Мария обустроила временное жилище в пещере. Она развела маленький костер, чтобы держать на расстоянии диких зверей, и приготовила себе спальное место, расстелив одеяло и поместив в изголовье плоский камень вместо подушки. Но ей все равно было страшно: огонь освещал неровные отверстия в каменном своде пещеры. Там могло затаиться что угодно, а тут еще одиночество и ночной холод окутали женщину, как саван отчаяния. Теперь Мария осталась одна, во власти духов. Почему раввин решил, что это ей поможет?

Если Бог и пребывал в этом месте, она его не ощущала, как не чувствовала вообще ничего, кроме заброшенности и страха Жизнь ее подошла к концу. Маленькая девочка, которая подобрала идола из детского любопытства, превратилась в одержимую, истерзанную демонами женщину, вынужденную бежать из своего дома и забиться в пещеру, утратив всякую надежду.

Я умру здесь, вдали от дома, и моя дочь никогда даже не вспомнит обо мне. Ей только расскажут, что мать не смогла о ней заботиться, а потом умерла. Иоиль женится снова, и новая жена утешит его, родит ему детей и заменит Элишебе мать — меня же все позабудут. Конечно, мать и отец будут оплакивать меня, но у них есть другие дети и внуки, и вспоминать меня будут как других умерших родственников. Поначалу часто, потом все реже и реже.

О отчаяние! Ты самое худшее из демонов. Однако можно ли назвать отчаяние грехом? То, что является правдой, не может быть грехом. Веельзевул есть прародитель лжи, и, таким образом, если я осознаю отчаянность своего положения, это не грех, но лишь печальная правда. Ложные надежды — вот наваждение Веельзевула, которым он меня мучил. Здесь сейчас грехом является надежда, а не отчаяние. Ибо надежда и есть ложь.

Но сюда меня направили ради молитвы и очищения, послали те, кто разбирается в этом недуге лучше меня. И нечего мне мудрствовать, нужно послушно исполнять, что велено.

Всю ту ночь, в перерывах между судорожными пробуждениями, Мария молилась. Костер выгорел до дымящихся угольков. Она замерзла, проголодалась, и ей было трудно отличать сон от яви. Обратиться к самим духам с какими-либо призывами и тем более повелениями Мария не решалась, но читала все те псалмы, что могла вспомнить, и жалела только о том, что не выучила их наизусть и знала лишь разрозненные строки.

«Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем народа, которые со всех сторон ополчились на меня».

Пожалуй, здесь и вправду могут обитать сонмища демонов, но ведь эта молитва направлена против духов, атакующих верующего снаружи, а не пребывающих внутри.

«Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю! Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень».

Из этого следовало, что Господь бережет и ограждает чад своих от всех опасностей постоянно, и днем и ночью. Но опять же речь здесь шла об опасностях, грозящих извне. А как насчет ужаса, который прочно обосновался внутри?

Когда наступил рассвет, Мария совсем закоченела и ощущала такую слабость, что едва смогла выбраться из-под одеяла и попить воды из бурдюка. Сколь строгим должен быть ее пост? Пить ей можно? Или она должна просто лежать здесь, молиться и бороться с демонами, пока не умрет?

Святые отшельники, мужчины и женщины, постились. Пророки тоже постились. Царица Эсфирь постилась, перед тем как пойти к царю, и Иона велел грешникам Ниневии поститься. Считается, что посты угодны Всевышнему. Это ладно, но ведь пост посту рознь, и на сей счет должны быть специальные правила. Почему раввин не объяснил ей этого? В конце концов, обходиться без еды и поститься — это далеко не одно и то же. Нищие попрошайки порой подолгу обходятся без пищи, но никто не считает, что они таким образом обретают святость. Они всячески пытаются утолить голод, а всякий, кто кормит их, делает благое дело.

Мария отломила кусочек сухого хлеба и жадно съела его, ощущая, как ей казалось, каждую крупицу, попадающую в горло. Ей было стыдно за свой голод, но женщина не могла даже вспомнить, когда в последний раз нормально ела. Вытянув перед собой руку, Мария ничуть не удивилась тому, какая она худая. В этом изможденном, костлявом да еще и обритом наголо существе трудно было узнать ту Марию, которой так гордился ее муж, а все в Магдале считали привлекательной женщиной. Нет, это жалкое создание выглядело так, будто вообще относилось не к роду человеческому, а к стервятникам и скорпионам, обитателям пустыни. Да что там, сейчас на нее и стервятник не польстился бы!

