Глава 7
Люба росла девочкой смелой. Ей минуло пятнадцать, когда свели их корову. Вернувшись из школы, Люба застала дома голосящую мать и всхлипывающих братиков. Пропажа случилась днем. Корова паслась на выгоне, братики заигрались и не заметили, как ее свели. Хватившись, мальчики бросились корову искать и, узнав правду, кинулись к матери. Пока бежали, пока нашли бригаду колхозных полеводов, пока рассказали, след похитителей простыл. Мать не решилась идти вдогонку сама, обратилась за помощью к соседям. В ответ мужики молчали и отводили глаза.
Люба забежала в дом, отрезала от каравая краюху и вышла во двор.
– Доченька! – попыталась остановить ее мать, но Люба не подчинилась. Без коровы семью ждала голодная смерть, допустить такое было невозможно. Уточнив, в каком направлении ушли воры (в деревне их видели), Люба припустила следом. Так и шла, расспрашивая встречных, от деревни к деревне, пока не стемнело. В последней деревне ее пустили ночевать; узнав о горе, налили молока. Хлеб у Любы был свой…
Следующий день Люба провела в дороге. Она дважды теряла след, это принуждало ее кружить, искать очевидцев, но, в конце концов, след находился. Корова была приметной: с белым пятном на голове. Ее так и звали – Лыска. Люба миновала границу своего района, пересекла соседний, в третьем Лыска нашлась. Люба увидала ее пасущейся на лугу и замерла от счастья. Лыска, увидев хозяйку, замычала и пошла навстречу.
– Это наша корова! – сказала Люба пастуху. – Сам видишь! Ее у нас свели. Я заберу!
– Не отдам! – не согласился пастух. – Степанова корова! Говори с ним!
В деревне Люба нашла Степана. Это был высокий мужик, заросший бородой по самые глаза. На все доводы Любы он отвечал одно:
– Знать ничего не знаю! Моя корова!
В глаза ей мужик при этом не смотрел. Люба поняла, что уговаривать бесполезно, и пошла по хатам. От соседей узнала, что Степан купил корову у проходящих людей, причем дешево. Люба спросила, где найти участкового. До деревни, где он жил, оказалось пятнадцать километров, Люба одолела их к вечеру. Участкового дома не оказалось, Люба осталась ждать. Она не ела целый день, от голода ныло в животе и кружилась голова, но Люба была девочкой упорной.
Участковый явился затемно. Это был мужчина лет тридцати, худой и усталый. Он выслушал гостью и распахнул калитку.
– Заходи!
Жил участковый один. В его холостяцком жилье было сумрачно и не прибрано. Участковый принес из сеней сало, достал хлеб, они поужинали. После чего Люба взяла веник и стала мести – за еду следовало расплатиться. Участковый следил за ней, не мешая. Подметя полы, Люба вымыла их.
– Где ваша жена? – спросила, закончив.
– Сбежала! – ответил хозяин. – Не захотела жить в деревне.
– Найдите другую! – посоветовала Люба.
– Некогда! – вздохнул участковый. – Да и как найти? Вдову брать не хочется, а для девок я старый.
– Ничего не старый! – возразила Люба. – В самый раз!
– Пойдешь за меня? – обрадовался участковый. – Ты мне нравишься.
– Нет! – ответила Люба. – Рано мне! Всего пятнадцать, я учиться хочу.
– Тогда давай спать! – вздохнул участковый.
Он предложил ей кровать, но Люба отказалась. Устроилась на лавке – нечего хозяина стеснять! Был и другой резон. Участковый положил на нее глаз, вдруг вздумает чего? Лавка размещалась рядом с дверью, если что – выскочит. Тревожилась она зря. Участковый оказался мужчиной порядочным, не приставал. Утром пригнал колхозную бричку, они сели и отправились за Лыской.
– Купил я ее! – упорствовал Степан. – Моя корова!
– Почем купил? – сощурился участковый.
Степан помялся и назвал цену.
– На рынке корова в два раза дороже стоит! – сказал участковый. – А то и в три. Знаешь?
Степан кивнул.
– Значит, не мог не понимать, что ворованная. Будем оформлять протокол. Под суд пойдешь – за скупку краденого.
– Товарищ милиционер! – Степан бухнулся на колени. – Христом Богом прошу!
– Сволочь ты! – сказал участковый. – Бога вспомнил, а сам детей на голод обрек. Вдову обокрали! Девчонка три района прошла, одна, по лесам, а ты даже не покормил! Куска хлеба пожалел! В Соловки пойдешь – по этапу!
Степан зарыдал. Заплакала его жена, к ней подключились дети. Любе стало их жалко.
– Не надо суда, – попросила участкового. – Пусть отдает Лыску – и ладно.
– Добрая ты душа, – вздохнул участковый. – Я бы посадил. Впрочем, как знаешь…
На обратную дорогу ушло два дня. Лыске нужно было пастись, ее следовало доить. Люба сделала из бересты кружку, сцеживала в нее молоко, тем и питалась. Ночевала у добрых людей, платила молоком – у Лыски было много. В родную деревню они вошли к вечеру. Пронырливые мальчишки, заметив их издалека, разнесли весть. К дому Люба шла сквозь строй соседей, гордо подняв голову. Следом трусила Лыска. Мать выбежала им навстречу.
– Доченька…
Она обняла Любу, затем склонилась и поцеловала ей руки. Люба смутилась.
