Глава 50
И снова храм. Утром Иисус привел своих учеников туда, и теперь они стояли во внешнем дворе, дожидаясь, когда он начнет говорить. Что-то неуловимое в самой осанке и поведении Иисуса побуждало народ собираться вокруг него.
Проповедовать в портиках храма имел право каждый, и многие учителя и книжники собирали здесь своих последователей, но в обычное время, а не в многолюдные праздничные дни, когда храм переполнен. Несмотря на это, Иисус занял место между колоннами и стоял там, подобно неколебимому утесу, омываемому бурлящим морем людей, что явились почтить святыню, удовлетворить любопытство и купить животных для жертвоприношений.
Лотки менял и загоны торговцев живым товаром снова находились на своих местах. Хозяева их смотрели на Иисуса исподлобья, но на сей раз он не обращал на них внимания. Почему, столь непримиримый вчера, он готов был терпеть их наглость сегодня? Солдаты тоже не удостоили Иисуса особого внимания, разве что порой косились в его сторону. Мария огляделась и приметила в отдалении группу книжников и фарисеев, видимо также пришедших послушать.
Как только Иисус воздел руки и возгласил: «Мои соотечественники, я жду ваших вопросов о Законе и Писании!» — обычно приглашение, адресуемое ученикам и слушателям, — собралась огромная толпа. Вопросы посыпались градом. Некоторые простые, вроде: «Что говорит Моисей насчет сбора хвороста в Шаббат?», другие посложнее. Скажем, означает ли заповедь «Чти отца своего и мать свою», что верующий обязан повиноваться им во всем, вплоть до выбора супруги, даже если ему самому уже сорок лет?
Иисус находил ответы на все, практически не задумываясь, словно он уже заранее знал, о чем пойдет речь.
— По какому праву ты поучаешь верующих? — с вызовом спросил коренастый мужчина, выступивший из группы фарисеев, — Ты говоришь так, будто имеешь на то особое разрешение или привилегию.
Иисус мгновенно оборвал свою речь и, обращаясь к фарисею, сказал:
— Я отвечу на твой вопрос, если ты дашь ответ на мой. Это будет справедливо?
Человек, бросивший Иисусу вызов, замялся, но кивнул.
— Крещение Иоанново, оно от Бога или от человека? — вопросил Иисус.
Фарисей нахмурился и обернулся, чтобы посоветоваться со своими сподвижниками. Разразился спор, суть которого Мария понимала, хотя и не слышала обсуждения. Книжники уразумели, что заявив: «От Бога!» — нарвутся на следующий вопрос: «Почему вы не приняли его?» А если ответят: «От человека», навлекут на себя гнев поклонников Иоанна, которых в любой толпе верующих хоть отбавляй.
— Мы не можем сказать этого, — промолвил наконец спорщик, чего и ожидала Мария.
— Ну что ж, тогда и я не могу сказать вам, чьей властью учу и проповедую.
Мария услышала, как стоявшая с ней рядом мать Иисуса испуганно ойкнула. Она обернулась к ней.
— Что случилось?
— Я боюсь, — призналась старшая Мария. — Эти люди, которых мой сын выставляет в дурном свете, обладают большим влиянием. А он делает из них врагов. Открытых врагов, потому что они были унижены публично и теперь не смогут игнорировать оскорбление. — Она прижала ладонь к губам. — Ох, бедный сын мой!
— Их власть не безгранична, — напомнила Мария, — Рим связывает им руки.
— Но они могут использовать против него и власть Рима, — с тяжким вздохом ответила мать Иисуса. — С них станется обратиться к римским властям.
— Но с чем? Он же не сделал ничего, что задевало бы Рим, — стала убеждать ее Мария, — Римляне карают тех, кто покушается на их власть, но нм нет дела до проповедников.
Между тем фарисеи и саддукеи снова стали забрасывать Иисуса вопросами, главным образом традиционными: насчет свадеб, правил соблюдения ритуальной чистоты, ограничений, связанных с Шаббатом, и получали такие же ответы, какие давал Иисус и в других местах— безупречные, выверенные, но клеймящие их ханжество и лицемерие. Другое дело, что здесь все это воспринималось гораздо серьезнее. Он срывал с них маски публично, да еще в том месте, которое являлось цитаделью и оплотом их власти. То, на что в захолустной Галилее закрывали глаза, здесь, в Иерусалиме, стерпеть было невозможно.
— Пойдем! Продолжим разговор ближе к храму, — неожиданно заявил Иисус и, поманив за собой слушателей, перешел в следующий двор, двор женщин. Идти дальше не имело смысла, если он не хотел, чтобы его слушателями остались только мужчины.
Сюда, на эту меньшую по площади территорию, могли войти только последователи Закона Моисеева: ни римлян, ни греков, ни финикийцев, ни иноземных купцов не пускали. Здесь располагались тринадцать знаменитых ящиков для пожертвований и четыре угловых помещения, где размещались священники, совершающие обряд очищения, прокаженные, назореи и те, кто предлагал вино и масло для ритуальных целей.
Множество народу стояло в очередях у коробов для пожертвований, чтобы опустить туда монету. Окинув их взглядом, Иисус сказал:
— Когда подаете милостыню, пусть ваша правая рука не ведает, что творит левая.
Он кивнул жертвователю, который отдернул свою правую руку и воззрился на нее.
Стоявшая прямо позади него согбенная старуха протянула дрожащую ладонь к отверстию и стояла, глядя на нее, пока последняя монетка не звякнула, упав на кучу уже находившихся внутри. Казалось, этот звук отдался в ней болью.
— Она пожертвовала последнее! — провозгласил Иисус. — значит, в глазах Бога ее жертва намного больше той, что принесли богачи. — Он указал на хорошо одетых людей, стоявших позади старушки, — Они отдают лишь толику, она же не пожалела всего.
_ Значит, она глупа, — строптиво заявил Иуда. — Теперь ей приется жить на иждивении у детей, побираться или отправляться в| богадельню. Спору нет, это трогательно, но глупо.
Откуда он появился? Мария не видела Иуду с самого его исчезновения прошлой ночью. И сегодня утром его с ними не было.
