Глава 4

Нойманн сидел на земле метрах в двух от Торопова. Крутил в пальцах травинку и улыбался. Сегодня на нем не было формы – он был одет почти так же, как Торопов. Только рубаха на нем была светло-зеленая, а так – будто из одной команды.

– Да сидите, вы, чего там! – махнул рукой штурмбаннфюрер, увидев, что Торопов собирается встать. – Погода замечательная. Тишина, покой, умиротворение… Мне нечасто удается вот так вот просто посидеть в траве, послушать пение жаворонка, стрекотание кузнечика… Сентиментальность – это немецкая слабость, вы не находите?

– Нет, – сказал Торопов.

– Наверное, – согласился Нойманн. – Она нам никогда не мешала, если честно. Так же, как русским их безалаберность. В каждом отдельном случае – да, может быть. Либо немец упустит возможность, расчувствовавшись, либо русский не вовремя окажется пьяным, но в исторической перспективе, в стратегическом, так сказать, аспекте все равно все получается как хотят немцы и русские. И мы неудержимы, и вы непобедимы… почти всегда. Согласны?

– Согласен, – кивнул Торопов.

– Так угадать, о чем вы сейчас думаете? – Нойманн сунул травинку в рот, пожевал, сморщился и сплюнул. – Горькая… Так сказать?

– Скажите.

– Вы прикидываете, с чего начать сотрудничество с нами, – сказал Нойманн. – Вы уже обдумали варианты с Англией и Россией и поняли, что там у вас ничего не получится. Вы представляете ценность только для тех, кто точно знает, что вы – из будущего. Так?

Торопов тяжело вздохнул.

Сотрудничать с немцами – это правильно. Но хотелось, чтобы это выглядело как добрая воля, а не решение, принятое под давлением обстоятельств. И к нему будут в этих двух случаях относиться по-разному.

– Да не расстраивайтесь. – Нойманн заговорщицки понизил голос и даже оглянулся демонстративно по сторонам. – Нас никто не слышит. Скажем, что вы сами решили работать на Великую Германию. Из самых чистых побуждений. Скажем?

Торопов кивнул, не поднимая глаз.

– Не слышу! Скажем?

– Да, – выдавил из себя наконец Торопов.

– И все будут думать, что вы честный и достойный союзник… – сказал Нойманн почти ласково. – Ведь честный и достойный?

– Да, – уже увереннее ответил Торопов.

– Не трусливая сволочь, готовая ради того, чтобы выжить, обречь на гибель миллионы людей, а достойный и искренний сторонник национал-социализма? – Теперь голос штурмбаннфюрера звучал резко и зло. – Вы же искренний сторонник?

Торопов почувствовал, как кровь отхлынула от лица, как похолодели руки, а в животе словно ледяная лапа сжала кишечник.

– Я… Я честно… искренне… я…

– Ну да, ну да… – кивнул Нойманн доброжелательно, как будто секунду назад не звучали в его голосе брезгливость и презрение. – Мы так и скажем моему начальству. Вы ведь владеете информацией, кто есть кто в Третьем рейхе?

– Д-да…

– И кто глава Службы Безопасности – вы тоже знаете?

– Гейдрих…

– Правильно. И вы знаете, что мой шеф – человек не только смелый, но и умный. И вам лучше продемонстрировать все свои умения сразу. Иначе у вас не будет второй возможности произвести первое впечатление… – Нойманн сплюнул. – Сейчас мы вернемся домой…

Торопов оперся рукой о землю, чтобы встать.

– Расслабьтесь, Торопов! – засмеялся Нойманн. – Какой-то вы исполнительный до суетливости… Еще десять минут. У нас с вами еще есть десять минут…

– Снова будем перемещаться?

– Нет, зачем? Мы уже на месте с прошедшей ночи. Понимаете, никто не думал, что вы так быстро превратитесь в лужу жидкого дерьма, извините за прямоту… – Нойманн снова излучал искреннюю доброжелательность. – Предполагалось, что вы там, у себя, в апреле две тысячи двенадцатого, нам не поверите. Вы так бодро писали в своих статьях о мужестве русских, о клеветниках, которые придумали и миллион пленных, и заградотряды… Мы вас заочно даже почему-то зауважали. Крюгер вообще предполагал, что вас придется вырубить и доставить сюда в бессознательном состоянии. То есть вы бы нам не поверили – ну кто в нормальном уме поверит во все эти путешествия? Правильно, никто. И вы бы не поверили. И даже в реальность домов с соседями не поверили бы. Нужно было бы что-то такое… Эдакое… Совершенно невозможное в вашем времени… Так?