– Смотрите, какая у меня дочка! – сказала мать смотревшим на них мужикам. – А вы… Бабы вы! Хуже баб!..
Окончив десятилетку, Люба поехала в Москву – учиться дальше. Сейчас было можно. Братики подросли и помогали по хозяйству, Лыска принесла телочку – семья не голодала. Помимо коровы имелся кабанчик, два десятка курей. Жизнь менялась к лучшему, в стране стало сытнее. Мать свезла на базар поросенка, купила дочке ботинки и платье, дала денег в дорогу. Расставаясь, мать плакала, Люба утешала как могла. Она нисколько не волновалась за будущее: в СССР все дороги открыты! Так и вышло. В институт Люба поступила легко – даром, что ли, по математике в школе первой была, получила стипендию. Сыграла роль и рекомендация райкома комсомола. Учиться было интересно. Люба сдавала зачеты и экзамены, занималась спортом – ей это нравилось. Сильная и ловкая от природы, Люба хорошо бегала, ходила на лыжах, стреляла из винтовки. Нормы ГТО выполнила без труда. Ее избрали в комитет комсомола, поручили спортивный сектор – справлялась. Годы учебы пролетели незаметно. Люба готовилась к госэкзаменам, когда за ней прибежали. В кабинете декана ее представили высокому, худощавому мужчине в добротном габардиновом костюме. Выполнив эту миссию, декан вышел. Гость (он назвался Николаем Сергеевичем) предложил Любе сесть и стал расспрашивать. О родителях, братьях, учебе, комсомольской работе. Люба отвечала, не понимая, чем вызван интерес. Тем более что Николай Сергеевич ничего не записывал, только кивал и смотрел ей в глаза.
– Вот что, Любовь Петровна, – сказал он, когда Люба притомилась. – Я из НКВД, подбираю кадры. Вы нам подходите.
– Я же математик, – удивилась Люба.
– Математики и нужны, – улыбнулся Николай Сергеевич. – Так как?
– Не знаю, – призналась Люба. – Я собиралась учителем.
– Соглашайтесь, – сказал гость. – У нас хорошо. Служба трудная, но почетная… И ответственная. Дадут звание, оклад, паек… Учитель столько не получает, а пользу стране вы будете приносить большую.
Люба подумала и согласилась.
Для начала ее отправили в школу. Та располагалась в лесу за высоким забором. Внутри огороженного пространства находилось здание помещичьей усадьбы, вокруг теснились флигеля, в которых жили курсанты. Их учили работать на рации, шифровать донесения, скрытно передвигаться по местности. Курсанты совершали марш-броски, стреляли из пистолета и винтовки. Люба успевала по всем дисциплинам. Для математика шифры не представляли труда, а в спорте она и раньше успевала. Курсы Люба закончила с отличием, получила звание сержанта госбезопасности, что соответствовало званию лейтенанта РККА, и направление на службу в Минск. В столицу Белоруссии Люба прибыла 21 июня, а назавтра грянуло…
В третий день войны Любу вызвали к начальству.
– Вот что, Попова, – сказал капитан с лицом, опухшим от бессонницы. – Шифровальщиков и радистов у нас хватает, а вот с диверсионной подготовкой, как у тебя, раз – и обчелся. Немцы наступают быстро, остановить их пока не получается. Будем забрасывать группы в тыл врага, они сейчас формируются. Чтоб не тащить рацию через линию фронта, выедешь сегодня – в разведотделе скажут куда – под видом учительницы. Диплом у тебя на руках, направление сделаем – не подкопаются. Освоишься, осмотришься, остальная группа присоединится потом. Документы, инструкции, рацию, деньги – все получишь в отделе. Вопросы есть?
– Никак нет! – отчеканила Люба, бросив руку к фуражке.
– Вот это оставь! – укорил капитан. – Ты теперь нелегал, разведчик – отвыкай тянуться…
С транспортом в стране царила неразбериха, поэтому к месту внедрения Любу подвезли. Приличия ради она заглянула в районо (так ей советовали) и едва пробилась к заведующему. Районо походило на разбуженный улей: по коридорам метались люди с папками, хлопали двери кабинетов; одни сотрудники в них вбегали, другие выбегали… Заведующий сидел за столом, подписывая бумаги (их перед ним лежала стопка), вокруг толпился народ; Любе пришлось поработать плечом, чтоб пробиться. Она хлопнула направление на стол прямо перед заведующим. Тот с минуту непонимающе смотрел на бумагу, затем изумленно глянул на просительницу.
– Прибыла по распределению! – пояснила Люба.
Заведующий глубоко вздохнул, как догадалась Люба, чтоб не выругаться.
– Открепление не дам, бланки увезли, – сказал сердито. – Зачем оно тебе? Уезжай так! Никто не спросит.
– Я работать! – сказала Люба.
– Ты что, больная?! – взорвался заведующий. – Не сегодня завтра здесь немцы будут, район эвакуируют, а она «ра-аботать»… – протянул он. – Не видишь, что творится? Беги отсюда, пока не поздно! Дура!
«А товарищ-то паникер! – подумала Люба, забирая направление. – Мог бы и повежливее…»
В районном НКВД ее встретили иначе: сыграла роль другая бумага. К тому же товарищам заранее позвонили. На разбитой полуторке Любу отвезли к селу и высадили у околицы.
– Не нужно, чтоб нас видели, – пояснил сопровождавший ее лейтенант. – Тут недалеко, дойдешь. На крайней улице спросишь бабу Крысю…
– Кого? – удивилась Люба.
