Так прошло пять дней. Эскадрилья освоилась на фронте, к летчикам вернулись наработанные, но подзабытые за время пребывания в госпиталях и в тылу боевые навыки. Да и сами они немного изменились. Движения стали резче и четче, появилась постоянная настороженность, даже на земле они все время держали в поле зрения обстановку вокруг. Прекратились проблемы с подъемом. Теперь летчики вскакивали, едва наш старый «манагер» откидывал брезентовый полог палатки. На завтраке уже слышались шутки и подначки, ребята были бодрыми и активными. Новый день сулил новые вылеты и воздушные бои.

А бои, надо сказать, были успешными. Отличились «лос бандитос» – в одном из вылетов звено капитана Извольского пришло на помощь фронтовым летчикам, которых зажали восемь «Фокке-Вульфов» из JG-54. Наши, по наработанной еще над Курской дугой схеме, провели удар всем составом звена, приземлив сразу двух «зеленых жоп», а потом, распавшись на пары, разыграли комбинацию «поддавки», и Юрка Лесных сбил второго фашиста, которого пара Кира выложила ему на вираже, как мишень в стрелковом тире. Немцы бежали.

Были успехи и у звена «чекистов». Они еще раз поймали немцев над «железкой». На этот раз шла группа «Ju-87» с прикрытием из шести «зеленых». Наши, естественно, ударили по бомбардировщикам, сбив трех с первого захода, но попали под атаку «Fw-190». Вот тут и пришлось покрутиться. Фашисты оказались ребятами резкими и ухватистыми. Зная, что в маневренном бою им с нашими истребителями ловить нечего, немцы грамотно провели ряд ударов с высоты, рассчитывая на свою большую скорость на пикировании и мощнейший огонь из бортового оружия. Пока «чекисты», отбиваясь от атак, выходили из-под удара и набирали высоту, старший лейтенант Кулагин поймал несколько снарядов. Но немцы мигом очистили поле боя, как только поняли, что преимущества у них нет. На земле горело четыре чадных костра от сбитых немецких самолетов, а наше звено повело шатающийся в воздухе истребитель Кулагина на близлежащий аэродром. Навстречу им просвистела пара «третьяков», вызванная на усиление, но противника было уже не догнать.

– Девятка, Девятка! Не молчи – ответь! Что с тобой? Как управляешься? Сашка, черт! Что с тобой?

Истребитель Кулагина на крики в эфире не отвечал, а, лишь валко рыская, упорно шел к аэродрому.

– Очистить полосу! Санитарку и пожарку на старт!

Когда Сашка Кулагин все же ухитрился посадить самолет и самостоятельно вылез на крыло, раздался такой мощный «У-уф-ф!», что казалось, с техников снесет пилотки. Сашка, теребя лямки парашюта, смущенно улыбался. Его техник суетился вокруг своего летчика, осматривая и охлопывая его в поисках крови и ран.

– Да что ты меня щупаешь? Отстань! Вон, к радисткам иди! – отмахивался от него смущенный Кулагин. – Да цел я, цел! Отойди… Давай смотреть, что с самолетом…

Оказалось, что Сашка родился не просто в рубашке, а в смокинге… В фюзеляже его истребителя, у хвостового оперения, нашли три входных отверстия от снарядов «фоки». Один снаряд, осколочно-фугасный, взорвался внутри фюзеляжа и повредил тяги рулей. То-то он летел и качался как пьяный… Да, а одна тяга переломилась прямо в руках проверявших ее техников. От смерти Сашку отделяло несколько мгновений…

А вот два других, бронебойных, снаряда ударили прямо в спину пилота. Когда техники, вытащив из-за бронеспинки сиденья разбитый в хлам аккумулятор, быстренько сняли кожаную подушку, все ахнули, а Сашка разом «взбледнул» лицом. На матовом листе алюминия, прикрывающего прокладку из сырой резины и бронеспинку, надулись два страшных «чирья» от ударов фашистских снарядов… А один «чирей» даже и прорвался. Из разодранного листа торчало острие бронебойного «гостинца» от «Фокке-Вульфа».

