Глава 11

В 9.20 Владимир с Татьяной уже подъехали к повороту на Дальнее кладбище. Здесь вовсю торговали венками, искусственными и живыми цветами, всякой траурной атрибутикой. Владимир купил венок. Татьяна – букет из четырех роз. Отойдя от торговцев, она спросила Полухарова:

– Володь! Когда мы вышли из подъезда, ты во дворе ничего подозрительного не заметил?

Майор взглянул на женщину:

– Нет! Ничего, что могло бы составлять угрозу для нас. А что?

– Мне кажется, кто-то очень внимательно следил за нами из беседки.

– Она же окружена кустами, и там сейчас даже «синяки» местные, алкаши не собираются. Сгнила, можно сказать, беседка, а ведь ставили недавно. Быстро летит время.

– И все же мне показалось, что из беседки за нами следили!

Полухаров взял женщину под руку:

– У тебя шалят нервы. Привыкла всего бояться, это объяснимо, но пройдет. И поверь, за годы службы я приобрел способность предчувствовать приближение опасности. И могу сказать тебе, что у дома нам ничего не грозило. Возможно, забрел какой-нибудь бездомный бедолага, во дворе укрылся от посторонних глаз или милиции. Заметил, как из подъезда вышла красивая женщина, ну и, естественно, проводил взглядом. Не бойся! Все нормально.

Татьяна вздохнула:

– Наверное, ты прав. Я очень долго жила в состоянии постоянного ожидания побоев, оскорблений. В состоянии непроходящего стресса. Поэтому боюсь собственной тени. А куда мы идем? Нам направо!

Полухаров объяснил:

– Зайдем сначала в одно место. Чтобы потом крюк не делать.

– И далеко это место?

– Метрах в трехстах, у самой ограды слева.

Они вышли к аллее, вдоль которой стройным рядом стояли небольшие обелиски из мраморных плит. На обелисках золотыми буквами были нанесены лишь фамилии, имена, отчества, даты рождения и смерти захороненных здесь мужчин. Молодых мужчин. Даты смерти у многих совпадали. Полухаров остановился возле одной из могил, склонил голову. Татьяна проговорила:

– Странная аллея. Кто здесь похоронен?

Майор ответил:

– Те, кто пожертвовал своей жизнью ради спасения других. К сожалению, большинство людей никогда не узнают о подвиге этих ребят.

– Почему?

– Потому что работа у них была такая. Их не знали при жизни, не узнают и после смерти.

– А ты кого-нибудь знал?

Полухаров кивнул на обелиск, напротив которого они стояли:

– Вот, капитан Сережа Севастьянов. Погиб 14 мая 2001 года. Мы тогда служили в одном подразделении.

– А как он погиб?

– Если помнишь, об этом и по телевидению показывали, и в газетах писали, 14 мая в аэропорту четверо террористов, пронеся на борт «Ту-154» оружие, захватили и самолет и заложников. Но до прибытия на борт экипажа.

Татьяна кивнула:

– Да, что-то припоминаю. Террористы тогда пожилого мужчину убили, а потом спецназ освободил заложников.

– Да. Фронтовика бандиты расстреляли из-за того, что гражданское начальство не сумело наладить переговоры. Заартачилось. Начало выдвигать встречные требования. Они бы еще людей побили, если бы не спецназ в составе всего одного офицера, капитана Севастьянова, который пошел в самолет членом экипажа. Ему быстро и с ходу удалось завалить трех террористов. Достал он и четвертого. Но тот, последний, умирая, успел бросить в салон гранату. Серега мог укрыться от взрыва и даже выскочить из самолета, но тогда произошла бы катастрофа. Подрыв гранаты сам по себе уничтожил бы много жизней. Он вызвал бы пожар в самолете, панику. Могли рвануть топливные баки, и тогда все пассажиры погибли бы. Севастьянов понимал это, поэтому накрыл гранату своим телом. Он умер мгновенно. Двух или трех человек слегка ранило, но все пассажиры, кроме убитого ранее фронтовика, остались живы. Их выводили из самолета под камеры телекомпаний. А останки Сергея мы вынесли позже, когда никого у самолета не было. Тайком. Так же тихо похоронили здесь!

Татьяна спросила:

– У него осталась семья?

– Сын! Жена за месяц до этого случая сбежала за границу с каким-то коммерсантом, бросив и мужа, и собственного ребенка. Он сейчас в специализированной школе-интернате учится. О нем заботятся, но растет сиротой!

– И это при живой матери?

– И это при живой, благополучно устроившей свою судьбу матери.

– А мальчик знает, как погиб его отец?

– Нет! Пока не знает! Но узнает. Всему свое время!

– Страшная у вас служба.

– Да нет! Обычная! Человек ко всему привыкает. Но ты, наверное, знаешь, что я практически уволился.

– И хорошо!