Торопов угрюмо молчал.

– Да не обижайтесь вы, Торопов. Я ведь обо всем об этом только вам говорю, так сказать, по дружбе. Это мы с вами знаем, что вы продажная трусливая сука, а никто больше об этом даже и не догадывается… во всяком случае, не знает наверняка… ну, или знает, но вслух об этом никому не скажет… а если скажет, то только вам… – Нойманн снова посмотрел на часы. – В моей группе болтливых людей нет. Я – самый разговорчивый. Верите?

Сволочь, подумал Торопов.

– Я спрашиваю – верите? – повысил голос Нойманн.

Какая же ты сволочь, подумал Торопов с тоской.

Нойман прыжком встал на ноги и без подготовки и замаха ударил Торопова ногой.

– Я спросил, тварь мелкая, ты мне веришь?

От неожиданности и боли Торопов закричал, хватаясь руками за грудь.

– Я не разобрал что-то… – сказал Нойманн.

– Верю. Я вам верю! – выкрикнул Торопов.

– Вот и славно, – удовлетворенно кивнул Нойманн. – А вот, кстати, то, ради чего я тащил вас именно сюда. Полюбуйтесь.

Держась за грудь, Торопов встал. Повернулся лицом на запад.

Из-за деревьев на краю луга медленно выплывала громада дирижабля. Солнце отражалось от его обшивки, лопасти винтов, казалось, неторопливо перемалывали воздух, летательный аппарат двигался величественно, с великолепной грацией.

– Красота ведь? – сказал Нойманн.

– Да, конечно, – быстро проговорил Торопов.

– Да вы не дергайтесь. Не торопитесь подтверждать всякое мое слово. Если я спрашиваю о чем-то, связанном с делом, или говорю о ваших личностных качествах, то тут вам стоит поторопиться с реакцией, а вот так, когда я делюсь с вами своими эмоциями… положительными причем, то вы можете свободно высказывать свое мнение…

Дирижабль двигался по широкой дуге, набирая высоту. Красные флаги со свастикой на плоскостях его стабилизаторов словно светились внутренним огнем.

– Красиво ведь… – Нойманн помахал дирижаблю рукой. – И такую вот красоту убирают с неба. И знаете почему?

– Опасные, – сказал Торопов. – Горят легко. «Гинденбург» недавно сгорел…

– Два года назад. Да, водород – это опасно… Гелия у нас нет, а Америка отказывается нам его продавать. И вот такие красавцы должны исчезнуть… Обидно… Ладно. Время. Тут совсем рядом аэродром Темпельхоф – воздушные ворота столицы Третьего рейха, и самолеты летают, и даже дирижабль можно увидеть. Дирижабль мы посмотрели, минут через двадцать должен пролететь «Ю-52», трехмоторный, очень характерный… Но вас убеждать уже не в чем, поэтому мы можем, полюбовавшись «цеппелином», спокойно вернуться в дом и заняться делом…

– Послушайте, штурмбаннфюрер… – тихо начал Торопов.

– Что? Не мямлите, говорите четко и громко – нас никто не услышит. Вы ведь решили озвучить свои условия?

– Я… нет, конечно, какие условия…

– Отчего же? Каждый человек, выполняющий работу, должен знать, что ему за это заплатят. Вы хотите чего-то особенного? Денег? Жену сюда вашу перевезти, пока не начались изменения?

– Жену? При чем здесь жена? – Торопов пожал плечами. – Я бы хотел…

– Ну, смелее… Жить вы хотели бы?

– Конечно.

– Вот вы и будете жить. Я вам уже цитировал вашего Достоевского?

– Да, но…

– Вам не хотелось бы получить место над пропастью, удары ветра и молний?

– Да… Нет, не хотел бы…

– А хотелось бы получить чего-нибудь эдакого… вкусного и ценного?

– Да. Я…

– Давай так – для начала ты получаешь жизнь. Аванс, так сказать. А потом, по результатам, если твои заслуги превысят аванс, ты получишь остальное. – Нойманн положил руку на плечо Торопову очень дружески, почти приятельски. – Или не получишь…

На дороге напротив них остановился «Мерседес», Пауль высунулся из окна и помахал рукой.