— Как это цинично, — сказала она.
— Практично, — возразил Иуда без малейшего смущения. — Нельзя принимать на веру все, что говорит Иисус, или понимать его буквально. Некоторые из его высказываний не имеют смысла.
Тем временем Иисус, устремив взгляд поверх голов слушателей, высмотрел в задних рядах фарисеев и обратился к ним:
— Горе вам, ибо вы воссели на месте Моисеевом, на народ же возложили тяжкое бремя, для него непосильное. Все, творимое вами, творится напоказ, вы ходите в длинных одеждах, возлежите на пиршествах и сидите впереди всех в синагоге. — В рядах книжников послышался ропот, однако громких возражений пока не последовало. — Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, учащие Закону!
Знатоки Писания переглядывались и пожимали плечами.
— Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, скрывающие Царство Небесное от людских взоров. Да, вы жертвуете десятину с мяты, аниса и тмина, но забываете при том о куда более важном велении Закона — о справедливости, милосердии и верности! Вы, слепые поводыри! Вы, указующие на мошку, но не замечающие верблюда!
Каждое слово Иисуса падало как камень, но лица фарисеев оставались непроницаемыми.
— Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры! Вы, строящие гробницы пророкам и украшающие памятники праведникам. И вы говорите: «Если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков». Сим же вы свидетельствуете против себя, ибо признаете себя сыновьями тех, кто избивал пророков. Так пополните же тогда меру грехов отцов ваших!
За этим выкриком последовал раздраженный, рассерженный гомон.
— Вы, змии! Вы, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну? Я посылаю вам пророков, и мудрых, и книжников. Иных вы убьете и распнете, иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город. Да падет же на вас вся кровь праведная. пролитая на земле, от крови Авеля до крови Захарии, сына Варахиина, коего вы убили меж храмом и жертвенником. Истинно говорю вам, все сие падет на ныне живущих!
Стоявшая рядом с Марией мать Иисуса охнула.
— Нет! Нет! — прошептала она. — Сейчас они уничтожат его!
Мария обернулась и увидела, что миловидное лицо матери Иисуса искажено ужасом и болью.
— Они не могут наказать его за слова, — сказала она не слишком уверенно. Слова Иисуса обладали могучей силой.
— Когда мы, много лет назад, впервые привели его сюда, мы хотели принести подобающие подношения за рождение первенца— стала вспоминать старшая Мария. — Здесь, в храмовых дворах, нам повстречался один старик, как мне тогда показалось, впавший в старческое слабоумие. И он, глядя на нас, сказал: «Дитя сие призвано низвергнуть и возвысить многое в Израиле и быть знамением, ибо станет говорить противное обычаю и обнажит помыслы многих сердец. Частица же души твоей будет пронзена мечом». И вот меч страха пронзает мою душу. Ибо я вижу, что грядет! — Мать Иисуса вцепилась в руку Марии. — Неужели ты сама этого не чувствуешь?
«Несмотря на все мои видения, я ничего не ощущаю, — подумала Мария, — Правда, один раз мне привиделось, что на Иисуса напали и избили до крови… Но больше этот кошмар не повторялся. А если бы опасность действительно надвигалась, разве я не поняла бы этого?»
— Нет! — заявила вслух Мария. — Ничего такого я не чувствую.
— Зато материнское сердце чует беду! О сын мой, сын мой! — она вырвала у Марии руку и стала проталкиваться сквозь толпу вперед, к Иисусу.
Но люди стояли плечом к плечу, и у немолодой женщины не хватало сил протиснуться к нему. Мария осторожно огляделась по сторонам и неожиданно для себя отметила, что во дворе присутствует необычайно много солдат. Причем не только стражей храма и воинов Антипы, но и римских легионеров.
Они здесь неспроста. Власти и вправду интересуются нами, боятся нас. Но нет — это бессмысленно! Чего нас бояться, мы никому не опасны, у нас и оружия-то нет!
Потом ей бросилось в глаза, что из близких учеников рядом с Иисусом находится только Иоанн, все своим видом показывая, что если учителя схватят, он готов разделить его судьбу. Однако никаких попыток задержать их не предпринималось — солдаты лишь следили за происходящим, оставаясь на местах. Они явно не получили приказ действовать.
Иисус сошел с возвышения и смешался с толпой людей, отвечая на вопросы и не обращая ни малейшего внимания на солдат. И тут Мария снова услышала голос Иуды:
— Ты заметила, что здесь нет высшего духовенства? Ни первосвященника Каиафы, ни Елеазара, ни Ионафана. Они и так знают все, что им нужно.
— Я все равно не узнала бы их. Но что они на самом деле могут знать об Иисусе, если никто из них не встречался с ним лично?
Иуда пожал плечами.
— Как мне кажется, они знают, что у них есть серьезная проблема. А если до сих пор они не были уверены, то донос о нынешней проповеди «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!» убедит их в этом окончательно.
— Ты говоришь так, будто находишься на их стороне. С чего это ты обратился против него?
Иуда издал нечто, что можно было принять за смешок.
— «Обратился против него»? Не понимаю, что ты имеешь в виду. Я просто предполагаю и задаю вопросы. Что тут плохого?
— Как-то ты говорил мне, что у тебя накопилось множество вопросов, и тебе кажется, что в своих поисках ты наконец нашел того, у кого имеются ответы. Не те ответы, которые ты предвидел, а те, которые заставили тебя задуматься. О Иуда, что с тобой случилось?
— Я задумался и, подумав хорошенько, нашел ответы неудовлетворительными. Боюсь, я… я снова ступил на стезю поисков.
Итак, он отвергает Иисуса? Высказывает свои сомнения и рассчитывает, что она поймет его…
— Значит, ответы неудовлетворительные? Они тебя не устраивают?
— Они бессмысленны! — сердито бросил Иуда, — Я думал, ему ведомо то, чего не знает никто из нас, но он просто увяз в болоте мистического пророчества и спорах с властями. — Иуда помедлил, собираясь с мыслями. — С властями! К чему это! К чему Иисус растрачивал время на все эти пустые речи — насчет десятины мяты и тмина? Какой философ, какой вождь, какой Мессия стал бы уделять внимание таким вещам? Нет, он политикан, такой же, как и они, а политиканы меня не интересуют. Они ничего не могут мне дать.
