Книга: Тайная история Марии Магдалины
Назад: Глава 48
Дальше: Глава 50

Глава 49

Иерусалим. Он маячил там, на горизонте, светился далеко впереди. Путники остановились на первом гребне холмов, рубеже, позволявшем им уловить сияние города. Некоторые из них видели это зрелище впервые в жизни — город, сверкающий в лучах солнца, сложенный из белоснежного мрамора, словно бы наделенный небесной чистотой.
Когда они двинулись дальше и стали подниматься по крутым тропам, Иисус вдруг остановился снова. Он посмотрел на своих последователей, затем перевел взгляд в сторону города и тихо заплакал. Стоял и плакал. Никто не знал, что делать. Наконец Петр осторожно выступил вперед и обнял его, поглаживая по плечу и пытаясь успокоить. Иоанн подступил к Иисусу с другой стороны и тоже обнял.
Остальные столпились вокруг, пытаясь понять, что повергло учителя в такую печаль, и тут, хоть Иисус и говорил, уткнувшись в плечо Петра, Мария услышала его слова.
— Иерусалим! Если бы ты, даже ты, знал про этот день, это принесло бы тебе мир — но это скрыто от твоих глаз. — Он повернулся и снова посмотрел на город, — Грядут дни, когда враги твои воздвигнут против тебя вал, заключат тебя в кольцо и отрежут подступы к тебе со всех сторон. Они втопчут тебя в землю, тебя и чад твоих, обитающих в твоих стенах. И не останется от тебя камня на камне, ибо, когда Бог явился к тебе, ты не пожелал признать Его.
«Вал, замыкающий город в кольцо, — ведь именно это было в видении! — подумала Мария. — Означало ли это, что римляне ворвутся в город и осквернят храм? Выходит, Иисусу была явлена та же картина?»
Его мать присоединилась к Иоанну и Петру, склонив голову, она тоже обняла сына. Надо полагать, что сейчас, когда она видела его в таком горе, сердце ее разрывалось. Город, расстилавшийся перед ними, обладал мощью и торжественной красотой, но Иисусу дано было узреть его участь.
Наконец Иисус успокоился, глубоко вздохнул, смиряясь с неизбежным, и подал знак продолжать путь.
Чем ближе к городу, тем больше становилось народу на дорогах. Людские ручьи, стекавшиеся со всех сторон, сливались в мощные потоки, при этом многие, как это принято у пилигримов, распевали особые псалмы, прославляющие паломничество в Иерусалим. Воодушевляющее чувство единения, охватывавшее всех евреев по прибытии в Иерусалим, ничуть не умалялось напряженной политической обстановкой. На всякий общий иудейский праздник, а особенно на Песах, отмечавшийся в память об избавлении от чужеземного господства, римляне вводили в город дополнительные войска, и Понтий Пилат, чтобы держать события под контролем, временно переносил свою резиденцию из Кесарии в священный город иудеев. А на этот Песах в Иерусалим прибыл еще и Антипа. Как полагала Мария, власти получили сведения о возможных волнениях.
Поднимаясь по склону ближайшего к Иерусалиму холма, называвшегося горой Елеонской, они остановились в деревеньке Вифания, где у Иисуса явно имелись последователи.
Возможно, они слышали о его проповедях в Галилее, но в любом случае Мария удивилась, когда оказалось, что в этих краях тоже есть почитатели Иисуса. Их много раз предупреждали относительно того, что они «привлекают внимание властей», но власть на то и власть, чтобы за всем следить, а вот обнаружить единомышленников среди простых людей так далеко от дома — совсем другое дело.
Еще больше Иисус удивил их, сказав Марии и Иуде:
— В следующей деревне на окраине вы увидите привязанного молодого ослика — такого молодого, что на нем еще никто не ездил. Отвяжите его и приведите сюда.
— Ты имеешь в виду, что мы должны… украсть его? — уточнил Иуда.
— Если кто-то спросит вас, скажите: он нужен Господу, который скоро вернет его обратно.
Спорить не стали, поскольку все чувствовали: происходит что-то необычное. Ученики кивнули и отправились выполнять поручение.
Когда они отошли подальше, Иуда уставился на Марию с таким видом, будто хотел что-то сказать. Он долго не решался, мялся, но наконец спросил:
— Ты не хотела бы познакомиться с моим отцом?
— С твоим отцом?