– Хорошо! Куда уж лучше. Но ладно, веди теперь к маме. Оттягивал, сколько мог этот момент, но идти надо. Хоть и очень тяжело.

Татьяна сжала ладонь офицера:

– Я понимаю. Но ты сильный!

– Ладно! Не надо слов. Куда нам?

Через полчаса женщина подвела Полухарова к свежему высокому холмику:

– Вот здесь, Володя, похоронена твоя мама!

Майор обратил внимание, что в отличие от других могил, заставленных венками, усыпанных цветами, холмик матери выглядел более чем скромно. Два венка и несколько гвоздик у таблички с номером.

– Да, похороны прошли более чем скромно.

Он положил на могилу свой венок, Татьяна цветы. Затем с дочерью отошла в сторону. Девочка вела себя тихо. Видимо, ее тяготила аура города мертвых. Она не мешала матери смотреть на Полухарова. А тот стоял строгий, неотрывно глядя на черный холм.

Затем резко наклонил голову, повернулся, подошел к Татьяне. Женщина увидела в глазах офицера столько боли, что ее пробила дрожь и на глазах невольно навернулись слезы.

Полухаров бросил ей:

– Не плачь. Ничего уже не изменить, а слезами горю не поможешь. Надо жить. Даже если и не хочется и не видишь в жизни никакого смысла. Оградку и памятник, наверное, рановато ставить?

Татьяна ответила:

– Да! Пока рановато. Крест еще можно.

– А где его взять?

– На входе, если заметил, мастерская стоит. Там и памятники делают, и ограды, и кресты.

– Ясно! Идем в эту мастерскую!

Они вышли на главную аллею. Татьяна думала, что Владимир будет молчать, но майор неожиданно разговорился.

– Знаешь, Тань, мама всегда учила меня только доброму. Вместо наказания – беседы, никакого ремня. Родители, сколько помню себя, ни разу меня пальцем не тронули. С нами жила бабушка, ты ее, может, помнишь, бабка Анфиса.

Татьяна утвердительно кивнула:

– Помню. Строгая такая бабуля была. Как в фильме «Тени исчезают в полдень»!

– Да, похожа. Так вот, она в халате всегда носила конфеты. Дешевые, карамель. И давала мне их. Баловала. И ничего тогда для меня не было вкуснее ее дешевых конфет, хотя в магазине можно было купить и шоколад, и леденцы. Но конфеты бабули были вкуснее всего. Однажды она собралась в церковь, переоделась, халат повесила у печи. Ушла. Я, пацан еще, тут же в карман халата. А тут мама. И стою я перед ней, зажав в руке три или четыре карамельки, и стыдно мне так, что словами не объяснить. Мама смотрит на меня и молчит. Я конфеты – обратно в халат, а что делать дальше, не знаю. Тогда мать говорит: «Пойдем во двор, поговорим». Я сейчас и не помню, о чем она говорила, но после того случая самым подлым для меня стало воровство, а ведь только так можно охарактеризовать тот детский поступок. Позже мама научила меня ненавидеть предательство, ложь. Она многому научила меня и во многом предопределила выбор профессии. Когда я сказал, что собираюсь поступать в военное училище, она одобрила решение. А ведь другие из кожи лезли, чтобы детишек своих от армии уберечь. Липовые справки выкупали, в больницу клали. Моя же мать, напротив, сказала: «Ты сделал правильный выбор!» Вот так!

Татьяна произнесла:

– Да, она была такая! Добрая и справедливая.

– А я вот даже не простился с ней.

– Но ты же не виноват в этом?

– Виноват! Знал же, что болеет. Мог настоять, чтобы не направляли в командировку. Не настоял, думал, обойдется. Не обошлось. Теперь на всю жизнь чувство вины останется.

– Не надо корить себя. Ведь ты же не на отдых уезжал?

Майор усмехнулся:

– Да в том-то и дело, что можно сказать, на прогулку легкую, где могли вполне обойтись и без меня.

– Значит, не могли, раз начальство само не оставило. Ведь оно же знало о болезни твоей матери?

– Знало!

– Тогда без тебя в командировке не могли обойтись.

– Теперь придется обходиться!

– А не пожалеешь о принятом решении?

– Если и пожалею, об этом никто не узнает! Но вот и мастерская!.. Пойдете со мной? Или здесь обождете?

Подала голос Ирина:

– Мама, я не хочу тут быть!

Владимир сказал Татьяне:

– Идите к машине. Я скоро подойду, и поедем в город, в большой, красивый магазин.

Женщина согласилась:

– Хорошо! Иришке и в туалет надо сходить. Мы пока это дело организуем, так к машине и выйдем.

Майор направился к одноэтажному зданию, перед входом в которое стояли обелиски, памятники, фрагменты оград, глыбы.