— Но мы часть нашего времени, ибо живем в нем, а политики руководят жизнью народа, как сейчас, так и прежде. Моисей противостоял фараону, Эсфири пришлось предстать перед Ксерксом. Конечно, нам хотелось бы никак не соприкасаться с низменными силами, которые правят в наше время, но это невозможно.
— Великий человек выше этого! — заявил Иуда.
— Таким он видится позднее, когда его деяния становятся историей, — возразила Мария. — Моисей не стал бы вождем, если бы не выступил против фараона.
Иуда махнул рукой и отвернулся, но Мария ухватила его за рукав.
— Ты полагаешь, Иисус в опасности? — спросила она.
Во взгляде Иуды смешались жалость и снисходительность.
— Да. Я это знаю.
Мария обратила внимание на его глаза. Их выражение изменилось с тех пор, как они побывали в Дане, у капища Иеровоама, где пребывало зло. Откуда он знает?!
— Кто тебе сказал?
— Разные люди. Не имеющие отношения к нашему делу.
То есть те, с кем он должен был расстаться, присоединившись к Иисусу. Выходит, он ничего не отверг.
— Но Иисус не угрожает ни Риму, ни первосвященнику.
— Иисус представляет собой куда большую угрозу, чем ты способна вообразить, — заявил Иуда. — Ты так наивна.
«Наивна». До сих пор о ней так никто не отзывался, хотя в отношении интриг и политики это наверняка правда. Ну и ладно, ничего постыдного в этом нет.
— Я не вижу в нем решительно никакой угрозы, — повторила Мария.
— Это потому, что тебе лично он ничем не угрожает.
Несмотря на изобилие стражи, они беспрепятственно покинули город и снова встали лагерем на Елеонской горе, среди других паломников. Однако на сей раз, после того как ученики расположились на отдых, Иисус громко объявил:
— Один человек, которого я исцелил от проказы, приглашает нас на ужин в свой дом в Вифании. Я принял приглашение. Кто пойдет со мной?
Было уже поздно, темно, все устали и уже почти засыпали. Мысль о том, чтобы куда-то идти, общаться с посторонними, а потом, за полночь, тащиться обратно, никого не воодушевила. Многие отказались, предпочтя остаться на месте.
— В конце концов, — объяснил их позицию Матфей, — если мы все уйдем, то, может статься, место наше займут и возвращаться будет уже некуда.
«Наверное, мне нужно идти, — подумала Мария и взглянула на других женщин, ища молчаливого совета в их глазах. Мать Иисуса, с усталым и измученным лицом, кивнула. Иоанна тоже, а за ней и Сусанна, — Ну вот, они идут, а значит, я и подавно!»
Путь до Вифании был не так уж долог, но по дороге им пришлось перебраться через гребень холма, а по ту сторону одолеть крутой спуск. Поскольку его сопровождали лишь несколько человек, Иисус оказался доступен каждому и охотно со всеми беседовал. Мария очень хотела поговорить с ним, но что-то удерживало ее в отдалении. Наверное, она подспудно желала объясниться с ним наедине, без опаски в любой момент услышать от кого-то: «Иисус, мне хотелось бы спросить тебя…» Поэтому она шла сзади, дожидаясь подходящего случая.
Между ними так и осталась недоговоренность, и теперь наконец Мария чувствовала, что готова выяснить все до конца.
«Должна же когда-то представиться возможность, — думала она— И уж тогда я не оробею».
Вифания представляла собой маленькую деревеньку, вдоль ее главной улочки — а по существу, тропы, пересекавшей торговую площадь, — стояли дома зажиточных селян.
Желая, чтобы приглашенные без труда нашли путь к его дому, гостеприимный хозяин расставил вдоль дороги мальчиков с фонарями, которые приветствовали проходящих и спрашивали у каждого, не идет ли это Иисус из Назарета. Когда Иисус объявил, что это он, фонарщики окружили его и спутников и сопроводили их к внушительному, но стоявшему в стороне от главной улицы дому.
Конечно, он был не таким большим, как у Матфея, не так ярко освещен и не так богат слугами, но чувствовалось, что там вовсю бурлит жизнь, блага коей хозяин дома как бывший прокаженный, ценил особенно.
Гости вошли в дом, и слуги сняли с них дорожные плащи и омыли им ноги. Вперед выступил человек по имени Симон и восторженно приветствовал Иисуса:
— Дорогой учитель! Может быть, ты не помнишь, но я один из тех прокаженных, которых ты исцелил у озера. Я жалею о том, что не смог вернуться сразу и выразить свою благодарность, но сердце мое всегда было полно признательности, хочу тебя в этом заверить.
— Я не знал, кем ты был, — промолвил в ответ Иисус, — Меня заботило лишь то, чтобы ты и твои товарищи по несчастью смогли снова занять свое место в жизни, а не гнить заживо на пороге могилы. — Тут он неожиданно повернулся и обратился ко всем присутсвующим— Ибо тут не должно быть сомнений: я явился, чтобы принести каждому жизнь и сделать ее изобильнее.
Только теперь Мария заметила, что в комнате перед ними сидит множество людей. Все они встали и приветствовали Иисуса.
— Да! — принялись восклицать они. — Жизнь более изобильная! Это то, что нам нужно.
— Я имел в виду жизнь духовную, а не… — пояснил Иисус, жестом указывая в сторону кухни и инкрустированных перламутром столов.
Вошедшие следом за ним ученики увидели, что столы накрыты в расчете на большую компанию.
— Прошу. — Симон указал Иисусу на почетное место.
Иисус занял его, усадив по одну сторону от себя мать, а по другую Иоанна. Сам хозяин устроился на соседнем ложе.
— Симон, как тебя приняли после исцеления? — спросил Иисус.
— Поначалу пришлось нелегко. Люди отказывались верить, что я выздоровел, — Мария украдкой вздохнула, она его прекрасно понимала. — Да и сам я, если сказать по правде, не сразу освоился, слишком уж долго был оторван от нормальной жизни.