Она съела еще немного хлеба и отломила кусочек фиговой лепешки, которая оказалась такой вязкой, что чуть не застряла в горле и проскочила в желудок лишь с глотком воды.

«И вот теперь, чуточку подкрепившись, я отказываюсь от еды до тех пор, пока Ты не очистишь меня или не подашь мне какого-нибудь знака, — мысленно обратилась Мария к Богу. — Буду ждать до тех пор, пока Ты не протянешь мне руку и не спасешь меня».

Но тут ей неожиданно вспомнились слова из Торы: «Не искушайте Господа, Бога вашего, как вы искушали его в Массе».

«Я вовсе не собираюсь испытывать Тебя, но лишь смиренно молю ниспослать мне знак» — тут же поправилась Мария.

После этого она закуталась в плащ и долго сидела неподвижно, ища успокоения внутри себя.

Все средства исчерпаны. Мне осталось лишь взывать о помощи здесь, в одиночестве, но если таковой не воспоследует, то мне по крайней мере, будет ясно, что меня ожидает.

В этом понимании, как ни странно, и заключалось своего рода успокоение. Время рассвета давно миновало, солнце поднялось высоко, тени в пещере, напротив, сгустились, а она все сидела стараясь не шелохнуться и быть наготове для противостояния. Но раздавшийся в голове слабый, едва слышный шепот все равно едва не застал ее врасплох.

«Знай, все это бесполезно, — вкрадчиво шелестел голос. — Это глупость и погоня за ветром — так, кажется, говорится в вашем Священном Писании. Все, что ты делаешь — глупо и обречено на провал, обернется ничем».

Эта мысль — ибо ей показалось, что это мысль, и весьма разумная, — пришла к ней через порталы ее сознания, которые охранялись от более явного и наглого вторжения.

«В этом месте нет никакой святости, — нашептывал голос, — Напротив, оно исполнено скверны. Все покинули тебя и заставили предаваться бессмысленному самоистязанию. Тем временем твой ребенок томится и скучает по тебе, а твой муж смотрит на других женщин, сравнивает и приходит к выводу, что ты не была хорошей женой. Ни в ком нигде нет ни крупицы добра. Если кто-то и предлагает помощь, то делает это исключительно ради собственного тщеславия. Оставь эту затею. Она безнадежна».

Мария подняла глаза и посмотрела на солнце. Казалось, оно вовсе не сдвинулось с места. День тянулся бесконечно и грозил продлиться целую мучительную жизнь.

«Но ты можешь покончить со всеми своими терзаниями разом, — не унимался голос. — Смотри, не зря же ты явилась сюда, вскарабкалась на скалы, нависающие над каменистым ущельем. Прыгни вниз и положи конец всему: своим страхам, мучениям, безнадежной борьбе и бессмысленной жизни. Она все равно окончится, ты умрешь в одиночестве, не получив ответа ни на один вопрос. Так к чему вся эта боль и напрасные усилия?»

Мария посмотрела вниз, на усеянное камнями дно ущелья, где виднелись редкие искривленные деревца и жесткий кустарник. Если она бросится вниз, то не покатится по склону, камни не будут терзать ее тело — стремительное падение, сломанная шея и покой. Стервятников, которые слетятся к трупу, она уже не увидит.

Теперь солнце находилось прямо над головой, и никаких теней не было. Никаких теней… Полдень… Демон полудня — это ли имел в виду раввин?

«Не надо бояться заразы, опустошающей полдень» — говорится в Священном Писании. Это ощущение полного отчаяния, поражения, осознания того, что все попытки оказались даже не жалкими, а именно ничтожными — может быть, это и есть демон полудня, зараза, опустошающая полдень? Правда, если так, то он существенно отличается от своих нечистых собратьев: едва уловимый, плохо поддающийся определению он, в отличие от других, кажется не вторгшимся извне захватчиком, но неотъемлемой частью собственного сознания.

Но зато этот демон метит в самую сердцевину жизни, подбивая ее покончить с собой, прыгнув с утеса, причем не принуждая ее, а увещевая рассудительными речами.

Мария зримо представила себе его в виде червя, подтачивающего решимость и волю, в виде язвы, распространяющей внутреннее гниение и разложение, дыры, всасывающей в себя самый дух жизни. Демон полудня вещал изнутри, стало быть, он тоже в нее вселился. Теперь она пребывала во власти пяти демонов, одинаково злокозненных, но весьма разнящихся в проявлении своей злобы. А поход в пустыню не только не принес облегчения, но и усугубил ее беду.