— Ну да. Ты ведь знаешь, он живет близ Иерусалима. Когда у нас появится время, я с удовольствием представлю вас друг другу.
— Но… но… зачем? — Она знала, что Иисус неодобрительно относился к поддерживанию старых связей.
— Песах продлится несколько дней. Хотя предполагается, что мы будем — да мы и будем! — праздновать его в своем кругу, думаю, мне удастся выкроить время повидать родных, которые соберутся в нашем доме.
— Но… ты-то понятно, но с какой стати я, чужая, явлюсь к твоим родным? — спросила Мария, у которой сама эта мысль вызывала неловкость.
Хотя при этом ей очень хотелось хоть одним глазком увидеть, как ее собственная семья собирается в Магдале за праздничным столом.
— Мне хочется верить… я надеюсь… что ты могла бы подумать о возможности войти в мою семью.
«Нет! Нет! Только не это!» — мысленно воскликнула потрясенная этими словами Мария, отвернув лицо от его испытующего взгляда.
— Я думаю, что раз мы единомышленники, ученики одного учителя, которых он считает подходящими друг другу настолько, что поручает им общее задание, то мы можем не только трудиться вместе, но и вообще быть вместе… Как муж и жена.
«Чем я могла поощрить его к подобному предложению? Тогда, ночью, говорила с ним недостаточно твердо?» Вышагивая по тропе и не осмеливаясь поднять на него глаза, Мария отчаянно искала нужные, правильные слова.
— Я… я даже не знаю, что и ответить, — наконец пробормотала она, сказав сущую правду. — Может быть… ты поторопился?
— Нет, это предложение сделано не впопыхах, а вполне обдуманно. Мы знакомы уже целый год, и все это время я присматривался к тебе, восхищался тобой, и теперь я уверен в своих чувствах.
Вот как бывает — ей снова выпало прогуливаться в обществе поклонника. Окрестности по-прежнему выглядели безмятежно, только тогда тропа вела вдоль берега озера, теперь же по пологому склону холма близ Иерусалима. Все было так же и не так! Тогда, прогуливаясь с Иоилем, она была совсем юной и не представляла себе иной жизненной стези, кроме замужества. Теперь же все обстояло иначе.
«Это не для меня, — подумала Мария. — Замужество — это узы, а я предпочитаю быть свободной, а не связанной с чем-то или кем-то, кроме, разумеется, Иисуса. И представить не могу, чтобы я вверила себя… в этом смысле… кому-нибудь другому».
Иисус же ясно дал понять, что к этому не стремится.
На миг Мария вновь ощутила укол боли, которую испытала, когда Иисус отверг ее, после чего между ними волей-неволей возникло некоторое отчуждение. Слишком хорошо понимая, каково это быть отвергнутой, она отчаянно не хотела причинять такую же боль другому.
Они продолжали шагать по тропинке, и Мария, чувствуя, что не может говорить о таких болезненных вещах на ходу, остановилась. Остановился и Иуда.
— Мне кажется, — произнесла она как можно более мягко, — нам следует забыть о таких вещах. Вспомни, что говорил Иисус: «В Царстве Небесном не будет ни женитьбы, ни замужества». И если все идет к концу, который уже близок, мы не должны создавать новые осложнения.
— Осложнения? Ты всерьез считаешь любовь и согласие между мужчиной и женщиной «осложнениями»? Разве двое верующих не представляли бы собой особый, благословенный союз?
Иуда выглядел разгневанным, словно то ли не понимал ее, то ли делал вид, будто не понимает. Видимо, ей следовало говорить проще и понятнее. Но Бог свидетель, как ей не хотелось его ранить!
— Иуда, это невозможно. Я не могу стать твоей женой. Истинная причина в том, что того не позволяют мои собственные чувства. — Чтобы смягчить отказ и позволить ему сохранить лицо, она быстро добавила: — Я ведь совсем недавно овдовела и пока не слишком уверена в своем сердце. Пройдут годы, прежде чем я…
— Я подожду, — торжественно и серьезно сказал он.
— Но мы не можем мыслить таким образом, — указала Мария, — Возможно, ни у нас, ни у мира просто нет будущего.
Явно уязвленный, Иуда отвернулся и возобновил движение. Некоторое время он шел молча, но потом тихим, но решительным голосом заявил:
— Ладно. Забудь об этом. Я тоже постараюсь забыть. Мне стыдно за то, что я это затеял.
