Книга: Бой капитанов
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11

Глава 10

Москва, суббота, 1 октября.
Транспортный «Ан-24» прибыл в Подмосковье в 21 час 28 минут. Первое отделение группы спецназа «Рокот» покинуло борт и выстроилось возле трапа. К самолету подъехали «Газель» службы и автомобиль ее руководителя. При появлении Купавина майор отдал команду:
– Товарищи офицеры!
И пошел навстречу генералу. Остановившись в трех шагах от начальника, вскинул руку к берету.
– Товарищ генерал…
Купавин остановил майора:
– Отставить доклад. Мне и так все известно о действиях отделения по отражению штурма банды Есаула. Прикажи подчиненным сесть в «Газель». Там они переоденутся, и микроавтобус развезет ребят по домам. Тебя прошу проехать в штаб. На моей машине.
Полухарова насторожил голос генерала. Какой-то смущенно-виноватый. Не присущий Купавину.
Майор спросил:
– Что-нибудь случилось, Вячеслав Юрьевич?
Генерал ответил:
– Обо всем поговорим в штабе. Твоя гражданка у меня, так что разберись с подчиненными, и едем!
Майор повернулся к личному составу отделения:
– Товарищи офицеры! Занять места в «Газели». Переодеться, экипировку и оружие оставить в салоне. После чего микроавтобус доставит вас по домам. Завтра отдых, если не возникнет внештатной ситуации. Посему сотовые телефоны держать постоянно включенными и иметь при себе даже при посещении сортира. Вопросы? Нет вопросов! Выполнять!
Офицеры и прапорщики отделения не заставили себя ждать. Полухаров передал оружие и экипировку старшему лейтенанту Клыкову и сел на заднее сиденье «Ауди». Служебный автомобиль тут же рванул к КПП Подмосковного военного аэродрома.
Всю дорогу ехали молча. Генерал часто курил. Въехав на территорию охранной фирмы «Заслон», генерал и майор покинули салон и поднялись на второй этаж здания. В приемной Ольги не оказалось. Да и немудрено. Стрелки часов приближались к полуночи. На диване лежал гражданский костюм майора.
Генерал кивнул на одежду:
– Переоденься – и в кабинет! Форму оставь на диване!
Купавин прошел в свое служебное помещение. Полухаров быстро переоделся, спрятав не сданный и нигде не зарегистрированный трофейный пистолет ПМ за ремень спины, чтоб не заметил Купавин. Прошел в кабинет, спросив:
– Так что же все-таки случилось, Вячеслав Юрьевич?
Генерал взглянул на майора:
– Беда, Володя.
Предчувствие страшного сжало сердце боевого офицера. Он тихо спросил:
– Мама?
Генерал утвердительно кивнул рано поседевшей головой:
– Да, майор! Она умерла. Прими мои соболезнования.
Полухаров присел на диван, закрыв лицо руками. Наступило недолгое молчание. Подняв голову, майор задал короткий вопрос:
– Когда?
– Через час после того, как ты с отделением прибыл в ангар стоянки спецвагона, 26-го числа.
– Что??? 26 сентября?
– Да, в 22.10.
– И вы… зная об этом, ни слова не сказали мне?
Генерал вздохнул:
– Ты же понимаешь, я не мог сделать этого. При всем своем желании.
Полухаров резко повысил голос:
– Не понимаю! Почему не могли?
– Предстояла боевая операция, она уже началась, и менять что-либо я не имел права.
– Вы хоть понимаете, о чем говорите? Не имели права предпринять чего-либо? Что, акция практически беспрепятственного расстрела боевиков являлась сложным заданием и с ним не справился любой другой офицер из отделения? Да тот же Клыков все сделал бы как надо, тем более и делать особо ничего не пришлось. А вы, генерал, зная, что умерла моя мама, единственный родной мне человек, все же посылаете меня на задание. Почему вы так поступили? Почему о смерти матери я узнал только сейчас? Почему не дали мне проститься с ней? Ведь наверняка ее уже похоронили, так?
Генерал кивнул:
– Так! Похоронили, вчера.
– Но почему не дождались меня? Ведь ждать-то оставалось всего сутки?
– Я хотел отложить похороны, но… не получилось. Попросил Леонидыча выделить людей, чтобы все организовали, подготовили, а они… вот они и подготовили и провели похороны. Ну что ты смотришь так на меня? Ну, виноват! Недосмотрел. Но ты же прекрасно знаешь, чем я здесь занимался.
В голосе Полухарова прозвучали металлические нотки:
– Не знаю! И не хочу знать. Вы поступили… как… как… не знаю, как и назвать. Подло! Из-за каких-то паршивых бандитов, обреченных на уничтожение…
Майор махнул рукой:
– Для вас главное – отчитаться перед начальством. Вовремя доложить об успешно выполненной операции. Получить очередную благодарность. А люди? Люди для вас – пешки, материал достижения цели.
– Зачем ты так, Володя? Разве я заслужил подобные упреки?
