Глава 11

Телефон в углу блиндажа глухо брякнул. Кутепов оторвал взгляд от стопки с донесениями и вопросительно глянул на связиста. Тот, прижав трубку к уху, сосредоточенно слушал, затем поднял растерянный взгляд на командира.

– Товарищ полковник! Танк!

– Один? – усмехнулся Кутепов.

– Наблюдатель говорит: наш танк! Движется по направлению к передовой из немецкого тыла.

– Какой наш?! Их давно нет! – Кутепов вскочил и подошел к связисту. – Кто на НП?

– Ефрейтор Прохоров…

– Дай! – Полковник выхватил трубку и прижал к уху. – Здесь первый! Что за танк?

– Наш! – услыхал он искаженный мембраной голос. – Советский!

– Уверен?

– Так точно! «БТ» – такой, как у танкистов на петлицах. Звезды на башне. Маленькие, красные, но я разглядел.

«Провокация? – подумал Кутепов. – Захватили наш танк и под этой маркой хотят прорвать оборону? Очень даже может быть. После недавних боев они не на такое готовы».

– Один танк? – уточнил у наблюдателя.

– Так точно! Только…

– Что?

– Он прицеп за собой тянет.

– Какой?

– Вроде тракторная тележка. В кузове люди. Форма защитная, значит, наши.

«Черт! – мысленно выругался Кутепов. – Час от часу не легче! Что они задумали?»

– Я скоро! – сказал связисту, возвращая трубку. – Станут искать – на НП!

Согнув голову в дверях, полковник вышел из блиндажа. Связист проводил его взглядом и закрутил ручку аппарата.

– Прохоров! – шепнул в микрофон. – К тебе сам!..

Полковник выбрался из траншеи и огляделся. На поляне, у края которой был вырыт блиндаж, царила суета. Воспользовавшись передышкой в боях, люди занимались насущными делами. В мелком подлеске застыли полуторки с откинутыми бортами – из них выгружали ящики с боеприпасами. Грузовики пришли ночью, ночью и уйдут. В небе темно от немецких самолетов, за одиночными бойцами гоняются, что говорить о машинах? Цепочка бойцов принимала ящики на плечи и тянулась по тропинке к линии обороны. У носилок, составленных рядами в тени деревьев, суетились мужчины и женщины в белых халатах, наброшенных поверх формы – готовили раненых к эвакуации. Обратным рейсом грузовики повезут их на аэродром. Ночью прилетят самолеты, выгрузят боеприпасы и заберут раненых. В Могилеве госпитали переполнены… В стороне группа бойцов копала яму для нового блиндажа. Вытертые до блеска о землю штыки лопат так и мелькали в воздухе. Саперы тащили к яме спиленные стволы молодых сосен – для наката. Пахло бензином, йодом, ружейной смазкой, но все перебивал густой аромат растопленной на солнце смолы. Июль, жара…

Велев охране оставаться на месте, полковник пересек поляну и подошел к высокой сосне, росшей у самой опушки. К стволу дерева были прибиты короткие перекладины из толстых веток – лестница. Рядом струился по чешуйчатой коре и пропадал в кроне телефонный шнур. Кутепов схватился за смолистую перекладину и подтянулся. Лезть предстояло высоко, но крепкий, жилистый полковник продвигался быстро. Под кроной дерева, в развилке веток, располагался НП – настил из досок с перилами, тщательно замаскированный сосновыми лапками. Кутепов взобрался на помост. Наблюдатель бросил руку к пилотке.

– Товарищ полковник! Ефрейтор Прохоров…

Полковник отмахнулся и потащил с шеи наблюдателя бинокль.

– Где?

Ефрейтор указал рукой. Кутепов поднес бинокль к глазам. Мощная трофейная оптика приблизила отдаленный лес к самым глазам. Полковник увидел грунтовую дорогу, пересекавшую чащу по направлению к шоссе. С высоты стоявшей на пригорке сосны в прогалах между кронами деревьев был заметен маленький, словно игрушечный танк с круглой башней и палочкой-пушкой. За собой он тащил тележку, в кузове которой сидели люди. Кутепов разглядел их головы и даже пересчитал их, однако ни цвета формы, ни звезд на башне танка не различил.

«Ну, и глаза у него! – подумал о наблюдателе. – Или мои сдают? Старый я…»

– Товарищ полковник! – шепнул Прохоров. – Гляньте правее!

Кутепов сместил бинокль. Лесная дорога выходила к шоссе; сбегала к нему с возвышенности и пропадала в балке за асфальтом. Сейчас эта балка была до отказа заполнена… Полковник присвистнул.

– Со вчерашнего вечера стоят! – подтвердил наблюдатель. – Я докладывал.

«Почему не атакуют? – думал Кутепов, пересчитывая немецкие танки. Их было не менее десятка; не приходилось сомневаться, что внутри балки прячутся и другие. – Нет боеприпасов? Это у нас их нет; немцам их словно из Берлина везут – по прямой дороге. Чего они ждут? Или кого? Этот танк? Тогда почему тот движется через лес? По шоссе было бы быстрее, да и безопаснее. Соблюдают секретность? Зачем? Балка и шоссе в низине, из наших окопов не просматриваются. Об НП на дереве немцы не подозревают, иначе сбили бы из пушки. Накрыть бы их самих – из гаубиц!» – мысленно помечтал полковник и вздохнул. Гаубицы в полку имелись, целый дивизион, а вот снаряды к ним кончились. Железная дорога к Могилеву перерезана, боеприпасы возят самолетами. Прошлой ночью снаряды не долетели, обещали следующей…

Полковник перевел окуляры на лесную дорогу. Танк был недалеко от опушки. «Сейчас все выяснится! – подумал Кутепов. – Если спокойно покатит к немцам, значит, провокация. Если же нет…»

Полковник внезапно подумал, что танк может оказаться нашим. Едет себе наудачу, не подозревая, с кем встретится в скором времени. Немцы «БТ» заметят, повернут башни и расстреляют, как в тире. Возможно, танк успеет огрызнуться – раз или другой. «Если есть чем!» – мысленно добавил полковник, присовокупив к догадке правдивый посыл: снарядов у танкистов наверняка нет. Если и были, то потратили. Кутепову на миг стало жаль неведомых ему бойцов, но это чувство было нерациональным, и он его подавил. Его полк за неделю боев потерял половину личного состава, пусть не зря потерял – немцев уложили не меньше, но все же… Война, всех не пожалеешь.