Вышел из мастерской через двадцать минут. У машины его уже ждали Татьяна и Ира. И вновь женщина выглядела испуганной. Она все время оглядывалась, словно искала кого-то в толпе людей.

Майор спросил:

– Что на этот раз встревожило тебя, Таня?

Женщина ответила:

– Да все то же. Кто-то очень внимательно следит за нами. Я, наверное, выгляжу непробиваемой, наивной дурой?

– Да нет! Ничего. Пройдет!

Они сели в машину и поехали в город. Владимир следил за автомобилями, шедшим сзади, но слежки не обнаружил.

Остановились у супермаркета. Сделали массу покупок. За годы службы Полухаров собрал определенную сумму денег, которая позволяла ему какое-то время держаться на плаву достаточно обеспеченным человеком. Как ни была против Татьяна, Владимир заставил ее сменить часть гардероба. Своего и дочери. Купил так понравившегося девочке большого плюшевого мишку. После чего в продуктовом отделе они забили провизией две тележки. Покупки с трудом разместились в багажнике «Фольксвагена».

Во двор въехали в 14.30. Владимир сразу увидел прогуливавшегося по двору своего заместителя по отделению группы спецназа, старшего лейтенанта Клыкова.

Татьяна среагировала на боевого товарища Полухарова по-своему:

– Ой! Смотри. Незнакомый мужчина. Раньше я его во дворе не видела.

Владимир проговорил, паркуя машину:

– Успокойся. Это мой сослуживец. Бывший сослуживец. Вы поднимайтесь в квартиру с пакетами, которые полегче, а остальное я занесу, как поговорю с товарищем.

Татьяна с дочерью вышли из машины. Девочка ухватила своего мишку, женщина взяла два пакета. И они скрылись в подъезде.

Клыков подошел к Полухарову:

– Привет, командир!

– Здравствуй, Юра! Каким ветром занесло сюда?

– Да вот узнал, что ты вроде как рапорт об увольнении написал?! Это правда?

– Правда.

– Извини, не с того начал. Прими, Володь, мои самые искренние соболезнования.

– Принимаю! Спасибо. Хоть ты из всего отделения выразил сочувствие. Или передаешь его мне от всего коллектива скопом? У остальных одновременно аккумуляторы мобильников сели?

– Ребята просто не знают еще ничего.

– А ты от кого узнал?

– Купавин позвонил.

– Понятно. И попросил тебя встретиться со мной. Поговорить, прощупать настроение, узнать, не изменил ли я решение, которое, вероятно, принял сгоряча, так?

Старший лейтенант отрицательно покачал головой:

– Нет, Вова, не так! Генерал просто позвонил и сказал, какая у тебя беда. Он ни о чем не просил. Сожалел, что все вот так вышло. Но особо не распространялся. Разговор коротким был. Я и решил встретиться с тобой. Приехал, а тебя нет. Вот и прогуливался в ожидании твоего появления. Кстати, ты удивил меня.

Майор поинтересовался:

– Интересно, чем же?

– Женщиной и ребенком. Так как, насколько мне известно, родственников у тебя не осталось, то появление милой и красивой, надо признать, женщины с очаровательной девочкой означает то, что ты решил завязать с холостяцкой жизнью. Я не прав?

– Нет! Ты не прав! Женщина была в хороших отношениях с матерью. Жила в деревне, откуда и я родом. Семейная жизнь не сложилась. Деспот муж, погубивший ее сына, подвергал Татьяну, так ее зовут, изощренным издевательствам. Мать знала об этом. Поэтому перед смертью вытащила женщину с девочкой в Москву. На руках, можно сказать, у Татьяны и умерла мама. В тот вечер, когда мы заняли отсек в ангаре стоянки спецвагона. Генерал узнал о смерти, но ничего не сказал мне. Для него мое участие во второстепенной акции, где ты вполне мог заменить меня, оказалось превыше всего. Я не ожидал подобного от Купавина.

Клыков спросил:

– Поэтому, обидевшись на генерала, ты и бросил ему на стол рапорт об увольнении?

– Во-первых, Юра, я ничего не бросал на стол генералу, рапорт оставил в приемной, а, во-вторых, обида здесь ни при чем. Купавин поступил подло. Не порядочно, не по-человечески. Ведь мог же освободить меня от участия в акции безо всякого ущерба для ее успешного проведения, но не освободил. В конце концов, мог просто поговорить со мной. Ведь я офицер, понял бы. Но он промолчал. Как дальше мне служить под его началом? Да и надоело, если честно, все! Эти постоянные выходы, диверсии, террористы, ущелья, перевалы, «вертушки». Сыт по горло этими непрекращающимися локальными конфликтами и терактами. Спокойно пожить хочется. Понимаешь, Юра? Спокойно! Как все остальные. Чем мы хуже их? Почему один в кабаках да казино сотни тысяч за вечер проматывает, а мы за пятнадцать штук в месяц должны рисковать ради них? Защищать их покой? И вытаскивать, если эти «денежные тузы» в заложники попадают!