– Заслужили! Ваш поступок не позволяет мне дальше продолжать службу в спецподразделении.
– Ты глупость-то не говори? Не пори горячку!
Полухаров направился к выходу.
На пороге обернулся:
– Не думал, что ты, генерал, окажешься подонком! Послать бы тебя, да толку? Рапорт оставлю в приемной. Провались она пропадом, эта собачья служба!
Хлопнув дверью, Полухаров вышел из кабинета. Присел за стол секретаря, достал из принтера стандартный лист бумаги. Написал рапорт с просьбой об увольнении без объяснения причин. Прошел на стоянку. Сел в свой «Пассат» и выехал за пределы территории штаба антитеррористической службы. За поворотом резко остановил автомобиль. Откинулся на сиденье, закурил. Подумал – вот и все! Нет у него больше ни мамы, ни работы. Служба – черт с ней! Найдет себе применение. Много майору не требуется, лишь бы прожить, а это он обеспечит. А вот маму не вернешь. Но каков Купавин? Знал же, что произошло с матерью, и промолчал. Молчал, пока не закончилась боевая операция. Это по-человечески? Ладно, если бы группа действовала бы где-нибудь в горах, откуда выбраться невозможно, и задача стояла бы ответственная, сложная, при выполнении которой каждый боец на счету, тем более командир отделения. Но в случае со спецвагоном? Ведь группа вполне могла обойтись и без него. Генерал если не мог 26-го числа вытащить его из ангара, то уйти из вагона по ходу следования к Магино не составляло никакого труда. И тогда он успел бы хоть попрощаться с единственным родным человеком. Ан нет, Купавин поступил иначе. Он промолчал. Для него второстепенная операция важнее человеческих отношений. Главное – отработать задачу, остальное – туфта, химера. Ну и пусть теперь ищет себе другого командира отделения. Найдет, конечно, слава богу, в стране еще не перевелись офицеры, готовые не на словах, а на деле защищать интересы Родины, постоянно рискуя своей жизнью. И «Рокот» продолжит боевую работу. Но теперь уже без него, майора Полухарова. Поймут ли его ребята группы? Должны понять. Хотя, наверное, не все. Кто посчитает, что Владимир сломался, а случай со смертью матери стал лишь видимым поводом, чтобы уйти на «гражданку». Ну и пусть считают. Он принял решение, и рапорт на столе в приемной. Сможет ли он жить без службы? Сможет! Как-нибудь притрется. А вот как жить без мамы? Нет, она не опекала его, и Полухаров никогда не являлся маменькиным сынком. Он просто очень любил эту женщину, подарившую ему жизнь, воспитавшую его таким, какой он есть сейчас. Очень любил. И боль от утраты настолько сильна, что рвет сердце на куски. Сейчас он придет домой, а там? Там вместо привычного родного грудного голоса: «Это ты, Володя? Ну слава богу, вернулся». Мама знала, что сын ее офицер, не ведала лишь, что Володя не простой армейский служака Генеральского штаба, часто мотающийся по командировкам, а командир отделения боевой группы специального назначения. Не знала, что в командировках он не инспектирует мирные войсковые части, роясь в бухгалтерии и наблюдая разного рода учения, а выходит на террористов, вместе с друзьями часто вступает в бой с превосходящими силами противника. Рискует жизнью. Возможно, мама и догадывалась о том, что не все так просто в его службе. Но не более. И это в какой-то мере успокаивало ее. Ее больше волновало, что Владимир до сих пор так и не завел семью. А маме так хотелось иметь внуков. А теперь… теперь уже ничего не будет. Ничего и никого. И, зайдя в квартиру, Володя больше не услышит голос мамы. Никогда. Какой страшный смысл содержит в себе это слово – НИКОГДА.
Да, мама болела. Но ведь ее можно было вылечить. Только сынку все оказывалось не до матери. Бросить бы раньше эту службу и заняться здоровьем мамы, глядишь, жила бы. Но нет! Перед Полухаровым стояла куда более важная задача – защищать интересы всего российского народа. Государства. А что такое государство по своей сути? Это и есть люди. Его мать. Выходит, он не смог выполнить главную задачу, защитить от болезни свою маму. А значит, не защитил и государство. Он не справился с возложенными на него обязанностями, а посему должен уйти со службы. Черт! Как же хреново на душе! А каково будет дома, в одинокой трехкомнатной квартире, еще хранящей запах мамы.
Полухаров почувствовал непреодолимое желание выпить. В холодильнике всегда стояла бутылка водки. Он выпивал по сто граммов, возвращаясь из командировок. Но водку наверняка после похорон или во время них выпили. Так что придется покупать. Да. И побольше! Чтобы нажраться до беспамятства, выбить слезу, заставить себя биться в истерике, чтобы выплеснуть хоть часть жгучей боли наружу. Иначе она сведет его с ума. Да и не сможет он трезвым быть в квартире, которая в одночасье стала для него чужой, даже враждебной, куда вынужден был вернуться. Безо всякого желания. И никуда от этого не деться.