Внезапно он заметил мотоцикл. Тот катил по лесной дороге навстречу танку. Мотоцикл мог быть только немецким. «Вот и разъяснилось! – понял Кутепов. – Провокация! Ждали их!» Наблюдать, однако, полковник не прекратил: следовало разобраться в намерениях врага. Мотоцикл подкатил к танку. «БТ» остановился, из люка показались головы танкистов. Они о чем-то коротко переговорили с посыльным и скрылись в башне. Из кузова тележки соскочили на землю солдаты. «БТ» свернул с дороги и, ломая подлесок, пополз к шоссе. Солдаты устремились за ним. Мотоцикл попробовал следом, но не пробрался через бурелом и двинулся по дороге.

«Та-ак! – подумал Кутепов. – Интересное кино!»

«БТ» то и дело скрывался за деревьями, следить за ним стало трудно, но полковник не отрывал глаз от окуляров. В конце концов танк все же исчез в чаще. Для того, как понял полковник, и забирался в лес. Мотоциклист тоже пропал, видимо, нашел тропинку. «Что дальше? – подумал полковник. – Командир у танкистов не дурак – выслал разведку. Та разглядела немцев, оценила соотношение сил. Вступать в бой им не с руки: раздавят мгновенно. Пройти скрытно к передовой у них не получится: с этой стороны лес густой, танку не пробраться. Остается бросить машину и попытаться просочиться пешим порядком. Тогда у них есть шанс, слабый, но есть. Будут ждать темноты… Надо предупредить посты».

Внезапно он разглядел на шоссе движение. Два больших топливозаправщика в сопровождении мотоциклов катили со стороны Бобруйска. Подъехав к балке, они затормозили, затем осторожно свернули с дороги. Один скрылся в глубине, второй остановился сразу за обочиной. Возле него засуетились фигурки в черном, извлекли из-под цистерны шланги и потащили к ближним танкам.

«Так вот чего немцы ждали! – догадался Кутепов. – Сейчас заправятся и двинутся на нас. Надо отдать приказ. Жаль, кончились снаряды к гаубицам, сейчас бы огневой налет…»

Он не додумал. Из леса, где скрылся «БТ», грохнул пушечный выстрел. Звук «сорокапятки» докатился до НП ослабленным, но вполне различимым. Топливозаправщик вспух огромным красным шаром. Тот поднялся выше краев балки, достиг крон деревьев и опал, накрыв ближние танки. Те запылали. Горело все: раскуроченный заправщик, ближние к нему танки, земля вокруг, немецкие танкисты… Они бежали прочь, падали и катались по траве, пытаясь сбить пламя.

– Ух ты!.. – выдохнул наблюдатель.

Полковник не успел ответить, как пушка в лесу снова грохнула. Второй огненный шар вспух в глубине балки. В следующее мгновение кусты на опушке раздвинулись, и «БТ» выскочил на склон. Он скатился к шоссе, завернул на него и помчался к линии фронта. Следом поспешал мотоцикл. Из кузова тележки бойцы били по немцам из пулеметов.

– Что делает! – воскликнул полковник. – Среди белого дня! Нет, ну сообразил же! Сукин сын! Связь! – крикнул он удивленному наблюдателю. – Живо!

Прохоров крутанул ручку аппарата и протянул Кутепову трубку. Тот выхватил и закричал в микрофон:

– Семенов? Немедленно передать по линии: к нам прорывается советский танк, с бойцами. Не стрелять! Поддержать огнем, а если нужно – атакой! Я сам…

Полковник не договорил. Бросив трубку наблюдателю, он стал спускаться вниз. Соскочив на траву, он скорым шагом направился к передовой. Охрана, скучавшая у блиндажа, заметила и устремилась следом. Кутепов спрыгнул в траншею, прошел ходом сообщения и нырнул в блиндаж комбата-2. Тот заметил командира и бросил руку к козырьку фуражки.

– Показались? – спросил полковник, приникая к окулярам стереотрубы.

– Нет еще! – доложил тот.

– Дай команду на батарею: подавить немцев!

– Снарядов мало…

– Знаю, что мало, – отрезал Кутепов. – Потому стрелять, если за танком погоня или немцы артиллерию подключат. Зря патроны не жечь. Эти залетные немцам атаку сорвали. До завтра не сунутся. Предупреди артиллеристов: близко к танку снаряды не класть. Он тележку тянет, а в ней – люди. Посечет осколками.

Комбат взял трубку телефона и распорядился. Кутепов не отрывался от окуляров. Но прежде чем он что-то увидел, в тылу немецких окопов послышалась стрельба. Пару раз грохнула пушка, как догадался полковник, танковая, разрывы снарядов сменил треск пулеметов. По звуку четко выделялись «МГ»; в металлический звук немецких «швейных машинок» периодически вплетались очереди из «дегтярева». Танк показался совсем не там, где ждал Кутепов: не на шоссе, а далеко в стороне. Незнакомый полковнику командир логично решил, что у дороги концентрация войск противника выше, и зашел с фланга. «БТ» с тележкой выскочил из кустарника, мелькнул на взгорке и скользнул в низину. Недоступный теперь для прямого огня из немецких окопов танк мчался к лесу – в тыл советского полка. Мотоцикла видно не было. Немцы, однако, спохватились быстро. На лугу позади танка и по сторонам от него встали кусты разрывов. Били минометы. Не имея возможности вести фронтальный огонь, немцы открыли навесной. Повредить танку мины не могли, но людям в тележке приходилось туго. Кутепов заметил, как они прячут головы за борта, и досадливо крякнул. «Сорокапятки» словно услышали – открыли беглый огонь по немецкой батарее. Разрывы на лугу прекратились.

