Осенний свет озарил кухню теплым мерцанием. День клонился к вечеру, и Мария выставляла кастрюли и тарелки для вечерней трапезы. На душе у нее царили тишина и спокойствие, золотистое тепло заката благословляло ее дом.

Прошло два года с тех пор, как она оставила семью родителей и обустроила жилище для себя и Иоиля. Время пролетело быстро, и теперь Мария была хозяйкой дома, которым могла гордиться, и вела образ жизни, подходивший обоим супругам, как пошитый на заказ наряд.

Мария выглянула в окно, хотя Иоилю еще рановато возвращаться с работы. Полдня она готовила похлебку из баранины с фигами, а сейчас, в дополнение к основному блюду, уже выставила мисочки с закусками и приправами. Будет также хорошее вино и свежий хлеб — почти как ужин в Шаббат.

«Приходи скорее, Иоиль, — подумала она. — Ужин ждет. Вечер ждет».

Все было в идеальном порядке, дом начисто выметен, выпечен свежий хлеб, воздух освежен собранными в корзины пучками душистого тростника. Все замерло в ожидании.

Но Иоиль основательно задержался (ужин из-за этого перестоял), а когда наконец пришел, был явно не в духе. Заходя в комнату, он качал головой, бормоча что-то себе под нос, и против обыкновения обошелся без теплого приветствия.

— Прости, — пояснил он, — но у нас возникли трудности с отправкой гарума. Рассол еще не созрел, а поди объясни это купцу из Тира, который рассчитывал получить заказ до наступления сезона, — Иоиль беспокойно огляделся по сторонам. — Мне пришлось послать ему срочное сообщение, так ведь и оно до него дойдет только дня через три.

Иоиль сел за стал, но мысли его все еще витали далеко, и он, казалось, не заметил, что Мария не вымолвила ни слова. Правда, через некоторое время спросил:

— Надеюсь, ты не огорчилась?

Огорчилась? Нет, это было не огорчение, а, скорее, разочарование. Ее воодушевление «перестояло», как похлебка на столе.

— Нет, — заверила его Мария, накладывая еду, на которую Иоиль с жадностью набросился, кажется, даже не осознавая, что ему подали.

«И стоило так стараться? — подумала Мария, — Ему, видно, все равно, с тем же успехом он умял бы несвежую рыбу с черствым хлебом».

Неожиданно ей показалось, что все это — тщательно накрытый стол, заново заправленные, горящие масляные лампы — пустая трата времени.

— Мария, в чем дело? — спросил Иоиль. Он посмотрел на жену и заметил, что глаза ее блестят.

— Ничего, — сказала она, — Ничего.

— Ты рассердилась из-за ужина… — В голосе мужа прозвучало не столько сочувствие, сколько досада, — Но я же объяснил тебе, что от меня тут ничего не зависело.

Иоиль встал из-за стола.

— Ты придаешь этому слишком большое значение! Лучше бы ты думала о вещах поважнее, чем то, когда я прихожу к ужину. — Он помолчал. — Спасибо тебе, конечно, за то, что ты приготовила…

— Что это за «вещи поважнее»? — перебила его Мария. — Будь у меня дети — другое дело, а что за важные дела могут быть у бездетной женщины?

— Дети — это дар Божий, — торопливо сказал Иоиль. — Ему одному ведомо, когда и кому их посылать. Но полезные дела можно найти и без них…

— Тогда, может быть, мне следует ими заняться, — предложила Мария. — Помогать тебе вести счетные книги, договариваться о деловых встречах или вести переписку.

Правда, на самом деле Мария не считала ни одно из этих занятий более важным, чем хлопоты по дому, но, возможно, они позволили бы ей чувствовать себя не столь одиноко.

— Да, может быть, — согласился Иоиль. — Переписка — это такая морока.

— Или, может быть, мне стоит взяться за изучение Торы? — неожиданно заявила Мария, подумавшая, что тогда ей удастся понять, чего хочет от нее Господь, чтобы даровать ей материнство.