Старший лейтенант вздохнул:

– Не ищи оправдания эмоционально принятому решению, Володь. И мне пафосные, возмущенные речи не толкай. Оставь для других, кто не знает, что такое война. Или для митинга какого-нибудь. А мне пургу гнать не надо. Ты знаешь, чьи интересы мы защищаем. И кого в большинстве своем вырываем из лап террора. Таких, как твоя Татьяна и ее дочь Ирина. Много ли толстосумов тебе приходилось освобождать из плена? Да ни одного. Потому как те или заодно с террористами, или сразу же откупаются. Вот они, Вова, в нашей защите не нуждаются. А Татьяна нуждается. И подобные ей тоже. Конечно, тебя понять можно. Столько лет ходить по лезвию ножа, рисковать собой. Это без последствий не проходит. Считаю, ты просто сорвался. Отдохнешь, отойдешь, вернешься!

Майор прервал заместителя:

– Нет, Юр! Не вернусь. Хватит, навоевался по самое не могу. Тосковать по службе буду, знаю. Сильно тосковать. Вспоминать группу и боевые выходы тоже, возможно, жалеть об уходе тоже буду, но… не вернусь. Нужна будет помощь, поддержка – не откажу. Приду, сделаю, что в моих оставшихся силах, но не как майор спецназа Полухаров, а как Владимир Полухаров, сугубо штатский человек!

– Ты никогда не станешь сугубо штатским человеком. И в этом наша участь. Мы вместе многое прошли, Володя, не раз ты прикрывал меня, не раз я – тебя. Знаю, что на Полухарова всегда можно положиться. Так было, так есть и так будет. Я уважаю твое решение, хотя и не одобряю его. Принимаю таким, каким есть. Одно хочу сказать перед тем, как уйти – помни, командир, случись что на «гражданке», окажешься в сложном положении, только знак подай. И мы все из группы, я в первую очередь, придем к тебе на помощь. Прошу, произойдет что негативное, нужно будет прикрытие, не проявляй неуместную скромность, позвони. То, что трудно решить одному, легко решить вместе. Ты, если не изменишь решения с рапортом, всегда останешься с нами, в рядах группы. А сейчас… сейчас я пойду. Еще раз прими соболезнования, и до свидания, командир!

Полухаров пожал руку Клыкову:

– Спасибо, Юр, до связи!

– До связи, командир!

Старший лейтенант ушел за угол дома. Полухаров, выкурив сигарету, забрал оставшуюся, купленную в супермаркете поклажу, поднялся домой.

Разделся в прихожей, прошел в гостиную. И застыл на пороге.

Застыл от неожиданности увиденного.

Татьяна сама по себе была красива, мила, привлекательна и стройна, но сейчас, в новом вечернем платье, выгодно подчеркивающем ее стройность, в туфельках-шпильках, с забранными на затылке пышными волосами, она выглядела по меньшей мере победительницей престижного конкурса красоты, чьи фотографии занимали обложки дорогих женских журналов. Женщина же смутилась от взгляда Владимира:

– Что-то не так? Я, наверное, как дура в этом дорогущем платье! Но ты сам виноват, я не просила его покупать.

Владимир произнес:

– Ты прекрасна, Таня! Поверь, я видел много женщин, был знаком с ними, даже поддерживал разного рода отношения, но такой, как ты, не встречал. И дело не в платье. Хотя оно придает тебе дополнительный блеск и некоторый шарм. Дело в самой тебе. В твоей природной красоте. Не понимаю, как можно на такую красоту с кулаками и оскорблениями? А знаешь, почему так зверски относился к тебе муж? До меня только сейчас дошло. Его бесила твоя красота. Ведь на тебя наверняка обращали внимания мужчины. Вот это и выводило Валерия из себя. Он хотел, чтобы ты принадлежала только ему и никто не мог любоваться тобой. Что не удавалось и рождало ярость. Эту ярость усиливало сравнение с любовницей. Вот он и дурел, подогретый к тому же спиртным. Но ты, ты… просто неотразима. И почему я раньше не замечал тебя?

Татьяна улыбнулась:

– Когда тебе было замечать меня?

– Ну, хотя бы в той же школе. После, в отпусках, когда учился в военном училище. В конце концов, когда пусть и редко, но наведывался в Сосновку?

Женщина тихо проговорила:

– Но сейчас-то заметил? Или сейчас… уже поздно?

Она с напряжением ждала ответа Полухарова, который с каждой минутой все более захватывал ее сердце.