– Забери Краузе! – крикнул Нойманн, указывая рукой в сторону рощицы у дороги. – А мы пройдемся немного пешком. Потом нас подберешь.

Пауль кивнул, машина поехала к роще.

Торопов посмотрел ей вслед. Что-то привлекло его внимание. Какая-то мелочь. Из тех, что не сразу осознаются, но беспокоят, зудят до тех пор, пока не удается их распознать.

– Пойдемте-пойдемте. – Нойманн хлопнул Торопова по плечу, и они, выйдя на дорогу, зашагали к домикам.

Торопову дали позавтракать, потом Нойманн проводил его наверх, к письменному столу, вытащил из ящика стопку бумаги и несколько заточенных карандашей.

– Вот тут вы и начнете работать, – сказал штурмбаннфюрер, заботливо разложив письменные принадлежности перед Тороповым. – И от результатов этого этапа работы будет зависеть ваша дальнейшая судьба. И в первую очередь условия дальнейшего сотрудничества.

– Я… – Торопов сглотнул, глядя на чистый лист, взял со стола карандаш и покрутил его в руках. – Простите, а у вас нет пишущей машинки? Или вы не могли бы привезти из моего времени ноутбук? Это такой…

– Я знаю, – усмехнулся Нойманн. – Но машинки с русским шрифтом у меня сейчас нет и достать ее в Берлине не так просто, а ноутбук… Мы стараемся не тащить сюда лишнего. Мало ли кому в руки это может попасть по стечению обстоятельств. Вашу одежду и телефон мы уничтожили, например… На всякий случай. Когда начнется работа, мы сможем забрать сюда все, что захотим, ведь так?

– Но мне нужна информация… – Торопов сел к столу, провел ладонью по бумажному листу. – Чтобы я…

– Нас сейчас не интересует точная информация, товарищ Торопов… или уже господин? – Нойманн остановился за спиной пленника и постучал костяшками пальцев по стулу. – Как к вам обращаться?

– Господин… – протянул неуверенно Торопов, спохватился, что его могут неправильно понять, и быстро пробормотал: – Как вам будет угодно… Как правильно…

– Значит, просто Торопов, – заключил Нойманн. – Мне вы, естественно, не товарищ и тем более не господин. Итак – Торопов… Или, может, Андрюша?

– Как хотите, – пробормотал Торопов.

Ему и в самом деле сейчас было все равно, как его станет именовать штурмбаннфюрер. Лишь бы принял его в дело, проявил заинтересованность и дал шанс себя проявить. Зацепиться, а потом уж можно будет доказать свою полезность и даже незаменимость.

– Так… – Нойманн прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Мы хотим получить от вас, Торопов, краткий обзор того, что вы считаете самым важным для Третьего рейха. Предположим, мы уже не сможем вернуться в ваше время, чтобы там еще чего-нибудь почерпнуть. И вы – наш единственный источник. Вот и пишите то, что мы должны знать о настоящем. О тридцать девятом годе. Понятно?

– Но, скажем, новые советские танки…

– Это неважно. Пока – неважно. Вам нужно спасти Третий рейх от поражения – приступайте. Время… – Нойманн посмотрел на часы. – Ну, скажем, до пятнадцати ноль-ноль. Я захожу к вам перед обедом, вы демонстрируете свои записи, если я нахожу, что они толковые и, главное, честные, то вы продолжите в этих же условиях… Если записи мне не понравятся, то… Вы понимаете? Обед, правда, вы получите в любом случае.

Нойманн покровительственно похлопал Торопова по плечу и вышел из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Черт бы тебя побрал, зло подумал Торопов. Спасать Третий рейх? Ага, конечно. Прикидывается дурачком, а на самом деле…

Значит, танки их не интересуют. Почему? Почему их не интересуют новые танки русских? Торопов потер лоб. Он ведь помнит о русских танках почти все. Броня, пушки, паршивые дизеля с малым ресурсом, неэффективные фильтры первых моделей, отсутствие раций и мутную оптику, сводящие почти все преимущества «тридцатьчетверок» и «кавэшек» первых выпусков к нулю. Или почти к нулю, тут главное не перегнуть палку.

В своем времени Торопов обычно громил всяких сетевых «знатоков» за критиканство советской техники, а тут не впасть бы в противоположность. Начнется война, немцы напорются на исправно работающий «КВ», огребут по самые некуда и начнут искать виноватых, а тут как раз и Торопов, Андрюша…

Значит, ТТХ их не интересуют. Они все это уже знают? Может быть. А может, они знают не конструкцию, а то, что никак эти супертанки не повлияли на ход войны. Консервные банки немцев переигрывали русских не технически, а тактически. Вопрос в командовании и управлении.