– По паспорту Кристина, но зовут Крыся, сокращение такое. Западники здесь живут, под поляками были. Кто ты такая, бабка не знает, попросили учителя приютить, она и согласилась. Заплатишь.
– Кто попросил?
– Товарищ один наш.
Люба покачала головой, но спорить не стала. Попрощалась и побрела к селу, волоча чемодан и тяжеленный рюкзак с рацией. Майор в Минске заблуждался насчет ее подготовки: разведчиков из них не готовили. Правила конспирации преподавали, но не усердно. Однако и с ее знаниями было ясно: внедрение организовано из рук вон плохо. Наспех. Учитель приезжает по распределению в период школьных каникул, квартиру ему ищет сотрудник органов… Раскрыть проще простого, ребенок догадается.
«Это ненадолго! – успокоила себя Люба. – Поживу несколько дней, появится группа, и мы уйдем!»
Первыми, однако, явились немцы. Они вошли в село через три дня. В окошко Люба смотрела на грузовики, легковые машины, пылившие по улице, солдат в незнакомой, мышиного цвета форме, по-хозяйски тащивших ящики и коробки.
– Ишь, кольки их! – заметила возникшая рядом Крыся. – Сила!
– Они ненадолго, – сказала Люба.
– Не кажи, – ухмыльнулась бабка. – В пятнадцатом як пришли, так до двадцатого сидели. И не ушли б, каб не революция гэта в Германии…
Люба промолчала. За три дня бабка ее достала. Крыся оказалась непомерно любопытной, расспрашивала обо всем: о родителях, учебе, женихах… Чтоб не вызвать подозрения, приходилось отвечать.
– Год табе кольки? – пытала бабка.
– Двадцать четыре, – отвечала Люба.
– Старая ужо. И мужика няма?
Люба качала головой.
– Чаму?
Ответить на вопрос было трудно, Любу саму он волновал. У парней она успехом не пользовалась. Поначалу Люба не слишком расстраивалась: не липнут – ну и ладно: не мешают учиться. Но на третьем курсе Люба влюбилась. Алексей учился на параллельном, они познакомились на спортплощадке. Высокий, красивый, с волнистыми волосами, зачесанными назад, одним своим видом он заставлял сердце биться чаще. Люба не знала, как дать знать о своих чувствах. Ходила на соревнования, пыталась завязать с Алексеем беседу – ничего не помогало: ее не замечали. Как-то, оставшись одна в комнате, Люба долго рассматривала себя в зеркало – у них в комнате было. Все у нее было на месте: грудь, ноги, попа – не то что у некоторых. Вот только лицо… Мать сказала ей как-то:
– Что ж ты, доченька, в меня пошла? Мы, Бобровы, некрасивые, а вот папка твой хорош был. Все девки пищали, глядючи! А выбрал меня, – добавила мать с гордостью.
Лицо у Любы действительно подкачало. Белесые брови, широкие скулы, нос картошкой… Пусть не картошкой, а картошечкой, но все же… Книги советских писателей учили, что красота внешняя – мещанское понятие, человек должен обладать красотой внутренней. Алексей этих книг, наверное, не читал, потому как женился на красавице-брюнетке с томными глазами. Избранница училась на филфаке и была пустышкой: как член комитета комсомола Люба это хорошо знала. Алексею, однако, это не помешало. Люба горевала, даже плакала тайком. Отплакав, решила на парней не заглядываться. Сложится так сложится, а нет – знать судьба такая. Вечером Люба прогулялась по селу. Немцев оказалось немного: с роту, как оценила Люба. Они заняли под казарму сельскую школу, а в правлении колхоза расположился штаб. Люба поняла это по антенне, появившейся на крыше. Рядом с правлением стояли легковые машины и автобус – тоже с антенной. У школы выстроились в линейку грузовики, дымила полевая кухня. Заглядевшись, Люба подошла ближе и услышала грозное:
– Цюрюк!
Часовой у правления снимал винтовку с плеча. Люба развернулась и быстро ушла. На выездах из села она заметила посты и домой вернулась хмурая. Немцы, судя по всему, устроились надолго. Как она встретится с группой? Разве что огородами проберутся? Сумеют ли?
– Видела немцев? – спросила ее бабка.
Люба кинула.
– Гэтыя наведут парадак! – заключила Крыся.
Люба не ответила и пошла к себе. Спала она тревожно. Проснувшись на рассвете, стала собираться. Бабка куда-то ушла, что было кстати. Люба забралась на чердак и стащила рюкзак с рацией. Из села следовало уходить – и немедленно. Ей не понравились слова квартирной хозяйки и ее торжествующий вид. Не того человека выбрали товарищи… Она проберется огородами, а затем – лесом. В Минске ей дали запасную явку…
Уйти, однако, не удалось. Дверь в дом распахнулась, на пороге появились Крыся и двое солдат.
– Вось яна, шпиёнка красная! – указала на Любу бабка. – Удирать собралась. Хватайте!
– Сволочь! – крикнула Люба.
– Сами вы сволочи! – вызверилась Крыся. – Жили, як люди, земля была, хозяйство. Все позабирали! Мы Советов не звали, нам было лепш за польским часом!
Старуха плюнула в ее сторону, Люба хотела ответить, но помешал немецкий солдат. Наведя на нее винтовку, мрачно буркнул:
– Ком!