Владимир ответил:

– Сейчас заметил! И… ничего еще не поздно. Просто… просто надо, чтобы прошло какое-то время. Мне необходимо время. Чтобы… в общем, позже. Все позже. Извини, Танюш, что-то голова разболелась. Да и устал, ночь-то не спал. Если ты не против, пойду отдохну часов до пяти. А вечером посидим за бутылкой шампанского. Устроим романтический ужин при свечах. Вообще-то подобные вечера принято проводить в кафе или ресторанах, но ведь ты же не пойдешь?! Да и Ирину одну дома поздним вечером оставлять нельзя – испугается. Так что обойдемся кухней. Представим, что это кабинет ресторана, да?

– Да, Володя. Конечно, иди, отдохни, пока я разберусь с покупками. У меня еще никогда не было столько новых, красивых, дорогих вещей. А женщины любят копаться в тряпье. Спасибо тебе, Володь.

– Брось! Не за что! По мне, дарить подарки лучше, нежели принимать их. Особенно если даришь от души. Я хотел сделать тебе приятное от души. Но ладно! Пошел в спальную. Если будут мне звонить, говори, что куда-то вышел. Кому надо, тот и позже позвонит, а лучше вообще отключи городской телефон. Ну все, до вечера.

– До вечера, Володь. Спокойного тебе сна!

– Спасибо!

Полухаров прошел в свою комнату. Разделся. Прилег в кровать. Подумал. А вдруг сейчас зайдет Татьяна и обнаженной ляжет рядом с ним. От этой мысли офицер почувствовал прилив горячего желания, отдавшего тупой болью в области паха. Тряхнул головой, чуть не сбросив подушку на пол. Нашел, о чем думать. Возможно, когда-то это и произойдет, он же видел, что Татьяна относится к нему с симпатией, но не сейчас. При всем желании сегодня близость невозможна. Татьяна не позволит себе, даже если и будет сгорать от нетерпения. Воспитание. Да и надо, чтобы девять дней хотя бы прошли. Девять дней! Потом сорок, потом год, как ушла мама. Интересно, видит она с небес, что происходит на земле грешной? Если видит, то наверняка довольна тем, что ее сын с Татьяной.

За мыслями уставший Полухаров уснул крепким сном, выключив свой мобильный телефон, что во время службы, даже в редкие выходные дни, делать не имел права. Ни днем, ни ночью. А сейчас смог. Впервые за многие годы.

Валерий Манин с утра следил за Полухаровым, Татьяной и Ириной, пожираемый жгучей, требующей выхода ненавистью. Он и на кладбище за ними поехал, используя общественный транспорт, просчитав, что Владимир просто не мог не поехать на могилу к матери. Подсознательно Рубец надеялся, что Полухаров поедет на кладбище один, оставив Татьяну с дочерью дома, и тогда он сумеет заставить свою красавицу-жену, гадюку подколодную, уехать с ним в Сосновку. Но Татьяна словно прилипла к этому офицеришке. Видел Манин, как вернулись его жена с дочкой и Полухаровым и как последний встретился с молодым человеком, тоже, наверное, офицером, который маячил во дворе до приезда друга. Сам Валерий вернулся раньше, выиграв время на посещении Владимиром, Татьяной и Ириной супермаркета.

Скрипя зубами, Манин смотрел из беседки, какими радостными вышли из салона иномарки его дочь и жена. Особенно дочь, несшая в руках огромную игрушку. Сам Валерий никогда детям ничего не дарил. Ну, а уж жене тем более. Не считая тумаков. Злоба переполняла Манина, тем более кончилось действие спиртного. Он смотрел то на часы, стрелки которых словно застыли на одном месте, то на окно кухни квартиры Полухарова. Второй этаж первого подъезда просматривался хорошо, и Валерий иногда видел, как за окном появлялся силуэт сбежавшей от него супруги. Сбежавшей и тем самым опозорившей его перед всей деревней, где он являлся авторитетом для спившихся мужиков. Как же, в отличие от других, жизнь со всех сторон понюхал. Зона – это тебе не просто так. Он обязан был вернуть жену и прилюдно жестоко наказать за самоуправство. Иначе какой же он авторитет? Сначала жена сбежала, потом любовница бросит, а затем и все остальные пошлют на хер с его авторитетом? Не бывать этому! Манин мысленно рисовал картину наказания Татьяны. Подвал, цепи, кнут, черенок от лопаты, чтобы порвать передок жены, наверняка подставленный офицеришке. И все это в присутствии корешей. Пусть видят, что Манин измены не прощает.

В 17.00 древний сотовый телефон Манина пропищал слабым сигналом вызова. Помня, что аккумулятор еле дышит, Валерий свел разговор до минимума. А звонил один из дружков, прибывших по вызову Манина из Сосновки:

– Сивый?

– Да! Только приехали!

– Хорошо! Теперь в метро и катитесь до станции «Кузьминки». На выходе ждите меня. Все!

– Ага! Понял!

Манин отключил телефон, осмотрелся из заросшей кустарником беседки. Быстро вышел на улицу, к Волгоградскому проспекту, к станции метро. Не успел докурить сигарету, как из подземки выбрели кореша, Сивый и Гриб. Они были заметно навеселе.

