Глава 5. Смерть Василия III

26 сентября 1533 года от Рождества Христова великий князь полулежал в возке и смотрел в оконце на поля, расстилавшиеся справа, дремучий лес, стоявший вдали неприступной стеной, одинокие березы, играющие ветвями под наскоками ветра. Ночью прошел сильный дождь. Дорогу развезло, и возок, в который были впряжены вороные кони, таскало из стороны в сторону.

Напротив Василия дремала супруга, рядом с ней спал трехлетний Иван, на коленях лежал младший сын, болезный Юрий. Великокняжеская семья возвращалась из Троицы, куда ездила молиться. Их путь лежал под Волоколамск, в село Озерецкое, где великий князь хотел поохотиться.

Мерное покачивание повозки рождало думы. Василий вспоминал прошлое, размышлял о настоящем, беспокоился по поводу неясного будущего.

Его первенец и наследник Иван еле слышно посапывал возле матери. Мальчонка свернулся калачиком, подогнул ножки чуть ли не к подбородку. Ему что!.. Для него сейчас все в диковинку, каждый день как откровение. Спит и не ведает, какая ответственность легла на него с самого рождения.

Вот и хорошо, что не ведает. Пусть пока играми забавляется. Придет время, напьется великой властью досыта, до тошноты. Самому бы подольше пожить, поднять Ивана хотя бы до совершеннолетия, то есть тринадцати годков.

Почему бы и нет? Старцы в монастырях и до ста лет дотягивают. При этом они живут не праздно, в постоянных молитвах да повседневных трудах. А Василию и пятидесяти пяти нет. Но человек может только желать чего-то, а судьба его находится в руках Божьих. От нее еще никто не уходил.

Василий вздохнул, увидел в оконце всадника и узнал его. Рядом с повозкой, придерживая скакуна, ехал Дмитрий Ургин. По весне он похоронил батюшку и сам стал князем.

Три года минуло с тех пор, как в день рождения Ивана великий князь решил создать стражу из верных людей, которые живота своего не пожалели бы, оберегая наследника престола. Сейчас Василий понимал, что то решение было продиктовано ему свыше. Слишком много врагов имел наследник, только появившийся на свет.

Останься Елена бесплодна, как Соломония, престол достался бы брату Василия Юрию Ивановичу. Великий князь знал, как страстно тот хотел заполучить власть. А еще больше те особы, которые отирались возле него. Поганые людишки, хоть и знатных кровей.

Решился бы Юрий сам или в сговоре с братом Андреем умертвить Ивана? Нет. Оба слабы характером. Но найдутся негодяи, готовые сделать это с молчаливого согласия братьев или даже и без такового. Особливо с рождением Юрия, младшего сына великого князя.

Мальчонка был слабым, безмолвным, хворым. Иван теперь стал ненавистен врагам пуще прежнего. Зачем нужен крепкий наследник престола, коли народился болезненный?

Но заслоном перед недругами стояла особая стража. Она три года несла службу. За это время приблизиться к наследнику не смог никто, кроме тех людей, которых определил Василий. Вот и сейчас стража рядом, начеку, готовая ко всему.

Великого князя немало удивляла привязанность Ивана к Федору, сыну боярина Степана Ивановича Колычева. Первенец и к родителям-то на руки шел не всегда или с неохотой, но с радостью бросался на шею Федору. Елена даже ревновала.

Но разве заглянешь в душу ребенка? Одного он привечает, другого не желает видеть, от третьего со слезами под лавку прячется. Малец, а имеет в голове свое разумение. Детским чутьем распознает, кто человек хороший, а у кого внутри гнильца, невзирая на внешнее показное радушие, дорогие подарки.

Федор не задабривал княжича. Иногда он приносил ему какие-нибудь игрушки, которые мастерил сам, простые, неказистые, а для Ивана ценные. Он их хранил, не ломал, не бросал где ни попадя.

Видно было, что первенец великого князя любил Федора. Оно и хорошо. Душа у Федора такая же чистая, как вода в роднике. К тому же очень грамотный человек. Это признают все, как друзья, так и недруги. В вере православной крепок. Добрый. С Иваном нянчится, как с родным дитятей. Но коли что, глянет так, словно стрелой насквозь пронзит. Воин бесстрашный и силушкой не обделен. То не раз на поле бранном подвигами своими доказывал.

Таких людей, как Федор, мало. Да что там мало, Василию вообще не приходилось встречать равных ему. Дмитрий Ургин проще. Но так же крепок, надежен, честен. У великого князя всяких людей полно, только вот верных мало, по пальцам одной руки пересчитать можно.

А дел в государстве много. Удельные князья, будучи на Москве, клянутся в преданности. Они бьют себя в грудь, мол, не допустим измены и своеволия, а в своих уделах, особенно в дальних, забывают о клятвах, устраивают бесчинства, вершат самосуд. Нередко такое вытворяют, что сами становятся хуже разбойников. Людей псами, медведями травят. За малейшую провинность секут розгами, сажают в клетки, как диких зверей. Хуже всего, что постоянно грызутся между собой.

А на всех разве управу найдешь? Многое надо менять в корне. На это требуется время.

Потому Василий и возносил молитвы Господу, просил, чтобы Всевышний позволил ему завершить задуманное, передать государство в руки подросшего сына. Потом можно будет спокойно уйти в мир иной. Господь рассудит, как прожил жизнь земную раб его Василий. Суд Божий строг, но справедлив. Каждому воздастся по делам его. Великий князь прошептал молитву, перекрестился и приложился к иконе, которую всегда держал при себе.

Тем временем вновь пошел дождь. На сей раз мелкий, по-осеннему нудный.

Великий князь поежился, отвернулся от окна повозки, стал поворачиваться и почувствовал боль на сгибе левой стороны бедра. Он устроился поудобнее, боль утихла, и Василий забыл о ней. Думы перенесли его в прошлый месяц.