Любу отвели в бывшее колхозное правление. В кабинете председателя (с дверей не успели сорвать табличку) она увидела двух офицеров: худого и желчного по виду и второго – маленького, круглого. Приведший Любу солдат поставил на пол отобранный у нее рюкзак, распустил шнур и вытащил рацию. После чего отступил Любе за спину.
– И вправду шпионка! – удивился кругленький офицер, подойдя ближе. – Я думал: старуха врет! Как зовут? – спросил он Любу.
Люба промолчала. Она хорошо знала немецкий, но решила это скрыть.
– Позовем переводчика? – предложил кругленький желчному офицеру.
– Не трать время! – буркнул тот. – О чем с ней разговаривать?
– Вдруг есть и другие большевики?
– Старуха сказала, что нет. Были бы, уже забрали бы – и рацию, и радистку.
– А что с этой? Передать СД?
– Зачем? Война через три недели кончится. Распорядись!
– Не жалко? – улыбнулся кругленький. – Такую красавицу!
– Брось свои шутки, Вернер! – поморщился желчный. – Типичная большевичка. Монголка… Сам знаешь: женщины в армии советов – сплошь комиссары.
– Мундира на ней нет.
– Глянь, как стоит! Военная выправка… Не тяни! Помнишь приказ: обеспечить связью штаб группы? Я не хочу, чтоб в деревне, где развернут узел, обретались большевики. Только не делайте этого за углом: незачем мусорить. Пусть отведут подальше…
Любу вывели наружу. Конвойный велел ей стоять и что-то сказал другому солдату. Тот подошел к грузовику и снял прикрепленную к борту лопату. Лопату вручили Любе, конвойный стволом винтовки указал ей дорогу:
– Ком, комиссарен!
Девушка шла, сжимая лопату в руках, конвойный топал следом, отстав на пару шагов. Люба понимала, куда и зачем ее ведут. Ей не было страшно, только горько. Не сумела, не смогла… Товарищи останутся без связи. Надо было ночью уйти! Дура! Правильно в районо сказали…
На выходе из села конвойного окликнули. Часовые. Их было двое, они стояли у мотоцикла и, судя по их виду, скучали.
– Куда идешь, Густав? – крикнул один. – Да еще с девчонкой? Молодая и чистая вроде. Одолжи камрадам на полчасика! Все равно расстреляешь.
– Дураки, – огрызнулся конвойный. Он не был расположен шутить. – Это большевичка. У нее рацию нашли.
– Какое нам дело? Пусть приласкает наших малышей. Они по такому соскучились.
– Бычки глупые, – хмыкнул Густав. – Она их вам оторвет! Или откусит… Фанатичка!
– Ты ее подержишь.
– Может, вам и штаны вам расстегнуть? – буркнул Густав и подтолкнул Любу в спину. – Ком!
Конвойный отвел ее за пригорок. Как догадалась Люба, назло часовым: чтобы не видели.
– Хальт! – скомандовал немец и знаками показал ей, чтоб копала.
Люба поплевала на ладони и принялась за работу. Разметила контуры будущей могилы, аккуратно сняла слой дерна и углубилась в жирную землю. Остро отточенный штык лопаты резал корни, как бритва. Копая, она поглядывала по сторонам. До опушки шагов пятьдесят – добежать не успеет. И десяти шагов не пробежит. По другим сторонам – чистое поле. Выход один… Она искоса глянула на немца. Тот держался настороже, не выпуская винтовку из рук. Люба сделала вид, что увлечена работой. Копала она споро – дело привычное. Вскоре углубилась по щиколотку, затем – по колено. Видя, что приговоренная не делает попытки сбежать, конвойный расслабился и подошел. Порывшись в кармане, достал сигареты, закурил. Сигарету он держал в левой руке, винтовку – в правой. «Бить надо слева, – поняла Люба, – как только опустит руку…» Он должен подойти, заглянуть в яму. Это так естественно: посмотреть, достаточна ли глубина.
Чтоб не насторожить немца, Люба повернулась к конвоиру спиной, не выпуская, однако, из виду его тень. Солнце светило со стороны села, тень немца лежала как раз там, куда Люба бросала землю. Она работала лопатой и терпеливо ждала. Тень оставалась на месте. Неужели не подойдет? Тогда все напрасно.
Тень дрогнула и сдвинулась. За земляным бруствером исчезла голова, затем плечи немца. Пора!
Люба сбросила с лопаты землю и резко повернулась. Очищенный от краски штык описал в воздухе сверкающую дугу. В последнее мгновение немец отпрянул, но запоздал. Остро отточенная кромка лопатного штыка полоснула его по лицу и врезалась в плечо. Немец вскрикнул, выронил винтовку, попробовал отшатнуться, закрывая лицо руками. Но она уже выскочила из ямы. Вторым ударом Люба попала в кадык. Немец захрипел и схватился за горло. Алые струйки крови выскочили меж пальцев, капая на мундир.
Еще удар! Еще! В голову, в спину!
Отшвырнув лопату, Люба что есть сил рванула к лесу. Она летела, не чуя ног. Успеть, успеть, пока немец не очухался и не схватил винтовку. На таком расстоянии даже раненый не промахнется. Только успеть бы! Фашист наверняка уже целится…
Ощущая каждой клеточкой незащищенность своей спины и ежесекундно ожидая выстрела, Люба птицей пролетела до леса и вломилась в кустарник. Вскинув ладони перед лицом, чтоб защитить его от веток, она проломилась сквозь кусты и… угодила в чьи-то руки. Вскрикнув, Люба затрепыхалась, как птица в зубах у кошки, молотя ладонями направо и налево.