— Тебе не должно быть стыдно! — воскликнула Мария, слишком хорошо понимавшая, что он сейчас чувствует. — Мои обстоятельства…
— Я же сказал, забудь! — Теперь его слова прозвучали хрипло и злобно. — Ничего не было! Я ничего не говорил, ты ничего не слышала!
— Хорошо, — согласилась она, несколько удивленная и напуганная столь стремительной переменой. — Не было, значит, не было.
В конце концов, ее такой поворот только радовал — значит, ей не придется опасаться дополнительных сложностей.
Дальше они шли молча. Мария чувствовала себя очень неловко, но через некоторое время Иуда заговорил, словно ничего не случилось. Голос его звучал спокойно, однако, украдкой покосившись на него, Мария приметила тень на челе и насупленные брови.
Добравшись наконец до окраины деревни, они действительно увидели привязанного к изгороди молодого белого ослика. Иуда отвязал его и, когда случившийся рядом мальчонка спросил, что он делает, рявкнул, чтобы тот не вмешивался, помянув при этом Господа.
Спорить с ним мальчуган не осмелился.
Они повернулись и повели осла в Вифанию. Всю дорогу назад путники молчали, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук ослиных копыт.

 

Когда животное доставили к Иисусу, тот обрадовался.
— Теперь мы можем отправиться в Иерусалим, — объявил он. — пока только для знакомства. Взглянем на город, а на ночь вернемся сюда.
Шла вторая половина дня, до закрытия городских ворот осталось еще несколько часов. Иисус набросил на спину осла плащ, сел на него, и они начали спускаться по крутому склону Елеонской горы.
Вскоре Иисус и ученики влились в сплошной поток паломников, направлявшихся в святой город, распевая псалмы. Мария полагала, что они затеряются в этом людском море, но неожиданно оказалось, что все взоры обращены к Иисусу и его ослу, который, хоть и впервые вез седока, как ни странно, совсем не артачился. Правда, поскольку он не привык выполнять команды, его вел в поводу шедший впереди Петр.
Густая толпа расступалась, давая им дорогу, а когда Иисус и его последователи приблизились к воротам Иерусалима, люди стали расстилать плащи под копытами осла, размахивать пальмовыми ветвями и выкрикивать строки из сто семнадцатого псалма: «Благословен грядущий во имя Господне».
Посыпались дружные возгласы:
— Осанна сыну Давидову!
— Благословенно грядущее царство отца нашего Давида!
— Благословен будь царь, пришедший во имя Господа!
— Мир в небесах и слава в вышних!
И наконец громкий, перекрывший все крик:
— Благословен будь царь Израиля!
— Сие сбывается предречение пророка Захарии! — выкрикнул какой-то мужчина. — Сказано: «Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на молодом осле».
— Это же представление! — послышался у самого уха Марии возмущенный голос Иуды. — Иисус назубок помнит эти пророчества, вот все и разыграл.
Мария обернулась. Иуда был зол и мрачен, словно чувствовал себя обманутым дважды. Не только ею, но и Иисусом.
— Осел… толпа… — злобно шипел он. — С ослом все подстроено, уж нам ли с тобой не знать. А все остальное? Что он вообще собирается делать, когда вступит в Иерусалим? Пророчеств на сей счет великое множество. Конечно, все ему не исполнить, но некоторые… Да, людям есть чему… дивиться! — Слово «дивиться» он произнес как ругательство.
Что ему ответить, Мария не знала, поскольку сказанное было правдой. С ослом уж точно все подстроено. Конечно, этому непременно должно найтись какое-то невинное объяснение, только вот она его не знала. Зато знала, что до сих пор Иисус на ослах не ездил. Это действительно вызывало беспокойство.
Мария предпочла промолчать и зашагала дальше, рядом с Иисусом, восторженно приветствуемым толпой. Со стен на него взирали солдаты и чиновники, наверняка спрашивавшие друг друга: «Кто этот человек?» Группа хмурых фарисеев обратилась к нему со словами: «Учитель, вразуми своих учеников», но крики «Осанна!», «Благословен грядущий во имя Господне!» заглушили их ворчание. Иисус же, не споря с ними, но и не игнорируя их, воскликнул:
— Истинно говорю вам, если заставить молчать людей сих, то возопят сами камни!