— Но, кажется, твои родные вели дела успешно, так что тебе было куда вернуться, — заметил Иисус.
— Да, и за это я им благодарен. Мне не пришлось просить подаяния.
Мария отметила, что Иуда, возлежавший неподалеку от нее, жуя листок петрушки, внимательно прислушивается к разговору. Петр и Андрей уминали угощение за обе щеки: в конце концов, ученикам не так часто выпадала возможность по-настоящему вкусно поесть. Иаков Большой тоже был всецело поглощен едой. Никто из них не заметил женщину, вошедшую в комнату с алебастровым сосудом в руках, пока она не оказалась прямо за спиной Иисуса.
«Убийца!» — промелькнуло в голове Марии.
Она отбросила салфетку и вскочила, чтобы защитить учителя. Эта особа стояла у него за левым плечом — прекрасная позиция для того, чтобы всадить кинжал в спину. Помимо Марии поднялся на ноги и Иаков Большой. Но ни мать Иисуса, ни он сам не отреагировали. Они продолжали спокойно жевать, пока поднявшийся шум не привлек их внимание. Иисус оглянулся и увидел женщину, которая тут же пала к его ногам и покрыла их поцелуями.
Кто она такая? Еще одна тайная ученица — тайная для нас, но не для Иисуса? Он, во всяком случае, удивленным не выглядел. Женщина встала и с величайшим почтением пролила елей из своего сосуда на голову Иисуса. Помещение сразу наполнилось редкостным, удивительным благоуханием. Когда масло заструилось с чела на лицо Иисуса, она взяла тряпицу и бережно утерла его, а затем умастила остатками благовоний ноги учителя, втирая в стопы и между пальцами.
В комнате воцарилась такая тишина, что слышен был даже легкий шелест, с которым руки женщины массировали стопы Иисуса. А потом она распустила волосы и легкими круговыми движениями стерла с ног остатки елея. Лица ее при этом видно не было, оно скрываюсь за завесой волос.
Наконец она встала и, пряча лицо в ладонях, повернулась, чтобы уйти. Она не обратилась к Иисусу ни с просьбой, ни с вопросом — лишь почтила его столь удивительным образом.
— Это же нард! — первым нарушил тишину Петр. — Нард, драгоценнейшее из благовоний! Его тут пролито на добрую сотню динариев!
— Это годовое жалованье солдата, я уж не говорю о поденщике! — воскликнул Иуда— Какое немыслимое расточительство! — Он повернулся к Иисусу. — Учитель, как ты допустил такое?
— Не порицай ее, — промолвил Иисус, повернувшись к женщине и взяв ее за руку. — Она содеяла благое, ибо умастила меня заблаговременно, приуготовив тело мое к погребению, — Его мать от неожиданности вскрикнула, — Воистину, она сотворила доброе, и дело рук ее не забудется до скончания времен.
— Сын мой… — Мать Иисуса протянула руку и коснулась его плеча, но Иисус не повернулся к ней, а по-прежнему делил свое внимание между Иудой и той женщиной.
«До скончания времен? Имел ли он в виду, что люди будут пересказывать эту историю из поколения в поколение? — удивись Мария. — Но почему? Казалось, в этом не было смысла, как, впрочем, и во многом, сказанном им в последнее время».
Выйдя из дома, они увидели, что на улице, несмотря на поздний час и удаленное место, собралось немало желающих увидеть Иисуса. Но Мария не обращала на них внимания, она тревожилась за его мать. Конечно, Иисусу следовало бы поговорить с ней, успокоить, растолковать, что он имел в виду. Как вообще сын мог намекать на свою скорую кончину в присутствии матери? Правда, похоже, сейчас он нашел возможность объясниться: мать и сын шли рядом, и он склонился к ней, что-то говоря.
Неожиданно Иоанна ахнула:
— Это он!
— Кто?
— Главный соглядатай Ирода Антипы. — Она пригнулась, чтобы тот не смог увидеть ее лицо. — Я уж думала, что никогда больше не увижу его мерзкую физиономию. Но раз он здесь, значит, Антипа следит за Иисусом. Наверное, из-за той истории с менялами, его хоть и не схватили, но взяли под наблюдение.
Они поспешили дальше, прикрыв лица покрывалами. Мария, однако, внимательно посмотрела сквозь полупрозрачную ткань, чтобы запомнить лицо шпиона — его крупные, грубые черты, толстые губы. Он вглядывался в лицо каждого проходящего.
— Антипа обратил внимание на Иисуса уже давно, — сказала Иоанна. — Сейчас он ждет подходящего случая. И он, и заправилы из храма просто хотят выбрать удобный момент… А Иисус идет прямо в их западню.
Марии же казалось, что Иисус не похож на беспомощную жертву, слепо бредущую на заклание, напротив, сам он расставил западню, используя себя как приманку. Зачем — она не понимала, но чувствовала, что это так.
— Не думаю, чтобы с Иисусом что-то могло случиться против его воли, — промолвила наконец Мария.
Она не могла отделаться от мысли, что Иуда, предположивший, будто Иисус своими руками подготовил все последние события, был недалек от истины. Разумеется, его допущение о том, что Иисус самозванец, абсурдно, но наблюдательность он проявил незаурядную. Иисус вполне мог действовать с заранее обдуманным намерением и в расчете на определенный результат — и его глупо подозревать в каком-то обмане. В этом Мария была уверена всем сердцем.
— Возможно, он прорицает только великое или отдаленную перспективу, а то, что происходит сейчас, у него под носом, не находит заслуживающим внимания, — высказала предположение Иоанна. — А события между тем принимают нежелательный оборот. Знаешь, у меня возникла одна мысль! — Она понизила голос и заговорила так тихо, что Марии пришлось напрячь слух. — Антипа сейчас в своем иерусалимском дворце, где я знаю все ходы и выходы. Мне ничего не стоит пробраться туда и самой разведать, что к чему.
— Но это опасно!
— Конечно опасно. Но опасности сейчас подвергается все наше братство. Я хочу рискнуть, чтобы помочь остальным.
— Иисус никогда не разрешит тебе.