Тогда он так же собирался ехать в Волоколамск на охоту. Но во вторник 12 августа гонец от рязанского воеводы князя Андрея Ростовского принес весть о приближении войска крымских татар под предводительством самого Сап-Гирея. Василий тотчас послал за своими братьями и отправил московских воевод в Коломну, на берег Оки. Там собралось большое войско.

Татары подошли к Рязани в пятницу, 15 августа, и пошли на приступ города. Однако рязанцы во главе со своим воеводой отбили атаки басурман. Сап-Гирей приказал своим ордам жечь посады. Татары палили все, что попадалось под руку, разорили все волости вокруг Рязани, захватили в плен многих людей.

Великий князь повелел разбить татар. Из Коломны вышло войско князя Дмитрия Федоровича Палецкого. Он привел ратников на реку Осетр, где получил известие, что крымские татары встали лагерем в десяти верстах, в селе Беззубово. Русское войско выступило против них и разгромило крупный отряд неприятеля. Воины князя Палецкого побили врагов, часть захватили живыми да отправили на Москву.

А вот князь Овчина-Телепнев попался на уловку татар. Он знал замашки безбожников, а все одно в горячке допустил роковую ошибку. Ту самую, которой даже молодой княжич Дмитрий Ургин, не имевший боевого опыта, но наученный отцом, избежал под Казанью в 1524 году. Войско Овчины-Телепнева дошло до передовых татарских разъездов и без труда одолело их. Басурмане побежали.

Князю Овчине надо было остановиться, дождаться других воевод. Но он погнался за врагом, предвкушая скорую и славную победу. Татары увлекли за собой русских ратников, привели в засаду и столкнули с многочисленным войском Сап-Гирея. Рать воеводы Овчины-Телепнева была разгромлена.

Татары без промедления начали отступление, ожидая за собой погони. Русские дружины преследовали их, однако так и не догнали, вернулись обратно ни с чем.

Василий распустил войско, позволил братьям отправляться в свои уделы и вернулся из Коломенского, где находился эти дни, в Москву. Тогда-то и собрался Василий в монастырь Живоначальной Троицы, откуда сейчас ехал в Волоколамск.

Собираясь в путь, он узнал от близких людей, что в среду, 24 августа, когда солнце начало подниматься, верх его был будто саблей обрублен. Затем оно уменьшилось до трети своих обычных размеров и приняло вид небесной ладьи. Только к пятому часу светило стало прежним. На небе же все время было светло и безоблачно.

Нашлось немало толкователей дивного явления. Едва ли не все они связывали чудо с тем, что лето 1533 года выдалось жарким, сухим, со множеством больших лесных пожаров, дым от которых кое-где курился до сих пор. Но некоторые говорили, что знамение явит за собой какое-то изменение в государстве. Великий князь не видел небесного знамения, хотя и верил именно этим людям. Вот только он не мог понять, какие именно изменения произойдут в государстве. Впрочем, такие толкования могли остаться пустыми рассуждениями.

Боль на бедре опять дала знать о себе.

– Да что это такое? – вполголоса проговорил он.

Елена уже очнулась от дремы, услышала его.

– Что произошло, государь?

– Неможется мне, Елена, боль в бедре появилась, чувствую слабость.

Княгиня пересела к мужу, взяла его руку в свои ладони.

– У тебя жар, Василий. Знобит?

– Есть малость. Наверное, простыл.

– А боль отчего?

Великий князь улыбнулся.

– Откуда же мне знать? Я не лекарь.

– Оголи бедро, я посмотрю, что там.

– Не здесь, Елена, и не сейчас. Приедем в Озерецкое, там посмотрим.

– Воля твоя, государь.

День покатился к закату. Дождь прекратился, но небо оставалось хмурым. Дул холодный северный ветер.

Показалось село Озерецкое. Вскоре возок остановился у большого дома, из которого выбежали староста с помощником.

Князь Ургин преградил им дорогу и приказал:

– Остановитесь! Великий князь с семейством сам выйдет к вам. – Он взглянул на Тимофеева. – А ты, Гриша, с Филимоном Мухой, Гордеем Степановым и Иваном Бурлаком осмотрите хоромы, усадьбу, государевы покои и детскую. Всю челядь во двор, чтобы проход в светлицу был свободным.

– Сделаем, князь!

Ургин открыл дверцу возка. Федор стоял рядом, Матвей Гроза держал коней. Егор Лихой и Андрей Молчун выехали навстречу мужикам и бабам, спешившим к великокняжескому семейству, посмотреть, поклониться. Не каждый день заезжают в село высочайшие гости.

Колычев принял на руки полусонного Ивана. Великая княгиня вынесла младшего сына Юрия. На удивление Дмитрия, Василий с трудом покинул возок. На его бледном лице отражалась мука.

Дмитрий поддержал великого князя под локоть и спросил:

– Что с тобой, государь? Неужто вдруг захворал?

– Видать, захворал, Дмитрий. – Василий вздохнул. – Ты помоги мне дойти до дома, да так, чтобы незаметно было для народа.

– Все слышать тебя желают.

– Знаю. Передай людям, не до них сейчас. Устал, мол, государь, отдохнет, тогда и выйдет. Пусть расходятся. Придет время, позовут.

Ургин передал приказ великого князя Егору Лихому. Тот переговорил с крестьянами. Мужики и бабы, привыкшие к покорности, выслушали его и разошлись.

Дмитрий помог Василию дойти до дома, провел в светлицу. Великий князь присел на лавку, застеленную дорогим ковром, охнул и прилег на бок. Боль прожгла бедро.

Ургин склонился над князем.

– Государь, вижу, тебя поразил нешуточный недуг. Может, за лекарями на Москву гонца послать?