— Демон, — сказала она, — нарекаю тебя «Отчаяние», ибо это то, во что ты поверг меня, проникнув в мою душу.

Теперь солнце пришло в движение и чрезвычайно медленно, словно удерживаемое этим демоном, поползло по небосклону вниз, подтягивая день к завершению.

В сгущавшемся сумраке ущелье и скалы приобрели фиолетовый, а потом пурпурный оттенок, и женщине казалось, что там внизу, в багровой бездне, толпятся сонмища демонов.

«Я знаю, что наделена способностью видеть духов, — подумала Мария. — Дано же мне было увидеть Валлу в тот день, когда видение посетило меня в собственном доме. Но что мне известно о духах тьмы, мрачных тенях, обитающих в Шеоле? Может быть те тени, что мечутся там, внизу, в каком-то смысле являются их отголосками или отражениями?»

Она очень проголодалась: ни обеты, ни молитвы не смогли заглушить аппетит.

— Но я дала слово, — произнесла Мария вслух, — Я дала слово, и я сдержу его.

Стемнело. Лучшим средством против голода и страха, изводящих ее, мог бы стать сон, а потому Мария медленно побрела в пещеру, разложила подстилку и улеглась. Вокруг царила кромешная тьма, казалось накрывшая весь мир, однако то, что она оказалась погруженной в этот беспредельный мрак, сейчас воспринималось ею как нечто правильное. Он был реальностью, а вот все остальное — ее жизнь в Магдале, свет солнца, брак, празднование Песаха — казалось сном. Вот где ее истинное место и предназначение: обритой и голодной лежать на холодной подстилке в пещере посреди пустыни, с невидимыми врагами внутри, в окружении множества неизвестных и безымянных угроз.

Водятся ли здесь летучие мыши? Кажется, ее слух уловил шорох их крыльев. Или шорох каких-то крыльев. Спала ли Мария? Бодрствовала ли?

На следующее утро, открыв глаза, Мария увидела огромного стервятника, примостившегося на краю уступа снаружи пещеры. У него был изогнутый клюв, морщинистая голая голова и перья, которые поблескивали и переливались, хотя солнца еще не встало. Что придавало им этот зловещий, радужный оттенок? Более того, когда женщина смотрела на птицу, ей казаюсь, будто эти перья испускают мерцающее свечение.

Она подтянулась на одном локте и прищурилась. Птица в ответ наклонила голову и посмотрела на нее.

Марии очень хотелось пить. Она попыталась встать, но почувствовала головокружение, поэтому на четвереньках поползла к бурдюку, припала к нему и сделала долгий, глубокий глоток. Птица не шелохнулась, судя по всему, движение женщины ничуть не напугало ее. Она просто сидела и смотрела.

Мария вытерла потрескавшиеся губы тыльной стороной ладони. Взгляд птицы словно приклеился к ней, и она вдруг почувствовала, что стервятник очень силен. Обращенный к ней глаз сверкал, огромные безобразные когти сгибались и разгибались. Теперь птица нахохлилась, перья встали торчком, и впечатление, что они светятся, стало еще сильнее.

Мощный клюв стервятника раскрылся, с него сорвался странный крик, более похожий на стон вожделения, чем на обычно хриплое карканье падальщиков. Поскольку издала его птица, он прозвучал до омерзения извращенно — от неожиданности Мария отпрянула. Стервятник отреагировал на это, приблизившись к ней на пару тяжелых прыжков.

Женщина подняла камень и замахнулась. Птица злобно уставилась на нее и встопорщила перья, словно грозя наброситься. Мария прикинула, что столь крупная тварь, размером с доброго ягненка, может оказаться опасной.

Она прицелилась и бросила камень. Он угодил птице в спину, но отскочил, почти не потревожив торчащие перья. Зато, похоже, разозлив отвратительное создание. Широко раскинув ужасные крылья и щелкая клювом, стервятник стал надвигаться на нее. У Марии не было никакого оружия, но она выхватила из кучи собранного Андреем валежника суковатую палку с намерением использовать ее как дубинку.