Ей что-то шептали, но она царапалась и лупила кулачками до тех пор, пока ее, бьющуюся в истерике, не вскинули в воздух и не прижали к земле.
– Тихо, девочка! Тихо, зайка! Свои же!
Ярость, колотившая Любу, схлынула.
– Кто? – спросила она недоверчиво.
– Свои!
Она замерла и глянула перед собой. Из-под рыжих бровей на нее смотрели василькового цвета глаза. Люба скользнула взглядом дальше, на шею в вороте серостальной гимнастерки и черные петлицы с эмалевыми треугольниками. Тело ее обмякло, из горла вырвался всхлип.
– Ну-ну. Не надо, девочка! Все путем! – сказали сверху и погладили ее по плечу. После чего руки разжались. Люба вскочила, отступила и разглядела незнакомца. Им оказался коренастый, дюжий танкист в кожаном шлеме. Рядом с ним обнаружился еще один: высокий, худощавый, с кубиками в петлице – младший лейтенант.
– Побудь здесь, хорошо? – предложил коренастый сержант.
Люба кивнула. Говорить она не могла.
– Присмотри за ней, Илья!
Лейтенант кивнул. Сержант снял с плеча кургузый автомат («Немецкий!» – определила Люба) и побежал к яме. «Куда? Зачем он это делает?» – удивилась Люба. Тем временем сержант добежал, остановился, глянул – и забросил автомат за спину. Наклонился и стал ворочать что-то тяжелое. Когда, наконец, распрямился, в руках у него была винтовка. Сержант вскинул ее к плечу, Люба сжалась и закрыла глаза. Ударил выстрел. Когда Люба открыла глаза, сержант забрасывал яму землей. Закончив, он повесил винтовку за спину рядом с автоматом и с лопатой в руках двинулся к лесу.
– А ты молодец! – сказал, представ перед Любой. – Прямо в сонную артерию. Кровищи – лужа. Пока дошел, кончился фашист.
– Зачем же стреляли? – удивилась Люба.
– Для маскировки. Немец вел тебя расстреливать, пусть думают, что исполнил. Не сразу хватятся, а как станут искать, найдут забросанную землей яму. Подумают: сделал дело и ушел. Яйко там, масло по дворам шарить. Раскапывать могилу не станут, тем более что лопату я снес. – Рыжий ухмыльнулся. – Хорошая, кстати, лопата. Капонир выкопать или башку немцу снести… – Сержант подмигнул.
Люба ощутила дурноту в желудке и судорожно сглотнула.
– Меня зовут Вася, – представился рыжий. – Его – Ефим. – Он ткнул пальцем в лейтенанта.
«Только что звал Ильей!» – вспомнила Люба, но промолчала.
– А тебя? – Он смотрел на нее.
– Люба… Любовь Петровна!
– Чем не угодила немцам, Петровна?
– Я… – Люба помедлила мгновение. Хранить тайну больше не имело смысла. Она вдруг подумала, что танкисты могут оставить ее и уйти. Куда ей потом? – Я сержант госбезопасности, заброшена с заданием в тыл врага.
Они смотрели недоверчиво.
– Документов нет, – сказала Люба. – Остались у немцев. Но если у вас есть рация, я свяжусь с центром, они подтвердят.
– Взяли на передаче? – полюбопытствовал сержант.
– Квартирная хозяйка предала, – вздохнула Люба.
– Разберемся, – с любопытством в глазах сказал сержант. – Ты, значит, радистка Кэт?
– Какая такая Кэт?! – обиделась Люба. – Любовь Петровна, сказала же!
– Виноват. – Сержант поднял руку. – Сболтнул глупость. Шутка юмора оказалась непонятой, потому как и не могла. Не держи зла, Петровна!
Люба кивнула.
– Идем! По дороге расскажешь…
«Странные они какие-то! – думала Люба, шагая вслед танкистам. – Сержант командует лейтенантом, зовет его разными именами. Кэт какую-то приплел, меня зайкой назвал… Разве похожа? У зайцев уши большие, а у меня – маленькие. К тому же под волосами их не видно…»
Поразмыслив, Люба решила, что «зайка» – это не обидно. И что ей здорово повезло встретить в лесу своих. Если у них есть рация, она свяжется с центром и сообщит о провале. Нельзя, чтоб товарищи искали ее в селе.
«А если рации нет? – подумала Люба. – Такое ведь может быть. Что тогда?»
Покачав головой, Люба решила, что рацию непременно следует найти. Она должна, просто обязана сообщить в центр о случившемся! Танкисты ей помогут. Они же советские люди!..
* * *
Ильяс почесал сбитую коленку, хлебнул из трофейной фляги и, не стесняясь, уставился на «найденыша». Скуластая, невысокая – не в его вкусе. Зато рыжему по душе – в последние полчаса тот только и делает, что скалит зубы и балагурит, даже при обсуждении прорыва. И на девчонку поглядывает. Будто бы забыл, что это самый что ни на есть агент ГБ (или как там эту службу зовут?).
Лейтенант еще раз почесал коленку.
Со скуластой надо держаться настороже. Меньше трепаться, больше молчать, еще лучше – и вовсе обходить стороной.