– А ну-ка, ну-ка… – расталкивая народ, в кабину истребителя влез инженер. – Снимайте бронеспинку, сержант!

Вот это да! Когда бронеспинку сняли, все стало видно, как в аптеке. Прошив броню на уровне поясницы, из металла торчали донца двух бронебойных снарядов. А один даже пробил и лист алюминия.

– Целуй свой «Як», Кулагин, – категорично сказал инженер. – Он тебе жизнь спас. Такого я еще не видел…

Сашка на полном серьезе прижался к капоту истребителя и принялся шептать ему что-то ласковое… А потом поцеловал свой «Як».

– Бронеспинку заменить, а это отправим Яковлеву. – Распорядился инженер. – Такое надо ставить в серию. Обязательно надо!

Ну, это так – лирика…

А если серьезно – то практически все летчики записали себе по одному-двум сбитым. Не везло только Сереге Парикянцу. Его ведущий, Юрка Лесных, стрелял так, что «правки» не требовалось. Подранков он не оставлял.

Итак – прошло пять дней, и наши «уловы» снизились. Мы впустую жгли бензин, барражируя над «железкой», Кобоной и Ладожским озером. Немцев мы не видели. Точнее – видели в отдалении… Но, заметив наши истребители, немцы в бой не вступали, а сразу исчезали в дымке ленинградского неба. Поезда на «Дороге Победы» нахально и весело тащили за собой густые дымные шлейфы, торопясь перевезти как можно больше грузов в северную столицу. Что такое команда «Воздух!» прикрывавшие их зенитчики стали забывать…

…Я сидел за столом, обложившись листами карт и данными по самолето-пролетам фашистской авиации. Где же ты, моя Сулико? Кроксворд, однако… Проблема.

Вспомнив золотое армейское правило для начальства – не можешь или не знаешь, как сделать дело сам, – поручи подчиненному, я крикнул дежурному по штабу: «Шифровальщика ко мне»!

Не прошло и минуты, как в коридоре загрохотали сапоги и ко мне влетел ладный молодой офицер.

– Товарищ майор! Лейтенант Малешко по вашему приказанию прибыл!

Вот такая фамилия была у нашего шифровальщика.

– Хорош кричать, Ипполит Матвеич, садись – говорить будем… – вот такое имечко носил лейтенант Малешко. А сам он был хорошим, умным мальчиком из профессорской семьи, студентом мехмата, добровольцем. Славный, в общем, был парень.

– Смотри, Ипполит Матвеич, что получается. Получается, что отбили мы немцам желание крутиться тут, в нашем районе ответственности. Этак мы только бензин зря жжем и пайки переводим. Какой вылет уже без боестолкновений. Вот, забирай всю эту макулатуру. Иди к себе и гадай – где нам немца ущучить. Считай, что это своего рода шифр, код, в котором спрятан алгоритм полетов немцев над фронтом. Вот тебе данные по самолето-пролетам за последнюю декаду, вот данные по объектам бомбовых ударов немцев, вот данные о наших сбитых… Думай, лейтенант, вырабатывай предложения! Все понятно? А раз так – иди, работай!

Фу-ух! Свалил дело на юношеские плечи – и рад! Да и то сказать – не замордовался лейтенант на службе. Одна шифрограмма вечером с суточной сводкой в ГУ ВВС – и все. Гуляй, Ипполит, не хочу!

Я позвонил на стоянку: «Готовьте мой ероплан… да и ведомого тоже…»

Слетаем, разомнемся.

Мы с Базилем слетали к звену Кузи, который тащил службу над Ладогой, потом прошвырнулись до Кира над Шлиссельбургом. Все тихо, все спокойно. С этим надо было что-то делать.

– Кир, как с топливом?

– Мало, дежурство заканчиваю.

– Ладно. Иди домой. Мы еще пробежимся тут немножко. «Десятка», за мной!

Мой бортовой номер был «единичка», а Базиль замыкал номера эскадрильи.