Издав злобный клекот, хищник бросился на нее, выставив крючковатые когти. Мария припала к каменному полу, чтобы взлетевшая птица промахнулась, но хищный бросок был нацелен точно, а попытка отмахнуться палкой не возымела эффекта. Когти вцепились Марии в плечо, клюв изготовился рвать ее плоть, а отвратительный залах, исходящий от питавшейся трупами твари, оказался еще ужаснее, чем клюв и когти. В нем смешались зловоние, гниющей козлятины, смрад разлагающихся крыс, омерзительный дух внутренностей и рыбьих потрохов, которые люди выбрасывают на помойку или сжигают. Однако стервятник не только питался гнилью, но и сам представлял собой полуразложившийся труп, ибо когда Мария, защищаясь, схватила его за длинную шею, то почувствовала под рукой не мускулы, но что-то вязкое и склизкое.

Это была не настоящая, не живая птица! Плоть живого существа не может быть сгнившей!

Ужасное открытие обрушилось на Марию, когда она, чтобы не дать стервятнику выклевать ей глаза, сжала горло твари. Горла просто не было, лишь сухожилия, позвонки да гнилое мясо, смяв которое пальцы Марии сомкнулись.

Тут ей неожиданно пришло в голову, что все демоны, с коими она сталкивалась прежде, являлись невидимыми, бесплотными духами, этот же имеет хоть и гнилую, но плоть.

От мерзкой вони женщину выворачивало, так недолго и чувств лишиться. Пальцы Марии соскользнули с птичьей шеи, а когда она пнула стервятника в покрытую встопорщенными перьями грудь, нога ее увязла в гниющей массе, которая, казалось, могла засасывать, как трясина.

— Я воплощение мерзости и обреченности! — С птичьего клюва вдруг сорвались человеческие слова. — Я Рабицу, скорчившийся демон.

Рабицу! Таинственный Рабицу — вот, оказывается, как он может выглядеть. Кажется, рабби упоминал о нем.

Отвратительная, лысая, бородавчатая птичья голова метнулась вперед, и Марию пронзило болью — клюв ударил ей в грудь. Одновременно стервятник вперил свой взгляд в ее лицо. В глазах птицы не было даже зрачков, а лишь бездонная чернота, чернота, чернота…

Плавно, словно погружающийся в воду ныряльщик, демон скользнул в нее. Боль тут же прекратилась, но вместе с ней ушло и сознание. Лишившись чувств, Мария растянулась на подстилке.

Когда Мария открыла глаза, солнце висело высоко над головой. Стоял полдень. Ей не сразу удалось сообразить, где она и что с ней, но потом с ужасающей ясностью нахлынули воспоминания. Содрогнувшись, она осторожно потрогала грудь, ожидая обнаружить кровавую рану, но на том месте, куда вонзился клюв, не осталось даже царапины. Вообще никакого следа!

Но ведь стервятник здесь был, вот кое-где на земле даже остались следы огромных когтей. Куда же он делся?

Ответ пришел одновременно с вопросом — туда, где уже находятся другие демоны. Присоединился к ним. И сейчас тоже пребывает в ней.

«Да, верно, — услышала она в голове странный, расплывающийся и тающий голос. — Я здесь. Я явился потому, что подобные мне призвали меня, сказав, что ты стала для них прекрасным вместилищем. Мы, демоны, не любим одиночества и, когда овладеваем пригодным телом, стараемся собрать компанию».

— Кто ты? — спросила Мария, уже поборовшая страх. Ничего не изменится, если она заговорит с ним.

«Ты назвала меня правильно, — произнес голос. — Один раз ты мысленно произнесла мое имя. Неужели не помнишь? Подумай».

Она не называла иного имени, кроме… Скорчившийся демон…

«Да, так меня прозвали. Но ты назвала мое настоящее имя, — строго напомнил ей голос, — Имена очень важны. Имена наделены силой. Имена различают. Назови мое истинное имя. Ну, давай. Ты его знаешь».

— Рабицу, — прошептала Мария.

«Да», — с удовлетворением подтвердил голос, и, хотя было непонятно, как звук может источать зловоние, воспринимался он именно так, как воплощение смрада и разложения.

— Это ты обрек Каина на гибель…

«Да! Значит, ты встречала упоминание обо мне в Торе. Очень хорошо, Тогда ты знаешь, что я древний дух, принесший людям немало бед, а потому особо почитаемый и восхваляемый среди демонов».

В этом признании слышался оттенок гордости.

— Да в Торе об этом почти и не говорится, — возразила Мария, — Вот единственное упоминание: «И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лицо твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит: он влечет тебя к себе…».