– Не надо! Будет нужда, скажу. Ты, князь, своими делами занимайся. Здесь пробудем до утра, потом поедем в Нахабное. Смотри за детьми, особенно за Иваном.

– Стража дело свое знает. С княжичем же Иваном Федор Колычев.

– Вот и хорошо. Ступай, Дмитрий, да старосте передай, пусть зайдет немного погодя.

– Сделаю.

Дмитрий поклонился, пропустил в светлицу великую княгиню и вышел.

Елена присела рядом с мужем.

– Сыновья в детской. Там же Федор Колычев. Иван от него ни на шаг не отходит. Не стоит ли ограничить общение наследника с сыном боярина? Федор имеет большое влияние на Ивана. Не навредило бы то в дальнейшем.

– Пустые слова, Елена. Федор не научит Ивана плохому. – Василий поморщился. – Ты хотела посмотреть, отчего боль бедро терзает. Сейчас уже можно.

– Ах да, государь, прости!

– Ничего, Елена, не за что мне прощать тебя. Разве можно винить женщину за ревность. А ты ревнуешь Ивана к Федору, – проговорил великий князь, освобождая от одеяний больное место.

Елена княгиня осмотрела бедро.

– Ну и что там? – спросил Василий.

– Да вроде ничего особенного, – ответила супруга. – Болячка с булавочную головку на сгибе бедра. Ни корки на ней нет, ни гноя внутри, цветом багровая.

Осматривая болячку, Елена ненароком задела ее, что вызвало вскрик Василия.

– Неприметная, говоришь? Отчего же боль настолько сильная?

– Не знаю, государь!

– В Озерецком знахарка старая жила, коли не померла, позвать надобно. Пусть поглядит. Она в болячках толк знает.

– Мне приказать послать за ней?

– Старосту Лавра Курина пошлю, коли бабка Глафира жива до сих пор. Годы ее почтенные, под девяносто будет. А ты, голубка моя, ступай в свою горницу. Отдохни с дороги.

– Юрий капризничает. Я его с собой возьму.

– Возьми.

Елена прошла в горницу и вызвала к себе сенных девок.

Василий, оделся, присел, дождался старосту и поинтересовался:

– Скажи-ка мне, Лавр, жива ли еще бабка Глафира?

– Знахарка? А что ей станется, государь? Жива. До сей поры по полям, лесам да болотам ходит, травы разные, корни собирает. Недавно у нас малец один сильно простыл, думали, помрет, так бабка Глафира выходила. Бегает сорванец как ни в чем не бывало. Так что жива и здорова бабка, государь.

– Поди, кликни ее!

– Уж не захворал ли кто из семьи, государь?

– Делай, что велено, и вопросов ненужных не задавай.

– Так это я мигом. А баньку готовить?

– Готовь.

– Угу.

Курин поклонился, ушел и вскоре вернулся с древней старухой Глафирой.

Бабка вошла в светлицу, поклонилась.

– Доброго здравия тебе, государь, супруге и детишкам вашим.

– И тебе здравствовать еще столько же, сколько уже прожила.

– Ой, скажешь тоже, государь. Где ж это видано, чтобы люди столько годов жили? Нет, батюшка, скоро мне на покой. Пора, и так Господь долголетием не обделил. Но зачем звал-то?

Василий приспустил порты, прилег на лавку.

– Болячка у меня появилась, размером малая, а болит, как заденешь, нестерпимо. Знобит меня, слаб стал. Погляди, что за недуг, да вылечи.

– Погляжу. Значит, болячка? – Бабка Глафира нагнулась над бедром Василия.

– Что скажешь, старая?

– Погоди, государь, скоро только сказка сказывается. Не кусал ли тебя кто?

– Нет.

– А до того как появилась болячка, не болел ли ты простудой?

– Нет. Не было того.

– И ноги не застуживал?

– И ноги не застуживал. Зачем допрос чинишь?

– Чтобы лечить, надобно поначалу узнать причину хвори.

– Так давай быстрее. Негоже мне, великому князю, перед бабой голым лежать.

– Хворь, батюшка, различия меж людьми не признает. Ей все одно, князь или простолюдин. Одевайся.

Василий оделся, взглянул в глаза бабки.

– Что скажешь, старая?

– Что сказать, батюшка? Пойду к себе, травки отберу, мазь приготовлю, питье сварю. А ты приляг да накройся шубой. Вспотеешь, ее не скидывай. Через пот хворь выходит.

– А в баню сходить?

– В баню не ходи. Болячку мочить нельзя. Ранку в сухости держать надо.

– Вот тоже напасть привязалась! И появилась-то нежданно, ниоткуда. А что, старая, и немощь в теле от той болячки?

– От болячки или от простуды.

– Ты давай, лечи, бабка. Мне болеть нельзя, дел на Москве много.

– Болеть, батюшка, никто не хочет, да только хворь на эти желания не глядит. Ладно, пошла я. Ты, государь, обязательно ложись в исподнем на лавку под шубу. А я приготовлю снадобье и вернусь. Пусть никто тебя не тревожит, ни супруга, ни детки, ни слуги. Уснешь, разбужу. После крепче спать будешь.

Знахарка покинула светлицу, прошла сенями во двор. Оказавшись на улице, она, быстро, мелко семеня ногами, поспешила к своему двору.

Возле избы Глафира остановилась, осмотрелась, никого не увидела, перекрестилась и сказала сама себе:

– Помоги, Господи! Ну и дела. Это что же получается? Кто-то, может…

Шепот ее прервало появление во дворе девицы лет шестнадцати, в простом деревенском сарафане, с выброшенной вперед толстой золотистой косой.

– Чего ты шепчешь, бабка?

– Варька, куда из дома моталась?