Они воззрились на него с досадой.
Наконец Иисус с учениками достигли ворот и вошли в них, оставив ликующих почитателей позади. Теперь они представляли собой обычную группу паломников. Когда они шли по узким улочкам, внимание Марии привлекли стоявшие на каждом перекрестке римские солдаты. Ей казалось, что во время прошлого паломничества она их тут в таком количестве не видела, хотя поручиться за точность детских воспоминаний, конечно же, не могла. Легионеры держались настороженно и, похоже, готовы были мгновенно пресечь все, что покажется им подозрительным. Их тяжелые взгляды выражали презрение и враждебность.
«Они действительно ненавидят нас, — подумала Мария, — Ненавидят наши праздники, нашу веру, то, что вынуждены находиться здесь. И видят в нас лишь источник неприятностей».
Через некоторое время Иисус и его ученики добрались до храмовой территории и оказались у больших ворот, отделявших обычные улицы от священной земли. Врата охраняли скучающие солдаты; они стояли, расставив ноги, и величие храма их ничуть не трогало.
Между тем сооружение поражало великолепием и размерами — воистину храм казался достойным обиталищем для самого Господа. Похоже, это было общее впечатление. Петр, все еще державший поводья осла, повернулся к Иисусу и сказал:
— Учитель! Какая каменная громада! Какая грандиозная работа!
— Производит впечатление? — отрывисто спросил Иисус. — а я говорю тебе, что в скором времени здесь камня на камне не останется.
Он слез с осла и пешком вступил на территорию внешнего храмового двора, где шел бойкий торг жертвенными животными и вовсю работали менялы. Некоторое время он молча смотрел на торжище, затем вернулся к ослу, сел на него и сказал:
— Идем. Здесь я вижу одно падение нравов, нам же нужно найти место для ночлега.
Когда вечерняя заря уже окрашивала небосклон, они покинули город через те же ворота, какими пришли, и перебрались через низину к Елеонской горе, на склонах которой устроили становища многие паломники.
У ее подножия находился огороженный сад, с древними оливковыми деревьями и старой давильней. Он манил и притягивал к себе взгляды, и Мария подумала, что было бы неплохо остановиться под его сенью.
По обе стороны от тропы люди расстилали одеяла и устраивались на ночь, ничуть не смущаясь неудобством крутого склона. Во время праздников население Иерусалима возрастало так, что для большинства паломников места в городе не хватало и им приходилось ночевать за стенами, под открытым небом.
Мария отметила, что, когда они проходили мимо, многие провожали Иисуса взглядами. Впечатление было такое, будто эти люди узнают его, хотя откуда паломникам из самых разных краев знать о нем? Впрочем, приветствовали же его те люди у ворот. Иисус выбрал место для ночлега, но сразу после этого, не вступая ни с кем в разговоры, отошел в сторону. Даже его мать вынуждена была довольствоваться обществом других женщин. Иоанну и Иакову он велел отвести осла хозяевам, но при этом явно дал понять, что не желает выслушивать вопросы.
Весь вечер до слуха учеников со всех сторон доносился многоголосый гомон сотен паломников, расположившихся на склонах горы, словно устроившая привал армия.

 

На следующее утро могло показаться, что весь склон горы шевелится — паломники пробудились и готовились к новому дню. Хлопот предстояло достаточно: приобрести агнца для ритуального заклания перед Песахом, раздобыть для стола предписанные обрядом травы и вино. Но Иисуса, похоже, занимало не это. Вместо каких-либо приготовлений он отрывисто распорядился:
— Возвращаемся в Иерусалим. Мы должны пойти в храм.
Едва дав ученикам время, чтобы привести себя в порядок, он быстрым шагом направился к городу. Проходя мимо ограды, за которой росла смоковница, Иисус схватил и обломал ветку, осмотрел ее и сказал:
— Плодов нет, а ведь выглядела обещающе — После этого он встряхнул ветку, бросил ее наземь и воскликнул: — Да не вкусит никто более плодов с этого древа!
Что его так разозлило? Мария никогда раньше не замечала столь странного поведения — ведь ему прекрасно известно, что нынче не сезон для смокв. Что у него на уме?
Она покосилась на шедшего рядом Иоанна и приметила в его глазах ту же растерянность. Однако ничто не могло поколебать их верности, ученики шли за учителем, не задавая никаких вопросов.
