Даже в мундире адмирал обычно особого впечатления не производил. А сейчас, когда адмирал был в простом светлом костюме, Зорге, здороваясь с ним, поймал себя на том, что старается не слишком сильно давить его руку при рукопожатии, чтобы не повредить, наверное.

Росту в Исороку Ямамото было около ста шестидесяти сантиметров, вес – килограммов шестьдесят, даже чуть меньше. Зорге торопливо отогнал нелепую и неуместную мысль, что в спарринге с ним у адмирала не было ни малейшего шанса.

Не слыл командующий Объединенным Флотом мастером единоборств. Наверняка занимался, как и все курсанты, в молодости, но особых результатов не достиг. Это вам не покер, маджонг и бридж, тут Ямамото заслужил реноме игрока серьезного и беспощадного. И предугадать, чем закончится сегодняшний разговор известного немецкого журналиста с японским адмиралом, не сможет никто. Во всяком случае, не дракой. Вполне вероятно, что, выслушав Зорге, Ямамото молча пожмет плечами, встанет с кресла и выйдет. А у клуба Зорге будут ждать полицейские.

Вероятность такого исхода весьма высока, но возможные результаты беседы стоят риска. Любого риска.

Зорге подождал, пока адмирал сядет в кожаное кресло, потом сел и сам.

Еще несколько дней назад он и представить себе не мог, что будет встречаться с Ямамото. С тех пор как адмирал сменил министерский кабинет на флагманский салон на линкоре, Ямамото вообще перестал встречаться с журналистами. Пришлось потратить много времени и дернуть за множество ниток, чтобы встреча состоялась. Да еще и в таком неофициальном формате.

Посол Германии Отт, близкий друг Зорге, был искренне уверен, что дружище Рихард готовит большую статью о том, как иностранные специалисты оценивают действия германского флота. С упором на недавний критский триумф и без особого акцента на печальную судьбу «Бисмарка», просил посол, и Рихард клятвенно ему обещал, что сделает все возможное.

Адмирал, правда, может напомнить, что Крит взял не флот, с улыбкой сказал Зорге, а парашютисты, так что говорить нужно не о победе германского флота, а о поражении британского… В общем, все будет, как всегда, хорошо – профессионально и достоверно.

Как все пройдет на самом деле…

Зорге до самого момента встречи испытывал странное чувство – нет, не страх, страх он давно уже научился контролировать.

Зорге никак не мог поверить, что согласился выполнить поручение того забавного американца, этакого классического рубахи-парня из американской глубинки, корреспондента газеты «Индиана Трибьюн». Зорге, кстати, с первой минуты знакомства если в существовании газеты с таким названием только сомневался, то в возможность и желание ее главного редактора держать в Японии собственного корреспондента просто не верил.

С чего бы это жителям штата Индиана интересоваться делами на другом конце Тихого океана? Американскому обывателю такое нелепое любопытство вообще не свойственно. Его больше интересует состояние дел в бейсбольной лиге, и как губернатор штата объясняет странные слухи о своей личной жизни.

Дугласа Конвея мало заботили сомнения немецкого коллеги, он запросто подошел к Зорге, представился, предложил сыграть в покер, проиграл, естественно, сотню иен, а потом как бы невзначай предложил прогуляться и поболтать… О жизни, естественно. О том, как лучше устроиться в Японии.

– Понимаете, – жалобно улыбаясь, пожаловался Конвей, – я приехал недавно, еще не все понял, вечно путаюсь в деталях японского менталитета и, кажется, уже успел прослыть среди японцев невежей.

Зорге, естественно, во все это поверил, участливо кивал, цокал языком и в нужных местах улыбался, прикидывая, на чью разведку работает американец. На родную – штатовскую? Вполне может быть, если судить по неуклюжести захода на вербовку. Американцы все еще не научились работать тонко и аккуратно. Собственно, они еще даже не начинали учиться.

Англичане?

Зачем им такой маскарад? Они прекрасно знают, что доктор Зорге никогда не пойдет на сотрудничество с иностранной разведкой. Рихард не то чтобы совсем наци, но патриот и не скрывает свою нелюбовь к закулисным телодвижениям.

Он даже с германскими спецслужбами вроде бы не сотрудничает. Отправляет иногда в Германию через посла обзоры внутриполитической жизни Японии, да – точные, да – интересные, но не более того.

Местные полиция и контрразведка это тоже знают и не особо усердствуют в наблюдении за журналистом. Время от времени пускают за личным другом германского посла хвост, но без назойливости, дежурно. Ничего не поделаешь – традиция следить за всеми иностранцами сложилась не вчера и не завтра исчезнет.

