Глава 1
Она попала туда, где никогда не была раньше. Место это виделось ей гораздо отчетливее, чем в обычном сне. Окружающее обладало глубиной, цветом, мельчайшими деталями и поэтому казалось более реальным, чем ее короткая жизнь, проведенная с матерью во внутреннем дворе большого дома, и те часы дремотных грез, когда ее взгляд блуждал по широкой глади озера Магдалы, столь величественного, что многие называли его Галилейским морем.
Ее подняли и поместили на высокий постамент или помост — на что именно, не понять, — а толпившиеся у его основания люди пристально смотрели на нее. Оглядевшись, она увидела и другие такие же возвышения, на которых тоже кто-то находился, их череда тянулась, насколько хватало глаз. Небо над головой имело желтоватый оттенок, какой прежде ей довелось увидеть лишь один раз, во время песчаной бури. Солнце казалось затуманенной, размазанной кляксой, но золотистый свет все же пробивался сквозь марево. Потом кто-то приблизился к ней (не подлетел ли, не был ли то ангел, как он туда попал?), взял ее за руку и спросил:
— Ты пойдешь? Пойдешь с нами?
Она чувствовала руку, державшую ее ладонь, — гладкую, словно изваянную из мрамора, не холодную, не горячую, не потную — совершенно лишенную изъянов. Ей захотелось сжать эту руку покрепче, но она не решилась.
— Да, — прозвучал наконец ее ответ.
И тут фигура — ей так и не удалось понять, кто это, поскольку поднять глаза вверх она не решалась и видела лишь ноги в золотых сандалиях, — подхватила ее и понесла, и этот полет оказался столь головокружительным, что она потеряла равновесие и камнем полетела вниз, проваливаясь во тьму.
Девочка рывком села на постели. Масляная лампа выгорела. Снаружи доносился мягкий плеск волн о берег великого озера.
Вытянув перед собой руку, она потрогала ее — ладонь оказалась влажной. Не потому ли то дивное существо отпустило и выронило ее?
«Нет! — мысленно вскричала она, судорожно вытирая пальцы о рубашку. — Не бросай меня! Я высушу ее!»
— Вернись! — прошептала девочка.
Но единственным ответом были безмолвие комнаты и плеск воды.
Тогда она побежала в спальню родителей. Мать и отец крепко спали, спали в темноте — им не нужна была лампа.
— Мама! — воскликнула она, хватая мать за плечо и без разрешения забираясь в постель, под теплое одеяло. — Мама!
— Что… что такое? — спросонья невнятно пробормотала мать. — Мария?
— Мне приснился такой странный сон, — выпалила девочка. — Меня забрали, поставили на возвышение, потом подняли на небеса, я не знаю куда, знаю только, что это было не в нашем мире, кажется, там были ангелы или… я не знаю кто… — Она перевела дух. — Я думаю, меня… меня призвали. Призвали присоединиться к ним.
Девочка была напугана и совсем не уверена в том, что она так уж хочет присоединиться к непонятным существам.
Проснулся ее отец, он приподнялся в постели и уточнил:
— Что ты говоришь? Тебе приснился сон, да? Сон, что ты призвана?
— Натан… — Мать Марии потянулась к плечу мужа, желая успокоить его.
— Я не уверена… что призвана, — тихонько призналась Мария. — Но сон был такой, будто все взаправду, и там было много людей на возвышениях…
— Возвышения! — перебил ее отец. — Скверно! Язычники ставят на возвышения идолов!
— Идолов ставят на пьедесталы, — заупрямилась Мария, — а там все было не так. И возвышения другие, и люди, которых ставили туда, чтобы почтить, живые, не статуи…
— И ты решила, что тебя призвали? — спросил ее отец, — Почему?
— Они спросили, не присоединюсь ли я к ним. Кто-то из них спросил: «Ты пойдешь с нами?»
Даже пересказывая это, девочка слышала их нежные голоса.
— Ты должна знать, дочка, что в нашей земле более нет ни пророков, ни пророчеств. Со времен Малахии не было изречено ни единого пророческого слова, а он жил четыреста лет тому назад. Господь Бог более не говорит с нами устами пророков. Он говорит лишь через свой священный Закон. И для нас этого вполне достаточно.
Однако Мария чувствовала, что соприкоснулась с иным лучезарным сиянием, с неземным теплом.
— Нет, отец, это было послание свыше. Они звали меня, это же ясно! — Девочка старалась говорить тихо и почтительно, хотя вся дрожала от возбуждения.
— Дорогая дочка, не впадай в заблуждение. Это был всего лишь сон, навеянный нашими приготовлениями к паломничеству в Иерусалим. Сама подумай, отчего Господу призывать именно тебя? Возвращайся-ка лучше в свою постель и ложись спать.