Пробежались, но никого не нашли. В воздухе ничего не случилось. А вот на земле…

Когда мы заруливали на стоянку, я обратил внимание на излишне многочисленную группу встречающих. И летчики, свободные от полетов, и технари, радостно скалясь, бежали к нашим самолетам. Что за цирк?

Не успел я спрыгнуть с крыла на землю, как меня поймали еще в воздухе, чуть не грохнули на чахлую траву и подняли на руки.

– Качай его, ребята! – Вокруг раздавался радостный гомон.

– Вы что, черти? Уроните! Отпустите сейчас же!

– Качай его, братва! Качай!

– Отставить! – не на шутку разъярился я. – Поставить!

Меня бережно водрузили на снарядные ящики, как на пьедестал. Через толпу ко мне пробился замполит с газетой в руках.

– Командир, поздравляем! Со второй Золотой Звездой тебя, Виктор! Ура дважды Герою Советского Союза майору Туровцеву! Ур-ра!

– Ура-а-а! – радостно заревела толпа. Привлеченные криком и суматохой, к нам со всех сторон бежали летчики и техники полка. Крику и шуму стало больше.

Не скрою – сердце радостно защемило… Приятно, черт возьми! Дважды Герой! Теперь ведь бюст положен… Эх-х, на Мать бы его притащить, да в храм Крылатого Тура… Хельга бы посмотрела, ребята.

Хлопая меня по плечам, народ снял меня с ящиков и потащил в столовку.

– Эй-эй-эй! Рано еще! День в полном разгаре! Только компот! Компот – и все! Все остальное – вечером, ясно?

Вечером командир приютившего нас полка расщедрился и обещал выкатить аж по двести граммов на нос, чтобы отметить это событие. Как он намеревался списывать лишнюю водку, я не знал, да и не мое это было дело.

Ко мне подошел Кирилл Извольский.

– Виктор… тут такое дело…

– Ладно, Кир, не виляй! Можно им сегодня, можно. Я же сказал, что они будут лишены «боевых» ста граммов, а тут – «праздничные» получаются.

– Правильно, Виктор! А то мужики уж извелись все!

Я только хмыкнул и ничего не сказал. Не успел. К зданию штаба полка подкатила крупная легковая машина в сопровождении броневика охраны. Из машины полезли генералы с большими звездами и кучей орденов.

Шариком выкатившийся из штаба комполка заорал: «Сми-ирно! Товарищ генерал-лейтенант авиации! Полк проводит плановые…»

– Вольно, вольно, майор! Мы не с проверкой приехали, а на праздник! – засмеялся генерал-лейтенант. Это был командующий 13-й ВА Степан Дмитриевич Рыбальченко. С ним приехал и член Военного Совета ВА полковник Сулимов.

– Ну, и где тут у вас именинник? – Рыбальченко оглянулся.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант авиации! – Я сделал шаг вперед, одновременно бросая руку к фуражке. – Здесь именинник, куда же ему деваться… Прошу отужинать вместе с летчиками, чем хозяин потчевать будет!

– Поздравляю вас, майор! Не так уж и много у нас на фронте дважды Героев! Поздравляю! Ну, ведите!

Ко мне подошел полковник Сулимов.

– Примите и мои поздравления, Виктор Михайлович! – Он крепко потряс мне руку. – Кстати! Звонили из Главупра – передают вам просьбу, чтобы вы съездили в Ленинград, провели несколько выступлений в трудовых коллективах, в боевых частях. Это будет просто здорово! Мы уже, честно говоря, расписали ваши выступления на Ленрадио, на Кировском заводе, у моряков и пехотинцев… Да! Чуть не забыл! – Он хлопнул себя по лбу. – Будете в Ленинграде – обязательно зайдите к скульптору, профессору Ладожинскому. Ему поручено изваять вас, так сказать, в бронзе!

Полковник весело рассмеялся, а у меня отпала челюсть… Оп-па! А вот и бюстик нарисовался… Номер восемь, не иначе…

– Ну, что мы стоим? Пошли в зал?