— Это точно, потому что он настроен принять удар на себя. Но скажи, ради чего я исцелилась? Возможно, как раз для выполнения этой задачи. Никто другой не может проникнуть в резиденцию Антипы, а я могу. И должна это сделать.
— Я пойду с тобой.
— А вот теперь я скажу тебе — нет!
— А я, как и ты, спрошу: зачем я исцелилась? В данном случае мы вдвоем будем более незаметны, чем ты одна. Я настаиваю, пойдем вместе.
Других доводов, чтобы убедить Иоанну, не потребовалось, она была благодарна Марии за поддержку.
— Ладно. Значит, завтра, когда пойдем в город, мы…
— О чем это вы, женщины, так увлеченно беседуете? — Иуда, оказывается, находился неподалеку. Много ли он успел услышать?
— Мы говорили о том, что обратный путь кажется дольше, — быстро ответила Мария.
— Да, это всегда так, особенно когда не терпится добраться согласился Иуда. Ответ его, похоже, удовлетворил, во всяком случае, язвительности в его тоне не слышалось. — Мне и самому не терпится отдохнуть.
На следующее утро они опять отправились в храм, где Иисус снова собирался проповедовать, но на сей раз только простым людям. Он не имел больше намерения спорить с властями, ибо уже сказал им все, что хотел.
Мария с Иоанной решили, что дождутся, когда Иисус втянется в разговор со слушателями, и тогда незаметно ускользнут. При нынешнем многолюдстве — а в Иерусалим каждый день прибывали все новые толпы паломников, добавляя суеты и неразберихи— это было совсем нетрудно.
Нетрудно было и подслушать обрывки разговоров, ибо люди высказывались свободно. Помимо обычной невинной болтовни — кому удалось задешево купить барашка, кто где остановился — слышались и шепотки, затрагивающие политические вопросы.
— Антипа-то здесь… Небось у него какие-то дела с Пилатом…
— Анна, старый дурень, отправляет службу, как будто по-прежнему остается первосвященником…
— Смотри, это тот человек, проповедник, о котором все говорят…
Больше всего велось разговоров о зилотах-убийцах, якобы в большом количестве проникших в город и готовых в любой момент нанести удар. Варавва был схвачен, но оставалось много других, которые мастерски владели кинжалами, им нечего было терять, кроме своих жизней. Жизнью же они не дорожили вовсе. Все эти слухи и толки порождали страх и напряжение, витавшие в воздухе.
— Сейчас! — Иоанна потянула Марию за рукав.
Момент был удачным, Иисуса окружили дети, и он, улыбаясь, отвечал на их бесконечные «почему?». Женщины ускользнули со двора и вышли за ворота храма, где их поглотил текущий по улицам людской поток. До Песаха оставалось всего два дня, и город уже был переполнен.
— Он остановился в старом дворце, — сказала Иоанна— Когда Пилат в городе, новый дворец Антипы, построенный рядом с городской стеной, занимает он. Бедный Антипа… Ему приходится довольствоваться цветным мрамором вместо белого и несколькими залами, насквозь продуваемыми сквозняком. Но дело того стоит, ведь для него главное — угодить своим римским хозяевам.
Дворец, именуемый «старым дворцом Хасмонеев», находился совсем рядом с храмовой горой, это было удобно и для организации тайных сборищ, и для них — чтобы ускользнуть.
— Там есть маленькая задняя дверь, которой пользуются только слуги, — пояснила Иоанна, направляя Марию в узенький переулок.
И действительно, пройдя вдоль глухой стены, они уткнулись в маленькую, одностворчатую дверь. Перед тем как войти, Иоанна закусила губу, внутренне собираясь. Сейчас она уже не выглядела такой самоуверенной, как вчера, готовой в одиночку проникнуть в стан врага, но и отступаться от задуманного не собиралась.
— Не будь у меня уверенности в том, что здесь можно узнать что-то жизненно важное для Иисуса, носу бы не отважилась сюда сунуть, — честно призналась она. Потом сглотнула и добавила: — Я и сейчас-то не уверена, что осмелюсь.
— Еще как осмелишься, — приободрила ее Мария.
Возможно, именно ради этого стоило идти вдвоем — чтобы поддерживать друг друга.
Коридор, в который они вошли, оказался погруженным во тьму: ни свечей, ни ламп; видимо, ими пользовались редко.
— Ничего, я знаю дорогу, — успокоила Иоанна. — Прикрой лицо.
Мария кивнула.
Они прокрались по темному коридору вперед, на свет, миновали место пересечения с другим проходом и оказались в сводчатом помещении с оштукатуренными стенами. Оно походило на обычную кладовую: вдоль стен полки, на них какие-то горшки и стопки тканей.
— Сюда! — Иоанна показала, куда идти, и они вышли в переднюю, откуда отходили еще два коридора. Там она остановилась и боязливо заглянула за угол. — Стражи нет. Этим путем можно подобраться к трапезной, а сейчас как раз время обеда. Притворимся служанками. Нам не помешает послушать, о чем пойдет речь за столом.
Конечно, существовала вероятность, что кто-нибудь из гостей узнает Иоанну, ведь многие приближенные Ирода хорошо с ней знакомы. Правда, если узнавший не в курсе ее нынешнего положения. это даже к лучшему, дополнительная маскировка. Ну а если ему известно, что она больше не в свите?
В это время в коридоре появилась вереница слуг с подносами, направлявшихся в трапезную. Размышлять было некогда — Мария и Иоанна присоединились к ним.
От запаха яств у них едва не закружилась голова — тут были огурцы со сладким укропом, и виноград, и миндаль в винном соусе — множество вкусностей, которых им уже долгое время не доводилось пробовать. Однако женщины сжали губы, чтобы не потекли слюнки, и с деловитым видом вместе со всеми вошли в обеденный зал.
Возле мраморных, инкрустированных драгоценными камнями столиков было расставлено несколько низких диванов, на одном из них возлежали Антипа с Иродиадой, взятой в жены в нарушение Закона.
— Они здесь! — шепнула Иоанна, схватив Марию за запястье и дрожащей рукой торопливо опустив на лицо покрывало.