Манин отвел их в сторону, зло прошипел:

– Я чё говорил, мудаки? Не жрать мутняк, а вы?

Сивый произнес:

– А чё мы? Это Зинка твоя! Как пришли в сельпо, выпросили денег, она в расспросы, где ты и зачем нам «бобло». Ну мы ей и сказали, что ты в Москве и нас вызвал. Она спрашивает, а чего ты задумал? Гриб возьми и вякни, не иначе как ты разделаться с бабой своей решил. Ну, Зинка тут магазин закрыла, бутылку – на прилавок, стаканы вдогонку, закуски кой-какой. Выпили, она и говорит: передайте Валере, пусть глупость не делает, не трогает, мол, жену. Сбежала – и хрен с ней. Чё ему, то есть тебе, с ней, Зинкой, плохо? А то еще загремишь из-за сучки опять на зону.

Манин спросил:

– А вы что сказали ей, олухи?

– А мы чё? Мы ниче! Выпили, сказали, попробуем уговорить!

– Она?

– Уговорите, в долгу не останусь. Лишь бы твоей Таньки в Сосновке боле не было. А потом денег дала, и… вот…

Сивый поднял холщовую сумку:

– Пузырь выделила, колбаски, хлеба. Мы на станции билеты взяли и приехали.

Гриб поинтересовался:

– И чё теперь делать будем? Может, действительно, ну ее на хрен, эту Таньку твою? Пусть живет в Москве. А ты с Зинкой. Сейчас зайдем в кафешку, раздавим пузырь да в обратку на электричке. Зинка тебя встретит по высшему разряду. Бабенка она аппетитная, не то что Танька. Хотя та тоже ничего, но Зинка своя. И выжрет, и матюкнет, и «бобло» делает. Мне бы такую бабу, боле ничего не надо.

Манин оборвал дружка:

– Заткнись! Танька должна ответить за бегство. Кровью своей. И ответит. Я ее, блядину, в клочья разделаю. Только до хаты довезти, а там… Короче. Идите за мной! И никаких базаров. На месте скажу, что делать! Все, погнали!

Развернувшись, Манин пошел в сторону дома Полухарова. Сивый с Грибом переглянулись, одновременно вздохнули и двинули следом за главарем, местным сосновским авторитетом.

Расположилась троица все в той же покосившейся беседке.

Сивый спросил:

– И чё дальше будем делать?

Манин распорядился:

– Доставай флакон, подзарядимся!

Гриб потер руки:

– Вот это ништяк, в самый раз принять водочки для сугрева, а то чей-то сегодня прохладно.

Сивый достал бутылку, сорвал крышку, отпил из горлышка ровно треть емкости. Передал бутылку Манину. Тот, проглотив свою долю, отдал пузырь Грибу, который и добил флакон. Настроение у сосновских мужиков заметно улучшилось.

Сивый посмотрел на Манина:

– А тапереча чё, Рубец?

Передразнивая кореша, Манин сказал:

– А тапереча займемся делом. Нам чё надо? Увезти Таньку с Ириной в деревню. Она баба послушная, но сейчас рядом с ней хахаль, Вова, сука, Полухаров. Кстати, Сивый, ты говорил, с ним вместе в школе учился.

Ощерился Гриб:

– Учился. У них, Рубец, непростые отношения были, так, Сивый?

Манин заинтересовался:

– А ну-ка подробней!

Грибов объяснил:

– Сивый с детства борзым был, девок любил щупать да по садам лазить. Самогоном, помню, первый раз лет в двенадцать угостились, да?

Посилов кивнул:

– Где-то так!

Грибов продолжил:

– А потом стали жрать его постоянно. По пьянке же и куролесили. Я-то посмирней был, а вот Сивый наоборот, чуть что – вразнос шел. Вован Полухаров, тот особняком держался. Спортом занимался, летом бегал, плавал, на турнике висел, зимой на лыжах забеги делал. Короче, считался правильным. Но с виду оставался хлюпиком по сравнению с Васьком, – Грибов указал на Сивого. – И вот как-то летом их пути-дорожки пересеклись. На купалище, у озера, что за деревней еще чистым и глубоким было.

Грибов засмеялся:

– Васек тогда с одной девки, Ленки-зубастика, трусы спустил. Прямо на купалище, на виду у всех. Пацаны заржали, Ленка в краску и слезы да в кусты. А Полухаров подкатил к Сивому и говорит:

– Иди, придурок, к Ленке, отдай трусы, вызови сюда и при всех извинись.

Васек ему:

– А не пошел бы ты на хутор бабочек ловить!

Вован на своем:

– Делай, что сказал!

Ну Сивый и завелся. Решил отметелить Полухарова, замахнулся, а тот ему прямой да в пятак и врезал. Потом еще. Короче сбил с ног, в кровь рассадив все жало.