Когда Конвей наконец перешел к делу, Зорге удивился. На самом деле удивился, без дураков. Получалось, что американец прибыл из Москвы. Или работает с кем-то, кто связан с Москвой. Прямо об этом Конвей не сказал, но та информация, которой он владел и которой поделился, заставила крепко задуматься.

Когда американец впервые обратился к Зорге «дружище Рамзай», сердце Рихарда дрогнуло и замерло. Видно, и на лице что-то отразилось, потому что Конвей торопливо отступил на шаг и попросил не делать глупостей. Зорге и не делал. Зорге решил ждать продолжения.

Конвей перечислил всех участников группы Зорге, назвал имена и псевдонимы, рассказал о том, кто вербовал самого Рамзая, кто работал с ним во время подготовки. Передал привет от старинного знакомца еще по московским временам Евграфа Павловича, упомянул Евгения Корелина, с которым Рихард пересекался в Китае, – в общем, не просто привлек внимание собеседника, а приковал его намертво. Теперь, если бы Конвей сам попытался прекратить разговор, Зорге заставил бы его говорить. Любым способом.

От почетного звания эмиссара Москвы Конвей отказался сразу и твердо. Сказал, что представляет частную фирму, очень информированную, очень эффективную, но совершенно частную. Поддерживающую отношения с сильными мира сего на самом высоком уровне.

У вас сегодня сеанс связи с Москвой, не то спросил, не то сообщил Конвей. Вы получите радиограмму с таким вот сообщением – американец достал из кармана клочок папиросной бумаги и протянул ее Зорге. Это расшифровка, понятное дело, вы ознакомьтесь с содержанием и сожгите – Зорге прочитал и сжег. Давайте встретимся завтра, на этом же месте и в это же время, предложил Конвей, улыбаясь. Если мое предвидение подтвердится, конечно. Если нет – вы сами вольны выбирать, как поступать со мной в дальнейшем. Идет?

Зорге задумался на секунду, потом кивнул.

Если кто-то знал о нем и его группе так много и хотел бы пресечь их деятельность, то мог бы это сделать еще вчера. Но если настолько информированный человек хочет продолжить общение, то тут стоит разобраться. В конце концов, Москва могла затеять проверку. Способ затратный и нелепый, но Центр уже неоднократно продемонстрировал свою странную, чтобы не сказать жестче, логику.

В конце концов, самого Зорге пытались вызвать в Москву перед самой войной. В отпуск. Естественно, в отпуск, как же иначе? Не на допросы же с расстрелами? Пришлось изворачиваться, объясняя свое нежелание возвращаться. И только война выручила, снова восстановила привычную картину мира, мира, в котором нужно чужих бояться больше, чем своих.

Радиограмма пришла вовремя – зашифрованная по всем правилам, со всеми метками, подтверждающими ее происхождение. В ней не было ни слова о шустром американце, но текст совпадал с тем, что было написано на том самом листке папиросной бумаги. И Зорге пришел на следующую встречу.

Конвей ничего не выспрашивал, даже не пытался вытянуть из Рихарда какую-либо информацию. Конвей говорил, и Зорге понял, почувствовал, что тот не врет, что он действительно обеспокоен происходящим в Японии, и что если не вмешаться, то может произойти катастрофа.

Зорге поверил и организовал себе встречу с адмиралом Ямамото. Попросил, чтобы адмирал уделил ему час, не более, но в приватном порядке, например в клубе.

Адмирал был несколько удивлен, но этого своего удивления не демонстрировал. Так, легкое любопытство сквозило в его вопросах, некоторая скованность в движениях и напряженность в словах. Адмирал умел общаться с прессой, журналисты очень любили его пресс-конференции, Ямамото никогда не замыкался, не прятался за дежурными формулировками «без комментариев» и «ничего не можем сообщить». Он всегда старался дать журналистам хоть какую-то информацию. Уход адмирала из министерства журналисты восприняли с печалью именно по этой причине.

Зорге начал беседу как раз с этого – с печали.

– Нам очень не хватает ваших пресс-конференций, – с легкой вежливой улыбкой сказал он. – Сейчас мы просто тычемся лбами в бронированную стену министерства, набиваем шишки и вынуждены питаться даже не объедками информации, а ее тенью.

Ямамото улыбнулся в ответ и чуть склонил голову, как бы благодаря за комплимент и демонстрируя свое нежелание обсуждать действия министерства. Хоть адмирал и пришел на встречу в штатском, но ни на мгновение не забывал о своем положении. И то, что сейчас с ним разговаривает представитель дружественной Германии, ничего не меняло. В японском флоте публично выражать свое мнение по вопросам политики мог только министр. Все остальные обязаны проявлять скромность и даже аполитичность.