Слуги расставляли тарелки на низких столах перед правителями. Антипе еще не минуло пятидесяти, но выглядел он гораздо старше — сказывались заботы и постоянная бессонница. Иродиада, его жена, была красива особой, нервной и броской, красотой.
«Но стоила ли ее любовь убийства Иоанна Крестителя? — подумала Мария, — И в какой мере наслаждаются они своей пылкой страстью теперь? Оба ведь не молоды, и первый прилив желаний, скорее всего, схлынул. Схлынул слишком поздно для Иоанна Крестителя».
Антипа поднял крышку одного из блюд и покачал головой. Служанка быстро убрала его и поспешила к двери. Мария и Иоанна пристроились за ней.
«Иоанна оставила роскошный дворец, эту жизнь и своего мужа Хузу, — подумала Мария. — Жалеет ли она об этом? Какие чувства пробуждают в ней картины прошлого?»
На кухне повара хлопотали над следующей переменой блюд. Рыба раскладывалась на большие тарелки, устланные салатом, и украшалась луком-пореем и кружками репчатого лука, подать кушанье следовало не остывшим, но и не слишком горячим. На появление двух женщин никто не обратил внимания, а если бы и обратили, Иоанна знала жизнь двора достаточно хорошо, чтобы какой-нибудь вопрос застиг ее врасплох. Всех дворцовых слуг на кухне в лицо помнить не могли, а потому женщинам без разговоров вручили по подносу.
Чтобы не оказаться разоблаченной, Марии пришлось проследить за тем, как Иоанна подает блюдо на стол — это следовало делать в соответствии со строгими правилами. Подойти. Снять с подноса покрывало. Улыбнуться. Поклониться. Поставить блюдо на стол. Снова поклониться. Отступить. Сделав все как положено, они, однако, не убрались на кухню, а лишь отошли в дальний конец зала, в полумрак, где и затаились.
В зал вошел пожилой мужчина в красновато-коричневом одеянии, сопровождаемый человеком средних лет, с необыкновенно густыми черными бровями. Они устроились за столом Ирода и Иродиады, и между ними туг же завязалась оживленная беседа, сопровождаемая энергичной жестикуляцией.
— Это первосвященники, — прошептала Иоанна— Нынешний, Каиафа. и бывший, Анна. Я их узнала, благо видела обоих не один раз.
— Первосвященники здесь? — Мария удивилась; она почему-то думала что высший служитель Яхве все время проводит в храме.
Иоанна подавила смешок.
— Время от времени священникам приходится выслушивать указания своею господина. Хотя Антипа, конечно, в Иерусалиме не главный. Главный здесь Пилат. — Иоанна помедлила и добавила: — Анна приходится Каиафе тестем, так что, как видишь, храм у них — семейное предприятие. И мозг этого предприятия — Анна. Каиафа человек недалекий, что Анна ему скажет, то и делает.
— Нам бы поближе подобраться, — сказала Мария. Оттуда, где они стояли, ничего не было слышно.
— Сейчас нельзя, но потом подберемся. Они поедят и перейдут в приемную. Пойдем. — Она увлекла Марию за собой.
Помещение для приемов представляло собой просторный зал с высокими сводами и позолоченными деревянными панелями. Окна выходили на две стороны — на храмовую гору и на оживленные улицы богатого квартала Иерусалима.
Мария с Иоанной скромно встали у стены, как подобает ждущим распоряжений служанкам, и вовремя — вскоре, как и было предсказано, в комнату размеренным шагом, волоча за собой мантии, вступила царская чета в сопровождении Каиафы и хитроумного старого Анны. Но когда в помещение вступил еще и Иуда, обе они едва устояли на ногах!
Появилась еще одна служанка, принесшая на подносе кубки. Гости потянулись за вином.
Иуда! Иуда, облаченный в великолепный синий хитон (Мария и Иоанна ни разу не видели, чтобы он так наряжался в обществе Иисуса), потягивал вино, улыбался и вел беседу с царем, царицей и двумя первосвященниками. Похоже, он чувствовал себя как дома и, судя по поведению власть имущих, был для них желанным гостем.
У Марии подгибались колени, она уставилась на него, не в силах отвести глаз. Иуда! Ученик, сподвижник из ближнего круга Иисуса здесь, с этими людьми!
Царь и его приближенные улыбались, кивали, толковали о чем-то своем. Марии и Иоанне не удавалось уловить смысл их разговора. Для этого следовало подойти поближе. Они переглянулись, проверили, хорошо ли прикрыты их лица, и двинулись вперед.
Подхватив со столика кувшин, Мария скользнула к беседующей компании.
— Не угодно ли вина? — услужливо спросила она, склонив голову и изменив голос.
При этом она так тряслась от страха быть разоблаченной, что чуть не пролила вино.
Иуда повернулся к ней с той же улыбкой и, кивнув, подставил кубок. Мария дрожащей рукой наполнила его. Все обошлось. Иуда посмотрел на служанку, как на пустое место, без каких-либо признаков узнавания.
«Пусть пьет! — подумала она. — Пусть напьется, пусть у него развяжется язык, и он выболтает, что у него на уме!»
Взглянуть ему в глаза, в эти странно изменившиеся глаза Мария не смела, опасаясь разоблачения, хотя очень хотела увидеть то, что затаилось там.
— Хватит, мы сыты им по горло, — ворчливо заявил Анна, — Пора кончать!
— Еще вина?
На сей раз вопрос задала Иоанна. И снова кивок в знак согласия. Янтарное вино заструилось в кубок.
— Все очень просто, — заявил Каиафа, подняв кустистые брови. — Схватить его, и весь разговор.
— На каком основании? Пару дней назад у тебя была такая возможность, из-за того переполоха в храме. Но ты ее упустил, а больше он тебе такого удобного повода не даст, — заявил Иуда, в голосе которого звучала досада. — Он умен. Он хорошо знает, что нужно делать и как далеко можно зайти.
— Нет оснований? Значит, мы их создадим, — буркнул Каиафа.
— Ты осел! — одернул первосвященника тесть. — Это сыграет на руку римлянам. Стоит им заподозрить какие-то тайные интриги, и они обратят это против нас.