Сообщить немцам количество танков и самолетов? Торопов помнил цифры, пусть не до последней единицы вооружения, но в тысячах – знал наверняка. Дивизии, корпуса… Командующие… Ерунда, чушь… Что интересует Нойманна?

Штурмбаннфюрер говорил о Службе Безопасности. Он работает на Гейдриха?

«Мой шеф – Гейдрих»… И Нойманн в первую очередь работает на него? Не факт. То, что он в СД, вовсе не значит, что ему нравится Гейдрих. У них там…

Тут, поправил себя Торопов. Не там, а тут. У них тут такая каша была на самом верху. Тьфу ты черт, с этими временными перемещениями. У них тут сейчас такая каша на самом верху. Никто так толком и не разобрал реальной расстановки сил. Не разберет, слышишь, Торопов? Не разберет!

Дались ему эти временные формы русского языка. Забыть обо всем этом, переключить мозги на одно – на поиск стратегии выживания. Личного выживания.

Шелленберг в мемуарах уверенно писал, что Мюллер и Борман были русскими агентами… советскими. И даже сообщал, что кто-то видел обоих в Москве после войны. И что – это становится правдой, попав в книгу Шелленберга? Или неправдой? Останки Бормана вроде нашли при строительстве в Берлине и идентифицировали… Вроде бы, мать их так.

Про Гейдриха тоже всего было написано в немереном количестве. Нет, то, что летал на самолете стрелком и пилотом, сбивал и сам был сбит в сорок первом, – это сомнению не подлежит. А вот все остальное…

Торопов встал из-за стола и прошелся по комнате, от стены до кровати и обратно. Кровать, кстати, застелили, механически отметил Торопов. Неужто кто-то из парней Нойманна озаботился? Или тут у них есть прислуга?

Покрывало на кровати натянуто без единой морщинки, подушки взбиты – не боевики штурмбаннфюрера, чувствуется аккуратная и заботливая рука…

Торопов выматерился. Вначале мысленно, но потом решил, что получилось не очень энергично, и повторил ругательства вслух. Какого дьявола он пялится на постель в тот момент, когда нужно думать, нужно решить – что и как писать?!

Если Нойманну не понравится, то условия работы изменятся?

В подвал переведут и пытать станут? Заныл живот, как будто начиналось расстройство. Нужно понравиться. Нужно сделать все, чтобы понравиться и этому штурмбаннфюреру, и его шефу. Или тому, на кого Нойманн в действительности работает. Скажем, напрямую на Гиммлера. Возможно? Возможно.

Путешествие во времени – лакомый кусочек, всякий захотел бы контролировать такую завлекательную возможность. Даже если официально группа Нойманна подчиняется Гейдриху, то неофициально… Тому же Герингу. У Толстого Генриха в гестапо было много знакомых, не зря он гестапо создавал и руководил его деятельностью несколько лет. Вполне мог устроить так, что в случае провала операции вся ответственность ложилась на Гейдриха, а в случае успеха…

Мать-мать-мать…

Впору садиться к столу и рисовать на листочках бумаги шаржи на нацистских бонз, как незабвенный Штирлиц. А потом сидеть и слушать голос Копеляна, который будет излагать ту самую информацию для размышлений. Слушать, слушать, слушать, пока не придет Нойманн и не отправит Торопова в подвал, к специалистам по активизации памяти.

…Заточенная спичка нащупывает край ногтя, медленно проникает под него, отдирает плоть…

Торопов встряхнул рукой, будто и вправду почувствовал боль.

Время-время-время…

Значит, нужно с чего-то начать… Техника – нет, командный состав – к черту… Гейдрих… Дался ему этот Гейдрих, никто ведь не просил писать о немецком руководстве, просили…

Стоп.

Торопов сел на стул. Стоп.

Нужно продемонстрировать не ум и память, это-то у него в порядке, это он всегда сможет и показать и доказать. Он должен произвести первое впечатление, как сказал Нойманн. Впечатление. Продемонстрировать, что с ним можно… нет, нужно сотрудничать, что он может принести пользу не только Третьему рейху, но и лично Нойманну и тому, кто за Нойманном стоит – Гейдрих это или Гиммлер с Герингом.

Отлично.