Кроме того, адмирал был явно ограничен во времени. Он не стал демонстративно поглядывать на часы, просто достал из внутреннего кармана пиджака свернутый лист бумаги. Зорге узнал свое письмо, в котором он перечислил вопросы, которые собирался задать.

Адмирал положил лист бумаги на столик возле кресла, разгладил его ладонью правой руки. Левую руку адмирал держал на коленях – сказывалась привычка, нежелание демонстрировать искалеченную ладонь.

– Вы хотели узнать мое мнение по поводу критской операции люфтваффе? – спросил Ямамото, четко расставляя смысловые акценты.

Не флота, кригсмарине в операции не участвовал, действовали авиация и парашютисты.

– Я хотел узнать ваше мнение по этому поводу, но не в связи с выдающимися достижениями нашего флота… – Зорге достал из кармана блокнот и карандаш. – В конце концов, я обещал послу не упоминать «Бисмарк»… Меня интересует другое… Так сказать, концептуальные изменения в морской войне. Возникает впечатление, что времена крейсеров и линкоров прошли и никогда больше не вернутся…

– Вы хотите задать этот вопрос командующему флотом? – Улыбка Ямамото стала ироничной. – Вы полагаете, что я стану рассуждать об этом? Предложу отправить линкоры в переплавку?

– Или в переделку, – спокойно сказал Зорге. – В авианосцы. Насколько я знаю, кое-что в этом направлении уже сделано… Более того, даже лайнеры сейчас подвергаются переделке, и в этом году… самое позднее – в следующем, японский флот пополнится еще на два авианосца. Не так ли?

Ямамото чуть приподнял брови, что было равнозначно потрясенному возгласу у человека, менее выдержанного и хладнокровного.

Немецкий журналист балансировал на грани приличий – просить адмирала подтвердить достоверность секретной информации, непонятно как попавшей к нему в руки, было бестактностью. Адмирал вообще мог прервать беседу.

Но с другой стороны, адмиралу могло стать интересно – откуда такая информированность и насколько далеко она простирается. На это, собственно, Зорге и рассчитывал.

– Я понимаю, что вы не станете обсуждать со мной военные тайны, – Зорге развел руками, как бы извиняясь, – но вы ведь не станете отрицать, что события… течение нынешней войны позволяет, если не заставляет, взглянуть на дальнейшую судьбу флотов несколько иначе, чем до войны. Нам, немцам, это особенно важно. Если произойдет переоценка ценностей, то у нас появляется шанс опередить, наконец, Англию. Мы уже и авианосцы строим… Вы слышали об этом?

– «Граф Цеппелин» разве не заморожен? – спросил Ямамото. – Мне казалось…

– Это временно, уверяю вас, временно. Его систершип – да, разобран, но «Граф Цеппелин» скоро будет достроен. Водоизмещение – тридцать три тысячи тонн, длина – четверть километра, скорость – как у хорошего автомобиля, и сорок два самолета на борту. – Зорге восхищенно щелкнул пальцами. – Не знаю, как это чудо оценивает профессионал, но для такого профана в морских делах, как я, это нечто потрясающее. Эдакая громада несется со скоростью эсминца… Впечатляет, чего уж там…

– Наверное, – вежливо кивнул адмирал. – Я не совсем представляю, где именно и для чего его станут использовать наши уважаемые союзники. Балтика мала для авианосных операций, а Северное море, боюсь, не слишком безопасно для германского флота…

– Да-да, конечно, – торопливо согласился Зорге. – Для английского, как оказалось, там тоже не слишком уютно. Тесновато… И этот британский авианосец, как его?..

– «Глориес», – подсказал Ямамото. – И еще однотипный «Корейджес». И вы будете и дальше рассказывать о конце эры линкоров и начале эпохи авианосцев?

Зорге ответил не сразу.

Накануне он всю ночь просидел с Конвеем, прикидывая сценарий разговора, который при любом раскладе получался непростым.

Конвей расписывал на листах бумаги варианты, потом Зорге их черкал, потом Конвей снова расписывал, и снова скомканные листы горели на жаровне. К рассвету в уставшем мозгу Зорге родилась идея плюнуть на все и просто выложить перед Ямамото факты и попросить их объяснить, а не кружиться вокруг интересующей темы и ждать, пока адмирал сам пойдет в нужном направлении.

Некая логика в этом была – Ямамото разрабатывал план, без которого любые варианты войны на Тихом океане Японии выигрыша не сулили, а потом вдруг от этих планов отказался? Что-то только очень весомое, важное и грозное могло заставить адмирала отступить. И наверняка он хотел бы с кем-то это обсудить. Значит, нужно его немного раскачать, а потом подтолкнуть в нужном направлении.