— Насчет римлян не беспокойся, — упрямо возразил Каиафа. — Этот человек подвергает опасности наш народ, уничтожает то шаткое согласие, которое существует между нами и римлянами. Его учение подстрекает к неповиновению. Нельзя позволить ему проповедовать и дальше.
— Каиафа, ты меня удивляешь, — сказал Анна. — Оказывается, ты иногда способен думать, — Он взглянул на Иуду. — Вся беда в том, что он слишком популярен. Люди забывчивы и непостоянны, пошумят, поохают и забудут его, как забыли многих других проповедников. Но сейчас… ты видел, какие толпы собираются вокруг него в храме, и знаешь, чем сопровождался его шутовской въезд в Иерусалим. Если мы схватим его на глазах у людей, возникнут беспорядки. Взять его, бесспорно, надо. Но тихо. Не прилюдно. Для этого ты нам и нужен.
— Как раз это я вам и предлагаю, — совершенно спокойно сказал Иуда, лишь едва слышное шарканье ногой выдавало его нервозность. Я могу привести вас к нему, когда он будет один… ну, не совсем один, но в окружении лишь кучки учеников. Я сам из их числа, мне известны все их излюбленные места. Обещаю, что вы сможете сделать все без шума и лишних свидетелей — Он говорил тонким, высоким голосом, каким никогда не разговаривал прежде.
— Очень хорошо! — кивнул Анна.
— Раз «очень хорошо», то я рассчитываю и на очень хорошую награду.
— Десять сребреников, — высокомерно заявил Каиафа.
Иуда рассмеялся.
— Двадцать! — Каиафа поднял руки ладонями вверх, призывая присутствующих оценить его щедрость. — Сребреников. Тирских сребреников!
Иуда уныло покачал головой.
— Я разочарован, уважаемые, — промолвил он. — Я предлагаю нечто бесценное, а вы пытаетесь сэкономить.
— Тридцать! — властно заявил Анна. — Но это последнее слово!
— Маловато, — пробормотал Иуда, повернувшись к нему.
— Бери или уходи. В конце концов, все, что ты предлагаешь, — возможность схватить его тайно. Мы можем сделать это явно и бесплатно.
— И нарваться на неприятности.
— Мы с ними справимся. Попросим у Пилата когорту. Тебе известна проблема, которую не решили бы римские легионеры? Несколько легионеров, несколько убитых — римляне чужую жизнь в грош не ставят, — и любое волнение уляжется. Да, разумеется, мы предпочли бы взять его, не поднимая шума, но можем и вполне готовы обойтись без твоих услуг.
— Ты меня убедил, — вздохнул Иуда. — Тридцать сребреников.
— Зайди потом ко мне, — сказал Каиафа, — я с тобой расплачусь.
— Нет. Уверен, такие деньги у тебя есть при себе. Я предпочитаю, чтобы мне заплатили сейчас, из рук в руки, а не из казны. Знаешь ли, нет охоты объяснять писцу храма, за какие заслуги мне выдают эти деньги.
Недовольно ворча, Каиафа полез за деньгами и стал неохотно отсчитывать тяжелые монеты:
— Один… два… пять… еще два…
Иуда подставил ладонь, кивнул и сказал:
— Но уговор остается в силе: вы не причините ему вреда.
— Но если ты не хочешь ему вреда, зачем предаешь его? — спросил Анна.
— Я думаю, — медленно произнес Иуда, — его нужно защитить от самого себя.
Мария уже слышала от Иуды нечто похожее и приписала эти слова его стремлению обезопасить самого себя. Но тогда он говорил с ней, с другом Иисуса, о том, как уберечь учителя от возможной опасности, сейчас же выдавал его врагам. Неужели он и вправду верит, что поступает правильно? Думает, что использует храм для достижения своего замысла, примерно так, как хотел использовать мать Иисуса?
— Он пробудил великие надежды и ожидания, которых никогда не сможет оправдать. Когда это выяснится, люди обратятся против него. То, что делаю я, даст ему возможность задуматься, пока еще не слишком поздно.
— А тебе возможность разбогатеть.
— На тридцать сребреников? Вы что, принимаете меня за землепашца из Галилеи? Это не такие большие деньги, — усмехнулся Иуда. И, тут же сообразив, что Каиафа еще не рассчитался с ним полностью — осталось восемнадцать монет, — торопливо добавил — Но меня они устраивают.
— Ты последовал за ним, — промолвил Каиафа, — стало быть, что-то в нем нашел. Не пойму, что люди в нем находят?
Три… пять… шесть… Последние тирские сребреники перекочевали в подставленную ладонь Иуды.
— Я верил в него, — промолвил, Иуда, и голос его на время стал прежним. — Я искал ответы на многие вопросы и думал, что они у него есть. Они у него есть, но не те, что я хотел получить, не те, которые были мне нужны. Не те. Те я готов был принять, если бы это причинило мне боль. Но таких у него не нашлось, И поэтому, — он широко развел руки, и голос его вновь обрел фальшивое звучание, — последнее, что я мог для него сделать, — это защитить его от опасности. Разве я не прав?
У Марии от этого лицемерия так скрутило желудок, что впору было бежать из комнаты, чтобы ее не вырвало. Иуда, якобы беспокоившийся о безопасности Иисуса, однако, не заручился какими-либо гарантиями с их стороны. Они даже не подтвердили, что признают уговор.
«Ну что ж, — подумала она, — мы предупредим Иисуса. Я и Иоанна. Мы сообщим о том, что ему уготовано».
Иуда! Она посмотрела на него, такого нарядного, изысканного, в дорогом одеянии. О Иуда… ведь ты почти достиг… почти понял… Мария вдруг с удивлением поняла, что оплакивает его, и уняла всхлипывания, пока ее не услышала Иоанна. Ей хотелось лить слезы по нему, а не по Иисусу. Она не понимала почему, но сейчас ее сердце разрывалось именно из-за Иуды.
Получив позволение уйти, Иуда ускользнул подобно тени. Оставшиеся участники заговора продолжили обсуждать проблему Иисуса. Мария же, справившись наконец с душившими ее слезами, придвинулась к Иоанне и, стараясь как-то сладить с дрожью в голосе, спросила:
— Ну как, задержимся? Кажется, здесь еще есть что послушать.
