Салим был в прекрасном расположении духа, подходя к воротам в Фахтепур-Сикри со стороны Агры. Охота этим ранним утром выдалась на славу, и его ловчие птицы поработали очень хорошо, налетая в бледном свете раннего утра на голубей и крыс. И что еще отраднее, несколько недель спустя он будет сопровождать своего отца в долгой охотничьей экспедиции. Охотничьи леопарды Акбара с украшенными драгоценными камнями ошейниками и бархатными повязками на глазах скоро будут готовы отправиться с ними в своих покрытых парчой плетеных клетках; также свои последние приготовления завершали сотни ловчих.

Салиму было очень лестно, что отец пригласил именно его, предпочтя остальным братьям. Все эти восемь месяцев, начиная с его ночного визита к шейху Салиму Чишти, он делал так, как сказал ему суфий, наблюдая за ежедневным ритуалом своего отца при каждой возможности, – от появлений на рассвете перед народом до ежедневных приемов, где, окруженный своими придворными и вооруженными стражами, отец принимал прошения и отправлял правосудие. Слова суфия вселили в него веру в то, что, как бы ни сложились обстоятельства, однажды это станет и его обязанностями. Салим начал меньше волноваться о том, что подумает о нем его отец, и больше сосредоточился на том, что означало править людьми. Как суфий и предсказывал, тем самым он заслужил немного больше расположения своего отца. Если бы только Абуль Фазл пореже стоял рядом с ними, делая записи в своих книгах и шепча Акбару на ухо… Но он пользовался у отца неизменным уважением. В чем бы ни заключалась проблема, Абуль Фазл в своей извечной манере облекал ее в цветистые фразы, ловко уходя от острых стрел критики в адрес отца, в отличие от многих других, которые не соответствовали строгим представлениям Акбара. Именно с подачи Абуль Фазла отец часто просил, чтобы Салим покинул встречи, утверждая, что серьезность обсуждаемого вопроса требует ограничить круг присутствующих только теми, кого он непосредственно касается. Салим также подозревал, что Абуль Фазл стоял за отстранением его от посещения любых заседаний военного совета, что его очень огорчало…

– Защитите светлейшего принца! Хватайте тех людей!

Внезапные крики главы стражи Салима встряхнули его и отвлекли от раздумий. Почти в тот же миг человек в потрепанной темно-коричневой одежде бросился наперерез лошади Салима, которая от испуга шарахнулась в сторону. Юноша натянул поводья, чтобы удержать ее, изо всех сил стараясь успеть достать меч из ножен. Прямо позади себя он слышал, как заржал конь его горчи и как тот, бормоча проклятия, пытается с ним справиться. Почти сразу же второй человек – в странных одеждах, с мечом в одной руке и кинжалом в другой – побежал вслед за первым, изрыгая в крике слова на непонятном Салиму языке.

Первый человек, уже почти задыхаясь, преследуемый вторым, юркнул в узкий грязный проулок между двумя рядами кирпичных зданий. Четверо стражников Салима уже спрыгнули с седел и мчались за этими двумя – проход был слишком узким для лошадей. Несколько минут спустя сын падишаха услышал громкие крики и вопли. Вскоре появились два преступника – их вывели из переулка стражники, подгоняя в спину мечами. Второго человека разоружили, и теперь он пребывал в ярости. У первого была до крови рассечена бровь. Стражники явно не успели предотвратить столкновение между ними. Остановив их в нескольких ярдах перед Салимом, стражник поочередно ударил их под колени мечом плашмя, отчего оба распростерлись по земле лицом вниз. Двое других стражников встали над ними в непосредственной близости на случай, если кто-то из них попытается встать.

Теперь, когда их можно было хорошо разглядеть, Салим понял, что человек в темных одеждах – иезуитский священник. Веревка, повязанная на поясе вокруг его худого тела, была истерта, а на ногах, высовывавшихся из-под подола его одежды, были надеты коричневые сандалии на толстой подошве, какие Салим часто видел у иезуитов, посещавших его отца. Но принадлежность другого человека было разгадать не так просто. Салим разглядывал его коренастую, широкоплечую фигуру. Он, очевидно, был также нездешним и вид имел самый что ни на есть причудливый. Его длинные вьющиеся волосы были цвета апельсина – где-то между шафраном и золотом. На нем была короткая, тесно облегающая его кожаная куртка, нижняя часть тела облачена в просторные полосатые штаны, которые заканчивались на середине бедра, подвязанные ярко-бордовыми лентами. Из этого диковинного костюма торчали длинные тощие ноги, одетые в желтые шерстяные чулки тонкой вязки. Одна нога у него была одета в остроконечную черную кожаную туфлю; другая, очевидно, была потеряна в драке в переулке.