Звучало это очень просто.

«Почему вы отказались от атаки на Перл-Харбор?» – мысленно произнес Зорге. Сказать это вслух – и Рубикон будет перейден. И станет понятно, как дальше будет развиваться беседа и будет ли она развиваться вообще.

Почему вы отказались от атаки на Перл-Харбор?

А они вообще собирались нападать? – в который раз спросил себя Зорге. Это ведь только со слов Конвея японцы готовили удар, а на самом деле все могло быть иначе…

Ямамото легонько хлопнул ладонью по листку бумаги, лежащему на столе. Время – он очень занятой человек, он не может вот так просто сидеть и вслушиваться в молчание немца.

– Но остается еще Таранто, – сказал наконец Зорге. – Вот там авианосцы показали…

– Атака базы, ночью, с короткой дистанции… – быстро – слишком быстро ответил Ямамото.

– Да, но ведь практически без потерь, – возразил Зорге. – Сколько там было самолетов у англичан? И что это были за самолеты… И кстати, уничтожение «Бисмарка» началось именно с атаки торпедоносцев… И это уже не в базе, в открытом море, при активном маневрировании цели…

– Хорошо, – адмирал снова излучал спокойствие. – Признаем, что авианосцы могут быть полезны. Для ударов на большое расстояние, например, или быстрого наращивания авиации в удаленном районе…

– Или для внезапной атаки на базу противника, – подхватил Зорге. – Ведь это очень привлекательно – повторить Таранто, но только в большем масштабе. В самом начале войны ударить по базе флота… Уничтожить или повредить как можно больше кораблей… линкоров в первую очередь. Сотворить нечто похожее на атаку Порт-Артура. Только эффективнее… Вы же занимались морской авиацией, адмирал, вы не могли не планировать нечто подобное. Торпедные катера и эсминцы, атакующие защищенную гавань, сегодня уже обречены на поражение, а вот авиация… Сингапур, например.

– Проблема Сингапура великолепно решается базовой авиацией и артиллерией сухопутных сил, – тихо сказал Ямамото. – Для этого авианосцы не нужны…

– Серьезно? – оживился Зорге. – И японским базовым самолетам хватит радиуса действия? Нет, я вам, естественно, верю, не могу не верить, но, по мнению иностранных специалистов, те самолеты, что имеет Япония, современными не назовешь… И отсутствие бронебойных бомб большого калибра… Торпеды блокируются сетками заграждения…

– Для профана вы неплохо подготовлены, – сухо заметил адмирал. – И информированы…

– Да? Спасибо, – без улыбки сказал Зорге.

– Это не комплимент, это вопрос. – Ямамото весь подобрался, словно перед прыжком. – Я хочу знать, что вас привело сюда и с какой целью вы…

– Открываем карты? – спросил Зорге.

– Если вам будет угодно.

– Хорошо. Я открываю, а вы… Вы поступите как захотите. В конце концов, это вас связывает присяга и служебный долг, а я – вольный журналист, который может болтать о чем угодно…

– Пока вам это позволяют.

– Именно. Но, надеюсь, вы мне позволите говорить свободно. Хотя бы некоторое время. Если я зайду слишком далеко, вы всегда можете меня прервать или даже вызвать полицию…

По лицу адмирала скользнула легкая гримаса отвращения. Словно ему показали дохлую крысу.

– Я никогда не посмею заподозрить вас в доносительстве, – серьезно сказал Зорге, – но полагаю, что предателя или шпиона, как в моем случае, вы просто обязаны будете обезвредить. Я прав? И не важно, интересы какого государства я пытаюсь защищать, ведь так?

– Я внимательно слушаю вас.

– Хорошо, – вздохнул Зорге.

На этом этапе тебе нужно быть осторожным, сказал ему Конвей. Когда вы перестанете играть в интервью, вот тут и может произойти что угодно. Если ты не сможешь быть убедительным, то вообще не сможешь быть. Закончится твоя биография. Это понятно?

Понятно, ответил тогда Зорге. Конечно, понятно. Но холодок в груди все-таки появился, как перед первой атакой.

– Вы спланировали удар по Перл-Харбору, господин адмирал, – проговорил наконец Зорге название американской базы. – Шесть авианосцев, атака самолетов на рассвете… Восхождение на гору Ниитака, если я не ошибаюсь… Я мог бы назвать имена тех, кто непосредственно разрабатывал план операции, но, полагаю, это будет лишним. Хотите услышать список кораблей?