– Вот так! – процедил Кутепов. – Это вам не по Монмартру гулять!

Монмартр полковник вспомнил не просто так. Захваченный вчера немецкий «язык» показал: против 388-го полка фронт держит 15-я пехотная дивизия вермахта, переброшенная из Франции. Оторвавшись от стереотрубы, Кутепов выскочил из блиндажа и устремился к лесу. Следом поспешал комбат-2 и другие командиры. Прибежали они как раз вовремя. «БТ», невредимый, подкатил к опушке, вломился в подлесок и, пронизав его, замер у толстой сосны. Мотор заглох. Со звоном откинулись квадратные люки на башне. Из правого выбрался коренастый танкист в кожаном шлеме, огляделся и спрыгнул на траву. Заметив в стороне группу командиров, направился к ней. Не дойдя пяти шагов, ударил строевым и вскинул ладонь к шлему.

– Товарищ полковник, особая группа НКГБ в составе десяти человек вышла из немецкого тыла. Убитых нет. – Он оглянулся на прицеп. – Но есть раненые – посекло осколками. Лейтенант госбезопасности Волков.

– Мотоцикл – ваш? Где он? – спросил Кутепов.

– Подбили – еще на подходе к немецким окопам. Но люди живы, мы их подобрали.

– Сукин ты сын! – буркнул Кутепов и, внезапно для всех, шагнул к лейтенанту и обнял его. Тот растерянно заморгал глазами.

– Где учился воевать? – спросил полковник, отступив.

– У немцев, – усмехнулся Волков.

– Крепко учили? – сощурился Кутепов.

– Не жалели, – подтвердил лейтенант.

– Ну и ты их в балке… Не жалел.

– Не смог удержаться. Нам прикрытие для прорыва следовало создать. Чтоб у немцев заботы появились, – продолжил доклад Волков. – Да и фашисты обнаглели: охранение в тылу не выставили. Как им спустить?

Кутепов засмеялся. Командиры за его спиной поддержали.

– Твоя группа по тылам немцев шороху наводила? – вспомнил полковник. – Мне сказки рассказывали, что у нас там отряд чекистов на танке разгуливает, языков пачками берет и тыловиков немецких на траки мотает.

– Так точно!

– Совсем молодец! Все думали, что вам каюк.

– Немцы тоже так думали.

Полковник кивнул, похлопывая танкиста и радостно щурясь.

– Идем. Послушаем о подвигах ваших. – Он обернулся к командирам. – Людей лейтенанта накормить, раненым оказать помощь. Живо!

С полковником просидели долго. Въедливый, дотошный попался. Все не хотел отпускать, расспрашивал, даже еду принесли в блиндаж. Пока хлебал из котелка, он только ложкой картошку по супу гонял и смотрел на меня украдкой, прищурившись. Оценивал. Что-то явно задумал, но еще не принял решения. Скажет, но позже. Когда убедится, что с нами дело покатит. По повадке, организации в полку и дисциплине видно: толковый мужик. Всем бы таких командиров на этой войне – горя не знали бы. Во все времена люди считали, что офицер – это звание, должность, деньги, красивая форма с орденами и пенсия в сорок пять лет. То, что к этому прилагается обязанность в любой момент умереть за Родину, как-то забывают. Ладно бы гражданские так думали, но кое-кто в погонах тоже уверен: все, что от них требуется, так это скользить по паркету. Какое время ни возьми, везде эта сволочь. Нынешняя война не исключение. А тут повезло – не бздун штабной попался.

Полковник сводил меня к линии обороны, мы там присмотрелись к местности, кое-что уточнили. Вид перед нашими окопами впечатлял. Сколько хватало взгляда, на поле стояли горелые немецкие танки; даже на беглый взгляд их было более тридцати. Столько, да еще в одном месте я не встречал.

– Гаубицы, – пояснил полковник. – Главным образом. У нас тогда были снаряды. Когда немцы придвинулись ближе, заработали «сорокапятки». Несколько танков все же прорвалось, этих сожгли за окопами – бутылками с зажигательной смесью.

Все продумал и людей подготовил. Голова! Что тут добавить? Уважаю таких!

Мы вернулись на поляну, здесь меня нашел Коля.

– Товарищ лейтенант! – сказал, когда полковник удалился. – Там Люба… Я хотел сказать, товарищ сержант… – Он смутился. – Вас просит.

Молча двинулся за ним. Самолет утром не прилетел, докладную не забрал. Так что пришлось волочь прицеп, который здорово трясло на колдобинах. Но тут уже было не до комфорта. Впрочем, после первого, неудачного нападения на аэродром прицеп очень даже пригодился.

Посеревшая от кровопотерь, Люба всю дорогу просидела в кузове, баюкая ладонью левой руки запястье правой. Немцы лупили минами от души, но пронесло. Здесь руку ей заново перевязали, поменяли бинты на кисти; словом, о случившемся я на время забыл. Коля напомнил.

Люба полулежала, прислонившись спиной к стволу сосны. Лицо у нее было бледным, черты лица заострились. Увидев меня, попробовала встать, но я удержал. Я присел, Коля потопал к танку.

– Товарищ лейтенант! – сказала она придушенно. – Меня отправляют в тыл. Как стемнеет.

Эх, Люба, Люба! Расстроена? Зря. Отдохнешь от стрельбы и крови.

– Посадят в самолет и увезут за линию фронта, если место будет. Я… – Она глубоко вздохнула, глаза подернулись слезой.

– Тихо, тише, товарищ сержант. – Я постарался голос смягчить, но вышло только хуже: она едва не заревела. – Это разумно. Здесь война, а на фронте нужны здоровые…

– У меня же легкая рана! – Глаза как у кошки, сверкают и искрами сыплют. – Осколки вытащили. Неделя-другая…

– Нет у нас этой недели, – попытался ее утихомирить. – Немцы к Смоленску дошли. Теперь прикинь: где Могилев, а где Смоленск? Красная Армия отступает. Мы в кольце, и помощь не придет. Понятно? Лети! Отдохнешь, подлечишься.

– А вы?