Выбросив окурок в окно, Полухаров рванул машину по улице и тут же попал под радар инспектора ДПС, появившегося здесь, как джинн из кувшина, да еще в такое позднее время. Инспектор сделал отмашку жезлом, приказывая остановиться. Полухаров резко затормозил, приняв вправо, заставив милиционера отскочить к патрульной машине, встал. Наверное, ему следовало бы выйти из салона, извиниться, но Полухаров остался на месте, глядя в зеркало, как из салона патрульной машины появились еще два милиционера и с инспектором, заходя с двух сторон и поправив короткоствольные автоматы, направились к «Фольксвагену» майора. Вскоре прозвучал приказ инспектора:
– Выйти из машины!
Полухаров спросил:
– С какой это радости?
Старшина побагровел:
– Ты что, не понял? Вышел из машины, иначе…
Майор прервал инспектора:
– Что иначе?
– Иначе выбросим тебя из салона.
– Неужели? Смелый ты, однако, в словах, старшина. Один совет, не стоит так вести себя с людьми, кем бы они ни были.
– Ты еще поучи меня!
Инспектор взглянул на напарников:
– Тут урод непонятливый попался. Учим!
Два сержанта подошли вплотную к автомобилю, наставив на Полухарова автоматы, повторив приказ старшины:
– А ну живо из машины!
Владимир сжал зубы:
– Ну, чего встали? Стреляйте, умники! Посмотрим, на что вы способны.
Патруль растерялся. Еще никто в их практике не вел себя столь спокойно и вызывающе.
Майор резко распахнул дверь, вышел из салона, достал из накладного кармана не сданное еще удостоверение, развернув, сунул его под нос старшины:
– Ознакомься, инспектор!
Тот понял, кого остановил. Козырнул:
– Извините, товарищ майор, я же не знал, что вы офицер спецслужбы!
– В чем причина остановки автомобиля?
– Ну, вы, это, скорость превысили!
– А у тебя радар фиксирует марку и номер проверяемой на скорость машины?
– Нет, но вы один были на улице!
– Так какого черта ты вообще торчишь здесь? Обдираешь обывателей, которые свои права защитить не могут?
– Ну, зачем вы так?
Полухаров ответил встречным вопросом:
– Кто отдал вам распоряжение патрулировать эту улицу?
– Как кто? Начальство, естественно!
– И что, начальство инструктировало вас вот так из засады, спрятав патрульный автомобиль, отлавливать нарушителей правил дорожного движения? И именно здесь? Должность, звание и фамилия вашего начальника.
Старшина проговорил:
– Товарищ майор! Может, не стоит усугублять ситуацию?
– А чего ты испугался, инспектор?
– Вы еще спрашиваете! Думаете, начальство будет разбираться, если на него наедет такая структура, как ваша служба? Да меня сразу же уволят. Безо всякого разбирательства.
– Да, наверняка не будет. И уволит! Кстати, правильно сделает. И не потому, что ты остановил офицера спецслужбы, возможно, вполне оправданно, а потому что ставишь себя выше других людей. Посмотрел бы я, как ты посмел бы остановить джип с крутыми номерами. Но ты и не посмел бы. К чему лишние проблемы? Да что с тобой говорить?! Все равно ни хрена не понимаешь, думаешь лишь о том, как отделаться от меня. Считай отделался на этот раз. Мне сейчас не до тебя. А за превышение скорости штраф заплачу. Сколько там с меня?
Старшина воскликнул:
– Да ладно вам, товарищ майор, какой может быть штраф. Будем считать, вы торопились при исполнении служебных обязанностей.
– Мы не будем ничего считать. Сколько я должен заплатить за превышение скорости?
– Семьдесят рублей!
Полухаров достал деньги, передал старшине:
– Пиши квитанцию.
– Да не надо, товарищ…
– У тебя три минуты!
– Понял!
Уплатив штраф, Полухаров немного успокоился. После остановки повел машину, не нарушая скоростного режима. Заехал в супермаркет. Купил два литра водки, хлеба, колбасы, сосисок. Блок сигарет. Подъехал к дому, где его всегда ждала мама. Она ложилась спать поздно, любила в тиши почитать хорошую книгу. А до проклятого 26 сентября свет в окнах не угасал почти всю ночь. Из-за болезни. Кто знал, что она окажется смертельной. Или врачи все-таки знали, но молчали. Молчали, как генерал? Преследуя какие-то иные, собственные цели? Какие? Не хотели говорить правды, чтобы она не обостряла процесс протекания болезни? Но это врачи могли не сказать матери, но ему-то должны были раскрыть правду? Хотя почему должны? Возможно, они и сами не предполагали, что окажутся бессильными перед болезнью. Но что об этом сейчас… Думай не думай, а маму не вернешь. Придется привыкать жить без нее.