– Поставьте их на ноги, – приказал Салим.

Когда стражники притащили этих двоих к его ногам, он наклонился с седла вперед, чтобы получше разглядеть их лица. Иезуит, которого юноша признал, был одним из полудюжины священников, присланных из португальского торгового поселения в Гоа по просьбе Акбара работать вместе с его учеными над переводами некоторых священных книг с латыни на персидский язык. Это был худой, долговязый человек; одну его щеку покрывали гнойные красные прыщи, и даже при том, что их разделяло приблизительно десять футов, Салим чувствовал исходившую от него резкую вонь немытого тела. Для него оставалось загадкой, почему эти иностранцы не посещали бани – хаммамы. Как они сами выносили эту козлиную вонь?

Внешность второго показалась еще более странной, когда он встал. У него была чисто выбрита верхняя губа, но подбородок украшала острая бородка. У него были выпуклые ярко-синие глаза с белесыми ресницами, лицо почти столь же красное, как и волосы, а кончик носа и того ярче. Он стал отряхиваться от пыли.

– Что случилось? – Салим обратился к иезуиту на персидском языке, зная, что он мог, вероятно, им владеть.

Священник вытянулся перед ним.

– Повелитель, этот человек оскорбил мою религию. Он назвал моего владыку Папу Римского багряной блудницей вавилонской… он сказал…

– Достаточно. – Салим ничего не понял из того, что сказал иезуит, за исключением того, что ссора касалась религии. – Откуда он?

– Из Англии. Это торговец, он недавно прибыл в Фахтепур-Сикри с кучкой своих чертовых собратьев.

– Что ты такое ему сказал, что он в ярости взялся за оружие?

– Только правду, повелитель. Сказал, что королева его страны – безродная шлюха и гнить ей в аду, как и всем его жалким единоверцам-еретикам.

Торговец, сведя брови, слушал этот разговор, явно неспособный понять хоть слово. Салим знал, где находится эта Англия – небольшая страна на обдуваемом ветрами и омываемом дождями острове, на самом краю обитаемой земли, где правит королева, такая же рыжеволосая, как этот человек. Он даже видел ее миниатюрный портрет – его приносил ко двору турецкий торговец, который знал о любви Акбара к диковинным вещам. Турок продал отцу эту картину в овальной черепаховой раме, обитой крошечным жемчугом, за хорошие деньги. Королева в светлом платье, туго облегающем тело, больше походила на куклу, чем на женщину.

– Этот продавец хоть немного знает персидский?

– Нет, повелитель. Эти англичане – дикие, необразованные люди. Они говорят только на своем простом языке, и все, что их заботит, – это торговля и прибыль.

– Достаточно. Я хочу допросить его. Ты, кажется, немного знаешь его язык, вот и переведешь для меня. И смотри, передавай точно.

Иезуит хмуро кивнул.

– Спросите его, почему он собирался устроить резню в городе падишаха.

После краткого обмена фразами – эта речь звучала для Салима кратко и гортанно, лишенная изящных переливов персидского языка, – иезуит ответил, выпятив от презрения губу:

– Он утверждает, что хотел отомстить за оскорбление своей королевы, своей страны и своей веры.

– Скажи ему, что на наших улицах никаких драк быть не может и что ему еще повезло – мы ведь можем бросить его в тюрьму, а то и выпороть. Но я буду милосерден, потому что вижу, что виноваты вы оба. Скажи ему, что сейчас он поедет к нам во дворец. Мой отец пожелает услышать от него рассказ о его стране, я уверен. А сам ты поостерегись впредь оскорблять кого-либо на нашей земле. Как и этот человек из Англии, ты здесь лишь приезжий.

– Я приветствую тебя в своем ибадат-хане, своем святилище. Первая обязанность правителя состоит в том, чтобы сохранять границы его владений и по возможности расширять их, что я делаю снова и снова. Но я полагаю, что великий правитель должен также решительно расширять границы человеческих знаний и представлений. Он должен всегда пребывать в поиске и жаждать новых знаний, и через просвещение стремиться улучшить судьбу своего народа. Именно поэтому я созвал сюда не только уламов и многих мусульманских ученых, но также и представителей других вероисповеданий. Вместе мы обсудим вопросы религии и, исследуя, где правда, а где ложь, и что есть общее для нас всех, мы будем стремиться пролить новый свет на ее истинное значение.