«И я увлек! — воскликнул демон. — Ты знаешь, это по моему наущению он убил брата своего Авеля и положил начало смертоубийству среди людей».

— И ты здесь, чтобы убить и меня?

Мария дошла до того предела, когда была уже готова приветствовать смерть. Надежды ее истаяли, силы исчерпались. Она удалилась в пустыню ради избавления, но вместо этого лишь позволила вселиться в себя новым демонам. Ей не хватило сил отразить их, а теперь они, как говорил Рабицу, будут призывать подобных себе, пока вовсе не лишат ее разума и воли. Нет, выход для нее существует только один.

«Наверное, Симон и Андрей придут, найдут меня, а потом расскажут Иоилю, что я… наконец отмучилась», — подумала она.

— Может быть, ты рассуждаешь верно, — пробормотал Рабицу. — Убийство — это как раз то, что мы, демоны, любим больше всего и делаем лучше всего.

— Ну, так давай убей меня! — выкрикнула Мария.

К смерти она была готова. Но ничего не произошло.

Мария понуро сидела, прислонившись к скале, и ждала неведомо чего. Сейчас в ней пребывало столько посторонних сущностей, что она чувствовала себя падалью, кишащей личинками. Мария из Магдалы превратилась во вместилище для Ашеры, Пазузы, богохульного голоса, Хекет, Демона полудня и Рабицу. Все они возились и набухали внутри, словно ребенок в чреве, с той лишь разницей, что в отличие от младенца им не ограничивались, а пребывали повсюду, вторгаясь в самое ее существо.

Разговаривали ли они друг с другом? Ссорились? Обсуждали ее? Женщина не имела ни малейшего представления о том, что они делали: к ней демоны обращались лишь для того, чтобы подразнить или помучить ее, а их разговоров между собой Мария слышать не могла.

«Я разрушена, как изъеденный молью плащ, который расползется, стоит попробовать его натянуть, — призналась Мария самой себе. — Я всего лишь сосуд, вместилище зла, и самое лучшее, что я могу сделать, — это умереть здесь, подальше от тех, кому была бы способна причинить вред. Раввин поступил мудро и правильно, отправив меня сюда».

Час проходил за часом, демоны один за другим проявляли себя, насмехаясь над ней и напоминая, что они пребывают в ней, а она находится в их власти. Скоро Мария уже различала их всех по голосам и сама безошибочно к ним обращалась.

— Рабицу, — промолвила Мария, когда в очередной раз услышала голос этого духа, — тебе не стоит утруждаться, пытаясь усугубить мое горе и страх. Я уже за пределами этих чувств, поскольку обратилась в ничто. Перестала существовать. «Корчиться перед моей дверью» бессмысленно, потому что у меня и двери-то никакой нет. Точнее, осталась одна, но за ней смерть, и, войдя туда, я уже назад не выйду.

Солнце вершило свой путь, тени удлинялись, а Мария все сидела неподвижно, словно статуя.

Наступила очередная ночь. Время для сна — вернее, для того, чтобы лечь. Часы смешались для нее, так же как сон и явь. Мария пыталась молиться, но слова не шли: она была слишком слаба. А потому просто легла на подстилку и закрыла глаза.

Перед самым рассветом, в тот час, когда поздняя ночь готовится смениться ранним утром, когда звезды еще не померкли, но восковая луна уже скользит к горизонту, отбрасывая полутени на скалы, Мария, открыв глаза, приметила у края маленького уступа перед пещерой какое-то шевеление. Присмотревшись, она поняла, что из ущелья, переваливая через край утеса, поднимается кишащая масса насекомых.

Выпрямившись, Мария уставилась на них. Рука ее ощутимо дрожала и была слишком слаба, чтобы на нее опереться, но женщина все же подвинулась, чтобы лучше видеть. Лунный свет поблескивал на панцирях маленькой армии, перетекавшей через край скалы.

Саранча. Насекомые в блестящей, жесткой броне, с покачивающимися усиками и крепкими челюстями-жвалами… Разумеется, ей не раз случалось видеть саранчу, но эти были особенными, с огромными глазами, отражавшими лунный свет сотнями крохотных призм, и мощными задними лапами, позволявшими прыгать на большое расстояние. Одно из насекомых так и сделало, приземлившись глубоко внутри пещеры, за ним последовало несколько других. Но основная армия продолжала переваливать через край, неспешно продвигаясь вперед.