Манин перебил подельника:

– Короче, хотел Сивый уделать Вову, а получилось, что Полухаров сделал Васька, так?

– Угу!

– А чего ж вы, дружки Сивого, за него не вступились?

– Да вступился один, Краб. Да только Хара и его приземлил. А потом вообще в озеро кинул, как чучело огородное. Ну боле никто на Вована не дернулся. Тот сам Ленку забрал и домой проводил.

– Чего ж по вечеру ему темную у клуба не устроили?

– Так у него друзья имелись. Да и не любитель он был ночами таскаться по деревне. Дома сидел, книжки читал.

Манин взглянул на Посилова:

– Значит, Васек, и тебе есть за что спросить с Полухарова?

– А чё спрашивать? Когда все это было?

– Обиды не забываются. А кто прощает обидчика, тот чмо. На зоне если б ты не завалил Полухарова, из тебя петуха сделали бы. Потому как долги возвращать надо.

– Так то на зоне! Там свои законы!

Манин вплотную приблизился к Посилову:

– Законы, Вася, везде одни. На зоне спрос другой. Ну, ладно. Надо дело делать.

– Да как ты бабу свою из хаты Хары выманишь?

– А Таньку шугануть надо. Она дернется к Полухарову. Тому, кавалеру гребаному, офицеришке, женщину в обиду давать не в кайф. Наверняка героем пред ней себя выставил. Выйдет на разбор. А тут мы его и уделаем. Главное, отрубить. Отключить, и все. Поэтому ты, Гриб, найди поблизости кол какой, да с ним в кустах и сиди. На Полухарова выйдем мы с Сивым. Пока базар-вокзал, подберешься сзади и херакнешь Вову колом по макушке. Ну, а остальное пустяки. Танька, как лишится защитника да меня увидит, покорной, как овца, станет. Пойдет, куда скажу! А уж в Сосновке я ей устрою допрос с пристрастием и публичную порку. Чтобы, блядь, больше носа из хаты не казала.

Сивый спросил:

– Все это понятно, но ты не сказал, как шуганешь Таньку. Не пойдешь же к Харе на хату?

Манин достал мобильник:

– А это на хрена? Для того, чтобы шугануть – самое то!

– Это другое дело. Когда звонить будешь?

– Да щас перекурим и позвоню своей ненаглядной.

Сосновские бандиты задымили дешевыми сигаретами.

А в это время, пока Полухаров еще отдыхал, Татьяна решила вынести мусорное ведро. Она подошла к окну кухни, посмотрела во двор, на кусты, за которыми пряталась беседка. Перевела взгляд на мусорные баки. До них от подъезда недалеко, метров пятнадцать и по свету. К тому же старичок какой-то вдоль оградки собачку прогуливает. Ну, не ждать же, когда Володя встанет и сам вынесет мусор. Татьяна вытащила из ведра полиэтиленовый черный пакет, заменив его на новый, связала концы, вышла с ним в подъезд. Спустилась по лестнице. Вот и двор. Не такой уж и страшный. Пожилого мужчины с собакой на улице уже не было. Но мусорные контейнеры, вон они, совсем рядом. Таня чуть ли не бегом добралась до них, бросила в мусор мешок, повернулась и увидела, как от беседки к ней спешит… ее бывший, хоть пока формально и законный муженек.

Женщина на секунду обомлела, но голос Манина привел ее в себя:

– Привет, сучка! Что-то ты задержалась в Москве. Тебе не кажется?

Татьяна, не ответив, бросилась к подъезду.

Манин закричал вслед:

– Стой, падла! Стоять, кому говорю! Или, блядина, я тебя сейчас камнем сшибу!

Но женщина ничего не слушала. Она вбежала в подъезд, буквально пролетела лестничные пролеты и ворвалась в квартиру, захлопнув за собой дверь. Проснувшийся и вышедший в прихожую Владимир подхватил чуть не упавшую женщину. Она крепко прижалась к офицеру, обняв за шею. Тот, слегка оторопев, спросил:

– Что произошло, Таня? Где ты была?

Татьяна отвечала прерывисто из-за сбившегося дыхания:

– Му-мусор выносила. Бро-бросила мешок в бачок, повернулась, а от беседки… от беседки Валерка идет! Меня словно парализовало. Не могла с места тронуться, а он что-то крикнул. Разобрала только – сучка, – это и привело в чувство. Ну и бросилась от него домой. Он здесь, Володя. Я же говорила, кто-то весь день следил за нами. А ты твердил, что никакой опасности нет.

Владимир, погладив волосы женщины, спокойно произнес:

– Я и сейчас говорю, для тебя никакой опасности твой муж не представляет.

– Ты не знаешь, какой это страшный человек!

– Я знавал и пострашней. Успокойся. Все будет нормально!

