9 июля 1941 года, Юго-Западный фронт
Костенко привык тщательно планировать свои полеты. И всегда четко представлял себе цель, ради которой поднимает самолет в воздух.
Этой ночью он должен был спасти жену и детей. Забрать их из Чистоводовки и привезти на аэродром. И все. Остальное не имело значения.
Если так, то он полностью задачу выполнил. Забрал и привез.
Только вот Лешка остался в луже крови посреди деревенской улицы. Три выстрела прозвучало в предрассветных сумерках. Лешка успел расстрелять все оставшиеся патроны.
Это тоже не имело значения?
Имело, еще какое…
Костенко, подняв «У-2» в воздух и направив его к линии фронта, думал даже не о жене, не о том, что ей пришлось пережить за эти дни. Он ее вывез – задание выполнено.
Лешка погиб. Что теперь сказать штурману? И что скажет штурман? Бросит в лицо что-то обидное? Или просто отвернется от командира и уйдет, не сказав ни слова. А в их экипаж придет кто-то новый… Кто-то вместо Лешки будет прикрывать их спины, кто-то чужой.
Как с этим жить дальше?
Костенко даже не подумал о том, что его ждет после посадки, самым большим наказанием для себя он считал будущий разговор с Олегом Зиминым.
Даже посадив биплан на своем аэродроме и приняв от Лизы детей, Костенко все выискивал глазами среди подбегающих людей Олега. И не сразу понял, что именно ему говорит подбежавший первым Товарищ Уполномоченный.
– Где младший сержант Майский? – пять или шесть раз повторил лейтенант, прежде чем Костенко обратил на него внимание.
– Погиб, – сказал Костенко и только после этого увидел, что особист держит в руке наган.
– Сдайте, пожалуйста, оружие! – потребовал Товарищ Уполномоченный.
– Что?
– Оружие…
Костенко потянулся к своей кобуре, вспомнил, что пистолета в ней нет.
– Нет оружия, – сказал Костенко. – Там осталось…
– Ты ранен? – спросил подбежавший комполка.
Костенко механически потрогал разорванную пулей гимнастерку и покачал головой.
– Царапина.
– Ты куда летал? – спросил комполка.
– Туда, – сказал Костенко и махнул рукой на запад. – Вот, семью вывез… А Лешка – погиб… Он…
– Пошли в палатку. – Комполка посмотрел на Лизу, кивнул и перевел взгляд на особиста. – В палатке поговорим.
Несмотря на раннее время, было жарко, сухой горячий ветер гонял по взлетной полосе клубы пыли, надувал палатки, словно воздушные шары или аэростаты заграждения.
Лизу с детьми куда-то повели, Костенко даже не заметил, куда именно. Сам он шел в штабную палатку и, казалось, не замечал, что Товарищ Уполномоченный идет следом, отстав на два шага и держа свой револьвер в согнутой руке. Наган был направлен в спину Костенко, капитану это показалось смешным, но никто не сделал особисту замечания. Комполка и комиссар отводили взгляды, Олег что-то хотел сказать, но комполка молча схватил его за локоть и потащил в сторону.
Незакрепленный полог палатки гремел, словно фанерный.
Лиза и дети – вне опасности, подумал Костенко. Остальное – ерунда. Осталось только расплатиться за смерть Лешки. От самого Костенко теперь ничего уже не зависело. Нужно подождать, пока другие решат его дальнейшую судьбу.
Костенко вошел в палатку, придержав полог.
Его стали спрашивать, он отвечал. У него требовали подробностей, он давал подробности.
Он просто ждал.
Лизу жалко, подумал Костенко.
– Чем ты думал, когда самолет угонял? – в который раз спросил комполка и в который раз, не дождавшись ответа, помотал головой. – Почему не пришел ко мне?
Костенко посмотрел на комполка и отвернулся. Что тут говорить? Понятно же, что послал бы его комполка ночью куда подальше, да еще приказал бы привязать к дереву, чтобы капитан не наделал глупостей.
На пару с комиссаром бы и вязали. Потом утром приказали бы закинуть капитана в кузов «полуторки» и увезти в тыл. Там Костенко мог бы сколько угодно обижаться на командира с комиссаром, но рано или поздно успокоился бы.