Мария прижалась к матери, но та отстранила ее со словами:
— Делай, как велит отец.
Девочка вернулась в свою комнату, однако великолепие сна все еще обволакивало ее сознание. Это было видение, самое настоящее видение. Она знала это точно.
А раз видение настоящее, тогда ее отец ошибается.
В ранний утренний час, перед самым наступлением рассвета все семейство уже собралось в путь. Им предстояло совершить паломничество в Иерусалим на Шавуот. Мария пребывала в радостном возбуждении, передавшемся ей от взрослых: все они с нетерпением предвкушали саму поездку, не говоря уж о том, что каждому иудею надлежало стремиться в Иерусалим по Закону. Семилетнюю девочку, до сих пор ни разу не покидавшую родную Магдалу. более всего манило именно путешествие, сулившее множество неожиданных впечатлений и даже приключений. Отец говорил, что они отправятся в Иерусалим коротким путем, через Самарию. Благодаря этому на дорогу у них уйдет три дня вместо четырех, но зато их могут подстерегать опасности. Поговаривали, что направлявшиеся в Иерусалим паломники порой подвергались нападениям.
Я слышал, — добавил отец, качая головой, — будто у самаритян до сих пор сохранились идолы. Конечно, они не стоят, как раньше, по обочинам дорог, но…
— Какие идолы? — оживилась Мария. — В жизни не видела идола!
— Молись, чтобы ты никогда его не увидела!
— Но как я узнаю, что это идол, если я его никогда не видела?
— Узнаешь! — отрезал отец. — И ты должна остерегаться их!
— Но…
— Довольно!
Мария, разумеется, запомнила этот разговор, хотя сегодня впечатление от сна, столь яркого и правдоподобного, затмевало для нее все остальное.
Занимавшаяся последними приготовлениями мать Марии, Зебида, неожиданно бросила отмерять зерно в дорожные мешки и наклонилась к дочери. Но заговорила она вовсе не про сон.
— Послушай, дочка в этом паломничестве примет участие много всякого народу, но тебе не следует водиться с кем попало. Только с теми людьми из благочестивых семей, на которых тебе укажут. Есть люди, и таких немало, для которых и паломничество, и даже посещение храма — не более чем развлечение. Нам пристало иметь дело только с теми, кто по-настоящему чтит Закон. Поняла?
Миловидное лицо Зебиды приобрело суровое выражение.
— Конечно, мамочка.
— Мы, как и подобает иудеям, ревностно соблюдаем Закон, — продолжала мать, — Что же до остальных… грешников, то пусть они сами о себе позаботятся. Мы не обязаны спасать их от скверны и уж тем более не желаем запачкаться сами, смешиваясь с ними.
— Это все равно как смешивать молоко и мясо? — спросила Мария.
Она знала, что это категорически запрещено: мясные и молочные продукты предписывается употреблять раздельно.
— Именно так, — подтвердила мать. — И даже хуже, потому что оскверненные продукты можно выбросить, но если ты запятнан грехом, он остается с тобой, лишь усугубляя порчу.
Шесть семей, ведя в поводу навьюченных осликов, встретились на дороге возле Магдалы, чтобы, объединившись с другими группами паломников из ближних городков, общим караваном двинуться в Иерусалим. Марии предстояло путешествовать верхом на осле, самая юная среди паломников в караване была еще слишком мала, чтобы проделать столь долгий путь пешком. Правда, в душе она надеялась, что за время путешествия подрастет и окрепнет: и на обратном пути сможет идти как все.
Начался сухой сезон, и раскаленное солнце над Галилейским морем, поднявшееся из-за гор, обжигало лицо Марии. Горы, маячившие на востоке за озером и имевшие на рассвете цвет созревающего винограда, теперь представали в своем истинном облике пыльных камней. Голые утесы выглядели зловеще, хотя, возможно, для девочки это впечатление было связано с тем, что они высились на земле аммонитян, древних врагов Израиля.
Что же такого гадкого натворили эти аммонитяне? Да, у царя Давида были с ними раздоры, но с кем у него их тогда не было? Ах да, они поклонялись злому богу… как же его звали? Мария поначалу не могла вспомнить его имя. Он заставлял аммонитян приносить ему в жертву своих детей, бросая их в пламя. Мо… Мод… Молох. Да, так его звали.
Девочка прищурилась, глядя из-под ладошки вдаль, за озеро, но отсюда, конечно, никаких святилищ Молоха не увидела.
Поежившись, несмотря на жару, она строго-настрого запретила себе думать о гадком Молохе, и поблескивавшее в лучах солнца озеро, похоже, одобряло ее решение. Оно казалось слишком красивым, чтобы осквернять его голубые воды воспоминаниями о кровожадном божестве. По глубокому убеждению Марии, это вообще было самое красивое место во всем Израиле. Что бы там ни толковали о красотах Иерусалима, разве может какое-то другое место в мире сравниться прелестью с этим овалом нежно-голубой воды, убаюканным в ладонях окружающих гор?