– Выберемся. От Бреста топаем и, как видишь, к Могилеву добрались. Мы как колобок – от любого уйдем.

Улыбаюсь фальшиво. Только бы не сообразила. До Москвы нам наверняка не добраться, как и до Смоленска. Это наш последний рубеж. Только Любе знать это необязательно.

– Товарищ лейтенант! – Она всхлипнула. – Я… Я не хочу без вас! Пожалуйста!..

И – мокрым лицом мне в грудь. Внутри екнуло, дернулось, запершило в горле. Обнял тростиночку.

– Ну что ты, зайка? Ты ж – большая девочка…

– Зайку бросила хозяйка, – шел шепот сквозь сдавленные рыдания, – под дождем остался зайка. Со скамейки слезть не смог, весь до ниточки промок.

Эти стихи я читал дочке. Уже сочинили? Откуда она их знает? У нее ведь нет детей.

– Люба, – сказал я, чувствуя себя подлецом, бросающим малого ребенка. – Я тебе обещаю. Я тебя обязательно найду. Что бы ни случилось!

– Правда?

Оторвалась от моей груди и заглядывает в глаза – снизу вверх. И такая в них надежда хлещет, что не по себе как-то. Зачем сказал?

– Клянусь! Как только выберемся…

– Ты… Вы…

– Вася… Меня зовут Вася. И тебе я больше не командир. Понятно?

Неуверенный кивок.

– Ты замечательная девушка! Ты лучше всех! А теперь будь паинькой и слушайся докторов.

«И держись подальше от полудурков безбашенных! – добавил мысленно. – Нет, она, конечно же, супер. В нашем времени о такой только мечтать. Там бы я ее не упустил. На руках бы носил… И не думай! – спохватился я. – Здесь война, и длиться ей четыре года. Нам не уцелеть, по крайней мере мне. Пусть хоть она…»

Люба закрыла глаза и подставила губы. Осторожно коснулся их своими, затем чмокнул в щеки. Прильнула, я погладил спинку, слушая телом нежный трепет. По спине пошла теплая волна, захотелось сжать ее со всех сил и никуда не отпускать…

Она вздохнула и отстранилась.

– Вот! – вытянула из нагрудного кармана листок. – Это адрес мамы. Как появится возможность, напиши! Она сообщит мне адрес твоей полевой почты, и я отвечу. Хорошо?

Нет, ну ведь умница! Все продумала! Кивнул и взял листок.

– Побудешь со мной?

Я кивнул. Плечи наши соприкасались, ее здоровая рука лежала в моей. Молчали. Думали… Какое кому дело, чем я терзал свою голову в тот момент?! Мне было хорошо.

Все закончилось быстро. Прибежал посыльный: война не хотела отпускать своих пешек. Предстояло уточнить детали завтрашней операции – с командирами на линии. Чмокнул Любу в горячие губы – у нее начинался жар, встал и ушел. Не оглядываясь… Зашел к Кутепову и выпросил на пару часов его «Эмку», в штаб съездить. Надо было в глаза товарищу одному посмотреть. Ильяса не трогал. Он после случившегося на хуторе и так был не в себе.

Когда стало понятно, что «окно» нам не приоткроют, рыжий развернул танк обратно. Тыкаться в линию фронта без разведки, как с обрыва в воду прыгать – высока вероятность свернуть шею. Потому решили отойти. Скорее всего, рыжий опасался за Любу. Рассчитывал, что следующей ночью сумеет вызвать самолет и отправить свою радистку на большую землю без риска. Ну, почти без риска.

Возвращение вышло плохим.

За пару километров от хутора оставили танк и прицеп. По дороге умер один из раненых. Его и убитого закопали на месте. Радистку несли на самодельных носилках. Второй раненый ковылял сам, его задело на излете, пробило плечо, пуля застряла около кости. Рану туго перебинтовали, притянув руку к груди. Идти он мог. Когда до опушки леса, выходившей на хутор, оставалось метров двести, шедший первым Горовцов остановился.

– Дымом тянет.

Принюхались. Действительно, несло гарью.

Раненых оставили под присмотром Коли, дальше двинулись втроем: Леша Горовцов со своим МГ, рыжий и я. Вышли на опушку и встали. Хутора не было. Вместо домика, сараев и овина перед нами лежала груда дымящихся развалин, посреди которых высилась обугленная печь. Сад не тронули, только на ближайшей к дому яблоне повесили что-то.

– Как же так? – промямлил я, оседая.

Рыжий, ругаясь, крутил колесики бинокля, всматриваясь.

– Суки.

– За что их, ее? – Глупый вопрос вылез наружу. Я и сам знал, за что.

– Кто-то из селян сдал, – мрачно выдавил Горовцов. – Мы здесь примелькались. Немцы – не валенки тупые, два и два сложить могут. Раз долго по тылам катаемся, то базу имеем. Проехались по деревням, поговорили с народцем, кто-то и сболтнул. Тут ведь не все до советской власти охочие.

– Суки!

Хотелось рвать на себе одежду. Я догадывался, что немцы оставили на яблоне в саду. По лицам рыжего и Леши догадывался.

– Она?

Рыжий кивнул.

– Табличку на грудь повесили какую-то.

– Суки-и-и! – уже выл я.

Олег сложил бинокль.

– Уходим. Могли засаду оставить.

Он взял меня за плечо, но я вырвался.

– Я в село. Хочу по душам с местными поговорить. Если про нас сболтнули, то, возможно, знают кто. К нему и наведаюсь. – Слова вылетали со свистом, шипением. Голова кружилась и, казалось, готова была взорваться.

На удивление, рыжий легко согласился.

– Хорошо. Сходим.

Я не сказал главного. Село – ключ к тому, кто сделал это. К отряду, взводу, бригаде – неважно. Я найду их и буду бить, пока смогу двигаться и нажимать спусковой крючок. Не думать, а действовать, рвать их руками, зубами – вот чего хотелось. Ненависть и ярость застилали глаза красной пеленой, от которой сводило мышцы. Слова не вылетали – выходили с хрипом.

Мы обошли хутор по дуге и потопали к селу.