– Куда и все, посмотреть, как великокняжеская семья приехала. Только стражники не допустили. Говорили, великому князю не до нас. Потом государь народ соберет. А среди стражников один молодец ох и хорош собой, бабка. Все молчит, но в глазах искорки играют. Вечерком пройдусь по селу, может, и встречу того молчуна.

– И не стыдно тебе, Варька, такое говорить? Как блудница какая!..

– А чего мне? Вдруг стражнику приглянусь, и заберет он меня с собой на Москву?!

– Ага. Как же, заберет!.. На селе ровню себе выбирай.

– Так из кого выбирать-то? Эх, и чего я сиротой на белом свете осталась, батюшка с матушкой рано померли? Жила бы на Москве, а не тут.

– Неблагодарная ты, Варька.

– Ладно, бабка. Сама-то где была и чего втихую ото всех себе шептала?

– Идем в дом. Там расскажу, и займемся работой.

Старуха и девица прошли в избу.

В горнице бабка Глафира усадила Варвару на лавку. Эта девушка была ее ученицей. Лет десять назад знахарка подобрала ее на Москве, бездомную, осиротевшую.

– Была я, Варька, у великого князя в покоях.

– Да ты что? – удивилась девушка. – А зачем ты там оказалась-то?

– Скажу, Варька, но пред тем предупредить хочу строго-настрого. О том, что узнаешь, никому ни слова, коли не желаешь принять лютую смерть.

– О чем ты, бабка? Кто ж себе смерти, да еще лютой пожелает?

– Тогда молчи.

– Молчу.

– Болен государь наш, Варька.

– Невидаль какая! Все хвораем, а потом выздоравливаем. Князь, он что, какой-то особенный? Такой же человек, как и все, только властью наделенный по воле Божьей.

– Государь не особенный, а вот болезнь у него не простая.

– Да что за хворь-то?

– А вот того, Варька, я и не пойму!

Варвара удивилась пуще прежнего и сказала:

– Ты поднимала на ноги тех, кто полжизни лежнем лежал, ото всех болезней снадобья и заговоры знаешь и не можешь понять, что за хворь у князя приключилась?

– Да, Варька, не понимаю. Болячка у него на бедре появилась, ранка махонькая, с булавочную головку, багровая. Видать, кровь внутри застыла.

– Может, укусил кто?

– Спрашивала про укус, князь говорил, что не было такого. И еще, Варька, от ранки или прыща жара, слабости, недомогания не бывает, а государь и горит, и валится от недуга.

– Так, может, заодно простудился где?

– Нет, Варька. Я думаю, что князя поразила хворь, которой я доселе не видывала, либо…

– Что? – тихо спросила ученица знахарки.

– Либо кто-то помог государю захворать. Так или этак, но выходит, что не жилец Василий на этом свете. От неведомой хвори у меня снадобья нет. Если же в тело ему кто-то пустил отраву, то я тем более не помогу.

Варвара закрыла рот ладошкой, ее черные глаза расширились.

– Господи! Что же это такое? Что делать? Что это за нелюди, решившие извести государя?

– Это не твое и не мое дело, Варька, – строго сказала знахарка. – Врачевать государя будем. Спасти не сумеем, а боль облегчим. Молчи, Варька, иначе и себя, и меня погубишь!

– Что я, дура, что ли? Сказала же, буду молчать, значит, никому ничего не скажу, даже на исповеди.

– Все вы, молодки, дуры. Особливо когда приходит время на парней заглядываться и тайком мечтать о непотребном. Но тут другое дело, серьезное, Варька.

– Да поняла я все. Говори лучше, что делать-то?

– Жаропонижающее снадобье у нас есть, плодов и листьев калины хватает, подорожника, чтобы положить на болячку, тоже. Вскипяти воду, принеси масла лампадного, соль, муку пшеничную, пресный мед, лук. Поторопись, девка!

Бабка Глафира явилась в дом великого князя затемно. У крыльца ее встретил Ургин.

– Скажи, старая, что за хворь приключилась у государя?

– Болячка на бедре, да и простудился великий князь. А тебе зачем это знать?

– Не заразна ли хворь? Можно ли детей до государя допускать?

– У тебя свои дети есть?

– Сын.

– Ты когда простудишься, подпускаешь его к себе?

– Нет.

– Вот и ответ на твой вопрос. Веди лучше в палаты государевы.

– Сама дорогу не найдешь?

– Найду.

– Тогда ступай! Я на службе.

Знахарка вошла в покои.

Василий лежал под шубой, как и наказывала Глафира. Лицо его было потным и бледным.

– Долго ты, бабка, возилась со снадобьем!

– Сколько надо, столько и возилась. Давай-ка скидывай шубу и заголяй бедро.

Василий подчинился. Знахарка вновь осмотрела болячку, смазала ее мазью, сверху положила листья, накрыла чистой тряпицей. Дала выпить отвара из одного кувшина, второй поставила на стол.

– Это успокаивающее и обезболивающее питье, – объяснила она. – Выпей, как ко сну отойти соберешься. Ужинал?

– Нет. Не хочу.

– Оно и верно. Пост очищает нутро, помогает победить разные недуги. Но коли захочешь, то съешь яблок или груш.

– Пить хочется.

– Пей воду кипяченую, сколько хочешь.

– Завтра утром встану?

– Экий ты быстрый! Болезнь только начинается. Чтобы она прошла, время нужно. Или сам не знаешь?

– Не могу я тут разлеживаться.

– Утром поглядим, может, и полегчает. Теперь лежи спокойно, глаза закрой и повторяй за мной.

– Чего повторять-то?

– Заговоры против болезни. После помолимся.

– Ладно, давай свои заговоры.

Наутро Василий встать не смог. Жар спал, но слабость, боль и головокружение остались. Бабка Глафира пришла, поменяла повязку, почитала заговоры, к обеду подготовила снадобье от головной боли.