Огромная толпа, теснившаяся у ворот Иерусалима, хлынула внутрь, едва они распахнулись, и устремилась к храму. Там все уже было готово для предстоящего оживленного дня, ворота гостеприимно отворены, и гул голосов внутри указывал на то, что горожане, воспользовавшись своим положением, явились в храм первыми, чтобы не толкаться в очередях с пришлыми.
По периметру двора для неевреев находились загоны с выставленными на продажу козами и овцами, клетки с голубями и столики менял. Все это делалось во исполнение Закона, предписывавшего приносить в жертву животных. Ведь никто из паломников не стал бы гнать овец в город через всю Иудею, гораздо удобнее было приобрести их на месте.
Присутствие менял объяснялось тем, что в храме принимали только серебро из Тира, более чистое, чем римское. Ну а раз менялы предлагали народу услуги, на которые имелся спрос, могли ли они не извлекать из этого прибыли? В конце концов, им нужно было кормить своих детей, и, разумеется, их деятельность мало походила на благотворительность.
Вокруг стоял неумолчный, многоголосый шум, дурманящий, как поднимавшийся над жертвенниками дым, — люди расхваливали свой товар, торговались, спорили, и все это под доносившееся изнутри пение левитов.
— Козлы! Козлы! Лучшие козлы! Покупайте только здесь! — Вот первые слова, которыми приветствовал паломников храм. — Ни одного изъяна! Мои животные без изъяна! Вспомните слова Малахии: «И когда приносите в жертву слепое, не худо ли то? Или когда приносите хромое и больное, не худо ли то? А когда такое исходит из рук ваших, то может ли Он милостиво принимать вас?» Бог плюет на нечистые жертвы. Но мои животные — другое дело. Они превосходны! — распинался краснолицый! торговец, удерживая на привязи строптивых, норовивших удрать козлов.
— Агнцы! — пытался перекричать его другой торгаш. — Лучшие ягнятки, чистые и кроткие, угодные Господу!
— Есть у тебя нечистые деньги? — Ближайший меняла схватил Марию за правый рукав. — Их нельзя вносить на территорию храма. Ты должна обменять их здесь!
— Только не у него! — закричал другой, вцепляясь в левый рукав Марии. — Он лжец и мошенник! Посмотри! — Под носом у Марии появилась рука с пригоршней монет. — Сколько ни смотри. не увидишь ни одной фальшивки! Ни одной!
Неожиданно Иисус опрокинул один из обменных столиков.
— Грабитель! — воскликнул он. — Вор!
Пораженный меняла огляделся по сторонам, желая убедиться, что все слышали оскорбление. Обвинение было не из тех, которые сносят молча.
— Прошу прощения! — взвизгнул он. — Но я не мошенник! Как ты смеешь облыжно обвинять меня? Ты ответишь за это перед судом!
— Вы все воры! — выкрикнул в ответ Иисус. — Все как один!
Он бросился к столикам и стал переворачивать их один за другим, разбрасывая по земле монеты и счетные листы. Прежде чем кто-то из ошеломленных торгашей попытался остановить его, Иисус опрокинул целый ряд, раскидав все, что было на столах.
— Аспиды! Кровопийцы! Не у Исаии ли сказано: «Дом мой назовется домом молитвы для всех народов»? Вы же, как говорит весь Иерусалим, сделали его вертепом разбойников! — не унимался Иисус.
Монеты раскатывались у него под ногами, менялы в панике ползали на четвереньках, собирая их. Какой-то торгаш схватил Иисуса за плечо и громко вопросил:
— Разве мы нарушили Закон Моисеев? Как люди могут оплатить то, что требуется, без нас? Мы всего лишь предоставляем обменные услуги!
— Услуги! Вы превратили двор храма Божьего в торжище и называете это услугами! — продолжал обличать Иисус.
— Закон Моисеев не оставляет нам иного выбора, — стоял на своем торговец. — Да, я готов признать, что в храме многое выглядит неуместным — загоны с животными, столики менял, горки монет. Но что же, по-твоему, мы должны нарушать Закон?
Проигнорировав этот вопрос, Иисус выхватил у подвернувшегося под руку погонщика кнут и принялся осыпать торговцев и менял ударами, выкрикивая обвинения в осквернении святыни. Испуганные и обозленные торгаши разбежались, вдогонку им неслись обличения. Римские солдаты спокойно стояли на своих местах, не вмешиваясь, однако не подлежало сомнению, что обо всем случившемся будет доложено Пилату.