Салим, стоящий в дальнем конце просторного зала, редко видел, чтобы отец представал в таком великолепии. Акбар был одет в ярко-зеленые парчовые одежды, шею его обвивали нити изумрудов, на голове красовался тюрбан из золотой парчи, сверкающей алмазами. Золотые канделябры высотой в человеческий рост стояли по обе стороны от его престола, установленного на высокое возвышение, к которому вели ступени мраморной лестницы. Само возвышение выходило на большую площадку из песчаника, на которой сейчас находились собранные служители культа. Все вместе создавало такое впечатление, будто отец восседал на вершине горы, а люди под ним были деревьями, насаждающими ее склоны.

Муллы-уламы были одеты в черное – впереди был виден коренастый шейх Ахмад, в то время как отец Абуль Фазла, шейх Мубарак, стоял немного в стороне от основной части собравшихся. Иезуиты пришли в своих обычных грубых темно-коричневых одеждах, с повязанным вместо пояса шнуром и деревянными крестами на шее. Салим видел среди них преподобного Франциско Энрикеса и его сопровождающего, преподобного Антонио Монсеррата. Эти двое прибыли ко двору почти пять лет назад и стали первыми христианами, с которыми он когда-либо сталкивался. Здесь присутствовали также пять индуистских священников; у них были непроницаемые лица, а из одежды – лишь белые набедренные повязки на хлопковой веревке, которая длинной петлей обвивала левое плечо и проходила под правой рукой. Около них стояли святые старцы, о которых Салим знал, что это джайны; а еще здесь были зороастрийцы, поклоняющиеся огню, которые пришли в Индостан из Персии в давние времена и имели обычай класть своих мертвых на вершинах «башен тишины», оставляя их на съедение птицам, чтобы после их пиршества остались лишь сияющие белизной кости. Салим признал в высоком худощавом старике с белой бородой и живыми яркими глазами, который стоял возле зороастрийцев, еврея из города Кашана в Персии – ученого, который недавно приехал во дворец Акбара и нашел работу в его библиотеке.

В самом низу зала ибадат-хан, поскольку он не был служителем культа, стоял рыжеволосый английский торговец, с которым Салим столкнулся три месяца назад и чье имя – все еще странное на слух для него – было Джон Ньюберри. С ним рядом находились двое его одинаково странно одетых компаньона. Эти три англичанина остановились в городе, ожидая от его отца ответа на прошение. Они утверждали, что передают его от своей королевы, которая испрашивает разрешения вести торговлю. Как и ожидал Салим, Акбар живо интересовался всем, что чужестранцы могли поведать ему об их далеком мире и об их вероисповедании. Ведь хоть они и были также христиане, но их вера была совсем не похожа на обряды португальских иезуитов. Салим смотрел вокруг, и его наполняла гордость. Хоть отец не так уж много рассказывал ему о том, для чего он построил зал ибадат-хан, юноша часто приходил, чтобы наблюдать, как растут стены из песчаника. Услышав слова отца, теперь он понял его цель. Акбар хотел удовлетворить свой растущий интерес к религиям. Мать несправедливо высмеивала моголов, называя их варварами, думал Салим. Разве есть у человека предназначение более высокое, чем постигнуть тайны разума и найти смысл бытия? Сейчас отец в сверкающем облачении, с мечом, чья рукоятка была сделана в виде орла, казался воплощением не только силы, но и истинного величия. Его бабушка как-то очень проницательно заметила, что Акбар умело использует зрелищность. Насколько важной оказалась созданная им картина, чтобы внушить слушателям его собственное величие и отличие от простых смертных… Если он, Салим, наследует своему отцу, сможет ли он когда-либо предстать в таком же виде?

– Я слышал, что в далеких землях христиане сжигают друг друга заживо из-за религиозных убеждений, – говорил Акбар. – Я хотел бы, чтобы преподобный Франциско и преподобный Антонио разъяснили мне это. Пусть говорят так, чтобы все могли слышать.

Иезуиты обменялись несколькими фразами, понизив голос, а затем тот, что был выше ростом – преподобный Франциско, – поклонившись присутствующим, начал свой рассказ.