Иоанна посмотрела на заговорщиков с сомнением: подобраться к ним теперь представлялось затруднительным. Они поели, попробовали вина и сладостей и теперь, когда Иуда ушел, остались в узком кругу. Предполагалось, что в таких обстоятельствах удаляется и вся челядь, кроме личных слуг правителей, а потому лишние люди могли обратить на себя внимание.
— Слишком опасно, — шепнула Иоанна. — Но можно попробовать подойти… будто бы за пустыми кубками и грязными тарелками.
Потупив очи, они снова приблизились к четверым власть имущим, которые, не глядя на них, продолжали разговор.
— …не слишком бы ему доверял. Разочарованные ученики, по сути, ненадежны, потому они и мечутся. Сегодня у них одно на уме, завтра другое. Скажет этот Иисус что-то, что понравится Иуде, и он…
Мария наклонилась за кубком и замерла в подобострастной позе.
— В любом случае, эту возможность надо использовать. То, что он говорил, звучало гадко и довольно цинично.
— Кто такой циник? — подала голос Иродиада. — Всего лишь тот, кто испытал глубокую любовь и чувствует себя преданным. Я согласна с Каиафой.
Значит, замысел принадлежал Каиафе. Не так уж он и туп.
— Ладно, схватим мы его, а дальше что? Посадим в темницу, как Варавву?
— Сделаем лучше. Пусть он предстанет перед римским судом. Сбудем его с рук. Варавва может сгнить в тюрьме, но держать там еще и Иисуса нам ни к чему. Римляне должны рассмотреть это дело прежде, чем они покинут Иерусалим и вернутся в Кесарию, к своим пирам и гонкам на колесницах. Потому что, если они уберутся раньше, некоторые дела придется отставить на годы. Прямой резон не откладывать решения вопроса с Иисусом, а взять его под стражу, предъявить обвинение и вынести дело на суд прокуратора.
Иоанна, собиравшая опустевшие кубки, незаметно кивнула Марии, давая понять, что пора уходить. Свое дело они сделали. Как раз в этот момент Антипа повернулся и посмотрел на служанок. К счастью, взгляд его пал на Марию, а не на Иоанну, которую он, конечно, узнал бы.
Выскользнув из комнаты, они свалили собранную посуду в первом попавшемся углу — не относить же ее на кухню — и извилистыми коридорами поспешили к выходу. Через вход для прислуги они выбежали в переулок и вздохнули с облегчением, лишь оказавшись на главной улице. Там Мария остановилась и привалилась к стене.
— О Господь милостивый на Небесах! — воскликнула она, — Спаси и помоги!
Все, что ей довелось увидеть и услышать, совершенно ошеломило Марию.
— Бог оказал нам милость, пожелав, чтобы мы все услышали. — попыталась успокоить ее Иоанна — Вопрос в том, что нам с этим делать. Ну, предостеречь Иисуса — это само собой. Но должны ли мы выступить против Иуды?
Выступить против Иуды? А он, поняв, что разоблачен, поменяет планы?
Нет, — уверенно промолвила Мария, — он не должен знать, мы должны делать вид, будто все как прежде. Разумеется, предупредив Иисуса. И его мать.
— Матери лучше не говорить, — возразила Иоанна. — Зачем лишние огорчения? Она попытается уговорить его бросить проповедовать, но не сможет. Мы ведь знаем, Иисус любит ее, но следует своим путем.
— Иоанна, — вздохнула Мария, — я ничего не понимаю. Все мы подходили к Иисусу с вопросами и не всегда получали ответы. Но мы верим ему. Как же могло случиться, что один из нас, такой же ученик, как и все, сделал это? Если он утратил веру, то почему просто не ушел? Так поступали многие, прибившиеся к нам из любопытства. Силой его никто не держал. Почему Иуда так поступил?
— Им двигала месть, — не раздумывая, ответила Иоанна. — Он повел себя как отвергнутый любовник. Подобные люди не уходит просто так, а стараются причинить боль тому, кто причинил боль им. Для них это единственный способ утвердить себя в собственных глазах.
— Но Иисус не причинял ему боль.
— Ты не знаешь, о чем Иуда спрашивал Иисуса, каких ответов ждал и какие получил.
Это правда, о разговорах, которые все ученики по отдельности вели с Иисусом, Мария не знала практически ничего. Такие взаимоотношения были сугубо личными, уникальными для каждого, что отличало Иисуса от других учителей.
— Ненавижу его! — вырвалось у Марии.
И подумать только, этот человек, Иуда, набивался ей в спутники жизни.
— Не нужно ненавидеть, — укоризненно произнесла Иоанна. — Ненависть лишает ясности мысли.
— Ты прямо как Иисус, — фыркнула Мария. — «Любите врагов своих…»
— Но разве не это мы обязаны делать? Прямо как Иисус? Именно так. Ведь Иисус велел нам молиться за врагов. За всех врагов — значит, и за Иуду.
— Я и готова молиться, но… — Ярость против Иуды, ученика, ставшего изменником, бушевала в ее душе, но рядом была и глубокая печаль, от которой на глаза наворачивались слезы.
— Отказаться от ненависти — не значит отказаться от борьбы против Иуды, — заявила Иоанна— Мы будем молиться за его душу, но расстроим его планы.
Проталкиваясь по запруженным народом улицам, Мария и Иоанна настороженно озирались по сторонам. Навстречу им валом валили люди самого разнообразного, порой экзотического вида: паломники, столичные жители, римские солдаты и разнообразные иноземцы, чье происхождение и род занятий невозможно было определить. Солнце садилось, и все, кто хотел выйти из города спешили к воротам. Близился Песах.
«Чем эта ночь отличается от прочих?» — таков был один из ритуальных вопросов.
— Будет ли этот Песах отличаться от прочих? — спрашивали всякий раз паломники. — Явится ли Мессия?
Такая возможность возникала каждый год. Вот почему Песах — это то, что всегда бывает в настоящем и никогда в прошлом.