На водной глади в великом множестве покачивались рыбачьи суденышки. Их владельцы ловили рыбу, которой славилась Магдала, родной городок Марии. Здесь рыбу разделывали, солили, сушили и отсюда ее развозили по всему миру. Рыбу из Магдалы подавали даже на столах Дамаска и Александрии. И в доме Марии тоже, поскольку ее отец Натан занимался переработкой улова и владел складами рыбной продукции, торговлей же занимался старший брат девочки Самуил. Самуила, правда, чаще называли греческим именем Сильван, ведь как торговцу ему приходилось иметь дело не только с местными жителями, но и с широким кругом иноплеменных покупателей. Прихожую дома Натана украшала большая мозаика с изображением рыбачьего судна, указывавшая на источник семейного благосостояния, и всякий раз, когда домочадцы проходили мимо нее, они возносили благодарность Богу за изобилие рыбы, на котором зиждилось их благополучие.
Налетевший с востока ветер всколыхнул водную гладь, пустив по ней рябь, в которой при желании и вправду можно было увидеть нечто, похожее на струны арфы. В древности озеро носило поэтическое имя Киннерет, «озеро Арфы», что отчасти объяснялось его формой, а отчасти же тем особым узором, который чертил на поверхности ветер. Марии почти почудилось, что до нее сквозь синь воды доносятся волшебные звуки перебираемых струн.
— Вот они!
Мария обернулась на оклик отца и увидела, что он указывает на приближавшийся по пыльной дороге большой караван. Помимо вьючных ослов и множества пеших паломников, там была даже пара верблюдов.
— Должно быть, вчера они слишком долго праздновали Шаббат, — съязвила мать Марии, досадуя на задержку.
Впрочем, отправиться в дорогу накануне Шаббата или, если предстоял долгий путь, даже днем раньше означало бы потерять еще больше времени, ибо раввины запрещали преодолевать в праздник больше одной римской мили.
— Этот Шаббат — только пустая потеря времени, — громко проворчал брат Марии Сильван. — И не только времени, это наносит ущерб торговле. Греки и финикийцы не устраивают праздников каждый седьмой день.
— Да уж, Самуил, мы все знаем о твоих симпатиях к язычникам, — тут же отозвался Илий, другой старший брат Марии. ~ Этак ты дойдешь до того, что начнешь бегать голышом в гимнасии со своими приятелями-греками.
— У меня нет на это времени, — хмуро буркнул в ответ Самуил, он же Сильван, — Мне некогда «бегать» ни с греками, ни с иудеями, потому что я помогаю отцу вести дела. Не то что некоторые, кто только и знает, что читать Писание да по любому поводу советоваться с раввинами — уж у них-то времени хватит и на гимнасий, и на любое другое развлечение.
Илий вспылил, чего и добивался Сильван, знавший, что молодой человек, несмотря на всю свою религиозность и стремление следовать во всем заветам Яхве, чрезвычайно горяч и несдержан.
«При зтом, — усмехнулся про себя Сильван, — брат, с его четким профилем и благородной осанкой, вполне мог бы сойти за грека, тогда как сам я куда больше смахиваю на молодых школяров, корпящих над Торой в beth ha-midrash, доме обучения. Должно быть, у Яхве отличное чувство юмора».
— Изучение Торы — это самое важное занятие для мужчины, — сухо сказал Илий. — По своей нравственной ценности оно превосходит все прочие виды деятельности.
— Да, а в твоем случае еще и препятствует всем прочим видам деятельности.
Илий хмыкнул, отвернулся и двинулся вперед, таща за собой своего осла так, чтобы в качестве ответа предъявить брату его задницу. Сильван рассмеялся.
Для Марии была не внове такого рода перепалка между братьями, одному из которых минул двадцать один год, а другому — восемнадцать. Она то и дело вспыхивала, но всегда кончалась ничем. Вообще-то семья Марии славилась набожностью и скрупулезным исполнением обрядов, и только Сильван не слишком проявлял благочестивое рвение.
Марин очень хотелось бы изучать то, что отец именовал «совершенным Законом Господа», в маленькой школе при их синагоге, beth ha-sefer, и самой убедиться в том, кто из них прав. Она жалела, что не может получить необходимые знания, хотя бы вместо Сильвана, который не больно всем этим интересовался, но, увы, девочек в школу не принимали, поскольку женщинам не полагалось официально участвовать в религиозной жизни. Ее отец строго придерживался изречения раввинов: «Было бы лучше увидеть Тору сожженной, чем услышать ее слова из уст женщины».
