ты это делаешь?
— Еще месяц твоей пьянки — и от меня потребуют принять меры. Тебя сошлют куда-нибудь в горы, где ты благополучно загнешься через год-другой. Это несправедливо. Спасение миллионов жизней заслуживает лучшей награды. Моя служба не знает сантиментов, но будем считать, что ты мне понравился. Мне интересны люди, которые на «ты» с жандармами враждебных стран. В определенной ситуации это может пригодиться. Держи! — Он достал из кармана «глок».
Я взял пистолет. На ствольной коробке аккуратной вязью шла надпись: «Князеву И. С. от правительства ССП». Я извлек обойму: заряжен.
— С такой надписью не посмеют забрать! — пояснил Семенихин. — Но постарайся без стрельбы!
Я кивнул и спрятал «глок» в карман.
— Антона, если хочешь, можешь оставить. Так безопаснее.
— Нет! — сказал я. — Вы его обязательно жените. Подсунете спортсменку, комсомолку или, того хуже, члена партии. Мне дорог мой товарищ!
— Тебе бы в цирке выступать! — сказал Родион, вставая. — Клоуном.
— Лучше тигром! — возразил я. — Прыгнул, рыкнул — и отдыхай!..