Все это время ученики ошеломленно переглядывались, не смея даже спросить его: «Что ты делаешь?» Это был не тот Иисус, которого они знали, а какой-то другой, незнакомый.
Мария никогда не видела, чтобы Иисус настолько выходил из себя, причем из-за какой-то мелочи. Она хотела поговорить с ним, прояснить недоговоренное, но теперь сомневалась, что это возможно. Тот человек, которого она знала и, как ей казалось, любила, являлся лишь частью более сложной личности этого пророка, способного внезапно стать таким далеким и непонятным для них. Мария непроизвольно обернулась к его матери и заметила на ее лице то же потрясенное выражение.
Во двор высыпали разъяренные, негодующие представители храмовых властей.
— Что здесь происходит? — гневно вскричал один из них. — Как ты посмел учинить такое безобразие в святом месте?
— Святое место? — воскликнул Иисус. — Торгаши осквернили его святость! И сделано это с вашего разрешения и одобрения!
— Мы лишь оказываем людям необходимые услуги! Ты нанес нам ущерб!
— Это вы причиняете ущерб Господу!
— Мы знаем, кто ты такой! — взревел служитель храма, — ты тот самый учитель из Галилеи, который баламутит людей своим мессианским краснобайством! Иисус из Назарета, так тебя зовут. Вчера ты устроил представление с въездом в Иерусалим — люди, размахивающие пальмовыми ветвями, и все такое. Ты пользуешься тем, что народ простодушно надеется на приход Мессии ради возвеличивания собственной персоны!
— Ты ничего не понимаешь! — вознегодовал Иисус.
— Мы знаем достаточно для того, чтобы принять меры. Остановись сам, пока не поздно, пока ты не нажил серьезные неприятности. Пойми, приятель. — Служитель придвинулся к нему поближе. — Здесь уже и без тебя были беспорядки, причем затронуты интересы Рима. Некий Варавва, бунтовщик, устроил на римлян засаду, убил двоих и сам угодил в плен. Теперь его последователи угрожают новыми нападениями. Римляне в ярости, так что тебе лучше держаться тише воды, ниже травы, если не хочешь, чтобы тебя спутали с мятежниками.
— Я сам предостерегал повстанцев, — заявил Иисус. — Говорил им, чтобы они остановились.
— Может быть, но здесь ты явил не лучший пример миролюбия. Торговцам ты не указ, с какой стати им тебя слушать? Посмотри, что ты натворил. — Служитель храма широким жестом указал в сторону опрокинутых столов, разбросанных счетных листов и разбежавшихся животных.

 

Как ни странно, им позволили беспрепятственно уйти. Солдаты, стоявшие в портиках, как статуи, так и не сдвинулись с места и не попытались никого задержать. Торгаши, ворча, стали собирать свое разбросанное имущество и приводить в порядок столики, прикидывая, много ли времени осталось до конца дня, чтобы попытаться хоть как-то возместить убытки. Выходка Иисуса, конечно, была досадной неприятностью, но, как они надеялись, единичным случаем. Чем-то вроде стихийного бедствия, грозы с градом или налета саранчи, которое следует переждать, поскольку все так или иначе возвращается на круги своя.
Когда ученики под молчаливым предводительством Иисуса покинули город и, возвращаясь назад, проходили мимо давешней смоковницы, оказалось, что листья на ней пожухли, а ветви обвисли.
— Учитель! — вскликнул Петр. — Что это? Отчего это случилось7 — Он дотронулся до высохшей ветки. Лицо его выдавало страх и смятение.
— Это удивляет тебя? — спросил Иисус. — Да имей ты веру с горчичное зерно и повели горе сей пойти и пасть в море, она пойдет и падет! — Он взялся за ветку, осмотрел ее и отпустил. — О чем бы вы ни просили в молитве с верой, будет даровано.
Но какое это имеет отношение к вере? Слова его были таинственны и темны. Это не имело отношения к Священному Писанию, к исцелению, к пророчеству, к изгнанию демонов — ко всему тому, что, как казалось Марии, и составляло миссию Иисуса.
К тому, из-за чего она последовала за ним, как и все остальные.