– Стой! – Горовцов схватил меня за рукав и силой утянул в траву. – Там!

У окраины села на въезде появился бруствер из мешков. Вдоль струганой палки, должной изображать шлагбаум, прохаживался часовой в немецкой форме и с винтовкой на плече.

– Дальше! Туда! – Леша показал рукой на заросли кустов.

Я взял у рыжего бинокль и всмотрелся. Чуть в стороне от дороги между домами поблескивала щитом низенькая немецкая пушка. Прикрытая зарослями, она была почти незаметна.

– Это они к встрече приготовились, с нами. – Олег сплюнул и забрал бинокль. – Пойду вокруг поброжу, на улочки полюбуюсь. Вы тут побудьте.

Я рванулся, но Горовцов удержал.

– Не дури! – шепнул в ухо. – Сдохнуть за просто так – это всегда успеется.

Вернулся рыжий быстро.

– На площади перед сельсоветом тоже виселицы. Шесть штук. Двух повешенных я узнал – один из наших пареньков – из тех, что ты тренировал, и фельдшер. Остальных не знаю. Стоит грузовик немецкий, но самих солдат не видно. Пулеметное гнездо вон там и танк на другой стороне деревни в кустах замаскирован.

Он сплюнул.

– Похоже, что нас ждут.

– Все равно пойду, – упрямо сипел я.

– Не дури. Толку не будет. Хочешь счеты сводить, думай, как аэродром уделать. Да и дальше, поверь, я тебе этих кровников на линии огня обеспечу. На четыре года вперед.

Рыжий уговаривал меня, как ребенка. Разжевывал и повторял. А мне хотелось обойти его и бежать в деревню. Добежать и…

– Не дури. У них вон из-под той крыши бликует. Или снайпер, или наблюдательный пункт. Скорее всего, все подходы просматривают. Немцы, сука, педантичные засранцы.

– Мы на танке!

– Завалят нашу картонную тарахтелку на подходе. Броня, сам видел, крупнокалиберным пулеметом шьется. А тут пушка уже наведенная. Да еще не факт, что одна. Возможно, не все приметил.

Я помню, что скрипел зубами и ругался, а он все уговаривал и уговаривал… К вечеру ушли. В одиночку я много не навоюю, а за мою жизнь я собирался сотню чужих брать. Тут погибать надо с умом.

Так что ушли… Добрались обратно к хутору. Я залез на яблоню и срезал веревку. Спустил тело. Олег отыскал в развалинах сарая лопату.

Копал до ночи. В саду рубил коренья, выбрасывал тяжелый чернозем, выковыривал камни. Работал с исступлением, выкладываясь, не оглядываясь на завернутое в шинель тело. Когда засыпал холмик, сверху воткнул связанный из обугленных палок крест. И патрон положил.

К ночи вернулись к раненым, дошли до танка, прикинули план повторного налета на аэродром. Заметил, что говорить и смотреть на рыжего мне стало легче. У меня теперь не человек, а нация кровников появилась. Что тут старые обиды?

– Ты все понял, Илья?

– Да, командир.

– Тогда поехали.

Поехали.

Кутепов не спросил, зачем мне в город и что я забыл в штабах. А спросил бы, пришлось бы врать. Не люблю, да и не умею толком.

Ехал же я в город, чтобы посмотреть в глаза суке, что нас на той стороне бросила. Приказ моему отряду подписал полковник Сулько. Его я и собирался искать.

Сначала думал пристрелить говнюка. Потом решил, что поговорю для начала. Постараюсь понять, как такая гнида в командиры пробралась. А потом как-то и злость прошла.

Через город ехать было тяжело. Налеты уничтожили большую часть зданий, сровняли с землей центр. По улицам бродили отряды гражданских, пытающихся откопать очередной завал, ехали телеги с добром, беженцами, ранеными. Стайки женщин с детьми пробирались к вокзалу. Их взгляды, полные безысходности, изредка вспыхивали, когда навстречу попадались организованные части. Сбитые из обозников, тыловиков, комендантских взводов маршевые роты шагали к фронту.

Мы проехали два временных госпиталя, пункт перекомплектации, где из окруженцев, дезертиров и остатков разбитых частей клепали заплатки для передовой, военкомат с молодежью у входа. Все вокруг скрипело и стонало, фронт прогибался и грозился лопнуть. Ощущение краха сковывало.

Сулько нашел у временных складов, где полковник проводил совещание. Вломился в кабинет, представился. Глаза полкана удивленно сузились, но ни страха, ни вины я в них не увидел.

– Почему явились, если задание не выполнено?

– Выполнено, товарищ полковник! Аэродром захвачен, самолеты уничтожены. Около двадцати единиц летной техники, цистерны с горючим, зенитная батарея – все поломано.

– Как?

– Атакой в лоб.

– В лоб? Силами полувзвода?

– Неполного отделения и танка.

Сулько вскочил, расплываясь в улыбке:

– Аэродром уничтожили? Вот молодцы.

Меня аж передернуло:

– Молодцы-то молодцы. Только «окно» мы на свою сторону не нашли.

Отвел глаза полкан, руками на столе бумажки передвинул, но не трухнул, ответил:

– После выполнения задания надо было сообщение послать. О выполнении. Про «окно» на передовую загодя никто не сообщает. Утечки, шпионы – сами понимаете. Дали бы знать – мы бы вам и артиллерийское прикрытие и дорогу через мины показали бы.

Врет? Или в самом деле вся промашка – наш косяк?

– У нас радистка ранена. В приказе такой инструкции не было.

– Это очевидно. Порядок такой. В радиопослании каждую деталь не прожуешь.

Теперь он смотрел уверенно. Радостная улыбка с лица не сходила.

– Молодец, лейтенант!

– Служу… трудовому народу!

– Молодец. Представим ваш экипаж к наградам. Когда немца отгоним.

Отогнал один такой. Бонапарт местечкового разлива.

– Вы пока отдыхайте, потом на перекомплектацию. Танковых соединений у нас не осталось, но как танк поддержки стрелковым частям вы пригодитесь. Где сейчас находитесь?

– Кутепов под крыло взял. Там воевать собирались.