Ямамото втянул воздух сквозь зубы, выдохнул. Руки сжались в кулаки.

– Если вас это успокоит, то моя информированность не является результатом предательства кого-то в Императорском флоте.

– Да? Вы научились читать мысли? – осведомился адмирал.

– Давайте предположим, что научились. – Зорге позволил себе улыбку. – В конце концов, это не важно сейчас, как я все это узнал.

– А что же тогда важно?

– Для меня? Для меня важно узнать, почему вы решили удар не наносить. Вы же отказались от плана атаки на Перл-Харбор, не так ли?

– И пока ни с кем этого не обсуждал, – тихо сказал Ямамото. – Похоже, что вы и вправду научились читать мои мысли.

– И все же в чем причина?

– Это меня спрашивает журналист?

– Это вас спрашивает… ну, назовите меня как хотите. Немецким шпионом назовите. Германии очень бы не помешало вступление Японии в войну…

– Германии не помешало бы вступление Японии в войну с Англией, но никак не с Америкой. Вы бывали в Штатах?

– Это было давно…

– И тем не менее вы должны понимать, что американцы вовсе не рвутся воевать. Если у них будет повод в войну не вступать, то они и не вступят. Если мы нанесем удар по британским колониям здесь, то господину Рузвельту придется очень постараться, чтобы уговорить конгресс начать войну… Америке война как раз нужна, – торопливо добавил Ямамото, увидев, что немец хочет возразить. – Им война как раз нужна, но они хотят, чтобы первый удар нанесли мы…

– А вы не хотите нанести первый удар?

– Я не хочу наносить первый удар, – твердо произнес адмирал. – Я считаю, что война с Америкой не может закончиться победой Японии.

– Но… – сказал Зорге. – Тут явно слышится это самое «но». Могу закончить за вас. Вы не хотите войны с Америкой, но от вас это не зависит. В правительстве уже решили, что война с Америкой неизбежна. Так ведь?

– Так, – чуть помедлив, кивнул Ямамото. – Я обязан выполнять решения правительства и волю императора. И я обязан это делать хорошо.

– Но, – сказал Зорге, – не «и я обязан», а «но я обязан». Ведь так?

– Так.

– Значит, вы теперь склоняетесь к удару по Филиппинам – уничтожить несколько американских эсминцев и пару легких крейсеров, а потом навалиться на британцев? И ожидать, когда Тихоокеанский флот США соберется нанести удар вам в тыл или во фланг? Или даже непосредственно по территории Японии? Вы же понимаете, что если у американцев флот будет свободным и неповрежденным, они неизбежно им воспользуются. При сложившейся ситуации результативная атака на Перл-Харбор – ключ к успеху всей кампании, как мне объяснили. И Америка как раз подставила свой флот под этот удар…

Адмирал подхватил фразу Зорге без паузы, с ходу, будто они репетировали этот разговор уже давно:

– Именно – подставила. Я долго пытался понять – зачем флот перебазировали в Гавайи. И ничего, кроме провокации, на ум не приходит. Не воспринимать же серьезно эту идею о демонстрации серьезных намерений Америки. Подставить шею под удар меча – не лучшая тактика поединка.

– А почему Америка должна бояться удара? – Зорге достал из кармана пиджака несколько листков бумаги, развернул их. – Глубина бухты не позволяет использовать торпеды, отсутствие бронебойных бомб крупного калибра – я, кажется, об этом уже говорил сегодня, – но, тем не менее, чем Объединенный флот может угрожать флоту Тихоокеанскому? Даже если удар и будет нанесен, то… Потери в основном понесет американская авиация, застигнутая на аэродромах. Но для американцев потеря даже сотен самолетов не является критичной. Чего бояться Америке? Заманивать ваш флот? Простите, но это для них экономически невыгодно. Представьте себе, Рузвельт уже который год бьется, чтобы спровоцировать эту войну, ему экономику страны нужно поднимать. Для этого обмен быстрыми ударами не подходит. Тут нужна настоящая война, на несколько месяцев. Вот тогда на военных заказах промышленность и экономика поднимутся, а так… Зачем наращивать производство, если весь японский флот (или его большая часть) будет уничтожен в ходе безрезультатного налета на Перл-Харбор? Американский обыватель убедится: его родные флот и армия достаточно сильны, чтобы защитить страну и отразить любой удар.

– То есть вы полагаете, что американцы не станут мешать нанесению удара? – Ямамото не сдержался и даже чуть поморщился, будто от слов собеседника воняло. – Они будут ждать, надеясь на отсутствие у нас необходимых средств?