Пошли… Эх, как неохота быть предметом чествования, кто бы знал! Но некуда мне, бедному, деваться. Придется перетерпеть все это. Завтра новый день, новые заботы, новые бои. А сегодня…

И я, как Шурик из «Кавказской пленницы», обреченно дунул в стакан…

– Вот и получается, товарищ майор, что немцы как бы «играют» своими истребителями, перебрасывая их туда-сюда. Вот, посмотрите… Видите – они тут близко сидят. 54-я эскадра занимает аэродромы «Сиверская» и «Красногвардейск», а также «Рельбицы» и «Старая Русса».

Ипполит Матвеевич Малешко докладывал мне результаты своих изысков.

– Сейчас они летают на центральный участок Ленинградского фронта. А через пару-тройку дней их можно будет ждать вот тут, над Финским заливом, у Ораниенбаума и у Кронштадта… Если я правильно «расколол» алгоритм их действий.

– Молодец, Ипполит Матвеич! Какой же ты молодец! Ладно, проверим… Меня на пару дней дергают в Ленинград. Не было печали… Да ничего не поделаешь – приказ. Наши пока тут полетают, а я заодно в армии договорюсь о временном перебазировании… в Кронштадт, скажем. А? Решено – так и сделаем! Спасибо, студент. Хорошо поработал.

Лейтенант Малешко смущенно зарделся.

– Да я что… Я ничего.

– Вот и посмотрим через пару-тройку дней, что за «ничего» ты тут нам расшифровал, Ипполит Матвеевич.

Как я ездил в Ленинград – отдельная песня. Впечатление очень непростое. Сердце рвет. Конечно, город был уже не тот, что зимой сорок второго. Но – все равно… Особенно лица людей. Худые, с серыми губами, с вечным голодом в глазах. Поверьте – это страшно. Когда я видел эти лица, в душе поднималась багровая, яростная злость и ненависть. Я вспомнил мать, дядьку, тетку… Вспомнил, как они, лишь краешком хлебнувшие во время войны чувство голода в не самом голодном Астраханском крае, до конца жизни тряслись и берегли каждый кусочек хлеба, ложку еды… Ненависть клубилась во мне – ненависть к фашистам и их испанским подручным, приговорившим всех этих людей – и младенцев, и стариков, и женщин – к медленной смерти от голода. Рвать их буду, сук! Дайте только срок.

Насмотревшись на ленинградцев, я на записи на Ленрадио едва не сорвался на ненормативную лексику. Слова я проталкивал с трудом. От этого они падали весомо, с паузами. Стыдно мне было. Стыдно и горько, что Красная Армия, которую вся страна, надрывая жилы, готовила к боям на свою защиту с самой революции, допустила такое… Хотя – не с дворовыми хулиганами дралась Красная Армия. С самым страшным врагом человечества – с фашизмом.

Днем я мотался по заводам и воинским частям, а вечером и ночью сидел в студии профессора-скульптора. Сидел неподвижно и думал, вспоминал свои встречи с ленинградцами. Сон не брал… Несколько раз меня отвлекал от дум Ладожинский.

– Виктор Михайлович… ну нельзя же так, дорогой вы мой! У вас не лицо, а посмертная маска! Как я лепить буду? И что? Ну-ка, ну-ка, оживайте, батенька! Может, чаю вам, горяченького? А?

Отпиваясь слабо заваренным кипятком, я немного отходил. Боль отпускала, пряталась вглубь. Но не исчезала совсем. Мой метроном стучал все быстрее и быстрее. Мне было жаль каждого мгновенья, которое я проводил не в кабине истребителя.

Договоренность в штабе ВА о нашем перебазировании в Кронштадт была получена. Мы должны были подсесть к знаменитому на всю Балтику истребительному полку морской авиации – 4-му гвардейскому. Им командовал знаменитый летчик – Василий Голубев. Его бой на «ишачке» против двух «Мессершмиттов», в котором он сбил обоих фрицев, был хорошо известен среди летунов.

Выйдя из штаба 13-й ВА, я нашел ожидающую меня машину. Вот и закончилась моя поездка в военный Ленинград… До свидания, город-герой!

Эскадрилье предстоял перелет в Кронштадт. Нас ждали новые, тяжелые бои.