Ильяс осмотрел прореху в форме. Угораздило же! Лейтенант, командир, а на коленке дыра. И зашить нечем. Одно хорошо: снова в сапогах. Горовцов, чувствуя вину – оставил командира в лаптях, расстарался: снял с убитого немецкого офицера. Сапоги подошли идеально. Хромовые, голенища бутылками… В своем времени Илья побрезговал бы ношеной обувью, к тому же с покойника; здесь же обрадовался. В лаптях командиру худо. Всем хороши сапоги, да вот могут сменить хозяина.
Дался им этот танк!
Ильяс прокрутил в голове события последнего дня.
Из мехцеха ушли хорошо. Быстро и с запасом горючего. Прицеп для раненых нашли, патроны. Преследователей отогнали, проехались за околицу, а после свернули на север и ломанулись по лесной дорожке. За час прыжков по буеракам, за время которого Ильяс расшиб коленку и порвал форму о наваленные в танк ящики с провизией, отряд ушел достаточно, чтобы гул фронта из далеких залпов орудий превратился в еле слышный шум. Далеко? Зато искать никто не будет. На танке двадцать километров – совсем не то же самое, что пешком.
Деревни проезжали на полном ходу, распугивая собак завыванием мотора. Единственный блокпост с сонным немцем, встреченный на окраине неизвестной деревни, чуть не снесли. Часовой пробовал остановить танк, но когда машина и не подумала сбавлять ход, предпочел отскочить в сторону. Тревогу он не поднял. Действительно, с чего? Танк ехал с тыла. В ночи и при включенной фаре, ослепляющей встречных, разобрать силуэт и увидеть звезды на башне практически нереально. Вот и решил фашист: кто-то из своих. Утром, если спать не уйдет, он сумеет сложить один и один и понять, что мимо пролетел тот самый «дикий» русский танк, наделавший шороху в их тылу. Но станет ли докладывать начальству, что проморгал врага?
В любом случае больше рисковать не стали. Олег приказал повернуть к фронту. «Бэтэшка» проехала немного на восток и, как стало светать, затаилась в лесу. Пехота нарубила еловых лап, замаскировала машину. Сержант выставил секреты, чтобы местные не набрели, и взялся сортировать добычу, осматривать мешки и ящики. Ильяс двинулся на разведку.
Лесок оказался правильный – чуть на холме, узкий ручей с болотцем внизу, за ручьем – поля. Гравийка заворачивает сначала в лес, а после подымается в горку и идет мимо развалин одинокой церкви. Если забраться на колокольню, то видно окрестности километров на десять. Вот туда и потопал Ильяс.
Вернулся он быстрее, чем рассчитывал. И с дурной вестью – гости пожаловали. Два танка пылят от села к селу с явным намерением догнать ретивого беглеца. Почему он так решил? Уж больно петляют, в деревнях останавливаются, не спешат. Скорее всего, немецкое начальство побоялось оставлять без присмотра бузотера у себя в тылу. Или обидели они кого-то сильно. Как бы то ни было, но танки в погоню фашисты отрядили. И не только их. Перед танками катила пара мотоциклов, а сзади тряслась машина с пехотой.
Как рассвело, над лесом пролетела «Рама». Разведчик шел к юго-востоку, но не к линии фронта, а кружил над лесами и проселочными дорогами. Насолили они немцам!
Олег сказал, как отрезал:
– Если не мудаки желторотые, то и дальше так пойдут – мотоциклы в авангарде. Засады боятся. Пусть! Разведку пропустим, остальных из кустов раскатаем!
Пехота переглянулась.
– Может, не по нашу душу? Просто кто-то отстал и теперь нагоняет своих? – заметил кто-то.
– Тогда бы к линии фронта ехали, а не вдоль нее, – возразил рыжий и нахмурился. – Отставить терки! – И уже Ильясу: – Скоро их ждать?
Тот прикинул:
– Если не ошибутся направлением, то через час.
Следы гусениц на съезде в лес бойцы еще на рассвете замели, но в следующей деревне немцы узнают, что русский танк не проезжал, так что вернутся. И будут искать – осторожно, с опаской.
– Добро. Будем делать их здесь.
Пехота загудела:
– Как «делать»? Их же больше!
Сержант набычился:
– А станет меньше! Правильно сработаем – вовсе не останется. «Хвост» надо рубить – иначе не отвяжутся! Отставить сопли и готовиться к бою!
Окруженцы похватали оружие, но поглядывали искоса. Не верила пехота в авантюру танкистов.
– Уходить надо! – озвучил общее мнение Горовцов. – Не сладим.
Ильяс решил поддержать сержанта:
– Обсуждать будете, когда командирами станете! Пока ваше дело – исполнять приказы.
Пехота разбрелась. Солдаты стали чистить и проверять трофейное оружие.
– Может, действительно уйти? – тихо спросил Олега Ильяс.
Тот ухмыльнулся:
– Не волнуйся, Илья. Я сказал, что мы их сделаем, значит, сделаем. Насчет меня сомнения есть?
Ильяс пожал плечами. В навыках попутчика он не сомневался. Но как проявят себя в бою остальные? Да и сама необходимость боя казалась призрачной.
– Заводи мотор, Коля! Выдвигаемся.
Пехота отогнала прицеп с ранеными глубже в лес и уселась на броню. Два трофейных «МГ» значительно подняли огневую мощь отряда, но было заметно, что красноармейцы все еще нервничают.
Танк выскочил на дорогу, газанул, оставляя заметные следы гусениц, и рванул вперед, пугая птиц выхлопами. Вылетев на опушку, «БТ» ускорился и на полном ходу прошел несколько сотен метров в сторону ближайшей деревушки.