Оставив автомобиль у тротуара, выставив на лобовом стекле пропуск Федеральной службы безопасности, дабы ретивые блюстители правопорядка не оттащили эвакуатором «Пассат» на свою стоянку, и, взяв пакет с продуктами, Владимир направился к дому. Вошел в подъезд, поднялся на второй этаж. Достал ключ, попытался вставить в замочную скважину, но тот неожиданно уперся во что-то. А именно в другой ключ, вставленный изнутри квартиры. Это удивило Полухарова. Дома никого не могло быть. И все же этот кто-то в квартире находился. Интересно, кто? Родственников у Владимира не осталось, а посторонний?..
Из прихожей раздался немного испуганный, но приятный, такой же, как и у покойной матери, грудной женский голос:
– Кто там?
– Я-то Полухаров, а вот вы кто?
Дверь распахнулась.
Владимир увидел перед собой невысокую, миловидную, лет тридцати женщину в стареньком домашнем халате. Полухаров не знал этой женщины. Она спросила, придерживая на груди отворот халата:
– Владимир Степанович?
– Да, вроде того, но кто вы?
– Я все объясню, вы проходите, проходите, ведь это ваша квартира.
– А я уж подумал, что перепутал этажи.
Майор вошел в прихожую, разулся. Проследовал на кухню, поставил на стол пакет, выложил из него водку, сигареты и продукты. Тут же открыл одну из бутылок, взял с полки стакан, до краев наполнил его. В три глотка выпил, не поморщившись. Закурил, присев за стол. Женщина стояла в коридорчике.
Полухаров указал на стул напротив:
– Устраивайтесь, кажется, нам есть о чем поговорить!
Женщина согласилась:
– Да. Только, если позволите, приберусь на столе немного? А может, вы сначала поужинаете?
– Благодарю. Я сыт!
Женщина положила блок сигарет на подоконник, начатую бутылку оставила на столе, взяв в руки колбасу, спросила:
– Но хоть бутербродов на закуску сделать?
– Не надо!
Она убрала продукты в холодильник. По-прежнему смущаясь и чувствуя себя неуютно, присела на краешек стула, положив руки на стол, сцепив пальцы, которые слегка по-драгивали.
Владимир спросил:
– Так кто вы, очаровательная незнакомка?
– Вам фамилия Строевых о чем-нибудь говорит?
– Строевых? По-моему, в Сосновке, откуда родом была мама, полдеревни Строевых, или я не прав?
– Абсолютно правы! Наши мамы были дружны, а Клавдия Николаевна всегда относилась ко мне, извините, как к дочери. Жалела, иногда даже баловала покупками. Она часто приезжала в Сосновку. Помню, и вы как-то заезжали с ней. Но пробыли в деревне недолго.
Полухаров кивнул:
– Было такое!
Женщина достала платок, ей некуда было девать руки, и она стала теребить его:
– Понимаете, я поздно вышла замуж. Так уж вышло. В девятнадцать лет серьезно заболела, долго лечилась, ну а потом и стара вроде для невесты стала. Ведь в деревне – не в городе. Думала, так и придется одной жить. Но все же посватался один. Мы с ним раньше вместе в одном классе учились, вы постарше были, но я помню вас. Так вот, мы учились в одном классе. И не дружили, и не кадрились, как это тогда называлось. В общем, никаких чувств друг к другу не питали. Он ушел служить в армию. Там натворил что-то, и его посадили в тюрьму. Семь лет отсидел. А как вышел, так ко мне и пришел. Вернее, в наш с родителями дом. И с ходу свататься. Я отказала. А потом родители уговорили. Мол, не сохнуть же одной. А любовь? Стерпится – слюбится. Вышла я за Валеру замуж. Стала Маниной, а через год родила двойню. Валера после родов запил. По-черному, неделями не просыхал…
Слушая монолог женщины, Владимир налил себе еще полстакана. Выпил и тут же закурил очередную сигарету.
Женщина спросила:
– Вам, наверное, не интересно? Да и действительно, зачем вам моя история? Но она объясняет, почему я оказалась сегодня здесь, в вашей квартире.
Владимир ответил:
– Продолжайте. Только имя свое назовите, а то я не знаю, как и обратиться к вам!
– Да, да, конечно! Татьяной меня зовут. Татьяной Петровной Маниной, по мужу, в девичестве Строева. Мы раньше за церковью недалеко от вас в Сосновке жили. Отец мой, дядя Петр, кузнецом работал.
Владимир сказал:
– Не помню! Давно это было, а я рано уехал из села. Но вы продолжайте и не обращайте внимания на то, что пью. Я слушаю вас. А если мешает дым, то откройте окно.