– Но не отстанет теперь!

– Отстанет! Еще как отстанет, и сегодня же!

Сотовый телефон женщины издал сигнал вызова. Она испуганно взглянула на Полухарова:

– Это он, Манин!

– Ну и что? Звонит – ответь! А я, если не против, послушаю ваш разговор.

– Ты считаешь, лучше ответить?

– Конечно! Не бойся!

Татьяна включила телефон:

– Чего тебе нужно?

Полухаров слышал голос Манина:

– Резво ты стала бегать, дорогуша! Тренировалась, что ли? Или хахаль научил? Но ты же знаешь, паскуда, от меня не убежать! Я и тебя, и твоего офицеришку где угодно достану! Но он хер с ним, а вот ты, блядь пробитая, немедля забирай дочь и с пожитками на выход. Домой поедем. Там и поговорим о жизни. Ты все поняла?

Майор взял трубку у женщины:

– Она поняла, урод! А теперь ты, ублюдок, послушай меня. Буду краток. У тебя есть ровно пять минут, чтобы навсегда исчезнуть из жизни Татьяны. Пять минут и ни секундой больше.

Манин рассмеялся:

– А ты борзой в словах, как посмотрю, Вова! Но глупый! Тебе жизнь надоела? Так я могу устроить плавный переход на небеса. Не заставляй меня нервничать, бабу и дочь на улицу!

– Ты теряешь драгоценное время, Валера!

– Да пошел ты! Бабу и дочь во двор! Или я разнесу вашу хату в щепки!

– Что ж! Ты сам сделал выбор! Пеняй на собственный тупизм!

Майор отключил мобильник. Протянул его Татьяне:

– Больше на вызовы не отвечай.

Женщина еще крепче прижалась к нему:

– И что будем делать?

– Как что? Разбираться с твоим бывшим мужем. Я сделал все, чтобы разрешить конфликт мирно, дал ему время убраться по-доброму. Не захотел Валера! И совершил непростительную ошибку.

– Ты пойдешь во двор?

– Конечно!

– Не пущу!

Татьяна оторвалась от него, закрыв собой дверь:

– Не пущу! Сюда эта скотина не сунется, шума испугается. А на улице у него развязаны руки. И наверняка Валерка не один, к тому же почти всегда носит при себе нож.

Полухаров усмехнулся:

– Не пустишь?

– Нет!

– Нож носит, говоришь?

– Да, нож, и ему что человека зарезать, что муху убить!

Майор подошел к женщине:

– Вот что, Танюша. Иди-ка ты в гостиную, займись ребенком, а мужские проблемы позволь решать мне! Иди!

Женщина, увидев жесткие глаза Полухарова при всей мягкости его речи, неожиданно для себя повиновалась. Но прошла на кухню.

Полухаров, подумав, зашел в свою комнату, достал пистолет, засунул за спину, за резинку спортивных брюк, посмотрел на часы. У Манина осталось еще две минуты. Но он не уйдет. А зря. Только себе хуже сделает. Татьяна считает, что он во дворе не один. Скорее всего это так. И если выйдет к нему один, то, значит, с ним подельник, который постарается зайти к Полухарову с тыла, чтобы исподтишка вырубить его. Если же Манин выйдет с дружком, значит, где-то рядом третий. Майор эту породу местных мелких бандитов знает. И повадки тоже. Отвлечь разговором внимание противника, ударом сзади вырубить его, а потом отделать до полусмерти или… до смерти, это смотря сколько на грудь принято. Но не Валера будет вести игру. И куда дурак лезет. Сначала узнал бы, на кого руку поднять хочет. Узнал – скрылся бы без оглядки. А теперь придется учить его хорошим манерам. Но, в принципе, рано или поздно подобная встреча произошла бы обязательно. Так-то раньше и здесь лучше. Он вышел в прихожую. Увидел стоявшую у мойки испуганную Татьяну, подмигнул ей.

– Я пошел, Таня! А ты, что бы на улице ни происходило, все равно смотреть тайком будешь, ничего не предпринимай и уж ни в коем случае не выходи во двор! Поняла?

Женщина утвердительно кивнула:

– Будь, пожалуйста, осторожен!

– Обязательно! Скоро вернусь. Не успеет вскипеть чайник. Кстати, поставь его на плиту и к возвращению сделай, пожалуйста, кофе, у тебя он получается каким-то особенно вкусным и ароматным.

Развернувшись, майор вышел из квартиры. Бросил взгляд на часы. Из отведенных Манину пяти минут осталось каких-то двадцать секунд. Майор просто обязан быть пунктуален. Но какое-то время постоял у двери, чутко вслушиваясь в звуки подъезда. Убедившись, что в нем никого нет, пошел вниз. Тамбур миновал быстро, дабы не дать возможности напасть на себя в междудверном пространстве. Вышел во двор.