Гейдрих погиб… погибнет в Праге в мае сорок второго. Чешские патриоты, посланные из Англии. Дата нападения? Дата нападения?..

Торопов хлопнул ладонью по столу и застонал. Не помнит. Точно – в мае, кажется, ближе к концу.

Автомат у чеха заклинит, граната взорвется чуть в стороне, не в машине и даже не под ней. В Гейдриха попадет даже не осколок гранаты – осколок корпуса машины поразит его в бедро и селезенку, кажется… Точно, селезенку. Ее во время операции удалят, ничего, кстати, особо страшного, многие после этого живут. Но тут возникнет заражение… Потом слух пойдет, что заражение возникло по личному распоряжению Гиммлера. Почти каламбур получился или скороговорка – заражение по распоряжению…

Не отвлекаться, приказал себе Торопов. Думать.

Значит, если предупредить Гейдриха, то он останется жив. Или даже приготовить антибиотик, привезти его из будущего и ввести после операции… Гейдрих останется жив. Неплохой администратор, не дурак, «мозг Гиммлера», как называл его Геринг.

Оказывается, Торопов много знал и, что самое странное, много помнил о Гейдрихе. Никогда особо не выделял его из важных персон Третьего рейха, но вот сейчас, когда возникла необходимость, информация всплывала из глубин памяти и выстраивалась в ровные ряды.

Только вот точной даты покушения вспомнить не удавалось.

Значит, тот, кто владеет этой информацией, может либо оставить Гейдриху жизнь, либо ее отобрать. Кто именно эту информацию получит – Торопову неизвестно. Из этого следует, что немцы сами должны решать, что делать с информацией. Пусть решает Нойманн, а Торопову на это наплевать.

Пусть все решает Нойманн.

Торопов подвинул к себе лист бумаги, взял карандаш.

Значит, никаких оценок – только информация.

Где, когда, каким образом.

Это по Гейдриху.

Затем – написать о покушении на Гитлера. Об этом, в мюнхенской пивной. То, что он уже рассказывал об этом, ничего не значит. Все должно быть зафиксировано в письменном виде. И каждую информацию – на отдельном листе, не нумеруя. Нойманн не дурак, поймет, что Торопов оставил ему возможность маневра. Пусть сам скомпонует листы, решит, кому какие.

Гесс? Обязательно. Рудольф в сорок первом полетит в Англию… в мае сорок первого. Если кто-то захочет его остановить – будет такая возможность. Если информацию передадут самому Гессу, то он будет знать о провале операции и о том, что в результате придется просидеть хрен знает сколько времени в Шпандау… Сможет передумать. Главное – никаких оценок. Никаких.

Отдельно – листок с подозрениями Шелленберга о Мюллере. Отдельно – о Бормане. Отдельно – Канарис, английский агент.

Японцы, которые не ударят по Союзу осенью сорок первого, и о сибирских дивизиях.

Торопов писал быстро, с каким-то самозабвением, исписав очередной лист, почти отбрасывал его в сторону и брал следующий. И следующий. И следующий.

Торопов даже не заметил, как пришел Нойманн.

Когда из-за плеча вдруг появилась чужая рука и взяла со стола исписанные листы, Торопов вздрогнул и оглянулся.

– Ну-ка, ну-ка… – пробормотал Нойманн, быстро просматривая листы. – Интересно…

Торопов отложил карандаш в сторону и ждал.

Голова была прозрачной. В желудке – холодная пустота. Сердце стучало часто, но ровно.

Прочитав содержание очередного листа, Нойманн клал его на стол. Лицо сосредоточено, брови чуть нахмурены. Понять, нравится ему прочитанное или нет, – невозможно.

Торопов отвернулся к окну. Закрыл глаза.

На свете больше ничего не было – только легкий шорох листов бумаги.

Сколько он успел исписать листов? Торопов попытался вспомнить, но не смог. К тому же он не нумеровал их.

Черт возьми, как долго все это продолжается!

Пытка чтением – такого даже китайцы не изобрели. Лист. Еще лист. Еще… Тишина.

Тишина.

Торопов открыл глаза, повернул голову к Нойманну, тот стоял, скрестив руки на груди, и с любопытством рассматривал Торопова, будто увидел в нем что-то новое, забавное. Даже нет, не забавное, а нечто особенное, что превратило обычного маленького человечка, жидкое дерьмо, как тонко выразился несколько часов назад Нойманн, в существо значимое, достойное внимания.