– Нет, не мешает! Ничего не мешает. Так вот после рождения двойняшек запил мой муж. И изменился, не узнать. Словно водка в нем зверя пробудила. Не жизнь пошла, а кошмар сплошной. А тут родители умерли, в один год. Родственников никого, а муж будто с ума сошел. Запил, потом по пьянке загулял с продавщицей из местного магазина, Зинаидой! Она откуда-то из Азии приехала, да так и обосновалась в деревне. Не поверите, но я просила бога, чтобы Валерий ушел к ней! Или хотя бы подольше оставался у любовницы. Потому что, возвращаясь с гулянки, он безо всякой причины бил меня зверски, чем попало и куда попало. Голой выгонял во двор, а сам в тулупе следом. Смеялся, говорил, я из тебя, тварь, жену Карбышева сделаю, сучка блудливая. Это я-то сучка? Я-то блудливая? В общем, жизни не было никакой, но жила, деваться-то некуда. А год назад сына он погубил.
Полухаров вскинул на Татьяну удивленный взгляд:
– В смысле, погубил? Убил?
– Можно сказать, убил. Сереже и Ирине, детям, тогда пять лет было. Продавщица куда-то уехала, Валерка домой вернулся. Стояла зима, но теплая, если помните, снега почти не было, гололед. А муж любил рыбачить. И летом и зимой. Вот и как раз на праздник 8 Марта собрался на речку рыбачить. Не усмотрела я, как он Сережку с собой взял. Зачем? Не знаю. А лед тонкий, ну и провалились они. Валерка, скотина, выплыл, а сыночек…
Женщина промокнула повлажневшие глаза, проговорила:
– …а сыночек так и ушел под лед! Что тогда со мною было? Словами не передать. Если бы не дочь, пошла бы за сыном в реку. Ирина удержала. Не могла я оставить ее этому извергу. Он бы и ее… погубил.
Полухаров допил бутылку. Бросил в мусорное ведро.
– И ты ничего ему не сделала? Извини, что на «ты», но так проще. И меня называй просто Володя или Владимир. Так ты ничего ему не сделала?
– А что я могла сделать? Несчастный случай. В милиции даже дело не завели.
– Но он-то хоть переживал смерть сына? Муженек твой долбаный?
Татьяна то ли печально усмехнулась, то ли вздохнула, что исказило ее красивое, не побитое косметикой, чистое лицо:
– Как же, переживал! Испугался, да, сначала за жизнь собственную, за то, что могут вновь привлечь. Недолго длились эти переживания. Объявилась любовница, и все вернулось на круги своя. Кто бы знал, сколько слез я пролила. А он опять гулял, пьянствовал, приходил домой и избивал меня.
Полухаров зло проговорил:
– Животное! Дикое, хищное животное!
– Ты прав! Но все же мелькнул и в моей жизни лучик света и надежды на лучшую жизнь. Этой весной в Сосновку приезжала ваша, извини, твоя мама. Клавдия Николаевна. Когда узнала о смерти Сереженьки да бесчинствах Валерия, такой разгон ему устроила, прямо на хате любовницы, что муженек хвост свой поджал. А мне тетя Клава сказала – бросай все, бери дочь и приезжай в Москву. К вам. Мол, нечего терпеть, жить надо. А я все не решалась, да и неудобно. А в 20-х числах получила от нее письмо. Оно, к сожалению, не сохранилось, но смысл послания был таков. Клавдия Николаевна сообщала, что больна, что ты практически не бываешь дома, и в конце попросила приехать. Ну, я взяла тот жалкий скарб, что нажила за семейную жизнь, и с Ириной в Москву 26-го числа и приехала.
Владимир поднялся:
– Подожди, так ты приехала в день смерти матери?
– Получилось, что да. Но днем она чувствовала себя неплохо. Мы поговорили, я прибралась в квартире, в магазин сходила, очень уж Клавдии Николаевне захотелось рыбки речной. А к вечеру похудшело. Прилегла она на диван в зале. Я присела рядом. Спросила, может, «Скорую» вызвать? Она отказалась. Сказала, не надо. Пройдет. А не пройдет, то на это, значит, воля божья. А чуть позже попросила достать из гардероба твой китель и повесить на стул перед диваном. Гладила погоны, ордена, медали. Заплакала, но плакала недолго. Сказала – а ведь Володька не в штабе служит, обманывает он меня. Я спросила, почему она так считает? А Клавдия Николаевна на награды твои показывает и говорит: «Ордена за службу в штабе не дают. Ты посмотри, сколько их. И в командировки он ездит не в мирные гарнизоны. А туда, где идет война». И опять заплакала. Тут меня дочка отвлекла, я ей ванную набрала. Вернулась, а Клавдия Николаевна говорит: «Вот и все, Таня! Умираю я. Жаль, не могу сыну последнее слово сказать. Ты передай ему, как увидишь, первое, пусть он…» – и замолчала. Глаза закрыла, несколько раз глубоко вздохнула и… затихла. Я растерялась, сначала к телефону бросилась, потом к ней. А она… а тетя Клава уже мертва.
Полухаров закашлялся, с огромным трудом сдерживая слезы и пытаясь проглотить образовавшийся вдруг в горле ком. Тряхнул головой. Сжал виски ладонями.
Татьяна молчала.