– Сколько у немцев отрыв от мотоциклов при движении? – спросил Олег.
– Метров триста-пятьсот.
– Коля, давай к самой деревне, там по садам уходим вправо и метров через двести идем обратно.
«Бэтэшка» резво долетела до околицы, продавила забор крайней хаты, проехала садом и вывернула на колхозное поле. Высокая рожь хлестала по броне. Танк оставлял на поле заметный след, но поваленная рожь оставалась незаметной с дороги.
– Быстрее! – подгонял мехвода сержант.
Они пронеслись обратно к лесу, врезались в заросли и двинулись вдоль дороги. Получилась петля в пару километров длиной. Танк остановился за опушкой – там, где дорога выходила из леса. Сержант показался из люка.
– Горовцов, оборудуй две пулеметные точки так, чтоб простреливать поле и дорогу. Бить по грузовику с пехотой, но только после того, как я подожгу первый танк. И глядите мне! Раньше огонь не открывать! Башку откручу!
Пехота скатилась с брони и, пошатываясь после скачки по буеракам, потопала к опушке.
– Коля, прокатись вперед и стань за кустами.
«БТ» подъехал чуть вперед и замер.
– Рубим ветки, маскируемся!
Оставалось ждать.
* * *
Немцы появились скоро. Видимо, расслышали звук мотора.
Первыми на бешеной скорости вылетели мотоциклы. Спешили догнать «улепетывающий» русский танк. Не успели они подкатить к деревне, как из леса показались «тридцатьвосьмерки» и грузовик с пехотой.
Немцы катили уверенно. Командиры экипажей торчали в люках, стволы не рыскали по сторонам, а пехота и вовсе пела что-то веселое.
– Ждем! – поднял руку торчавший в люке сержант.
Мотоциклы, доехав до околицы, остановились, высматривая что-то.
– Надо было деревню насквозь проехать и тогда возвращаться, – процедил сквозь зубы Волков.
Танки стали тормозить, грузовик – следом. Он был в двухстах метрах от опушки, дальний танк – на все триста.
– С Богом! – сказал сержант, ныряя в люк.
Пушка ухнула, посылая снаряд под башню ближайшему немцу. Попали! Танк дернулся, но не остановился. Грузовик резко затормозил. Опушка взревела пулеметными очередями. Свинец из двух стволов вспорол брезент грузовика.
Второй выстрел! Снова попадание. На этот раз снаряд вошел под корму. «Тридцатьвосьмерка» дернулась и остановилась, корма ее задымила.
– Один – в минус! – проорал сержант, вращая маховик.
Головной танк немцев оценил ситуацию и теперь полз в рожь, поворачивая башню в сторону противника.
– Как в спину толкну, Коля, давай вперед, дуй за грузовик – и к подбитому танку. Понял?!
Мехвод кивнул. Машина еле заметно подрагивала, как нетерпеливый конь перед стартом в скачках.
Выстрел! И тут же ответный немца.
Снаряд «сорокапятки» ударил немцу под катки, сбил правую гусеницу, заставив «тридцатьвосьмерку» крутиться на месте. Фашист не попал – помешали кусты.
Сержант всадил снаряд в казенник, припал к окуляру.
– Н-на!
Еще попадание! Немецкий танк заметно вздрогнул. Но башня продолжала вращаться, дым не пошел.
Волков толкнул ногой мехвода.
– Давай, Коля!
«Бэтэшка» прыгнула вперед, вылетев из леса со скоростью рысака. Ильяс строчил из пулемета, стараясь накрыть разбегающихся немцев – тех, кому повезло выскочить из кузова. Таковых было мало. Пулеметы Горовцова сделали из брезента грузовика макраме, а из большинства его пассажиров – гору фаршированного свинцом мяса.
– Коля, быстрее!
«БТ» летел по полю, придавливая высокую рожь к черной земле.
Немец выстрелил еще раз. Промазал.
«Бэтэшка» проехала за грузовик, обогнула подбитый танк и почти уперлась в тушку «недобитка».
Бухнула пушка. В упор! Немца дернуло, башня, вращавшаяся в сторону противника, замерла. Из открытого люка потянулся дымок. Еще выстрел! Чуть пониже. Фашистский танк снова дернулся. Дым из чрева повалил уже густой, чадящий.
– Хана гансам!
Волков ткнул Колю в плечо. «Бэтэшка» вывернула влево и рванула по ржи.
– Пехоту добьем? – азартно спросил Ильяс, пробуя на ходу накрыть оставшихся в живых немцев.
– Хрен с ними! Не опасны. Идем за нашими.
«БТ» долетел до опушки, за изгибом дороги подобрал десант и покатил к прицепу. Им следовало уйти как можно быстрее и как можно дальше.