Полкан согласился.

– Хороший командир. И место ответственное. Добро. Там и оставайтесь.

Он поднял подбородок и замолчал. Ждет, что поблагодарю и уйду? Видимо, да.

– У меня просьба.

– Какая?

– Радистку нашу раненую, пока немцы авиацию не подтянули, самолетом в тыл отправить.

Сулько кивнул:

– Это можно. Сейчас черкну записку авиаторам. Где они, знаете?

– Найду.

– Вот и ладно. – Он набросал карандашом несколько слов на листке блокнота, вырвал и протянул. – Можете идти, товарищ лейтенант.

Козырнул и вышел. Как-то у меня неправильно мордобой с разборками вышел… Зато Любу на большую землю переправлю. И то хлеб!

«Эмка» доставила меня до позиций, записку отдал шоферу. Водитель у Кутепова был смышленый, пробивной, под стать шефу. Справится. Еще одно расставание с Любой переживать не хотелось.

– Найдешь, завезешь на аэродром и проследишь, чтобы улетела. Понял?

Шоферюга ухмыльнулся:

– Обижаете. Все сделаю в лучшем виде.

Ну и ладно. Хоть этот камень с души снял.

Остаток дня прошел в хлопотах. Следовало подготовить к бою танк: проверить работу механизмов, загрузить боеприпасы, «поиграть» с трофейными рациями. Сам разобрался в них быстро, но местного связиста следовало научить. Заодно проверить качество связи. Немецкое превосходство в этой отрасли было налицо; я только вздохнул, вспомнив, что подобных раций Красной Армии еще долго не видать. Коля с Ильей помогали. Готовились и Горовцов с уцелевшими бойцами. Прослышав, что их забирают в пехоту, пулеметчик пришел с флягой трофейного шнапса и одной просьбой: не отдавайте! Расставаться не хотелось и мне: привык к мужикам. Охранение моему отдельному танковому взводу требуется, и всегда лучше, когда с тобой свои, привыкшие к танку люди. Попросил за Алексея – не отказали. Горовцов сдал немецкий «МГ» – патроны к нему кончились, и обзавелся «дегтяревым». Весь вечер он с бойцами чистил новое оружие, выбивал и распределял боеприпасы и продукты.

Илья выглядел смуро: переживал гибель Али. Понять нетрудно: в нашем времени такую бабу поискать! Красивая, работящая, преданная… Нет ее, а Любу в тыл увезли… Вот ведь жизнь! Как мирное время, так бабы поганые, а как встретишь хороших, тут тебе и война! Не понос, так золотуха…

Коля с бойцами притащили из леса еловых лапок, побросали на них шинели и улеглись. Ребята сразу захрапели – умаялись, а ко мне сон не шел. Потому даже обрадовался, когда за мной пришли.

В блиндаже Кутепова оказалось не протолкнуться. Вошел, попытался доложить, но мне сделали знак молчать. Присмотревшись, понял причину. Кутепов допрашивал «языка». Худой, долговязый немец с нашивками гефрайтера, то есть ефрейтора, явно трусил: отвечал торопливо, подобострастно заглядывая в лицо полковнику. Под глазом немца темнел здоровенный синяк: видимо, разведчики, когда брали в плен, приложили.

Кутепов допрашивал без переводчика. По-немецки говорил бегло, уверенно, я аж обзавидовался. Умеют же люди! А мне языки давались плохо – как в школе, так и в училище. Да и зачем танкисту иностранный язык? Из-за брони переговоры вести? Ответы пленного полковник сам же и переводил. Командиры, сидевшие на нарах, внимательно слушали и помечали карандашами в блокнотах.

Допрос не затянулся. Пленного увели. Уходя, тот оборачивался, пытаясь заглянуть в глаза полковнику, но Кутепов на него не смотрел. «Каюк немцу! – подумал я. – Куда его в окружении пристроить? Отведут в кусты и…»

– Всем понятна диспозиция противника?

Офицеры закивали.

– Тогда на сегодня все. Свободны, товарищи! – сказал Кутепов.

Командиры встали и направились к выходу. Я двинулся следом, но полковник остановил.

– Вас, товарищ Волков, я попрошу остаться.

Сухо так сказал, официально. Внутри кольнуло – не к добру. Замер у двери. Кутепов сделал знак подойти и указал на нары. Присел. Тускло светила керосиновая лампа. Возникший из-за спины сержант притащил закопченный чайник и две кружки, после чего исчез. Кутепов бросил в чайник щепоть заварки, подождал немного и разлил дымящийся чай по кружкам. Одну, присовокупив кусок сахару, придвинул мне. Ложечек, чтоб размешать сахар, не было, и я поступил по примеру полковника: бросил кусок в рот и стал глотать кипяток. Пили молча, обжигаясь и хукая. Если пригласили пить чай, то бить или по мозгам ездить явно не будут – уже хорошо. Чуть отлегло, расслабился, на стену облокотился.

Чай кончился быстрее, чем сахар; оставшийся кусок я разгрыз и проглотил. Кутепов, заметив, укоризненно покачал головой и снова наполнил мне кружку. Пришлось пить несладкий.

– Хороший чай, – сказал полковник, когда мы закончили, – довоенный.

Лично мне чай хорошим не показался – веник веником, но спорить не стал.

– О вашем выходе из немецкого тыла я доложил в штаб корпуса и получил разрешение оставить группу в полку.

Ну, неплохо: ожидал что-то подобное. Можно даже порадоваться: воевать с умным командиром – удача.

– Это хорошая новость, – продолжил Кутепов, – но есть и плохая. НКВД не подтвердил присвоение званий вам и Палянице. Вот эти петлицы, – полковник указал на мой воротник, – вам придется снять.

Ну, суки! Гэбня поганая! Чувствовал… Что ж это такое! Там разжаловали, теперь – и здесь? Так там хоть было за что!

– Известно это стало не сегодня, – полковник смотрел на меня, и глаза его почему-то искрились. – За разгром аэродрома вашу группу представили к наградам. Всех. Немцы прекратили налеты на Могилев – весь день по всем каналам координировали поиски диверсионной группы. В штабе армии стали заполнять представления, обратились в НКВД, а те отворот выдали. Нет представления к званиям, нет приказа, нет удостоверений.