Владимир резко поднялся, дрожащими руками закурил сигарету, подошел к окну. Выпуская дым, проговорил:
– А я в этот момент рядом был, в Москве. Но мне никто ничего не сказал.
– Я не могла этого сделать!
– Ты здесь ни при чем! Другие могли, но не сделали. Похороны-то нормально прошли?
– Скромно! Но людей много было. Соседей. А на кладбище мало. И потом, на поминках, в основном соседи заходили.
– Где ее похоронили?
– На Дальнем кладбище!
– На Дальнем?
– Тебя это удивляет?
– Нет! Просто там иногда хоронят и тех, кто… что в принципе не важно. Ты завтра покажешь мне могилу?
– Конечно!
– Спасибо!
– За что?
– За все! А теперь иди отдыхай, мне надо побыть одному.
Татьяна кивнула головой, рассыпав по плечам не забранные в узел светлые пышные волосы:
– Я уйду. И завтра покажу могилу. А потом, потом мы с Ириной вернемся в Сосновку. Не будем тебе мешать. А то злые языки слухи пустят, а ты молодой, тебе семью создавать надо.
Полухаров повернулся к Татьяне:
– Значит, хочешь вернуться к прежней жизни? К мужу-извергу, который из тебя и из дочери калек сделает?
– Нет, я же сказала, что не хочу мешать тебе. Мы лишние с Ириной здесь. Мы с ней везде теперь лишние. Но не надо нас жалеть. Ничего нет хуже жалости.
Владимир подошел к женщине:
– А теперь, Татьяна, слушай меня. Никуда отсюда ты не поедешь. Мне достаточно своей комнаты. Остальное осваивай с дочерью. Регистрацию я тебе оформлю, в школу Ирину определим. Что-нибудь с работой придумаем. У меня остались кое-какие запасы, тратить деньги было не на что, да и не на кого, не считая, конечно, последних месяцев. На лекарства. Какое-то время перебьемся. А возможно, и перебиваться не будет нужды. У меня есть хорошие знакомые, которые помогут устроиться «на гражданке». Так что все наладится. А встретишь человека, которого полюбишь, что ж, буду только рад. И не говори ничего. Ваше с дочерью присутствие здесь больше нужно мне. Да и вам в Сосновке делать нечего! Решили?
Татьяна пожала плечами:
– Ну если так, то можно. Но, боюсь, Володя, Валерка и здесь достанет меня. Он, подонок, знает, что уехала к вам. Пока похороны, то да се, он ничего не предпримет. Выждет. Но потом обязательно объявится. И не один. У него дружков хватает. А они способны на все!
Полухаров взглянул на женщину, и та отшатнулась, увидев совершенно трезвые, холодные и безжалостные глаза майора, который процедил сквозь зубы:
– Эти ублюдки не догадываются, на что я способен! И совершат большую ошибку, решив устроить разборки или как-то задеть тебя с дочерью. Очень большую ошибку! Так что живи спокойно! Точнее, привыкай жить спокойно, свободной и независимой женщиной. К тому же весьма красивой и привлекательной женщиной. Твое счастье еще впереди! Поверь, я знаю, что говорю! А сейчас иди. Прошу тебя!
– Хорошо!
– Спокойной ночи!
– И тебе спокойной ночи. Хотя, судя по всему, спать ты не собираешься.
– Не думай об этом! Мне часто приходилось не спать ночами.
– Один вопрос задать можно?
– Давай!
– Или я неправильно поняла тебя, или ты, похоже, уволился из армии?
– Ты все правильно поняла. Я решил расстаться со службой. Это все!
– До завтра!
– До утра!
Татьяна ушла в спальню. Полухаров включил настольную лампу мягко-зеленого цвета, не режущую глаза. Достал из холодильника вторую бутылку водки. Подумав, сделал пару бутербродов. Очистил пепельницу. Вскрыл пачку сигарет из купленного блока, наполнил стакан. Выпитое ранее спиртное практически не подействовало на него. Видимо, сказалось сильное нервное напряжение, нейтрализовавшее водку. А он хотел напиться. Опрокинув стакан, съев половину бутерброда и закурив сигарету, Полухаров неожиданно подумал: а ведь присутствие здесь и сейчас Татьяны с ее дочерью – это подарок судьбы. Забрав у него мать, высшие силы дали ему эту прекрасную и глубоко несчастную женщину. Не для того ли дали, чтобы не только притупить боль, но сделать эту женщину счастливой? Она нуждается в защите, а Владимир как раз лучше всего умеет воевать. Значит, защищать. А Татьяна действительно прекрасна. Своей простотой, неумением играть, своей открытостью, стеснительностью, человечностью. Своей не запятнанной грязью странной жизнью, чистотой! Да, она подарок ему, боевому офицеру. И он сделает все, чтобы она обрела счастье. Пусть… пусть даже не с ним! Хотя почему не с ним? Чем он хуже других мужиков?