– Ты верно говоришь, повелитель, что Европа стала полем битвы за души человеческие. Большое зло явилось на свет в лоне католической церкви; мы называем его протестантизмом. Его последователи сбились с пути истинного и отказываются признавать власть нашего великого духовного наставника, Папы Римского, который стоит между нами, несчастными грешниками, и Всевышним и является наместником Бога на земле. Протестанты отрицают и оскорбляют наши самые священные верования и читают еретические переводы нашей Святой Библии на их собственных языках, утверждая, что им не нужен посредник между ними и Всевышним. В праведных католических странах святые люди – мы называем их Инквизицией – посвящают свои жизни выкорчевыванию этих еретиков, и когда они находят таковых, то вынуждают их отречься. Тех, что отказываются, живьем предают огню, чтобы те могли вкусить первые мучения вечного проклятия.

– Что же будет с теми, кто соглашается возвратиться на ваш «путь истинный»? – спросил Акбар. Сейчас он неотрывно вглядывался в лица иезуитов.

– Даже если они призна́ют свои заблуждения, их земные тела все равно будут преданы огню, чтобы очистить их души от греха и сделать их достойными войти в Царствие Небесное.

– Как же вы убеждаете людей переменить свою веру? Беседуете с ними так же, как мы сейчас с вами?

Священники переглянулись друг с другом.

– В самом деле, мы применяем силу убеждения, чтобы возвратить заблудших овец в стадо, но, к сожалению, иногда нам приходится действовать и силой.

– Мои ученые мне о таком читали. Про машины, которые растягивают тело человека, пока его члены не выскочат из суставов, про большое колесо, на котором людей распинают нагими и хлещут железными прутьями, пока не сорвут с костей плоть, про веревки с узлами, которыми человеку сдавливают веки, пока глаза не разорвутся…

– Иногда без этого не обойтись, повелитель. Страдания нескольких часов – ничто по сравнению с вечной геенной огненной.

– И женщин с детьми вы тоже мучаете?

– Дьявол широко расставляет свои сети, повелитель. Женщины особенно слабы; не защищает и нежный возраст.

– Но как вы можете быть уверены, что подвергшиеся пыткам действительно раскаиваются и не оговаривают себя, чтобы прекратить свои мучения?

– Инквизиторы католической церкви знают свое дело, повелитель, совсем как твои следователи. Только на прошлой неделе я видел, как двоих подозреваемых в краже закопали до плеч в горячий песок, дабы заставить их сознаться в преступлениях. Так в чем же разница?

– Различие заключается в том, что в случае с ворами, несомненно, имело место тяжкое преступление, и судьи пытались установить истину. Но разве одна религия имеет право силой навязывать свои постулаты другой? Не это ли должно нас волновать? Для своих ближних я не делаю различий по их религиозным убеждениям. Среди моих советников, военачальников и даже моих жен не все придерживаются одного со мной вероисповедания.

Иезуиты смотрели сурово. Салим заметил, как шейх Ахмад оживленно качает головой и что-то тихо говорит, обращаясь к другому уламу, но выступать никто не стал.

– Перейдем к другим вопросам, – продолжил Акбар, довольный тем, что его слова произвели явное впечатление. – Вы поведали мне о своих убеждениях, но позвольте нам теперь выслушать одного из этих протестантов, о которых вы говорили с таким презрением… Я хочу опросить англичанина Джона Ньюберри. Один из моих ученых мужей, турок, знает его язык и сможет перевести.

Рыжеволосый англичанин – самодовольный и грубый, просто надутый индюк, думал Салим, когда тот вышел вперед в сопровождении турка-толмача.

– Какой ты веры, Джон Ньюберри? Скажи всем собравшимся то, о чем рассказывал мне наедине.

Торговец пробормотал несколько слов турку, и тот начал переводить несколько неуверенно.

– Я англичанин и протестант – и горжусь и тем и другим.

– По твоим словам, ваша королева – глава вашей церкви. Объясни нам, как так получилось.

Ньюберри и турок снова шепотом обменялись парой слов, но толмач, казалось, постепенно становился увереннее, и, хоть сперва ему и требовалось, чтобы англичанин делал небольшие остановки в речи, скоро он уже мог изъясняться вполне бегло.

– В ранней молодости отец Ее Величества, наш великий король Генрих VIII, женился на принцессе, которая когда-то была помолвлена с его братом. Однако шли годы, и когда из всех рожденных ею детей выжил лишь один – дочь, – он понял, что, заключив брак с невестой брата, прогневил небеса. Он постарался исправить этот грех, разведясь с нею, но Папа Римский, которого эти иезуиты премного почитают, отказался его на это благословить. Наш король решил, что не станет терпеть такого вмешательства в дела своего королевства. Он объявил себя главой церкви в Англии, развелся и взял в жены женщину, которая родила нашу нынешнюю великую и благословенную королеву Елизавету.