— Что? — Иоиль приподнял брови. — Изучать Тору? Увы, женщинам не позволяют учиться, и это позор, потому что ты гораздо способнее многих юношей.

Они нередко и с немалым удовольствием проводили долгие зимние вечера за совместным чтением книг Исаии и Иеремии, и муж прекрасно знал, что Мария с ее смекалкой была бы отличной ученицей.

— Может быть, это можно как-то устроить, — упрямо сказала она.

— Никак, если ты не переоденешься мужчиной, но, боюсь, и от этого толку не будет, потому что ты очень женственна, — возразил Иоиль и обнял ее. — Хотел бы я хоть чем-то тебе помочь.

Если бы Бог послал им детей!

— Да чем ты мне поможешь?

Ничем. Мария знала это, знала, что Иоиль не обязан делать ее жизнь лучше, да это и не в его силах.

Мария мысленно вернулась к тому благостному состоянию, в котором пребывала во второй половине дня, до возвращения Иоиля. Собственно говоря, чему она так радовалось? Ведь если вдуматься, то, несмотря на достаток в доме, любящего мужа и уважаемое положение в обществе, ее жизнь, в сущности, лишена смысла. Кто она такая? Бесплодная жена. Сухая смоковница, и ничего больше!

Ночью, когда уставший за день Иоиль уснул, Мария, лежа в кровати, смотрела в потолок и думала: «Завтра я опять пойду на рынок, куплю хорошие продукты, приготовлю ужин и буду ждать, когда вернется Иоиль. Одинокая дорога, конца которой не видно».

Прошло еще шесть лет; одни годы тянулись медленно, другие пролетали быстро, и ничто не менялось, за исключением того, что Марию начали жалеть и обсуждать все, за исключением старой подруги Кассии. Но у Кассии уже родилось трое детей, и теперь. бывая у нее в гостях, Мария, к своему стыду, испытывала мучительную зависть. Да и всякая встреча с друзьями и знакомыми оборачивалась для нее мукой, поскольку она постоянно ловила на себе сочувственные взгляды, и, если люди воздерживались от вопросов и замечаний, она все равно догадывалась, о чем они думают. В ее семье эта тема не была запретной, но и родные относились к бесплодию Марии по-разному. Сильван и Ноема всячески старались поддержать и приободрить ее, а вот Илий с Диной смотрели на это иначе. Судя по благочестивым банальностям, которые они постоянно изрекали, брат и невестка всерьез полагали, что бесплодие есть кара Господня за какую-то провинность, совершенную то ли Иоилем, то ли ими обоими, но скорее всего, самой Марией. Илий даже намекнул на то, что ей стоило бы разобраться в себе и покаяться в тайных прегрешениях.

«Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня! И от умышленных удержи раба Твоего…» — нараспев произносил Илий строки из псалмов Давидовых.

«Ты положил беззакония наши пред Тобою и тайное наше пред светом лица Твоего» — елейно вторила ему Дина, горделиво поглядывая на троих своих сыновей, носивших забавные старомодные, выисканные где-то в недрах Писания имена Иамлех, Идбаш и Эбед, и качая на руках малютку дочь Анну.

Причем взгляд ее, несомненно, говорил: «Видишь, Мария, чего ты лишаешь себя, не желая вести благочестивую жизнь?»

Как-то ближе к вечеру Мария, хлопотавшая над праздничным ужином — приближался Шаббат — вдруг ощутила себя еще более опустошенной и подавленной, чем обычно. Неожиданно ей представилась воображаемая картина, отчетливая, словно пророческое видение: она и Иоиль давным-давно живут в шатре вместе со всей родней. Мария в этом видении так и остается бесплодной, а вот Иоиль взял себе других жен и даже наложниц, и все они сидят за вечерней трапезой в окружении целой оравы детей, от младенцев до подростков. Иоиль возлежит на подушках и выглядит довольным собой, а на нее, Марию, кидают насмешливые взгляды другие женщины, все, вплоть до самой низшей по рангу наложницы — той, которой приходится исполнять лишь грязную работу и ухаживать за ослами и козами.