А ведь точно. Не привозил гэбэшник корочек. Сказал, что к званиям представлены, формальности решатся в течение недели, и исчез.

Полковник продолжил:

– Ваши довоенные звания были известны, но в штабе армии сочли неудобным писать представление на сержанта, который командовал вместо младшего лейтенанта. Словом, товарищ Волков, вы больше не лейтенант госбезопасности. Можете, конечно, пройтись по инстанциям, поискать правду? – Он сделал паузу. – Желаете?

– Да ну их! – буркнул я. – Не больно-то хотелось! В гэб… в штабе сидеть.

– Это кому как, – не согласился он. – Ладно, не буду томить. Представления на вас с Паляницей все же послали. Только перед этим подписали один приказ. Отныне вы и Паляница – лейтенанты Красной Армии, самые обыкновенные. Доволен?

Отлегло… Вскочил и зарычал:

– Служу России!

– Что?!

– То есть… Трудовому народу!

Полковник смотрел хмуро, постукивая пальцами по столу. Я обливался потом: в блиндаже было душно. Это же надо так ляпнуть!

– Вот что, Василий Кузьмич! – Он встал. – У меня есть привычка: гулять перед сном. Свежий воздух здоровью полезен, да и спится после хорошо. Врачи рекомендуют. Не желаете составить компанию?

Попробовал бы я не пожелать! Мы вышли на поляну. Полковник завел меня в самый центр. В лунном свете было видно: вокруг – никого. Умно. В блиндаже не посекретничаешь: люди кругом. Кто-нибудь да услышит.

– Ну? – спросил Кутепов.

– Что?

– Не хочешь мне рассказать?

– Что?

– Правду.

– Какую?

– Кто вы и откуда.

– А есть сомнения?

Он поджал губы:

– Я не могу доверять командиру, который что-то скрывает.

Чего он от меня хочет? Полковник, заметив сомнения, чуть отступил, руку на пояс сдвинул. А кобура-то у него расстегнута.

– Никакой ты не сержант, Василий Кузьмич Волков! Сержанты так не воюют. Слишком хорошо осведомлен о тактике действий немецких войск, особенно – танковых. Откуда? Даже я такого не знаю. Это во-первых. Во-вторых, твоя… ваша речь, манеры выдают человека с высшим образованием, причем, скорее всего, военным. Я окончил Александровское военное училище до революции, впоследствии – Академию Генерального штаба, так что разбираюсь. И не надо историй о вашем разжаловании!

– Вы знаете?

– В полку есть особый отдел! – пожал плечами Кутепов. – Всех выходящих из окружения проверяют, ваша группа – не исключение. В силу обстоятельств вашего появления здесь допрашивать вас не стали, но с людьми поговорили…

«Коля! – понял я. – Больше некому. Его и за язык тянуть не нужно».

– Историю о том, как воевали в Испании, где командовали ротой и были разжалованы за некрасивый проступок, можете рассказывать дамам – им такие нравятся. В армии такого быть не могло. Вас бы просто выгнали – и все! К тому же после Испании были Польша, Франция. Из ваших обмолвок я понял: вы знаете историю тех кампаний, причем неплохо. Спрашивается, откуда? Учились в академии Генштаба? Так сержантов туда не берут… А ваше странное: «Служу России!» Так что, Василий Кузьмич, давайте. Раскрывайте карты, пока не позвал особиста!

– Разоблачиться перед партией?

– Сначала передо мной! – Он не принял шутки. – Или считаете: недостоин?

– Все равно не поверите.

– Я постараюсь, – заверил он и уже открыто ладонь на рукоятку «нагана» положил.

– Желаете историй? Их есть у меня. Слушайте. Я действительно командовал танковой ротой и был разжалован. Только случилось это в другой стране, через шестьдесят с лишним лет от этого времени…

Утром Олег был хмур, зол и неразговорчив. Видимо, переживал разлуку с радисткой. Вчера они при расставании друг друга глазами ели. Если бы не вызов к полковнику, вполне могли б и поисками укромного местечка заняться. Теперь только эсэмэсками и пообщаются. Хотя какие тут эсэмэски? Письма бумажные, треугольником сложенные. «Пи-и-и-исьма, письма лично на почту ношу…»

Волков зыркнул исподлобья, и все фривольное настроение сдуло.

– Что случилось?

– Раскусил меня полковник.

– Что именно?

– Все… Я ему рассказал.

– Что?

– Про будущее, откуда мы взялись.

Ильяс присел. Ситуация…

– Он… поверил?

– Выглядел озадаченным. Сказал, чтоб я свои замечания по тактике ему передал. И все, что вспомню полезного.

– А что помнишь?

Олег сверкнул глазами:

– Я не с колхозного трактора в армию попал. Учился.

– И, конечно, помнишь все: даты, имена военачальников немецких и наших, номера частей?

Рыжий потер переносицу.

– Я тебе что – Гугл? Конечно, нет.

– Тогда что рассказывал?

– Общее течение войны, примерные даты и места сражений, таких как Сталинград и Курская дуга, я знаю. Про них и говорил. Еще про танки новые немецкие, которые они выпускать станут, вспомнил.

– «Тигры»?

– И «Пантеры».

– До них еще дожить надо.

– Он не очень расспрашивал. Датой окончания войны поинтересовался сразу. Как узнал, что через четыре года, погрустнел.

– Хм… И что дальше?

– Не знаю. Пока я заметки про тактику танкового боя передам. Будет время, все, что вспомню, на бумаге изложу.

– Вижу, что «эффект бабочки» тебя не волнует?

– Это когда, наступив на бабочку в прошлом, можно в будущем президента поменять?

– Угу.

– Да по хрен мне все президенты! Если мы тут сотню-другую тысяч наших ребят сбережем, то по хрен все бабочки! Мы с тобой не насекомые с крылышками – танковый батальон немцев на тот свет отправили. Или думаешь, без нас Паляница и Волков так бы воевали?