Саранча. Здесь не могло быть никакой саранчи. Здесь нет для нее никакой пищи. Это пустыня. Но, впрочем, о чем она — ясно ведь, что эта шуршащая, скребущаяся армия, как и все прочие существа, являвшиеся ей в пустыне, есть лишь очередное проявление демонического начала.

Мария попыталась отползти назад, но у нее не было сил. Да и куда ей двигаться? Они последуют за ней до самого конца пещеры. Что толку отступать, лучше уж встретить их на месте. Спасения все равно нет.

Марии уже было все равно, и не имело значения, сама она пришла к мысли о безнадежности своего положения или по наущению Демона полудня. Бежать ей все равно некуда. Настал конец всему. У нее уже не осталось никакого убежища — лишь освещенный лунным светом утес и надвигавшаяся на нее живая лавина.

Когда авангард армии саранчи приблизился, Мария протянула руку и дотронулась до одного насекомого, но именно прикосновение к твердому, прохладному панцирю заставило ее встрепенуться. Женщина отпрянула, насколько хватило сил, саранча же тем временем уже избиралась на подол ее платья, отщипывая от него кусочки крепкими челюстями. В считанные мгновения насекомые сожрали и ее одеяла, и все, что было на ней, оставив женщину обнаженной. Марию пробрал озноб, который усугубляло соприкосновение с холодными телами насекомых. Она покачнулась, задрожала и пронзительно вскрикнула.

Теперь Мария увидела, что нападающие совсем не похожи на настоящую саранчу. У некоторых были человеческие лица, и волосы напоминали человеческие, только из пастей торчали львиные клыки. У иных даже имелись нагрудники. И звук их крыльев! Звук их крыльев был похож на грохот колесниц. А их хвосты заканчивались скорпионьими жалами, занесенными для удара.

Потом на уступе появилась фигура. Еще одно насекомое с человеческим лицом, в нагруднике, но ростом со взрослого мужчину, а жало на изогнутом хвосте — длиной с меч.

С появлением чудовища масса насекомых остановилась, словно дожидаясь приказа. И приказ последовал.

— Я Аваддон, ваш царь! — прогромыхал могучий голос. — И я повелеваю вам уничтожить эту женщину!

Саранча устремилась к ней, мигом накрыв ее поразительно тяжелым, ощущавшимся как металл, шевелящимся одеялом. Но нет, так они ее не возьмут! Мария подползла к Аваддону, ухватилась за его жало и, повернув, направила острие себе в грудь.

— Ты убьешь меня, — прошептала Мария. — Ты сам, а не твои приспешники.

Она ощущала, как подрагивает хвост и готовое вонзиться в нее смертоносное жало.

— Как ты осмеливаешься что-то у меня требовать? — огрызнулся Аваддон.

— Я осмеливаюсь, потому что я буду бороться из последних сил.

— Сил? У тебя нет никаких сил. Они все иссякли. Сдавайся моей армии.

— Нет, этого не будет никогда!

Странно, но с пришествием Аваддона Мария стряхнула недавнее безразличие и даже ощутила прилив взявшихся неведомо откуда сил.

— Ты сдашься. Бежать все равно некуда.

— Есть куда. Мое прибежище — это смерть. Очищающая смерть, а не погибель от тебя или от твоей армии.

Выпустив хвост Аваддона, Мария подползла к обрыву.

Внизу, на дне ущелья, торчали острые камни. Они сулили неминуемую смерть, но, во всяком случае, эта смерть будет ее собственным выбором. А значит, своего рода победой над пытавшимися сломить ее силами зла.

— Я властвую над Бездной! — возгласил Аваддон. — Тебе не скрыться от моей мощи.

— Это не мистическая Бездна, а обычный обрыв, — возразила Мария. — И над ним ты не властвуешь.

Она перевесилась через край, глядя вниз. Да, это будет конец. Умирать Мария не хотела, но очень хотела убить поселившееся в ней зло.

Собрав жалкие остатки сил, Мария поднялась на ноги и, хотя была столь слаба, что едва могла стоять, раскачиваясь над обрывом, сумела сбивчиво пробормотать молитву:

— Господи, спаси и помилуй душу мою грешную и помни, что я предпочла лишиться жизни, нежели служить вместилищем для сих нечестивых духов.

А потом, едва произнеся последнее слово, Мария вздохнула и бросилась вниз.