— Советую тебе лучше выучить греческий и прочесть «Илиаду», — как-то со смехом предложил сестре Сильван, что, естественно, вызвало бурный протест Илия.
На это Сильван ответил следующее:
— А тебе не приходило в голову, что, если испытывающему тягу к знанию человеку не позволяют учиться из-за каких-то дурацких предрассудков, этот человек может обратиться к другому учению?
Сильван верно обрисовал проблему. Греки приветствовали приобщение других народов к их культуре, тогда как иудеи оберегали свою, словно тайну. Причем и те и другие основывались на представлении о собственной культуре как лучшей и величайшей: греки желали одарить всех своими несравненными сокровищами, а евреи считали учение Моисея слишком драгоценным, чтобы его можно было доверить кому попало. Естественно, что у такой любознательной девочки, как Мария, возник интерес и к тому и к другому. Она дала себе слово научиться читать для того, чтобы со временем самостоятельно постичь волшебство и таинство священных текстов.
Две группы паломников встретились и объединились у развилки дороги, выше Магдалы. Далее путешествовать вместе собирались около двадцати пяти семей. Многие из них состояли в родстве, отдаленном или близком, так что среди детишек нашлось немало двоюродных и троюродных братьев и сестричек. Семья Марии держалась рядом с такими же набожными семьями, и, как только они присоединилась к каравану, Илий, которому не терпелось попенять брату за недостаток благочестия, сказал:
— Что до тебя, Самуил, так я вообще не понимаю, что тебе понадобилось в Иерусалиме, с твоими-то языческими пристрастиями?
Он явно нарывался на резкий ответ, но Сильван вместо этого задумчиво произнес:
— История — вот что мне понадобилось. История. Я люблю камни Иерусалима, в каждом из которых запечатлена — причем толковее, и внятнее, чем в ваших свитках, — наша история.
— Эта так называемая история останется неизвестной, — с презрением бросил Илий, не обратив внимания на серьезный тон брата, — Настоящая история — это не немые камни, а лишь то, что заносят в свои свитки писцы.
— Похоже, ты считаешь, что тонкие чувства присущи только тебе, а вот голоса камней не слышишь, — бросил Сильван и, сбавив шаг, отстал и перешел к другой группе, чтобы не идти рядом с братом.
Не зная, к кому из братьев предпочтительнее держаться ближе, Мария направилась к родителям, уверенно вышагивавшим по дороге, щурясь и прикрывая глаза от яркого солнца.
Ветер поднимал облака пыли, изумрудно-зеленая по весне галилейская трава уже начала жухнуть, полевые цветы, недавно усеивавшие холмы россыпями самоцветов, увядали и осыпались. Очень скоро окрестности, вплоть до грядущей весны, обретут тускло-бурый цвет, а недавнее буйство природы станет лишь воспоминанием. Однако по весне Галилея представляла собой самый пышный и самый цветущий сад в стране. Если в земле Израиля и было место, наводившее на мысль об Эдеме, то оно находилось здесь.
Ветви яблонь клонились под тяжестью созревающих плодов, из-под листвы фиговых деревьев выглядывали ранние, зеленые смоквы, которые вскоре попадут в корзины сборщиков. Свежие смоквы никогда не оставляли на ветвях надолго.
Когда неспешный караван взобрался на гребень окружавших озеро холмов, Мария оглянулась, чтобы бросить прощальный взгляд на водную гладь.
«Прощай, озеро Арфы!» — пропела она про себя.
Прощай, а не «до свидания» потому, что сейчас ее занимало не возвращение, а лишь предвкушение будущих впечатлений. Они находились в пути, дорога звала их, и в скором времени эти холмы, в окружении которых Мария провела всю свою короткую жизнь, останутся позади, сменившись чем-то другим, чего она никогда не видела. Это было удивительное ощущение — сродни возможности получить необыкновенный подарок, открыть шкатулку, наполненную диковинными блестящими вещицами.
Вскоре они вышли на более широкую виа Марис, дорогу, которая с давних времен пересекала страну, служа одной из основных магистралей. Она тоже была оживленной, заполненной по большей части купцами: иудеями, худощавыми, с ястребиными носами жителями Набатии, что ехали верхом на верблюдах, деловитыми, закутанными в шелк вавилонянами с золотыми серьгами, которые показались Марии страшно тяжелыми — как у них уши не отрываются? Разумеется, во множестве попадались вездесущие греки. Но встречались и такие путники, перед которыми разом расступались все— римляне.
Римских солдат Мария безошибочно узнавала по чудным, обнажавшим волосатые ноги коротким юбочкам из ременных полосок, обычные же римляне одеждой особо не выделялись. Но взрослые все равно каким-то образом их узнавали.
— Римлянин! — произнес свистящим шепотом ее отец, жестом веля девочке отступить и спрятаться у него за спиной, когда невзрачный человек приблизился.