– Ты говорил, что ваша религия позволяет человеку сочетаться браком лишь единожды, но я слышал, что этот король Англии, Генрих VIII, взял шесть жен. Каким образом? Получается, для короля в вашем государстве другие законы?

– Нет, повелитель. Мать нашей королевы была признана виновной в супружеской измене – поговаривали даже, что она ведьма, – и казнена. Король женился снова и снова, но его третья жена умерла, когда ее сыну не исполнилось и двух недель. Он развелся со своей четвертой женой, чужеземной принцессой, потому что она не радовала его глаз. Его пятая жена, молодая и красивая, к сожалению, не отличалась добродетелью и, попав в ловушку супружеской измены, была также казнена по его приказу. Но шестая, и последняя, супруга короля, женщина достойная, удовлетворила его.

– Ваш король, возможно, избавил бы себя от многих затруднений, следуй он нашим путем, имея нескольких жен сразу. И кажется, он не очень-то хорошо следил за своим гаремом.

По залу прокатился смешок, но ни англичанин, ни иезуиты не улыбнулись, когда турок перевел слова Акбара.

– Расскажи мне о своей королеве, Джон Ньюберри. Ваш народ доволен тем, что им правит женщина?

– Она пользуется всеобщей любовью, потому что защищает нас от католической угрозы и охраняет нашу свободу.

– Разве у нее нет мужа?

– Она с честью несет свое девство. Многие чужеземные принцы добивались ее, но она говорит, что замужем за Англией.

– Она красива?

– Не просто красива – великолепна.

Салим увидел, как преподобный Антонио что-то быстро шепнул на ухо преподобному Франциско, и тот вышел вперед.

– Если ты позволишь, я кое-что скажу, повелитель, – начал он на своем прекрасном правильном персидском. – Этот торговец может ввести тебя в заблуждение. Эта королева Англии родилась от греховного союза между королем, заложником похоти, и известной блудницей. Эта Елизавета – не законная правительница своей страны, которой по справедливости должен управлять католик, король Испании, а незаконнорожденная еретичка, которая навлечет на свою страну вечное проклятие. Наш владыка Папа Римский проклял ее, и она осуждена на муки вечные.

Турок переводил все это для Ньюберри, чье багровое лицо мрачнело все больше, пока он слушал то, что говорил священник, но Салим заметил, что Акбару это все наскучило. Отец находил удовольствие в философских спорах, а не взаимных оскорблениях, и юноша не удивился, когда он резко поднялся.

– Довольно. Мы вернемся к нашему разговору в другой день, – сказал падишах и вышел из палаты.

Был прекрасный осенний день. Лучи солнца проникали сквозь густую листву лесных деревьев, когда ловчие шли вперед, ударами в гонги и криками загоняя дичь. Салим чувствовал приятные покачивания слона, на спине которого он ехал, а за ним брели трое его слуг. На расстоянии около десяти ярдов впереди он увидел слона своего отца, Лакну, чья левая нога была отмечена застарелыми шрамами от тигриных когтей. С Лакной Акбар любил охотиться больше всех прочих слонов. Он взял его детенышем из стада диких слонов и сумел приручить.

Салиму доводилось видеть, как отец бесстрашно объезжал слонов. Дело это было очень опасное, и требовались для него двое людей – каждый ехал верхом на ручном слоне по обе стороны от дикого животного. Поравнявшись с ним, они должны были набросить петлю из толстого троса вокруг шеи «дикаря» и привязать его к шеям их собственных слонов. Затем, постепенно сжимая петлю, они должны были усмирить и подчинить животное. Салим знал многих достойных людей, которые погибли за этим занятием. Зачастую человек падал на землю, а разъяренный слон едва ли оставит в живых того, кто попадет ему под ноги. Несколько раз Салиму доводилось слышать отвратительный треск, с которым ломались тела, растоптанные тяжелыми серыми ногами. Даже для усмиренного слона впоследствии требовались месяцы старательного труда, чтобы обучить животное двигаться по приказу, для чего перед слоном на землю бросали съестное. Но Лакна служил Акбару хорошо и с лихвой возместил время, которое на него потратили.