Лицо адмирала, когда он говорил об отсутствии средств нападения, не дрогнуло. Мастер покера, даже немного нервничая, продолжал владеть собой. То, что проблема мелководных торпед и бронебойных бомб крупного калибра решена, – никто не должен знать. Да и не это сейчас было самым главным.

– Не знаю… – задумчиво протянул Зорге, отводя взгляд. – Не уверен, но мне кажется…

– А я не могу полагаться на «кажется»! – взорвался Ямамото и вскочил с кресла. – На мне лежит слишком большая ответственность, чтобы я мог вот так просто поставить все на кон. Я бы много отдал, чтобы иметь возможность действительно дотянуться до американского флота и нанести ему поражение одним ударом.

Адмирал замер и внимательно посмотрел в глаза собеседнику.

– Надеюсь, вы не подозреваете меня в трусости?

– Нет, я…

– Да какая, в принципе, разница! – взмахнул левой, искалеченной рукой адмирал. – Меня уже обвиняли и в трусости, и в предательстве интересов Японии. Знаете, это только в первый раз обидно слышать такое. И страшновато, когда в первый раз тебе угрожают смертью. Нет, вправду страшно. Тебя зарежут – говорит хороший знакомый. Кто-то обещал тебя взорвать – сообщает полиция. Твой дом подожгли – звонят вдруг ночью. Но мне было страшно не за свою жизнь и даже не за жизнь моих близких. Мне страшно за Японию…

Адмирал, мерявший шагами комнату, замер, словно пораженный патетикой своих слов.

– Извините, – сказал Ямамото, смутившись. – Я…

– Вы сказали правду, чего тут стыдиться. – Зорге произнес это искренне, он мог понять чувства адмирала. – И то, что вас перевели из министерства на флот…

– Меня спрятали от разъяренных патриотов, – закончил за журналиста адмирал. – Правда, странное место для укрытия труса и предателя?..

Ямамото снова прошел по комнате, провел рукой по задернутой шторе на окне.

– Моя родина – очень необычное государство, – тихо сказал Ямамото. – Вам покажутся странными мои слова, но Япония, наверное, самое демократическое государство в мире. Нет, правда. Где еще кто-то из граждан может убить политического деятеля только за то, что тот недостаточно патриотичен? В Германии и в России власть заставляет народ быть патриотами, наказывает за недостаточный патриотизм, в Америке и Британии народ отправит в отставку правительство, если оно допустит гибель пусть даже сотни граждан, а у нас… У нас лучшие сыны народа – это я говорю без иронии – лучшие сыны народа могут убить министра только за то, что тот не отправляет на убой сотни и тысячи молодых людей. Разве не странно? Единственным смыслом в жизни настоящего японца является достойная смерть. Вы ведь знаете это?

Ямамото повернулся и снова посмотрел в глаза Зорге. Тот снова отвел взгляд.

– Знаете. И как большинство иностранцев, считаете это глупостью. И знаете что? Я с вами согласен. Вы никогда не задумывались над тем, что в Японии делают самым долговечным? В Китае построили Великую стену, в Египте – пирамиды… А у нас? Наш флот?

Мы живем в бумажных домах. Замки наших самураев вызвали бы у средневековых европейцев только хохот… Что мы умеем делать долговечное и надежное?

Зорге молчал, он не собирался мешать адмиралу выговориться, раз уж тот начал. Не исключено, что, увлекшись, адмирал не удержится и сболтнет лишнее.

– Мы делаем прекрасные мечи! – взмахнув рукой, словно нанося рубящий удар клинком, воскликнул Ямамото. – Наши мастера могут годами ковать один меч. Вы никогда не видели, как работают настоящие оружейники? Это великое искусство, сочетание мастерства и терпения. Пять лет работы, но в результате получается нечто фантастическое… Вокруг меча у нас сложился целый культ, самурай – средоточие японского духа, а сердце его – в мече! Красивые слова, но только вот в нашей истории нет войн, выигранных мечом. Собственно, ни в одной стране нет войны, выигранной мечом. Начинаются войны – да – самоотверженными воинами с мечом в руках, но потом… Настоящих мечей немного. Если мастер в своей жизни изготавливает десять… пусть даже двадцать клинков – разве сможет кто-то вооружить ими целую армию? И меч, который ковали годами, может быть потерян в мгновение. Или даже сломан. Вот тут и вступали в дело крестьяне, вооруженные бамбуковыми копьями. Они гибли сотнями в схватках с самураями, они, естественно, не могли один на один противостоять мечнику, но они и не выходили один на один. Кто-то из древних сказал, что если у тебя есть деньги на отличный меч, лучше найми за эти деньги сорок копейщиков, и они победят любого из мечников…

Ямамото вернулся в свое кресло.