 

В тот вечер ужин проходил в удрученном молчании. Мария заметила, что мать Иисуса тоже выглядела несчастной и сидела повесив голову. Иисус, если не считать молитв, отмалчивался, а Иуда сразу после ужина куда-то ускользнул — она видела, как он спускается вниз по тропе. Собрался побывать дома, навестить отца? Иисус такого не одобрил бы, но, возможно, Иуду это уже не беспокоило. Похоже, выходка в храме и жестокое наказание смоковницы произвели на Иуду не лучшее впечатление.
Поискав взглядом мать Иисуса, Мария увидела ее привалившейся к стволу чахлой сосенки, которая ухитрилась закрепиться корнями на склоне. Она сидела, уронив голову на руки, а когда Мария легонько коснулась ее плеча, подняла на нее глаза, полные слез. Не говоря ни слова, Мария заключила плачущую женщину в объятия.
— Он всегда так почитал храм, соблюдал все обряды, — сетовала его мать, — Еще мальчиком любил проводить там время и задавал книжникам и ученым столько вопросов, что они уставали отвечать… — Она покачала головой. — И вдруг такое!
— Ясно, что увиденное вывело его из себя. Возможно, он почувствовал, что должен очистить храм, — промолвила Мария просто для того, чтобы хоть немного успокоить мать Иисуса.
— Что скажет Иаков? — тяжело вздохнула старшая Мария.
— Ни один из них и слова не проронил. Оба Иакова, и Большой и Меньший, все время стояли столбом. Они так же растерянны, как и все прочие.
— Я не о них, а о своем сыне. Он такой благочестивый, такой набожный. Он этого не вынесет — просто умрет от стыда! Молю Бога, чтобы в Назарете об этом не узнали.
— До Назарета отсюда не близко, — успокаивающе произнесла Мария. — Пойдем найдем местечко поудобнее, посидим, потолкуем…
Разговор завязался, и в ходе его Мария решилась-таки задать давно донимавший ее вопрос: не происходит ли семья Иисуса из дома Давидова? Для самой Марии его родословная значения не имела, но для других — еще какое! Ведь на сей счет существовали пророчества.
— Да, — ответила мать Иисуса. — Нам всегда говорили, что это так. Это знание придавало нам гордости и добавляло сил, когда нашей семье доводилось переживать нелегкие дни. Такое происхождение накладывает особые обязательства, побуждает во всем стремиться к совершенству. Однако это не такая уж редкость, есть много семей, которые возводят свой род к Давиду.
Итак, это правда. По меньшей мере одно пророчество могло иметь к нему отношение. И этого он, в отличие от истории с ослом, подстроить не мог.
Позднее, уложив мать Иисуса спать, Мария, к которой сон не шел, решила пройтись и наткнулась на Фому, склонившегося над маленьким свитком возле слабо светившего костра.
Она наклонилась посмотреть, что он делает. Фома поднял на нее глаза и промолвил:
— Я записываю кое-что из сказанного Иисусом. Ну, ты понимаешь… то здесь, то там. Боюсь забыть особенно мудреные слова. Признаться, я и так уже многое забыл.
Мария присмотрелась и прочла следующие строки:
Иисус сказал: «Я дам вам то, чего не зрело ни единое око, чему не внимало ни единое ухо, чего не касалась ни одна рука, что не пробуждалось в человеческом сердце».
Иисус сказал: «Ищущий да обрящет, и стучащему отворят».
— Никогда не слышала, чтобы он говорил такие вещи, — удивилась она.
— Так ведь он с каждым из нас говорит по-разному, — пояснил Фома. — Думаю, ты сама могла бы вести такой же список, только изречения в нем были бы иными.
— Необходимо объяснять, когда и почему были произнесены те или иные слова, — заметила Мария. — Иначе их смысл трудно уразуметь.
— Это касалось только меня. И я это вряд ли забуду.
«Да верно, он с каждым из нас говорит по-разному, — подумала Мария. — Только вот кое-что из сказанного мне я не только ни за что не стану записывать, но и хотела бы забыть!»
Издалека до нее донесся голос говорившего с кем-то Иисуса. Тон его был мягок и доброжелателен, как прежде. Что за перемена произошла с ним? Надолго ли это?
«Иисус так же непостоянен, как и Иуда»- подумала Мария. Где же все-таки Иуда и почему он вдруг исчез?
Назад: Глава 48
Дальше: Глава 50