Ильяс пожал плечами. Олег поднял указательный палец:

– Вот.

– Тогда ты не с того начал. Надо не про танки, а про атомную бомбу говорить. И про то, как Сталин умрет в 1953 году.

– А как он умрет?

– Говорят, что кто-то из ближних отравил – Молотов или даже Берия.

– Ага, помню такое… Но про это пока умолчу.

– Думаешь, тебя не заставят вспомнить?

– Хм…

Олег склонился над пачкой исписанных листов, торопливо строча.

…Через два часа Ильяса вызвал Кутепов.

Полковник был хмурый. На столе перед ним лежала пачка рукописных листов. Ильяс узнал почерк Вигуры.

– Что вы можете сказать о товарище Волкове, лейтенант?

– Надежный товарищ, отличный танкист с нестандартным подходом. Верен делу партии. К сожалению, несколько контузий слегка помутили его рассудок.

– Что?!

– Мы постоянно в боях, под нами два танка сгорело. Немцы много в нас стреляли, были прямые попадания. Когда болванка врезается в башню, это как молотом по голове… Товарища Волкова два раза ранило, он неоднократно ударялся головой. На исполнении обязанностей это не сказывается, но в обычных разговорах он немного чудит.

Полковник подался вперед, кулаки его сжались.

– Чудит? И только? А его идеи про… О развитии танковой мысли вы знаете?

– Его идеи танковых засад мы опробовали на практике – отлично получилось.

– А про… перспективы немецких танков слышали?

– Да. Думаю, что опыт развития танкостроения подтверждает его предположения.

Кутепов задумался.

– Хм… Он еще много чего изложил. И…

Ильяс молчал, полковник тоже умолк на какое-то время.

– Разрешите обратиться?

– Разрешаю.

– Товарищ полковник, вы не смотрите, что лейтенант Волков иногда фантазирует, в бою это никак не проявляется.

– Фантазирует, говоришь?

– Да.

– Контузии, ранения, фантазии… Хм…

Он начал перебирать стопку на столе, снова перечитывая некоторые места.

– Хм… Возможно, это объясняет… Но…

Полковник снова вернулся к стопке. Отложил несколько листиков, провел ладонью по подбородку.

– Да, это объясняет многое…

Ильяс ждал.

Через минут пять Кутепов поднял глаза на лейтенанта:

– Вы можете идти, товарищ!

– Слушаюсь!

Около замаскированного танка экипаж и ребята Горовцова рыли землянку и капонир.

– Ну, как сходил? – Олег был хмур.

– Нормально. Тебя почти отмазал.

– Отмазал? От чего?

– От перспективы провести ближайшие годы запертым в камере. От жизни под присмотром десятка психологов и дюжины агентов.

– Что?

– Я сказал Кутепову, что все твои откровения – результат многочисленных контузий, от которых у тебя повредился разум.

Лицо Волкова вспыхнуло кумачом.

– Что-то не так?

– Зачем ты это сделал? – Олег цедил сквозь зубы. – Мне же теперь не поверят!

– Тебе так и так не поверят. Ты – не мессия. Все твои идеи будут проверять, ждать подтверждения фактам.

– Но ведь так и будет!

– Ты уверен, что именно так? А если после того, как мы поменяем тактику танкового боя, немцы сосредоточат усилия не на «Тиграх» и «Пантерах», а на дешевизне и поточности производства? А потом напрягутся и выдадут свой «Т-34»? У них он получится лучше нашего. Ты уже меняешь мир. Все, что ты предсказываешь, может не сбыться.

К ним начали подтягиваться бойцы, и оба умолкли. Только Ильяс ловил на себе возмущенные взгляды Олега.

Позже они выбрались на опушку и продолжили разговор.

– Без меня эти идеи внедрятся позже, – гнул свое Олег. – Людей зря потеряем!

– А ты подавай рацпредложения! Не как носитель единственно верного знания, а рационализатор из масс.

– Так меня не послушают.

– Будешь дело предлагать, послушают.

Олег покачал головой:

– Зачем ты так? Перед хорошим человеком позоришь, дело тормозишь?

Ильяс присел на траву.

– Ты мне должен. Должен, должен – сам говорил. Так вот, поверь мне хотя бы ради этого долга – не надо пока играть в супермозг. Выдавай идеи постепенно, по одной. Начни с тактики танковых боев, а как внедрят, изложи видение немецких разработок. Про то, что мы не готовы к утрате качественного превосходства. Пусть новую пушку к Т-34 уже сейчас лепят.

Олег скрипел зубами и мотал головой.

– Поверь. Тебе же лучше делаю.

– Это не мне надо! Стране!

– И стране тоже лучше! Нет ничего хуже абсолютного знания. Толпа, бредущая за поводырем, которым ты собираешься стать, становится толпой слепцов! Ты попадешь в тему, и люди перестанут искать. Они станут ждать твоих слов, но мир будет меняться, и ты начнешь отставать. Кроме того, ты убьешь кучу разработок только потому, что не помнишь о них.

– Чего?

– Все на изготовление атомной бомбы? Так?

Олег кивнул.

– Значит, снимут ученых с проектов новых истребителей, самоходок, автоматов. А там, смотришь, и атомная бомба, почти сделанная, очень пригодится своим новым арийским хозяевам – ты этого хочешь?

– Не передергивай!

– Я просто описываю перспективы.

– Хреновые перспективы.

– Хреновые. Потому что свои идеи внедряет тот, кто в производственной структуре страны не петрит!

– Я?!

– А кто?

Волков выругался и отошел, зашарил по карманам, вытащил смятую пачку папирос, закурил и тут же закашлялся:

– Черт! Бросил же почти!

Ильяс молчал.

Олег выплюнул папиросу на землю, придавил ее каблуком:

– Хрен с тобой. Может, ты и прав.

Он повернулся к собеседнику, помолчал и подвел черту:

– Но свои идеи я двигать буду.

– Двигай! Только не надо дудеть на углах, что ты из будущего и тебе известно все.

Олег помолчал и нехотя пообещал:

– Не буду!

– Вот и ладно!