Комполка искоса глянул на сидевшего у самого входа в палатку Товарища Уполномоченного. Тот, сопроводив Костенко в штаб, исчез на несколько минут, а потом вернулся – раскрасневшийся, возбужденный. Наверное, опять бегал к телефону. Зубы комполка скрипнули сами собой – этот мальчишка успел сигнализировать в особый отдел дивизии еще ночью, сразу после того, как «У-2» улетел.
Вначале не поняли толком, что случилось. Выскочили из палаток на звук двигателя, кто-то даже сгоряча пальнул дважды вдогонку самолету. Когда нашли валяющегося в беспамятстве с шишкой на голове часового, решили, что какие-то враги пробрались на аэродром и улетели на ту сторону. Чего они часового не убили – их, вражеское дело. Нехорошо терять самолет, но и особых претензий к командованию полка не предъявишь. Часовой был? Был. Что еще можно было придумать, чтобы не допустить угона? Не гвоздями же прибивать аппарат к земле…
Вылили на часового ведро воды, тот очнулся, обвел всех собравшихся мутным взглядом и сообщил, что это Лешка Майский, стрелок с «восьмерки», сучок мелкотравчатый, ударил…
Бросились искать экипаж «восьмерки», обнаружили связанного и избитого штурмана в палатке, и вот тут все стало очень серьезно. Товарищ Уполномоченный метнулся к телефону, комполка даже и не заметил, когда. Только вернулся лейтенант через десять минут и сообщил, что в особом отделе дивизии очень заинтересовались происшедшим.
Комполка опять глянул на особиста и еле сдержался, чтобы не сплюнуть.
Таких бы шустрых да пропеллеры протирать на ходу, цены бы им не было! С другой стороны – лейтенант только выполнил свою работу. То, что работа у него собачья, – так кому-то нужно ее делать. Но вот если бы Товарищ Уполномоченный смог бы не трепаться хотя бы до утра, то, может, удалось бы все спустить на тормозах.
Костенко ведь вернулся? Вернулся. Жену привез и детей. Как бы сам комполка ни материл капитана, а если бы у самого так сложилось, то, если честно, и сам не знает, как бы поступил. Может, и самолет бы угнал. Комиссар, вон, тоже человек, прикрыл бы.
Лешка погиб…
Жаль, конечно, но ведь война, сложилось так. Он мог еще вчера мертвым на аэродром прилететь. Техники позвали комполка, показывали дыры в фюзеляже. Чудом Лешка выжил в небе… чтобы потом умереть на земле.
Ну, списали бы потерю как боевую. Был убит осколком зенитного снаряда или пулей. Под машину попал, в конце концов…
Хотя договориться с Товарищем Уполномоченным было бы непросто. Да, пожалуй, даже и невозможно.
Правильный у нас Товарищ Уполномоченный, подумал со злостью комполка. Все ему сразу ясно и понятно. Врага за километр видит…
Вон, на прошлой неделе и вправду разглядел. Успел пальбу открыть из револьвера, а товарищи его там на дороге и остались, не успели даже из машины выскочить. Напоролись на засаду, не повезло. А Товарищ Уполномоченный остался единственным особистом в полку.
– Скажите, Костенко, – голос особиста взлетел вверх, чуть не сорвался на крик – волновался лейтенант, вон, глазки горят, лоб раз за разом платком вытирает, волнуется. – Скажите, Костенко, вы понимаете, что совершили воинское преступление?
– Да понимает он все, – буркнул комиссар. – Все понимает, переживает и раскаивается. Аппарат вернул? Вернул. Документы Майского привез в крови? Привез. В бою искупит, я полагаю… Что, думаешь, в дивизии не поймут?
– Может быть, и поймут. – Товарищ Уполномоченный встал с березовой чурки, служившей ему табуретом. Чурка упала набок. – Может быть, и поймут, только ведь и спросят…
Лейтенант обошел стоявшего посреди палатки Костенко, будто осматривал редкостную скульптуру в музее.
– Спросят у гражданина капитана, где он оставил младшего сержанта Майского… Где вы его оставили, гражданин Костенко?
– В деревне, на улице… – глухо ответил Костенко.
– Очень интересно… Мертвого?
– Живого. Он прикрывал мой отход…
– Вот как? Интересно… Значит, вы отходили… А где ваше оружие, гражданин Костенко?