Хотя дорога была забита, Мария заметила, что этого прохожего никто не толкал. Когда они поравнялись, он вроде бы повернул голову и глянул на нее не без любопытства.
— Откуда ты узнал, что он римлянин? — после спросила девочка.
— По волосам, — пояснил отец. — И по тому, что он так чисто выбрит. Что до одежды, то в таком плаще и сандалиях мог бы разгуливать и грек, и любой другой чужак.
— Римлянина легко узнать по взгляду, — неожиданно сказала ее мать. — Это взгляд человека, который присваивает себе все, что видит.
Они вышли на плоскую равнину, широкую и манящую. Кроны разбросанных тут и там деревьев образовывали тенистые укрытия от палящего солнца. По обе стороны от дороги высились одинокие горы — справа гора Фавор, а слева гора Море.
Как только они подошли к склону горы Море, Сильван указал в ее сторону и, поддразнивая девочку, промолвил:
Посмотри, не видно ли там колдуньи? Аэндорской волшебницы?
Мария воззрилась на него с недоумением, и он доверительно пояснил:
— Это волшебница, к которой царь Саул обращался с просьбой вызвать дух Самуила. Здесь она жила, и, как говорят, это место и по сю пору посещает ее призрак. А что. если отбиться от каравана, пойти туда, сесть под деревом и ждать… кто знает, какой дух может явиться?
— А это правда? — спросила Мария. — Только без шуток, а?
Способность вызывать духов, особенно призраков умерших людей, казалась чем-то немыслимо страшным.
— Правда ли, нет ли, откуда мне знать. — Улыбка Сильвана растаяла. — Так написано в священных книгах, но… — он пожал плечами, — там ведь написано, что Самсон побил тысячу человек ослиной челюстью.
— А как узнать, что это дух? — не унималась Мария.
Ослиной челюстью от нее было не отделаться.
— Говорят, их сразу узнают по тому страху, что они внушают, ответил Сильван, — А если без шуток, так вот тебе добрый совет: увидишь что-то похожее на призрак, беги без оглядки, побыстрее и подальше. О духах достоверно известно только то, что они опасны, вводят людей в заблуждение и приводят к погибели. Наверное, поэтому Моисей и запретил иметь с ними дело. Если, конечно, — в голосе Сильвана снова послышалось сомнение, — он и вправду это запретил.
— Почему ты все время это повторяешь: «если» да «если»? Неужели ты не веришь, что это правда?
— Ну… — Он помедлил. — Да, я говорю, что это правда. И если даже это сказал не сам Моисей, мысль все равно правильная. Кстати, большая часть того, что говорил Моисей, вообще правильно.
Мария рассмеялась.
— Порой ты говоришь совсем как грек.
— Если быть греком — значит основательно размышлять о природе вещей, я был бы горд называться им. — Сильван тоже рассмеялся.
Путь их пролегал у подножия гор, может быть, не столь уж огромных с виду, но восславленных в преданиях, — слева виднелась гора Гелвуя, где держал оборону против филистимлян и пал царь Саул, справа, вдалеке, маячила, как башня, гора Мегиддон, обозначавшая место, где в конце времен состоится последняя битва.
Недалеко от подножия горы Гелвуя караван пересек границу и вступил в Самарию. Самария! Мария тревожно озиралась, сжимая поводья ослика. Здесь должна была таиться опасность, однако местность с пересечением границы вовсе не изменилась — те же каменистые холмы, пыльная равнина да одинокие деревья. Ей рассказывали, что здесь рыщут разбойники и бунтовщики, которые используют для укрытия пещеры близ Магдалы, но рядом с домом она никогда не видела никого похожего на злодея. Но уж теперь-то, на этой чужой земле, наверняка увидит.
И точно, долго ждать не пришлось. Очень скоро дорогу обступили наглые юнцы, швырявшиеся камнями и осыпавшие паломников оскорблениями. — их называли псами, галилейским отребьем, нечестивцами, извратившими священные книги Моисея. Некоторые самаритяне плевались. Мать и отец Марии не отвечали на эти выходки и продолжали идти, глядя прямо перед собой, отчего недоброжелатели распалялись еще пуще.
— Глухие вы, да? А это вам как понравится?
И они выдували из бараньих рогов резкие, пронизывающие звуки, наполнявшие воздух ненавистью. Однако галилеяне не смотрели на обидчиков и никак не откликались на оскорбления. Мария, ехавшая на ослике всего на расстоянии вытянутой руки от враждебно настроенных юнцов, дрожала от страха, но, к счастью, это продолжалось недолго. Караван проследовал мимо, а самаритяне отстали — сначала пропали из виду, а потом стих и производимый ими шум.