И поскольку Мария проводила немало времени за изучением Священного Писания, она догадалась, что узрела собственного предка. Считалось, что она и ее семья происходят от колена Неффалимова, Неффалим же был сыном Иакова от Валлы, служанки Рахили.

Однажды Рахиль, обратившись к Иакову, в раздражении воскликнула: «Дай мне детей или я умру!» Когда же Иаков возразил ей, что дети даруются лишь по воле Господней, Рахиль на том не успокоилась, ее место заняла и родила ребенка ей «на колени» плодовитая служанка Валла.

«Я бы никогда не смогла так поступить, — подумала Мария. — Я бы не вынесла, если бы Иоиль…»

Однако твоя прародительница Валла, а не Рахиль. Ты происходишь из рода Неффалима, которого Рахиль назвала так в память о своих усилиях.

Древняя боль этих людей — мужа, его двух жен-соперниц, служанок — обрушилась на нее, и Мария поймала себя на том, что плачет от сострадания к ним.

«Это намного хуже того, что приходится выносить мне, — подумала она. — Гораздо хуже».

Женщине захотелось потянуться и коснуться их, сказать, что через тысячу лет их непрестанные усилия принесли благо народу иудеев, но они были вне пределов досягаемости, далеко в прошлом. А она пребывала в ловушке своего времени, на кухне и готовила ужин для людей, которые казались ей куда менее реальными.

Родители Марии пришли как раз перед закатом, когда Иоиль уже успел совершить омовение и помог расставить на столе церемониальные предметы — лампы и тарелки со специально выпеченным хлебом. Как всегда, на столе сверкала безупречно начищенная утварь. Преддверие Шаббата создавало особое настроение, и Мария частенько наслаждалась этими первыми недолгими мгновениями, когда все готово и ждет заката, фактического наступления священной паузы. Но сегодня вечером призрачные гости так отвлекли ее, что ей пришлось встряхнуть головой, чтобы прояснить мысли.

— Ах! У тебя все замечательно, как всегда, — промолвила ее мать со счастливым вздохом. — Никому не удается создать в доме такой уют и порядок, как тебе, Мария. У вас тут царит истинный дух Шаббата.

Мария поблагодарила мать за добрые слова, но сама подумала, что не имела бы ничего против некоторого беспорядка, каковой, как известно, непременно вносят в жизнь маленькие дети. Она зажгла лампы Шаббата, прочитав старинную молитву:

Мария подержала над ними руки, ощущая их тепло.

Все уселись за стол и стали передавать друг другу традиционный золотистый хлеб хала. Потом пришел черед других блюд, недавно приготовленных и все еще теплых: овощного супа, кисло-сладкой свеклы на ложе из листьев, поджаренного ячменя и прекрасно приготовленной сочной рыбы-усача.

— Это была самая большая рыбина, попавшая нам на склад из последнего улова, и я забрал ее себе, — признался Иоиль. — Другим пришлось только облизываться.

— Уверен, она из улова Зеведея, — сказал Натан.

— Да. Как всегда. Он, похоже, знает все лучшие рыбные места, но держит их в секрете. Правда, это не беда, пока он имеет дело в основном с нами…

— А вот Иона, мне кажется, подумывает о том, чтобы пересмотреть условия работы с нами, — заметил Натан. — Его злит собственническое отношение Зеведея к рыбным местам. В конце концов, партнеры должны делиться сведениями друг с другом.

— А как дела у его сыновей? — спросил Иоиль, — Я не могу представить себе, чтобы Симон кому-то уступил.

— Пока вроде бы дела у сыновей идут лучше, чем у отцов. Симон добродушный, но вспыльчивый, а сыновья Зеведея, Иоанн и Иаков, хоть и упрямо отстаивают свои права, но перед Симоном пасуют. Если, конечно, поблизости нет Зеведея. Тогда они скалятся, что твои мастифы.