– Я оставил его Лешке… младшему сержанту Майскому…
– Ага-ага, младшему сержанту Майскому оставили… Свой пистолет, свое табельное оружие…
– Лешка не мог идти…
– Да слышал я уже эту историю… слышал… Но вы же понимаете, что вам можно верить, а можно и не верить? Понимаете? Кто может подтвердить? Ваша жена? Так она только что мне сказала, будто именно с ваших слов знает… вы ей сказали, что младший сержант Майский остался там добровольно. И только с ваших слов мы знаем, что было три выстрела из «ТТ». А если вы бросили товарища? Струсили и бросили…
– Ты, лейтенант, не заговаривайся… – тяжело вздохнул комполка. – Глупость Костенко совершил – не спорю, он и сам спорить не будет. Лешку жалко – понятное дело. Но в трусости Костенко обвинять… Ты знаешь, через что они каждый день проходят? Лучший комэск, между прочим. Представлен к ордену Красной Звезды, между прочим. Пикировщик от бога… Знаешь, под каким углом он пикирует на цель? Знаешь? Под каким, Костенко?
Костенко не ответил. Вместо него ответил его штурман, Олег Зимянин:
– Около пятидесяти градусов.
– Вот! – Комполка хлопнул себя по колену. – Ты знаешь, как оно – пикировать под таким углом? Знаешь?
– Не знаю, – ответил, не отводя взгляда от лица Костенко, Товарищ Уполномоченный. – Но я хочу узнать, что на самом деле произошло там, в деревне Чистоводовка. Очень хочу узнать… Гражданин Костенко сказал, что оставил умирающего товарища по его просьбе, чтобы тот прикрыл капитана и его семью. Может быть. Трусость Костенко командование полка отрицает, я не вижу причин не верить командиру полка и комиссару…
– Ну ты и… – начал было комиссар, но замолчал, махнув рукой.
– А знает ли командование полка, что Алексей Петрович Майский на самом деле не Майский, а Северов? Алексей Петрович Северов, сын расстрелянного участника троцкистской террористической организации. – Товарищ Уполномоченный резко повернулся к комполка: – Вы, товарищ майор, знали?
– Н-нет… – растерянно протянул комполка.
– И я не знал, мне из особого отдела дивизии вот только что сообщили. Сын врага народа при помощи гражданина Костенко перелетает за линию фронта… Это уже не глупость и самоуправство, а что-то похуже получается… – Товарищ Уполномоченный потер руки почти радостно, с предвкушением потер. – Значит, вернулся к нам Костенко, а Майский-Северов там остался и вроде как погиб или покончил с собой… С чего это сыну врага народа жертвовать собой ради семьи красного командира? Может, узнав о сигнале, который увидел Костенко, Майский предложил ему вариант? Он помогает угнать самолет, а за это его командир оставляет Майского на вражеской территории, а нам сообщает, что погиб младший сержант. А может, Майский еще до войны начал работать на немцев? Шпионил, сообщал врагу важные сведения? Нет? Не может быть?
– Лешка Майский сбил два немецких истребителя, – не выдержал Олег Зимянин.
– Молодец! – воскликнул Товарищ Уполномоченный. – Герой! Если бы он по ним не стрелял, то сам бы погиб. Это он себя защищал. Троцкисты и фашисты – как животные, они готовы любого убить, лишь бы самому выжить… Любого, хоть собственную мать, хоть такого же, как они, фашиста или троцкиста. Вы не читали материалы допросов членов троцкистского подполья? А я читал – они валили друг на друга, сдавали своих, лишь бы им послабление вышло…
– И вышло? – спросил Костенко.
– Нет, не вышло! А вот у вас с троцкистским последышем – вышло. Сговорились! Вот, товарищ старший лейтенант Зимянин, ваш штурман, когда заподозрил, что вы собирались лететь, он попытался вас остановить. Лучше бы, конечно, сообщил мне, но он ведь попытался… Попытался. Был вами зверски избит, связан, но пытался… А вы, коммунист Костенко, капитан Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии, вы пошли на сговор с врагом… Ради чего? Ради своего семейного благополучия. Вам нужно было жену и детей спасти, видите ли… Они что, не могли там подождать возвращения нашей армии? Они…
– Вы за своими словами следите, товарищ лейтенант, – зло оборвал особиста комиссар полка. – Или вы серьезно полагаете, что на временно оккупированной врагом территории семье командира Красной Армии было бы лучше, чем у нас в тылу?
Лейтенант не ответил, он смотрел в глаза Костенко, потом попятился, натолкнулся на стол, сложенный из ящиков, и чуть не упал.