— Как страшно! — воскликнула Мария, удалившись на безопасное расстояние. — Почему они так нас ненавидят?
— Это древняя вражда, — ответил отец — И на нашем веку она вряд ли прекратится.
— Но почему? Откуда она взялась? — не отставала Мария.
— Это долгая история, — устало отмахнулся Натан.
— Я расскажу тебе об этом, — сказал Сильван, размашисто шагавший рядом с осликом. — Ты ведь слышала о царе Давиде, верно? И о царе Соломоне?
— Ну конечно, — с гордостью отозвалась девочка, — Один царь был величайшим воителем нашего народа, а другой — самым мудрым!
— Мудрым-то мудрым, но не настолько, чтобы обзавестись мудрым сыном, — усмехнулся Сильван, — Его сын разозлил своих подданных настолько, что десять из двенадцати колен Израилевых отделились от царства и стали жить самостоятельно на севере. Они выбрали царем над собой Иеровоама.
Иеровоам. Что-то она о нем слышала не очень хорошее.
— Поскольку, живя на севере, люди не могли больше бывать в храме Иерусалима, Иеровоам построил новые святилища с алтарями и золотыми тельцами для поклонения. Господь вознегодовал на это и наслал ассирийцев, которые разорили страну и угнали народ в плен. Так пришел конец десяти коленам Израиля — они просто растворились в Ассирии и никогда больше не вернулись. Прощайте, сыны Рувимовы, и Симеоновы, и Дановы, и Ашеровы…
— Но Самария вовсе не безлюдна— заметила Мария. — Кто эти гадкие люди, которые кричали на нас?
— Ассирийцы привели язычников и поселили здесь! — воскликнул Илий, услыхав их беседу, — Они смешались с немногочисленными оставшимися иудеями и произвели эту ужасную смесь истинной веры Моисея и язычества. Мерзость! — Его лицо исказилось от отвращения. — И не говори мне, что у них не было выбора!
Мария чуть попятилась. Она и не собиралась говорить ему ничего подобного.
— У каждого есть выбор! — продолжал Илий. — Некоторые из тех десяти колен остались верны Иерусалиму. И потому они не понесли наказания и не были уведены в Ассирию. Как и наша семья. Мы принадлежали — принадлежим! — колену Неффалимову. Но мы остались верны! — Его голос возвысился в возбуждении. он казался разъяренным. — И мы должны хранить нашу веру!
— Да, Илий. — послушно сказала Мария, плохо представляя себе, как она будет это делать.
— Вон там, — он указал на юг, — на своем холме Гаризим они совершают еретические обряды!
Илий не ответил на ее вопрос, поэтому Мария снова задала его:
— Но почему они так ненавидят нас?
Сильван кивком указал на брата и сказал:
— Потому что мы ненавидим их и ничуть этого не скрываем.
Далее в этот день все было спокойно. Когда они проходили мимо полей и маленьких деревушек, люди обступали дорогу и глазели на паломников, но оскорблений больше не выкрикивали и остановить их не пытались.
Солнце ушло за левое плечо Марии и начало спускаться вниз. Озерца теней под придорожными деревьями, скромные и маленькие в полдень, теперь растянулись далеко от стволов, словно длинные караваны путешественников.
Идущие впереди люди замедлили движение, подыскивая место для стоянки, где хватило бы воды на такую большую компанию. Следовало учитывать и возможность враждебных действий со стороны владельцев колодца. Случалось, что в ссорах из-за колодцев гибли люди. Самаритяне не намерены были устраивать радушный прием гостям у своих источников, поднося им ведра и приглашая: «Пейте сколько хотите и поите своих животных».
Предводители паломников выбрали широкую, плоскую площадку в стороне от дороги, рядом с несколькими колодцами. Идеальное место, при условии, что их оставят в покое и дадут воспользоваться источником. Впрочем, сейчас здесь никого не было, и галилеяне спокойно устроили лагерь: набрали воды, напоили животных, разбили шатры и выставили часовых.
Походный костер потрескивал и рассыпал искры так, как нравилось Марии, — он явно пытался завести с путниками разговор. Огромный шатер из козьей шерсти вмещал много народу, и это ей тоже нравилось. Ее радовала возможность сидеть в собравшемся вокруг костра тесном кругу и чувствовать себя среди своих.
Правда, сейчас, когда девочка посмотрела на своего красивого брата Илия и не на столь красивого, но все равно дорогого брата Сильвана, ее вдруг испугала мысль, что на следующий год один из них женится и, может быть даже, у него появится ребенок. Тогда он обзаведется собственным шатром и не будет останавливаться в семейном. Перемены страшили Марию, ей хотелось, чтобы все оставалось так, как есть, когда все они вместе, на веки вечные защищая друг друга. Эта маленькая семья, маленький тесный кружок, успокаивающий и ободряющий, должен всегда оставаться таким. И здесь, в прохладных сумерках у самаритянского источника, такая мысль казалась единственно правильной.