– Мы научились быстро строить самолеты, – сказал адмирал. – Поставили на поток их производство и безболезненно можем потерять десяток-два… даже сотню. На учениях флота мы теряли десятки самолетов, но это ни в коей мере нас не ослабило. Заводы работают, конвейеры выпускают все новые самолеты… А каких потрясающих пилотов мы готовим! Сильных, ловких, отважных… Мы выковываем их как мечи, и как мечи они способны совершать чудеса! Очень правильное сравнение: пилот морской авиации… да любой японский пилот – это меч. Совершенный и… Вы производите впечатление очень информированного человека… Полторы тысячи кандидатов в школу морской авиации. Проходят шестьдесят. А заканчивают обучение – двадцать пять. Может, вы знаете, сколько пилотов в год выпускают наши авиационные школы?

Зорге молча покачал головой.

Ямамото вздохнул тяжело.

– Я долго изучал все возможные варианты атаки на Перл-Харбор, взвешивал, оценивал возможные потери… Да, вы точно сказали – шесть авианосцев. Внезапная атака, насколько это возможно, нанесенный ущерб, понесенные потери… У меня – два потопленных авианосца и два поврежденных. И я не знаю, какие потери у американцев. Не слишком обнадеживающий результат? Вы действительно очень хорошо информированы и знаете, что восполнить потери в авианосцах мы сможем не раньше следующего года… Полагаете, флот после таких потерь сможет проводить широкие операции в океане? Два авианосца из шести. Но даже не это важно… Не это… Если вести расчеты по металлу, то любой адмирал разменял бы пару-тройку чужих линкоров на сотню… две, три сотни своих самолетов. Подсчеты показывают, что в ходе операции против Гавайев флот теряет не меньше полутора сотен самолетов. – Адмирал снова вздохнул и посмотрел на свои руки, словно пытался что-то рассмотреть в линиях ладоней. – Полторы сотни самолетов – ерунда. У нас сейчас накоплены запасы, которые позволят полностью заменить самолеты на авианосцах… Полностью заменить. Даже не полторы сотни, а вдвое больше. Но полторы сотни самолетов – это сто пятьдесят пилотов. Только пилотов. Сколько их погибнет на уничтоженных авианосцах? Самолеты будут сбиты над островами, значит, спасти пилотов мы не сможем. И это потери в первый день. Потом нас настигают американские авианосцы… Это второй день сражения. И тут уже я не могу представить себе, какие потери понесет мой флот. Авианосный флот, прошу вас заметить. Еще полторы сотни пилотов? Две? Да сколько, собственно, у Японии морских летчиков? И что будет происходить дальше? Нет, наши пилоты – лучшие, но и они смертны, а нам некем заменять погибших. И мы станем вооружать крестьян бамбуковыми копьями, фигурально выражаясь. Станем бросать в бой мальчишек, которые в обычное время не преодолели бы даже экзаменов в авиационную школу…

Ямамото замолчал.

Зорге увидел, как адмирал осторожно ощупывает пальцами правой руки шрамы на месте среднего и указательного пальцев левой руки. Словно только сейчас с удивлением заметил их отсутствие.

– Знаете, какое прозвище мне дали гейши? – вдруг спросил Ямамото, не отрывая взгляда от своей руки.

– Нет, я вообще…

– Не думали, что я бываю у гейш? Не нужно обманывать, об этом знают все… я даже и не скрываю этого. Может, в Германии это и осудили бы, но у нас… Да, так вот, гейши называют меня «Восемьдесят сэн». Знаете почему?

– Нет, не знаю.

– Все очень просто, маникюр, который делают гейши клиентам, стоит одну иену. Это на десять пальцев. А у меня, как вы можете видеть, двух пальцев не хватает. И мне делают скидку, так что мне маникюр обходится в восемьдесят сэн. Такая экономия… – Ямамото невесело улыбнулся. – Но в этом есть и свой положительный момент. Я точно знаю себе цену. Пусть она невелика, но и меньше я не позволю себя оценивать… Когда голова начинает кружиться от предоставленной мне по воле императора власти, я смотрю на свою руку и…

– Мне кажется, что этими шрамами можно гордиться… – очень тихо сказал Зорге. – Раны, полученные в бою…

– Конечно-конечно, я вышел из Цусимского пролива почти героем… – Ямамото поднес ладонь левой руки к своему лицу и, взглянув на журналиста сквозь щель в ряду пальцев, подмигнул. – Я даже сам рассказываю об осколке русского снаряда, но правда заключается в том, что точно неизвестно, что именно наградило меня таким отличием – русский снаряд или орудие японского крейсера «Ниссин», у которого разорвало ствол… Зато теперь я не могу закрыть глаза рукой и спрятаться от реальности. Я был в двух пальцах от смерти, это накладывает отпечаток на образ мыслей. Я не боюсь умереть, но… Человек, не стоявший на грани между жизнью и смертью, не поймет меня…

Ямамото, не скрываясь, посмотрел на свои часы и встал с кресла.