К вечеру Василию наконец-то полегчало. Он смог подняться. Голова не кружилась, слабость отступила. Только боль в бедре пробивала с каждым движением.

Сидеть в селе Озерецком князь не желал. Утром 27 сентября он поговорил с народом и отправился дальше, в село Нахабное. Знахарка передала ему пшеничную муку с пресным медом и печеный лук, дабы прикладывать к болячке. Так, переезжая из села в село, великий князь с семьей приехал в Покровское-Фуниково накануне праздника Покрова.

Этот день православные христиане отмечают с особой радостью. Так было и в Покровском-Фуникове. Народ всю ночь молился в храме, просил у небесной заступницы помощи и защиты в бедах и напастях.

Великий князь по болезни не мог присутствовать на всенощной. Снадобье знахарки помогало слабо. Боль уже постоянно сопровождала Василия. Он страдал, но держался.

Покров в этом году выдался славным. Журавли еще не успели улететь в дальние страны. Белка в лесу вылиняла чисто. Слабый ветер дул с юга. Дуб с березой облетели, сбросили листву. Легкий снежок высыпал и растаял.

Приметы указывали на то, что зима впереди хорошая. Снега выпадет много, да и мороз не будет слишком суровым.

Прежде великий князь радовался бы вместе со всеми. Теперь его настроение омрачала странная, неожиданная болезнь. Он решил ехать в село Покровское, вызвал старосту и приказал готовить коней и повозки.

Под вечер Василий с супругой, детьми, небольшой свитой и ратниками особой стражи отправился в путь. Спустя два дня он переехал из Покровского в Волоколамск.

В тот же день дворецкий Шигона устроил пир. Василию было тяжко, но приходилось терпеть. Никто, кроме самых верных людей, не должен был знать о болезни.

Во время пира у покоев княжичей Ивана и Юрия собрались Ургин, Федор Колычев и Григорий Тимофеев.

– Как думаешь, Федя, что происходит с великим князем? – спросил Дмитрий.

– Приболел он. Давеча заходил к детям. Видно было, что страдает. Государь пробыл в детской недолго, не садился на лавку, не брал на руки Ивана. Он постоял, посмотрел на сыновей, перекрестил их и ушел, припадая на левую ногу. Видно было, как тяжело дается ему ходьба.

– Ты ничего не спросил у государя?

– Как, Митя? Коли сам не говорит, допытываться негоже. Не по чину.

– В Озерецкой великий князь не единожды звал к себе местную знахарку, – проговорил Дмитрий. – Я как-то остановил ее во дворе, порасспросил о здоровье государя. Бабка сказала, что болячка у него выскочила да простуду князь подхватил.

– Так это ерунда, – сказал Григорий. – Эка невидаль, болячка какая-то. На посаде таких болезных не счесть. Есть и те, у кого все тело язвами покрыто. На реку ходят, грязью, глиной мажутся. Живут, работают, детей рожают. А простуда как пришла, так и уйдет, тем более что знахарка государя смотрела и дала какое-то снадобье. Знахари знают толк в болезнях. Уйдет хворь и от государя.

– Так и должно быть, – сказал Дмитрий. – Но меня обеспокоило поведение бабки Глафиры. Она была встревожена, вышла из дома и чуть не бегом подалась к своей избе.

– Чего же она могла испугаться? – спросил Федор.

– Думаю, бабка не поняла, какая хворь поразила государя, или же по болячке узнала нечто тайное, никому не ведомое.

– Не зря люди говорят, что у страха глаза велики, – подал голос Григорий.

– Может, и так, Гриша. Дай Бог, чтобы я ошибался, но душе не прикажешь, а на ней беспокойно. Очень уж неожиданно заболел великий князь. Слишком уж быстро хворь действует на него.

Федор внимательно посмотрел на товарища.

– На что ты намекаешь, Митя?

– Эх, Федя, на что я могу намекать? Многие вельможи, с виду здоровые и крепкие, умерли в самом расцвете сил от непонятных болезней. Ничто не предвещало их скорой кончины.

– Так и простой народ помирает, не дожив и до сорока годов. Но их смерть никому не кажется странной. Надо всегда помнить, что все мы под Богом ходим. Только Господу ведомо, кому какой срок отведен на земле. Надо молиться за здоровье великого князя. Но коли пришел его час предстать пред Богом, значит, так тому и быть.

– Государь поправится, – уверенно заявил Григорий. – Вот увидите, поболеет и встанет. Ему бы сейчас не по селам ездить, не на пирах сидеть, а лежать в своих кремлевских покоях или в Коломенском под присмотром лекарей. А он все об охоте печется. Я знаю, что охота пуще неволи, но коль захворал, то лечиться надобно.

– Это, Гриша, не нам решать!

– Знамо дело, но, по-моему, особо беспокоиться не следует. Было бы все совсем плохо, то государь не думал бы об охоте. Хочется ли нам развлекаться, когда хворь за горло схватит? Вот то-то!

– А ты, Дмитрий, не спрашивал у бабки Глафиры, не заразна ли болезнь государя, можно ли ему видеться с детьми?

– Спрашивал. Знахарка ответила, что не надо бы государю пока навещать детей. Но разве кто-то может ему запретить нянчиться с сыновьями?

– А надо, если болезнь заразная.

– Что ты предлагаешь?

– Ты начальник особой стражи, Дмитрий, на тебе главная ответственность за жизнь и здоровье наследника престола. Ты должен поговорить с великим князем и попросить его покуда не навещать детей.

– А ты пойдешь со мной к государю, Федор?

Колычев ответил твердо, не задумываясь:

– Если надо, пойду.

– Добро. Иного ответа я и не ждал, но поговорю с государем сам. Нечего к нему гуртом ходить.

Но Дмитрий Ургин не смог тайно побеседовать с великим князем. Да вскоре и надобность в этом отпала.