Стояла глубокая ночь. Кажется, Мария спала очень долго, уютно устроившись на плотном одеяле и укрывшись теплым плащом. Снаружи, за пологом, мягко, словно это дышал спящий дракон, пульсировали угольки маленького сторожевого костра. Пробуждение ее было резким переходом к бодрствованию, похожим на исключительно ясный сон. Девочка медленно подняла голову и огляделась по сторонам; все вокруг тонуло во мраке, но спокойное дыхание и сопение говорило ей, что все спят. Сердце Марии колотилось, хотя она не могла припомнить, чтобы ей приснилось что-то страшное. Почему же она проснулась? И откуда взялось такое волнение?
«Засыпай снова, — сказала она себе, — Засыпай. Смотри, снаружи еще совсем темно. Еще все звезды видны».
Но самовнушение не помогало, сон не шел. Девочка ерзала, ворочалась, пыталась поудобнее устроиться на подстилке, получше подоткнуть под голову маленькую подушку, и, пока она это делала, под руку ей попался какой-то выступавший из земли твердый предмет с острыми краями. Она ощупала его сквозь одеяло: маленькая штуковина, судя по всему не камушек, но и не наконечник стрелы или что-то металлическое. Странная вещица — форма необычная, вроде как ребристая. Отогнув краешек подстилки, девочка расковыряла землю над бугорком твердым уголком ремешка от сандалии и вытащила находку. Какое-то резное изделие, легкое, наверное, не из камня. Приподняв и повертев вещицу в пальцах, девочка разочарованно вздохнула. До рассвета все равно не разобрать, что это такое. Придется подождать.
И с этой мыслью она чудесным образом вновь крепко заснула.
Дневной свет залил восточный край неба, и Мария, заморгав, проснулась. Ее родные уже были на ногах и хлопотали, складывая одеяла и шатер. Плохо соображая спросонья, девочка откинула покрывало и тут только поняла, что сжимает в руке какой-то предмет. Не сразу вспомнив про свою ночную находку, она в недоумении уставилась на вещицу.
На резную фигурку налипла земля, образуя покров вроде вуали, но сквозь него проступали очертания нагого женского тела и поразительной красоты лицо.
Идол!
Как и предупреждал отец, она поняла это мгновенно, хотя никогда раньше ничего подобного не видела. Против таких языческих кумиров предостерегали ее родители, они велели держаться от них как можно дальше.
Мария помнила об этом, но, вот беда, все равно не могла отвести взгляд от находки, словно бы силой удерживающей ее внимание. Сонные глаза, наполовину прикрытые веками, полные, чувственные губы, изогнутые в странной улыбке, густые волосы, убранные назад, открывали стройную шею, точеную, как скипетр из слоновой кости.
Слоновая кость. Да, из этого материала и изготовлен… идол. Пожелтевшая, кое-где в коричневых крапинках, это все же была кремовая, полупрозрачная слоновая кость. Теперь стало ясно, почему изделие такое легкое, а резьба такая тонкая.
«Кто ты? — спросила Мария статуэтку, глядя ей в глаза. — Как давно ты погребена здесь?»
Отец девочки подошел к ней, переступая через седельные мешки, и она зажмурилась и быстро спрятала руку под одеяло.
— Пора в путь, — отрывисто сказал он, наклонившись.
Мария снова открыла глаза, сделав вид, будто только что проснулась.
Семеня рядом с осликом — на сей раз на нем ехала мать— Мария все время трогала пальцами новое приобретение, завернутое в широкую, длинную полосу ткани, служившую ей поясом. Конечно же, девочка понимала, что поступает неправильно, что ей следовало бы первым делом рассказать о находке отцу, но она просто не могла заставить себя пойти на это. Ведь отец наверняка с проклятием выбросит костяную красавицу.
А Марии почему-то очень хотелось защитить ее.
В полдень, когда солнце палило нестерпимо, им пришлось обогнуть очередной колодец, ибо на сей раз вокруг него собрались самаритяне. И снова были угрозы и насмешки, на которые паломники старались не обращать внимания. Хорошо, что им удалось воспользоваться колодцами в том месте, где они сделали привал. Путникам оставалось провести в Самарии всего одну ночь, а уж один свободный колодец они как-нибудь найдут.
— Подумать только, ведь все эти колодцы вырыли наши предки, а теперь нам не разрешают даже напиться из них! — ворчал Илий. — Весь здешний край усеян колодцами, которые по праву должны принадлежать нам!
— Успокойся, Илий, — сказал Натан, — когда-нибудь, может быть, все это вернется к своему законному владельцу. Или самаритяне вернутся к истинной религии.