За размышлениями и с каждой выпитой дозой водки боль утраты матери потеряла свою остроту. Впрочем, и мозги майора работали все тяжелее. В 4 утра, уронив голову на сильные руки, выпив литр водки и выкурив полторы пачки сигарет, Владимир уснул крепким, наркотическим сном. Словно провалился в пропасть. Бездонную и черную пропасть полного забытья, но не беспамятства. Таким, уснувшим за столом, и застала утром воскресенья 2 октября Татьяна Владимира. Вздохнула, убрала пустую бутылку, тарелку со стола, вытряхнула в урну пепельницу. Достала из холодильника водку, оставшуюся с похорон, свинтила с бутылки пробку, налила половину стакана, поставив его на тумбу мойки. Подошла к Полухарову.
Думала, долго придется будить офицера, но тот проснулся сразу от легкого прикосновения ее руки.
Поднял голову:
– Что? Вызов?
Женщина успокоила его:
– Нет никакого вызова, просто ты уснул за столом. Да и немудрено, за вечер литр водки выпить, и без закуски. Ты хоть помнишь, кто я? Где ты? И что я делаю здесь?
Владимир тряхнул головой:
– Литр ерунда. А помню я все! Сама-то выспалась?
– Да!
– Ну и хорошо! Сейчас приведу себя в порядок, и поедем на кладбище. Как и договаривались.
Женщина взяла стакан, поставила его перед Полухаровым:
– Вот! Это поможет!
Но майор отказался:
– Не похмеляюсь. Убери спиртное. И сделай лучше крепкого кофе. Пожалуйста. А я – в душ.
Владимир встал, прошел в свою комнату, где ничего не изменилось с момента его убытия в недавнюю злополучную командировку. Снял с вешалки новый черный костюм, с полки соседнего отсека вытащил такую же черную водолазку, направился в ванную. Плескался под контрастным душем, пока не прошла головная боль, легкая тошнота, не отступила слабость. Обернувшись банным полотенцем, вернулся в комнату. Побрился. Взглянул на себя в зеркало. Вроде ничего. Глаза только мутные, но это пройдет. А вот с перегаром придется бороться химией. Он извлек из тумбочки специальную, боевую аптечку. Бросил в рот бордово-синюю капсулу. Обнаружил в кармане пиджака жвачку. Подушку жевательной резинки отправил в рот следом за специальным препаратом, уничтожающим любой запах. Причесался, вышел в гостиную. Увидел, как, сидя на диване, Татьяна заплетает волосы очень похожей на нее девочке лет шести. Ребенок на посторонний звук обернулся:
– Ой! Кто это, мама?
– Это дядя Володя, Ириша. Извини, я не сказала тебе о нем, забыла. Он сын бабы Клавы, вернулся из командировки.
Полухаров присел перед девочкой:
– Ну что, познакомимся, принцесса?
Девочка ответила:
– Я не принцесса. Они бывают только в сказках.
– Тогда кто же ты, прекрасное, юное создание?
– Ирина Манина.
– Ирина! Ира! А я, как уже сказала твоя мама, дядя Володя!
Ребенок неожиданно задал не детский вопрос:
– Теперь мы с мамой должны будем уехать в Сосновку?
Владимир погладил ее волосы:
– Нет, девочка. Вы не должны никуда уезжать. Будете жить здесь. Тебе тут нравится?
– Да!
– Ну, вот и хорошо!
– Значит, вы жених мамы?
Татьяна встрепенулась, слегка покраснев:
– Ну, что ты говоришь какую-то глупость? Дядя Володя просто разрешил жить нам здесь. И все!
– Просто так ничего не бывает!
Владимир улыбнулся:
– Бывает, Ира! В жизни все бывает, даже чудеса.
– А вы когда-нибудь видели чудо?
– Конечно. Например, сейчас, прямо перед собой!
Женщина повернула девочку к себе:
– Ну все, хватит разговоров. Стой смирно, иначе я не смогу заплести тебе косы.
Ирина вздохнула:
– Стою!
Владимир прошел к окну, взглянул на улицу. Машина стояла там, где он ее оставил.
Татьяна сказала:
– Ну вот и все! Идемте завтракать?
Все прошли на кухню. От яичницы майор отказался, ограничился двумя чашками крепкого, хорошо приготовленного кофе. Поблагодарив Татьяну, подмигнул Ирине, вернулся в гостиную. Переложил пистолет из отсека мебельной стенки, куда засунул его вчера, во внутренний карман. Тот явно выпирал. Полухаров подумал: надеть кобуру? А зачем? Зачем ему сегодня в принципе оружие? Вернул ствол на место, выщелкнув из рукоятки заряженный магазин.
В зал вошла Татьяна. Она была одета в темно-синий, подчеркивающий ее стройную фигуру, не первой свежести, но еще вполне приличный женский костюм. Волосы она уложила в пучок на затылке. Полухаров удивился:
– И когда ты только успела и дочь накормить, и одеться?
– Привыкла делать все быстро!
– Замечу, хорошо выглядишь. А главное, никакой косметики. Женщины обычно любят приукрашивать себя кремами, тушью, помадой.