Утром в понедельник, 4 октября, великий князь, превозмогая боль, сидел за столом в спальных покоях. Елена все время находилась рядом. Она просила мужа вызвать из Москвы лекарей. Василий же не торопился, тем самым лишь усугубляя свое положение.

Во вторник ему полегчало. Боль отступила, и дело вроде пошло на поправку. Погода стояла хорошая. Великий князь послал гонца не за лекарями, а за своими ловчими Наговым, Дятловым и Бобрищем-Пушкиным. Сам же отправился в село Колпь, на охоту.

По дороге боль с новой силой охватила великого князя. Он страдал, и охота закончилась быстро. Василий не мог держаться в седле и вернулся в Колпь.

Вечером силы покинули Василия. Он не смог сидеть за столом и завалился на лавку. Слуги отнесли его в покои и уложили в постель. Стол с тех пор ему не накрывали, подавали еду в постель, но ел он немного.

Только тогда великий князь внял советам супруги и близких людей. Он распорядился позвать немецких медиков Николая Люева и Феофила, а до их приезда пользовался снадобьем, полученным от знахарки Глафиры. Болячка начала краснеть, все больше напоминала прыщ. В ней появился гной.

Лекари приехали скоро. Две недели они пользовали великого князя в Колпи, но лечение не помогало. Тогда Василий решил переехать в Волоколамск, но не смог сесть на коня, и его несли на носилках.

Великий князь кое-как добрался до Волоколамска. Состояние его ухудшалось с каждым днем. Гноя из болячки выходило мало. Рана стала такой, будто в нее воткнули крупную иглу, не увеличивалась, но и не уменьшалась.

Лекари стали прикладывать к ней мазь, приготовленную по особому рецепту, и из раны пошел гной. Боль стала невыносимой. Она лишь изредка отпускала тело великого князя, истерзанное неведомой хворью. У Василия пропал аппетит, он перестал есть.

Великий князь уже понимал, что близок его последний час. Он тайно отправил в Москву гонцов за духовными грамотами деда и отца своего, запретив им говорить об этом кому бы то ни было. Проведав о болезни государя, в Волоколамск съехались многие знатные персоны. Прибыл из Дмитрова и Юрий Иванович, но великий князь отправил брата в его вотчину.

В ночь с пятницы на субботу вновь было знамение. С неба вдруг пролился звездный дождь. Даже самые ветхие старцы не помнили ничего подобного.

В ту же субботу Василий приказал принести духовные грамоты и созвать совет. В Волоколамск из Москвы по великокняжескому велению прибыли старец Мисаил Сукин и боярин Михаил Юрьевич. Они тотчас были допущены к Василию.

Великий князь пожелал постричься в иноческий сан. Он наказал старцу, чтобы тот приготовил для него монашеское платье, и велел в нем и положить себя в гроб. Василий дал такой завет Ивану Шигоне и дьяку Меньшому Путятину.

Василий решил ехать из Волоколамска в Иосифов монастырь и прибыл туда рано утром. После молитвы он вышел из храма и прилег прямо на церковной паперти. Слуги отнесли его в келью.

Великий князь переночевал в монастыре и велел отправляться на Москву. Но он желал попасть в город незаметно. Решено было въехать в столицу со стороны Нового монастыря. Но лед на реке был некрепким, и Василий повелел наводить мост.

Под руководством городовых приказчиков Дмитрия Волынского и Алексея Хозникова работный люд продолбил лед, вколотил столбы, соорудил мост. На это ушло два дня. Василий, тяжело страдавший, провел их в селе Воробьево.

Вечером субботы Дмитрий Ургин вызвал к себе Трофимова.

Тот явился немедля и спросил:

– Зачем звал, князь?

– Скажи, Гриша, кто у нас поутру повозку с великой княгиней и детьми сопровождать назначен?

– Гордей Степанов, Иван Бурлак, Федор Колычев. Да и ты должен быть при Иване.

– Значит, так, Гриша, в шесть утра бери с собой Филимона Муху, Матвея Грозу, Егора Лихого и Андрюшу Молчуна, да езжай-ка к Москве.

– Зачем, Дмитрий?

– О том, что мост у Нового монастыря поставили, слыхал?

– Как и все.

– Так вот, ставили его спешно, по льду, столбы в дно вбивали. А коли работники спешили, то могли и напортачить. По мосту же поедут возки с великим князем, его супругой, детьми и свитой. Что будет, если хоть один столб вбит не так, как надо, или допущена еще какая оплошность?

– Известно что. Рухнет мост

– Тогда возки под лед пойдут. Оттуда уже никого не вытащить.

– Зачем говоришь такое? За работой следили городские приказчики.

– В том и дело, что приказчики. А им что? Приказали быстро мост соорудить, они и послали на работы первых попавшихся людей. Гриша, мы должны быть готовы к худшему. А посему езжай с названными ратниками к переправе и стой там, покуда все возки по мосту не пройдут. Коли что случится, то ты и твои люди должны спасти семью великого князя. Ты понял меня, Гриша?

– Как не понять. Только зря все это!

– Ты стал много вольностей допускать, Гришка. Я и наказать могу, не погляжу на то, что ты мне близкий родственник. Может, тебе надоело на службе государевой быть, в кузню потянуло? Скажи, отпущу.

– Да что ты такое говоришь, Дмитрий? Я же клятву великому князю давал.

– Так исполняй ее, не болтай впустую. Ступай!

Рано утром часть особой стражи во главе с Григорием Тимофеевым спешно покинула Воробьево.

А чуть позже, когда встало солнце, возки великого князя, его супруги с детьми и многочисленных бояр двинулись к Москве. Дмитрий Ургин, Федор Колычев, Гордей Степанов, Иван Бурлак ехали рядом с Еленой и княжичами. К Василию Дмитрий приставил Федора Шлягу.