На лице Илия появилось возмущенное выражение.
— Они обратятся? Что-то мне не попадалось пророчество, в котором предсказывалось бы нечто подобное.
— А я уверен, если поискать, то что-нибудь да найдется, — подал голос державшийся сегодня вместе с семьей Сильван. — Существует множество предсказаний о том, как Мессия разрешит затруднение с колодцами, вопрос только в том, что все они весьма туманны и каждый толкует их по-своему. По-видимому, Яхве не хотел сделать свои послания слишком легкими для понимания верных последователей.
Илий собрался было возразить, но неожиданно впереди возник какой-то затор, и караван остановился. Натан отделился от семьи и поспешно направился вперед. Но слух о том, что происходит, распространился вдоль колонны быстрее, чем Натан успел добраться до ее головы.
Идолы! Целое скопище идолов!
Вскоре караван превратился в бурлящую массу, поскольку все устремились вперед посмотреть на идолов. Среди паломников возникло сильное возбуждение, ибо мало кто из них действительно видел древнего идола. Конечно, существовали римские идолы, хотя даже их можно было узреть главным образом в языческих городах вроде Сепфориса в Галилее, куда правоверные иудеи в большинстве своем и носа не казали.
Но древние истуканы! Легендарные идолы, против которых громогласно высказывались пророки, идолы, послужившие причиной падения северного царства Израиль и рассеяния его населения, а затем и краха братского Иудейского царства! От одного звучания их имен пробирало холодком страха: Ваал, Ашторет, Молох, Дагон, Мелькарт, Ваал-Зевул.
Раввин из Вифсаиды стоял над маленькой расщелиной у дороги, возле сдвинутого камня, пока двое его помощников продолжали извлекать из раскопа свертки. Целые ряды истуканов уже лежали на земле, словно мертвые воины.
— Тут явно была видна печать! — воскликнул раввин, указывая на камень, заслонявший вход в укрытие.
«Почему он решил, что имеет право открыть его?» — подумала Мария.
— Я знал, что там пребывает зло! — провозгласил равнин, словно отвечая на ее не произнесенный вопрос, — Должно быть, язычники в давние времена спрятали своих идолов в землю в надежде на то, что по возвращении извлекут их, вновь воздвигнут на пьедесталы и станут им поклоняться. Но, скорее всего, нечестивцы сгинули в Ассирии. И поделом! Разверните их! — неожиданно приказал он помощникам, — Разверните их, чтобы мы могли разбить их вдребезги, чтоб и следа от них не осталось! Мерзость! Идолы! Вся мерзость должна быть уничтожена!
Пожелтевшая ткань, которой были спеленаты статуэтки, настолько истлела, что уже не разворачивалась, поэтому рабби и его помощникам пришлось удалять ее ножами. А когда они это сделали, все увидели примитивные глиняные фигурки с выпученными глазами и похожими на палочки руками и ногами. Мария непроизвольно сжала пояс, где было спрятано ее собственное сокровище. В отличие от найденных раввином, ее идол не безобразен, а прекрасен.
Когда рабби принялся крушить глиняных истуканов дубинкой, Мария подумала, не стоит ли и ей бросить ее фигурку в общую кучу. Но мысль о том, что это прелестное лицо будет уничтожено, показалась непереносимой. Поэтому девочка просто стояла и смотрела, как осколки беспомощных идолов разлетались вокруг, подобно граду. Одна крохотная, отбитая рука прицепилась к ее рукаву: Мария отцепила ее и оглядела. Что-то вроде куриной лапки, кажется, даже с коготками.
Даже не задумавшись, зачем ей это нужно, девочка сунула за пояс и эту новую находку.
— Как по-вашему, кто они были? — небрежно спросил Сильван, — Может, это боги хананеев? Впрочем, они могли быть кем угодно. — Град крошева и глиняной пыли по-прежнему осыпал их. — А в общем, не важно, кем они были, все равно их уже нет. Бах! Трах! И они исчезли.
«Но разве может бог исчезнуть? Разве можно уничтожить бога обычной дубинкой?» — мысленно недоумевала Мария.
— «Горе тому, кто говорит дереву „встань!“ и бессловесному камню „пробудись!“. Научит ли он чему-нибудь? Вот он обложен золотом и серебром, но дыхания в нем нет»,— восклицал раввин, круша обломки идолов.
Он помолчал, с удовлетворенным кивком опустил дубинку, а потом указал в сторону Иерусалима и взволнованным от радости голосом снова возгласил стих из пророка Аввакума:
— «А Господь — во святом храме Своем; да молчит вся земля пред лицом Его!» — Раввин воздел посох, — Завтра, друзья мои! Завтра мы увидим этот священный храм! Благословен Господь, единый, вечный и сущий!
Он плюнул на то, что осталось от идолов.