– Мне это надо?
Полухаров согласился:
– Нет! Тебе это совершенно не надо!
– Ты, кстати, тоже смотришься неплохо. Если бы мне кто-нибудь сказал, что еще часов пять назад ты добил вторую бутылку водки, ни за что не поверила бы! Тебя что, вообще не мучает похмелье?
– Да мутит слегка, но быстро проходит.
– Надо же, даже перегара не осталось. Удивительно.
– В жизни много удивительного. А где Ириша?
– В прихожей! Я же за тобой зашла. Едем? Сегодня в метро, наверное, будет меньше народу. Хотя рынки…
Майор прервал ее:
– Нам метро не понадобится, я на машине!
– Вот как?
– Ну, ладно! Раз все в сборе, то в путь. Кстати, как у нас с продуктами?
– Если честно, плоховато. Все, что было, на стол, когда поминали Клавдию Николаевну, выставила, своих денег почти нет, мелочь. Думала работу искать. Так, чтобы Ирина была рядом.
– Ясно! На обратном пути таримся всякой вкуснятиной! А сейчас идем!
Полухаров, Татьяна и Ирина спустились во двор, вышли на улицу. Полухаров указал на «Фольксваген»:
– А вот и наша лайба!
– Хорошая, видно, машина. Импортная!
– Неплохая!
Майор отключил сигнализацию, распахнул дверки. Татьяна с Ириной сели на заднее сиденье. Полухаров, сняв пропуск, вывел «Пассат» на проезжую часть и, увеличивая скорость, повел его к Волгоградскому проспекту. Не заметил у дома опытный, боевой офицер-спецназовец, как его с женщиной и девочкой из старой беседки, заросшей акацией, проводила пара злых, ненавидящих глаз. Да он и не смотрел по сторонам.
А обладатель злых, ненавидящих глаз присел на скамейку. Достал из бокового кармана потертой джинсовой куртки чекушку водки. Сделал из горла пару глотков, прикурил сигарету, проговорив тихо:
– Вот оно, значит, как? Не успела из дома умыкнуть на похороны этой старой рухляди, так тут же хахаля, сука, подцепила. И кого? Вовку Полухарова. Офицеришку! Пса цепного! Наверное, блядина, всю ночь с ним трахалась? Ну, я устрою вам любовь с голубями, падлы! Порву, твари!
Допив водку и выбросив бутылку вместе с окурком под лавку, крепкий с вида мужчина в потертом костюме прошел к магазину. Достал дешевый, побитый, ворованный, но еще работающий сотовый телефон. Пальцем, под ногтем которого забилась полоска грязи, набрал номер:
– Сивый? Рубец! Слышишь меня?
В ответ раздался хриплый голос не проспавшегося после хорошей пьянки мужика:
– Слышу! Ты чего с ранья-то звонишь? Аль случилось чего?
– Я же говорил, не жрать вчера!
– Да кто жрал-то? Так, посидели маленько да разошлись.
– Я чувствую, как маленько. Через трубу перегаром тянет.
– Не трепи! Такого не может быть!
– Умный, да? Короче. Найди Гриба. После чего берите билет на вечернюю электричку и дуйте в Москву. С вокзала позвоните. Я скажу, куда приехать. Тут недалеко. И станция метро рядом. Усек?
Сивый прохрипел:
– Усек-то я усек, да вот проблема, на какие шиши билеты брать, тут на опохмелку нет ни хера. А взаймы, сам знаешь, никто не даст.
Валерий Манин, а это он следил за Татьяной, повысил голос:
– Мне до п-ды, мудила, как вы приедете в Москву, но не явитесь, предупреждаю. Вернусь – удавлю обоих. А я за базар всегда ответ держу!
– Да где бобло-то взять, Рубец?
Рубцом Манина называли из-за шрамов на теле, полученных на зоне. Он процедил:
– Иди к Зинке, придурок. Она и похмелит, и «бабки» даст!
– Как же, даст!
– Ты не понял меня, в натуре? Скажешь Зинке, я велел.
– А если и тебя на хер пошлет? Она же безголовая?!
– Я из вас с Глебом безголовых сделаю. В общем, так, базар кончаю, чего-то мобила эта дребаная мандит. Жду звонка вечером! Все!
Манин отключил телефон. Посмотрел на индикатор зарядки. Тот светился единственной полосой. Батарейка села, требовалась подзарядка. Вопрос, где ее взять? Надо было с собой прихватить, да не до этого было. Но на один звонок зарядки хватит. А большего и не требуется. Вытащив из кармана смятые купюры разного достоинства, Манин пересчитал деньги. После чего направился к рюмочной, в которой еще в 5 утра, с открытия, засадил сто граммов да выпросил чекушку на разлив. Надо ему пару чебуреков сожрать. День обещает стать длинным. К тому же тучи начали затягивать небо. Этого еще не хватало. Как бы не пришлось до вечера в каком-нибудь подвале день коротать.
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11