Погода стояла солнечная, легкий морозец серебрил снега на полях, чуть покалывал щеки. Кони шли легко.

Подъезжая к городу, Дмитрий обратился к Колычеву:

– Оставайся, Федя, здесь, а я проскачу к мосту, погляжу, на месте ли Гриша с людьми.

– Ты начальник, Митя, волен делать, что считаешь нужным. Только Гришу можно и не проверять. Он на месте.

– Все равно поеду. На душе, Федя, неспокойно. Чую, опасность недалече затаилась. А рядом мост. Большая беда может случиться.

– На все воля Божья, Митя. Езжай, мы здесь и без тебя управимся, если что.

Дмитрий пришпорил коня, обогнал возок великого князя и поскакал к мосту. Он издали увидел своих ратников.

Навстречу князю выехал Тимофеев.

– Как видишь, Дмитрий, мы на месте.

– Вижу. Как мост?

– А чего ему будет? Стоит, сам видишь.

– По нему кто-нибудь проезжал?

– Только верхом. Сани, повозки – нет! Всадников мост держит крепко.

– Ну, дай Бог! Прикажи людям приготовиться. Мы с тобой встанем у въезда на мост.

– Добро.

Первым на мост въехал возок великого князя. В оглобли были впряжены четыре вороных коня. Рядом верхами следовала охрана, следом – великая княгиня с детьми.

Тут произошло то, чего опасался Дмитрий Ургин. Не подвело его чутье. Опасность действительно поджидала великокняжескую семью на спешно возведенном мосту. Неожиданно затрещали столбы, вбитые в дно. Лед за ночь сковал их, и они не выдержали нагрузки.

Кони, везущие Василия, встали на дыбы, издав пронзительное ржание. Возок с княгиней и детьми повело к краю моста. Мост вдруг разломился по самой средине. Свидетели происходящего, каковых было немало на обоих берегах, застыли в оцепенении.

Но не ратники особой стражи!

Над рекой пронесся крик Дмитрия Ургина:

– Спасай государеву семью!

Он спрыгнул с коня и первым рванулся по вздыбившимся доскам к великому князю. Дмитрий успел отрезать гужи. Кони ушли под лед, возок же остался на мосту. Гриша Тимофеев, Филимон Муха, Матвей Гроза, Егор Лихой и Андрюша Молчун бросились помогать Ургину. Федор же Колычев, Гордей Степанов, Иван Бурлак и Федор Шляга тут же оказались рядом с великой княгиней.

Ратники особой стражи успели вытащить повозки на берег до того, как мост рассыпался. К ним подбежали бояре, другой люд. Подвели коней.

Пока их запрягали, Федор Колычев подошел к Ургину и сказал:

– Если бы не ты, Митя, то мы лишились бы и государя, и всей его семьи.

– Я словно чувствовал надвигающуюся беду. Не знаю почему, но будто знал, что мост рухнет. Что это, Федя? Предвидение?

– Наверное.

– А ты говорил, что за работами следили приказчики. По-моему, тут не обошлось без злого умысла.

– Ты становишься слишком подозрительным, Митя.

– Может, и так, но разве было бы лучше, если бы я не думал об угрозе, которая постоянно вьется подлой змеюкой возле великого князя? Казалось бы, какое мне дело до моста? Ан нет, было дело, и в этом теперь убедились все. Скажи, Федя, не испугался ли Иван?

– Нет, он ничего не успел понять, а вот великая княгиня испугалась. Я видел.

– Ладно. Все прошло. Коней запрягли. Куда теперь бояре велят ехать?

– Они придумают!

– Занимаем прежние места!

Вереница возков и всадников двинулась на паром под Дорогомилово, там пересекла реку и въехала в Москву. Великого князя внесли в покои. Немного отдохнув, он вызвал к себе ближних бояр, дьяков.

Василий говорил с ними о том, как управлять государством после него. Ведь Иван был слишком мал для того. Ему пошел только четвертый год. Совещался Василий и с духовенством о принятии иноческого сана.

В воскресенье вечером он вызвал к себе в покои Ургина. Тот явился, немного удивленный. Он видел, как страдал от болезни великий князь.

Василий указал Дмитрию на скамью у постели.

– Сядь, князь. Разговор у меня к тебе есть.

– Я слушаю тебя, государь.

– Перво-наперво поблагодарить тебя хочу за спасение на переправе.

– Я всего лишь исполнял свой долг.

– Все одно благодарю. Слушай дальше. Ты знаешь, что я повелел боярам преданно служить сыну моему Ивану, а на Михаила Львовича Глинского возложил ответственность за безопасность его и Елены.

– Я слышал об этом.

– Все клятву дали, крест целовали, обязались договоры хранить и быть вместе как братья. Но я видел, князь, кто искренне печалился, кто равнодушен к приближающейся смерти моей, а кто ждет ее не дождется. Оттого еще хуже мне становилось. Душевная боль заглушала телесную. Малолетний Иван остается один. Тяжело ему придется. Он рано испытает обиды и издевательства, на которые ответить не в силах.

– Так особая стража на что, государь? Мы все тебе клятву верности дали и сдержим ее, какую бы цену ни пришлось заплатить за это. Пока есть особая стража, враг не приблизится к твоему сыну.

На лице Василия появилась улыбка, едва пробивающаяся через боль.

– В этом у меня сомнений нет. Но может случиться так, что особую стражу распустят.

– Разве великая княгиня пойдет на это?

– Елена? Не знаю. Бояре могут так закружить ей голову, что она поверит в ненужность стражи. Но дело не в ней. Елене тоже без меня долго не жить.

Дмитрий изумленно спросил:

– Почему говоришь так, государь? Великая княгиня молода, здорова. Отчего же ей не жить долго?