Зебида задумчиво помешивала зеленый суп. На поверхности плавали маленькие кусочки дикой петрушки и мяты.

— Тогда можно предположить, что их партнерство обречено, поскольку Зеведей все время будет поблизости. А когда они расплюются, с кем бы ты предпочел торговать? Это не праздный вопрос: тебе волей-неволей придется встать на чью-то сторону. — Иоиль выжидательно посмотрел на Натана.

— Пожалуй, с Зеведеем, — промолвил Натан после недолгого размышления. — Ссориться с ним себе дороже. Он слишком многое подмял под себя. И у него есть важные связи в Иерусалиме, поскольку он поставляет рыбу в дом первосвященника Каиафы. Нет, с Зеведеем обострять отношения не стоит. — Он покачал головой, неторопливо прожевывая кусочек халы. — Но хочется надеяться, что до разрыва все же не дойдет.

Понимая, что обсуждаемый вопрос важен для их благосостояния, Мария пыталась вникать в разговор мужчин, но мешали так и не оставившие ее окончательно образы Рахили и Валлы.

— А как скажется на наших делах строительство этого нового города? — спросила она, в первую очередь даже не ради ответа, а в надежде, что активное участие в разговоре поможет ей вернуться к действительности.

— Трудно сказать, — ответил Иоиль, — Когда Антипа объявил об этом, я подумал, что для нас это будет катастрофа — еще один город как раз к югу от Магдалы, оттесняющий нас в тень. У всех этих новых поселенцев большие аппетиты, и их нужно кормить.

— У этого человека нет ни стыда, ни разума, — проворчал Натан. — Это ж надо, выбрать для строительства нечистое место — бывшее кладбище, а потом назвать свое детище в честь Тиберия.

— А что ему остается, кроме как всеми возможными способами подольщаться к императору? — подала голос Зебида, — Он на все готов, лишь бы угодить Риму.

— Тогда ему надо быть поосторожнее со своими женщинами, — мрачно заметил Иоиль.

— Почему? — рассмеялся Натан. — Какое Тиберию до этого дело? Сколько на его счету разводов? Похоже, что снискать благоволение блудливого римского императора легче всего как раз человеку развратному, замешанному в какой-нибудь кровосмесительной связи.

Он начал разрезать на своей тарелке рыбное филе, не преминув отметить его аромат.

— Зато подданным Антипы есть до этого дело, — не согласилась Мария. — Я сама слышала, люди говорят об этом повсюду. Я имею в виду его связь с женой брата. Если он женится на ней, это будет против иудейского закона.

— Но кто осмелится сказать ему об этом? — спросил Натан, — Все боятся Антипы.

— И мы не хотим привлекать к себе внимание Рима, — добавил Иоиль. — Особенно сейчас.

Недавно Тиберий изгнал иудеев из Рима в связи с религиозным скандалом, к которому была причастна римская матрона высокого происхождения. Более того, он направил на службу в римскую армию четыре тысячи молодых иудейских воинов, и это несмотря на Закон, запрещающий им вкушать нечистую пищу и вести военные действия в Шаббат. Остальных попытались расселить по всей империи, но многие сбежали обратно в Галилею, во всеуслышание сетуя на беззаконие. Правда, Антипа всего этого предпочитал не замечать.

— Да, — согласился Натан. — В настоящее время император не благоволит к иудеям. Я слышал от Зеведея, что в Иерусалим, возможно, назначат нового прокуратора. Не исключено, что Тиберий заменит Валерия Грата кем-то другим — Господь помилуй нас, когда он будет принимать решение.

— До меня дошел слух, хотя вряд ли это правда, что сам Тиберий собирается покинуть Рим.

— Император не может покинуть Рим.

— Однако он стар. Может быть, ему просто захотелось уйти на покой?

— Для императора есть только один способ удалиться на покой, — сказал Натан. — Смерть.