– Ладно, – сказал комполка, понимая, что толку от разговора не будет. – Все, закончили болтовню. Ты что собираешься делать дальше, товарищ лейтенант?
– У меня приказ доставить гражданина Костенко в штаб фронта. Костенко и его семью…
– Как думаешь доставлять? – спросил комполка. – Мы уже полчаса как должны были отсюда убраться. Личный состав убыл, только мы с тобой остались. И машина у меня одна, уж извини. И даже телеги у меня для тебя нет. Пешком поведешь капитана? И детей его потащишь?
– Ну… Мне приказали. – Лейтенант растерянно оглянулся по сторонам. – Думал, вы…
– Я могу подбросить тебя и Костенко с семьей в тыл, к железнодорожной станции. Там ты уже будешь дальше сам выкручиваться. И это не обсуждается. Понятно?
– Понятно… – упавшим голосом протянул Товарищ Уполномоченный.
– Радуйся, что архивы ваши сгорели, а то бы еще и их тащил на себе, – сказал комполка. – Все, свободен. Иди, грузись в полуторку. Все свободны. Костенко останься.
Комполка достал из кармана галифе серебряный портсигар, открыл, протянул Костенко.
– Закуривай.
– Спасибо. – Костенко взял папиросу, продул фильтр, но дунул слишком сильно, выдул из папиросы табак.
– Не психуй, – тихо сказал комполка. – Возьми другую.
Товарищ Уполномоченный остановился у выхода из палатки, что-то, наверное, хотел спросить, но, наткнувшись на тяжелый взгляд майора, вышел.
– Значит, вот так… – протянул комполка, чиркая спичкой и давая возможность Костенко прикурить.
– Вот так, – затягиваясь, ответил Костенко.
– А тебя ведь на должность замкомполка поставить должны были. Я уж и характеристику подписал… – Комполка стряхнул пепел с папиросы на пол. – А тут такое дело…
– Извини, Степан, – сказал Костенко. – Подвел я тебя…
– Себя ты подвел, Юра! Ты разве не понял? Тебе ведь не головотяпство впаяют, а политику. В военное время за это… Эх! – майор махнул рукой.
– Если что – ты поможешь Лизе? – спросил Костенко.
– Конечно, помогу! Адрес вот напишу моих, они с Сибири, у родственников. Пусть Лиза с детьми, как ее в покое оставят, к моим и едет. У меня родственники знаешь какие? Прокормятся, даже и не беспокойся… – Майор одной затяжкой докурил папиросу, прикурил новую от окурка. – А я бы не смог вот так, наверное…
– Смог бы, – уверенно сказал Костенко. И так же уверенно добавил: – Или не смог бы! В другое время, может, и я бы не полетел… Хотя…
– Вы там с кем перестреливались? С немцами? – спросил комполка.
Рука Костенко дрогнула, столбик пепла упал на пол.
– С немцами, а с кем же еще?
– А, ну понятно… – Комполка полез в полевую сумку, достал две пачки «Казбека», протянул Костенко. – Возьми, в дороге пригодится. И там, на допросах, стой накрепко, мол, никакого предательства, Лешка погиб. Не вздумай…
– Я понимаю, Степан, понимаю…
– Да что ты понимаешь, мать твою! – Комполка отшвырнул в сторону доску, лежавшую на ящиках. – Что ты понимаешь? Жену ты спас, наверное. Детей, если что с ней случится, в детский дом отправят. Себя теперь спаси, слышишь? Себя! Мы тебе с комиссаром все, что нужно, – отправим. Характеристику, рапорта – все, что нужно. Буду просить, чтобы тебя вернули в полк, разжаловали в рядовые, но вернули в полк. Послужишь немного в техниках, а потом… Ты только не сорвись… Терпи, Костенко! На колени становись, плачь, волком вой – только выживи. Ты сейчас Лизавете своей нужен, детям… А гордость твоя – не нужна! Ты меня понял?!
– Да понял я, Степа, не кричи…
– Не кричи… Не кричи… А ты понимаешь, что тебе могут Халхин-Гол припомнить? Это Уполномоченный наш не знает, что ты в плену у японцев был, а там, в штабе армии…
Костенко докурил папиросу, спрятал коробки «Казбека» в карманы галифе.
– Ладно, – сказал комполка и протянул руку. – Увидимся. Еще увидимся.
– Конечно, – ответил Костенко и улыбнулся. – Ты себя береги – и обязательно увидимся.