– Так и я не старец, а вот лежу на смертном одре. Молодость и здоровье великой княгини тут ни при чем. Она бы жила, сколько Господь ей отвел, да не дадут поганые людишки. Чую, изведут Елену, потому как она недругам мешать будет пуще Ивана. Да тот им и не нужен. Есть Юрий, не способный управлять государством. Посадить его на трон можно законно. При нем делай что хочешь. А чего желают некоторые удельные князья? Иметь безграничную власть не только в своих вотчинах. Встать выше закона. А для этого им нужен слабый государь. Чтоб под ними был, а не свыше.

– Ты, великий князь, сказал такое, что я и не знаю, как дальше быть! Неужто Русь развалится?

– Нет, как прежде не будет. Удельные князья стремятся заполучить неограниченную власть, узаконить ее, но все же понимают, что разбегаться нельзя. Татары и литовцы тут же всех по одному передушат. Кто-то, возможно, и попытается обособиться, но скоро поймет, что в одиночку не выжить, если до того в полон к врагам не попадет. Русь как государство, я думаю, сохранится, вот только какой она будет, если во главе ее не встанет сильный государь? Во что превратится? Посему, Дмитрий, нельзя допустить гибели Ивана.

– Но для того необходимо сохранить особую стражу!

– Вот ты и сохранишь, даже если великая княгиня и пойдет на ее роспуск.

– Как так? Если стражу распустят, то и я должен буду уйти и тогда уже не смогу оберегать великого князя Ивана Васильевича.

– В духовной грамоте я не мог отметить стражу, но в отдельном завещании ты прописан как личный ответчик за безопасность малолетнего великого князя. Наряду с Михаилом Львовичем Глинским. У тебя останутся прежние права и обязанности. Твои люди будут при тебе. Ни великая княгиня, ни бояре с этим ничего поделать не смогут. Я сделал все возможное, чтобы защитить Ивана, и прошу тебя, сбереги его. Ради страны нашей, народа православного. А как подрастет да окрепнет, даст Господь, он и сам за себя постоит. Ты при нем поднимешься высоко. Верю, так и будет. Иначе нельзя. Вижу в своем старшем сыне государя твердого, сильного на радость людям, на погибель врагам. Обещай, князь Дмитрий, что выполнишь мою последнюю волю!

– Выполню, государь! Жизнь на том положу.

– Благодарю тебя, Дмитрий. А сейчас ступай. Что-то мне совсем плохо. Видишь, до чего хворь довела? Разговаривать мочи нет. О боли и не говорю, она стала частью меня.

– Позволь один вопрос задать, государь.

– Задавай, только быстро.

– Ты мне, государь, одно скажи. Как считаешь, твоя болезнь случайна? Не помог ли кто захворать?

– Если кто и помог, то мы этого никогда не узнаем. Да это теперь и неважно. Об Иване думай, а меня, Дмитрий, скоро в молитвах поминать будешь. Прощай! Ступай. Да поможет тебе Господь.

Василий закрыл глаза, показав тем самым, что больше не в состоянии вести разговор. Дмитрий смахнул скупую мужскую слезу, поклонился в пояс и быстро вышел из покоев умирающего.

Вечером в среду, 3 декабря, великий князь послал за женой Еленой. Сына Ивана он велел привести к себе до прихода супруги, чтобы ребенок не слышал ее плача. Ивана принес на руках князь Юрий Глинский. С ним явилась и Аграфена, няня малолетнего наследника. Василий благословил сына и повелел женщине неотлучно быть с ним.

Ивана унесли. Пришла великая княгиня. Она горько плакала. Да и все, кто находился в покоях государя, не могли сдержать слез.

Василий сказал супруге:

– Елена, не плачь. Боль утихла, в том Бога благодарю. – Великий князь уже не чувствовал своего тела.

Елена немного успокоилась, припала к смертному одру.

– Государь, князь великий! Ты благословил сына Ивана, прошу, не забудь и Юрия.

Василий велел принести ребенка, которому был год от роду, и благословил его. Потом он приказал всем кроме супруги выйти из покоев.

Оставшись наедине с Еленой, государь сказал ей:

– Особо прошу тебя исполнить мою последнюю волю. Что бы ни случилось, ни при каких обстоятельствах не отдаляй от Ивана князя Дмитрия Ургина и сына боярского Федора Колычева, а с ними и ратников особой стражи, покуда не подрастет, не окрепнет наш старший сын.

– Я исполню твою волю, государь, будь покоен! – обещала великая княгиня.

Василий простился с супругой, поцеловал ее в последний раз. Она ушла, горько рыдая. Василий впал в забытье, а когда очнулся, велел позвать к себе митрополита.

Когда тот пришел, Василий сказал ему:

– Благослови меня, отче, облечься в монашеский сан, принять постриг.

После молитв Василий перестал владеть языком.

Митрополит Даниил послал за старцем Мисаилом, чтобы тот принес монашеское платье. Все остальное у митрополита было при себе. Когда пришел Мисаил, великий князь был уже при смерти. Митрополит Даниил провел обряд пострига великого князя и возложил на его грудь Евангелие.

Тут Василий и отошел. Произошло это в двенадцатом часу ночи, в среду 3 декабря 1533 года от Рождества Христова. Митрополит Даниил сам обмыл тело новопреставленного инока Варлаама.

Могила его была выкопана в Архангельском соборе, возле отцовской. После отпевания старцы вынесли тело инока Варлаама на крыльцо, а затем на площадь. Над многочисленной толпой, собравшейся на похороны великого князя, прошел стон. От рыданий народа не было слышно колокольного звона.

Рыдала вся русская земля, провожая в последний путь государя Василия III. С его смертью закончилась целая эпоха. Открывалась новая страница истории великой Руси. Начиналось правление Ивана IV Васильевича, прозванного в народе Грозным.