– Очень неплохо, – сказал Нойманн искренне. – Неожиданно неплохо.

– Я… – начал Торопов, чувствуя, как щека дергается, как судорога искажает его лицо. – Я – старался… Я…

Торопов почувствовал, что еще секунда, и он заплачет, разрыдается как ребенок.

– Пожалуй, мы с вами сможем работать, – сказал Нойманн.

Торопов всхлипнул и закрыл лицо руками.

– Жить хочется? – спросил Нойманн.

Торопов кивнул, не отрывая рук от лица.

– Это я понимаю. – Нойман легко похлопал Торопова по плечу. – Но вы же не просто жить хотите, вам хочется – с удобствами?

– Я…

– Не нужно объяснений по поводу внезапной искренней любви к Великой Германии. В это никто не поверит. И про ненависть к большевикам – тоже не стоит. Если что-нибудь подобное ляпнете при серьезных людях, будете выглядеть смешно и нелепо. Говорите уж об основных побудительных мотивах. Что там у нас? Жизнь? Понятное дело, как же без нее… Что еще?

– Я… – снова попытался сказать Торопов и снова не смог, спазмы душили его, не давали говорить.

– Денег, что ли? – задумчиво произнес Нойманн. – Много денег? Тут я вам особой щедрости обещать не могу. Да не плачьте вы так, и так противно находиться возле вас, а тут еще сопли… Что-то из денег вы получите, бедствовать не будете. Квартиру или домик… Вам домик или квартиру?

– Дом… – выдохнул Торопов.

– Вот видите – успокаиваетесь. – Нойманн снова хлопнул Торопова по плечу. – В городе или где-нибудь в глуши? В деревеньке?

Торопов задумался.

Можно было просить в городе, в пригороде того же Берлина. У них должны быть пустые еврейские дома после Хрустальной ночи. В крайнем случае выселят кого-то из евреев. Вот подобрать какой-нибудь особняк поприличнее… С другой стороны – а вдруг бомбежки?

Никаких бомбежек, торопливо одернул себя Торопов. Если все сработает, то никто не посмеет… не сможет покуситься на земли Третьего рейха.

Все сработает! Все!

Торопов выдохнул воздух. Потом набрал полную грудь и снова выдохнул.

Дышалось легко и свободно. Он… Он сдал первый экзамен. Сдаст и второй. И третий. И будет жить. Будет наслаждаться каждой минутой жизни.

Он будет полезен. И если постарается, будет незаменим.

– Смотрю, вы успокоились, – засмеялся Нойманн. – Осанка изменилась, дыхание нормализовалось… Что значит – верная мотивация. Пойдемте обедать?

– Нет… – подумав, ответил Торопов. – Я лучше еще поработаю.

– Понимаю. Муза прилетела, вдохновение посетило… Я ваши рукописи заберу, пожалуй… – Нойманн собрал исписанные листы в стопку, стукнул о крышку стола, подравнивая. – Не могу не приветствовать такого желания работать. Работа – она делает свободным, не правда ли?

Нойманн вышел из комнаты, Торопов посмотрел на закрывшуюся дверь. Немец все время пытается его оскорбить, демонстрирует свою брезгливость… Его право, наверное. Но как только у Торопова появится возможность, штурмбаннфюрер пожалеет об этом… Ему бы помягче с Тороповым. Пусть не любит или даже презирает, но зачем же вот так вот открыто?

Торопов и за меньшее записывал людей в личные враги. И если в его собственном времени все это оборачивалось для неосторожных оппонентов лишней нервотрепкой и мелкими пакостями, то здесь, в рейхе тридцать девятого года, у желающего отомстить есть куда более интересные возможности… Куда более интересные.

Нужно только правильно себя повести.

Штурмбаннфюрер даже представить себе не может, как умеет работать Торопов. Мотивация – да, мотивация. И желание стереть Нойманна и его мальчиков с лица земли – очень неплохая мотивация. Деньги, дом, женщины, власть над людьми – все это тоже. Но ненависть и желание отомстить…

Торопов подвинул новый лист бумаги, взял карандаш, задумался.

Что еще писать?

Что еще обладает ценностью, независимо от изменяющихся условий? Разведка?

«Красная капелла» – четко написал вверху страницы Торопов и подчеркнул. Забавно, ведь немцы еще и сами не придумали это название. Ничего, пусть пользуются. Это подарок.

Торопов усмехнулся.

Пункт первый списка – Харнак.