– Все, время закончилось.

– Да, я понимаю… – Зорге тоже встал. – Мне очень жаль, что наш разговор пробудил в вас неприятные мысли…

– Поверьте, они никогда и не засыпали. Я командую флотом, который выполняет волю императора и приказы правительства. Я буду выполнять приказы и следовать воле, но никогда не позволю себе совершить нечто, способное нанести ущерб моей стране. Полагаю, мы с вами больше не встретимся. – Ямамото посмотрел в лицо Зорге снизу вверх. – Вам стоит подумать об отъезде из Японии, как мне кажется…

– Тем не менее я все-таки останусь здесь, – спокойно возразил Зорге. – И, более того, буду просить вас о встрече. Об еще одной встрече.

– Вы полагаете, что нам будет о чем говорить? Вы задали мне вопрос, я на него ответил. Я не вижу, что может изменить сложившиеся обстоятельства. Я имел желания, я увидел неосуществимость своих замыслов и недостижимость желаемого, я отказался от своих желаний. – Ямамото поклонился.

– Я три дня провисел на колючей проволоке, – сказал Зорге. – Под Верденом. У меня было время подумать над смыслом жизни. Так что вас я понимаю, насколько рядовой артиллерист может понимать адмирала…

Ямамото прищурился, всматриваясь в лицо журналиста, словно увидел его впервые.

– Понимаете, в чем дело, адмирал… – задумчиво произнес Зорге. – Те люди, что обратились ко мне с просьбой задать вам вопрос о Перл-Харборе, очень обеспокоены вашим отказом. Они очень хотели узнать его причину, я им сегодня же ее сообщу, но у меня сложилось такое впечатление, что они, эти люди, хотят… помочь вам.

Ямамото потрясенно выпрямился.

– Что значит – помочь? Они сделают мои авианосцы непотопляемыми, а моих людей бессмертными?

– Я не знаю… И мне кажется, что они тоже не знали… Они не могли найти выход, не поняв причину вашего отказа. Теперь… Если я приду к вам и скажу, что есть способ… или придет кто-то, сославшись на меня, и скажет, что знает способ… вы выслушаете этого человека?

Адмирал молчал.

– Я должен услышать ваш ответ, – сказал Зорге. – Если даже после нашего сегодняшнего разговора меня арестуют, то к вам все равно придут. Это даже не обсуждается. Удар по Перл-Харбору должен быть нанесен, и моя жизнь или ваша по сравнению с этой необходимостью имеют исчезающе малую стоимость. Даже не восемьдесят сэн. Если бы я не был уверен в этом, то не пришел бы на эту встречу. Я очень люблю жизнь и не готов поменять ее на ерунду.

– Я выслушаю вас или того, кто от вас придет, – сказал, подумав, адмирал. – Сколько может занять времени поиск вариантов?

– Мне сказали – неделю.

– Значит – не позднее пятого августа. Хорошо.

Не прощаясь, адмирал вышел из комнаты. Зорге рухнул в кресло, пытаясь собраться с мыслями. Он все-таки провел этот разговор и смог заинтересовать командующего Объединенным флотом. Теперь он сообщит Конвею результаты разговора…

Зорге спохватился, вытащил из нагрудного кармана пиджака небольшую коробочку диктофона, нажал кнопку, выключая запись, и спрятал диктофон во внутренний карман.

Конвей, возможно, был американским парнем-рубахой, возможно, он что-то преувеличивал, когда говорил о своих возможностях, но технику, подобную этому диктофону, Зорге не видел никогда и даже не предполагал, что такое в принципе возможно. Но что поразило его больше всего, так это надпись небольшими буквами на корпусе устройства: «Сделано в Китае»… Вот это казалось Зорге самым фантастическим во всем происходящем.

Ладно, сказал себе Зорге. Можно идти.

Адмирал уже уехал, теперь осталось проверить, не возникла ли вдруг слежка, потом заехать к послу, поблагодарить Отта за помощь, намекнуть, что, возможно, в скором времени удастся выудить из адмирала нечто важное для Германии…

Потом связаться с Конвеем, передать ему диктофон, отправиться домой и напиться как следует. Все-таки разговор получился трудный.

Зорге поднялся из кресла и вышел из комнаты.

Слежки за ним в тот вечер не было.