…Теперь, спустя день, Ильяс вспоминал этот бой, размышляя над будущим. По всему выходило – танк им помеха, только внимание привлекает. Это кажется, что с ним быстрее. Танку нужны дороги, при пересечении рек – мосты. А переправы под контролем немцев. Как в этом селе, возле которого они подобрали скуластую радистку. За селом – река и мост; и хотел бы – не объедешь. Можно вернуться, поискать другой путь и брод, но это опасно. Леса просматриваются с воздуха, танк слышно за километры… Надо уходить пешком. Небольшой группе бойцов затеряться в лесу проще простого. Только сержант упрямится. На танке быстрее, понимаешь ли… Ильясу и самому танк нравился. Привык к запахам разогретого масла и солярки, мощному рыку дизеля, да и приятно чувствовать себя под защитой брони. Однако без «БТ» шансов выжить у них больше. Рыжий этого не понимает. Надумал проскочить село с боем, а по пути еще рацию бабы этой забрать. Принесло ее им на голову! Не к добру все это, совсем не к добру…
Он уже не стремился перерезать горло рыжему при первой возможности. «Месть – сладкая вещь. Но когда планируешь ее, всегда просчитывай свои потери. Готовясь взять чужую жизнь, будь готов отдать свою или жизнь тех, кто рядом: брата, отца, сына. Поэтому, если решил мстить, но не хочешь терять, учись ждать. Рассчитай время и удар так, чтобы выиграть всухую, даже если о твоей победе никто не узнает. Спешат только глупцы», – говорил дед. Ильяс запомнил эти слова.
Отец, выросший на песнях бардов и комсомольском задоре шестидесятых, после окончания столичного университета поехал покорять Сибирь. Женился на приличной девушке из своего же села, но в остальном мало походил на горца. Доктор, хирург, он был на хорошем счету и успешно делал карьеру. До тех пор, пока Ичкерия не объявила независимость и не призвала своих детей домой.
Они вернулись. Отец практиковал, мама следила за домом и поднимала на ноги сыновей и дочку. Как-то ночью отца вызвали в больницу оперировать тяжелого больного. Обратно его привезли под утро. Больной, порезанный в трех местах бандит, помер на столе, и товарищи покойного застрелили доктора, делавшего операцию. Тогда Ильяс впервые увидел деда со стороны мамы. Дед приехал к обеду вместе с дядей Асланом, тогда еще молодым злым вайнахом. Следующей ночью семья бежала в горы, убийцы могли зачистить будущих кровников. В сакле на склоне ущелья они провели почти месяц, пока в долине кипели страсти. Брата дважды ловили у дороги к их старому дому, и тогда дед впервые сказал про месть. Ильяс был малышом, слова предназначались не ему.
Через два месяца банду, отмечавшую в ресторане полученный за жирного московского «гуся» выкуп, сожгли. Кто-то подпер выходы из дома и дважды всадил из «Шмеля» в окна. Погибли все. Убийц не нашли. Врагов у бандитов хватало, всех не упомнишь.
Тем же вечером дед зарезал барашка, а брат во дворе танцевал лезгинку. Танцевал зло, с душой, выбрасывая руки и отбивая пятки. Дед и дядя Аслан кушали мясо, запивая молодым вином, мама плакала. Тогда маленький Ильяс впервые понял, что война – это плохо, потому что даже если ты победил, это не вернет твоих погибших. Старший брат его радовался, но не выглядел счастливым.
Ильяс почесал небритую щеку. Воспоминания всегда наваливаются не вовремя.
Брат погиб через три года. В горах. После этого мама, забрав детей, переехала обратно в Россию, Ильяса отдали в русскую школу. Учился он неплохо, им помогала сестра. Муж Эли занимался строительством, и у него тоже нашлись враги. Когда сестра овдовела, они снова переехали.
Ильяс посмотрел на затылок рыжего. На волосах его под шлемом собирались капли пота, бороздившие запыленную шею. Медленно собирались, медленно катились, но всегда достигали земли… Ему нельзя торопиться, спешка – враг удачи. Ильяс погладил рукоятку штыка. Он свое возьмет. Когда выберутся, передышку получат, тогда и сделает, что должен был закончить в той жизни.
Пока же стоит сосредоточиться на том, что «здесь и сейчас».
К удивлению Ильяса, план рыжего сработал. Как стемнело, они с включенными фарами подкатили к селу. У поста остановились, повинуясь отмашке часового. Звук работающего дизеля заглушил негромкие хлопки пистолетных выстрелов. Освещенные фарой немцы представляли собой отличную мишень, к тому ж они не сторожились – приняли танк за свой. Расправившись с постом, танк двинулся к центру села, где так же, не выключая мотора, замер у правления колхоза. Олег выскочил из люка с «парабеллумом» в руке, следом устремились двое бойцов. Ошарашенного часового прикололи в момент и скрылись за дверью. Вернулись быстро. Один из бойцов тащил рюкзак с рацией, в руке Олега был портфель с документами. Добычу забросили в танк, после чего «БТ» беспрепятственно развернулся и покатил по улице. Они остановились еще раз. Сидевшая на броне радистка постучала по башне прикладом и указала на дом, после чего по знаку сержанта перебралась в тележку. Танк повернул башню и с налета ударил дом в угол. Тот покосился и стал разваливаться. Ильяс заметил, как из дверей выскочила и метнулась в кусты за сараем фигура в белой рубашке.
– Шустрая сволочь! – удивленно крякнул Олег. – Жаль, времени нет уму-разуму поучить. Коля – назад!
«БТ» сдал и покатил дальше. Они миновали мост, когда позади взлетели в небо ракеты и загрохотали выстрелы.
– Спохватились, – хмыкнул сержант. – А офицеры-то – тю-тю! Прикололи гансов – очухаться не успели! В казарме надо ночевать, с личным составом, фон-бароны! – Он засмеялся.
Ильяс не поддержал. Высунувшись из люка, он смотрел назад, с тревогой думая о том, что их ждет. Теперь немцы еще больше озлобятся.