Становилось жарко, и соленая капля пота скатилась Салиму в уголок рта. Он слизнул ее кончиком языка. Скоро круг ловчих, которые выступили с рассветом, достаточно сузится, и начнется охота. Оборачиваясь через плечо, юноша видел своего горчи, который ехал сразу позади него на лошади и вел его собственного вороного жеребца на случай, если он захочет пересесть со слона на быстрого скакуна. Сердце Салима колотилось от волнения, которое всегда охватывало его на охоте. Он был хорошим стрелком – одинаково точно поражал цель из мушкета и из лука, – и, может статься, сегодня ему удастся показать отцу, на что он способен. Ему хотелось ехать рядом с ним на Лакне в золотом седле-хауде, украшенном зелеными лентами, но, как обычно, возле Акбара маячила крупная фигура Абуль Фазла… Салим на мгновение приуныл, глядя, как слон отца скрывается в густой чаще леса, но это быстро прошло. Следует поступать так, как научил его шейх Салим Чишти, – ждать, смотреть, учиться, и все придет в свое время. Хорошо, что отец взял его на охоту.

Впереди послышался резкий крик, и Салим, потянувшись, проверил, на месте ли его колчан и лук, а затем провел рукой по гладкому стальному стволу своего мушкета, красивого оружия, инкрустированного перламутровыми треугольниками. Да, он готов. Но затем юноша понял, что раздавшиеся крики не походили на сигнал к охоте и становились все громче. Среди них он мог разобрать слова:

– Повелителю плохо! Приведите хакима!

Затем послышался стук копыт, и двое стражников Акбара, вырвавшись из густой листвы деревьев прямо перед Салимом, проскакали прочь к задней части линии ловчих, туда, где за ними в своей арбе ехали придворные врачи, которые всегда сопровождали охоту.

– Что с ним? Что с моим отцом? – кричал Салим, но в суматохе никто не обращал на него внимания.

Сердце его колотилось в груди, когда он спустился со своего седла-хауды на двух позолоченных ремнях, пока не оказался достаточно низко, чтобы соскочить на землю. Уворачиваясь от толпы всадников и отряда ловчих с железными гонгами, которые теперь молчали у них в руках, Салим бежал вперед что есть мочи. Слон отца Лакна опустился на колени; возле его большой серой туши юноша увидел охотников, которые сгрудились вокруг лежащего на спине человека. Пробравшись сквозь них, Салим увидел, что Акбар лежит на его спине и, выгибаясь всем телом, бьется в судорогах. Глядя на это, принц невольно повторял сам себе:

– Прошу, Всевышний, только не сейчас…

Все его стремления, все страхи за будущее, казалось, больше не имели значения. Акбар задергался еще сильнее, и изо рта у него медленно потекла красная кровь, смешанная с пеной слюны; стало ясно, что он прикусил язык. Салим беспомощно смотрел. В мыслях он уже видел, как он, Мурад и Даниал стоят у могилы отца. Уже слышал горестные стенания Хамиды и Гульбадан и видел, как изогнутся в улыбке губы матери, когда ей сообщат, что человек, которого она считала врагом своего народа, мертв. Абуль Фазл дрожащими пальцами расстегивал бирюзовые зажимы рубахи его отца.

– Отойдите все назад, дайте повелителю немного воздуха, – говорил он.

В этот момент возвратился один из стражников, ведя за собой хакима в белом тюрбане и белых одеждах. Толпа расступилась, чтобы пропустить доктора. Это был молодой человек с угловатым лицом, который, казалось, мгновенно оценил положение, глядя на падишаха своими живыми карими глазами. Припав на колени возле Акбара, он схватил его руки и стал удерживать.

– Ты! – бесцеремонно крикнул он Абуль Фазлу. – Держи ноги повелителя, нам нужно унять его. А ты, – он указал другому придворному, – сверни лоскут чистой ткани – носовой или шейный платок, все, что под руку подвернется, – и просунь его между зубами повелителя, чтобы он не прокусил язык.

– Хаким, что я могу сделать для своего отца? – спросил Салим.

Врач оглянулся, кратко ответил: «Ничего» – и вернулся к своему пациенту. Салим поколебался немного, а затем, встав на ноги, ушел, двигаясь сквозь толпу окружающих их людей. Если помочь нельзя, то стоять и смотреть он не станет.

Солнечные лучи, которые днем обещали прекрасную погоду для охоты и всего полчаса назад только-только пробивались сквозь кроны деревьев, теперь освещали травяной покров резким стальным светом. Салим побрел в сторону через заросли низкого чахлого кустарника, не замечая ничего вокруг; он шел, куда глаза глядят. Дойдя до места, где заросли расступались, остановился, и скорее случайно, чем пытаясь вглядеться, внезапно увидел, что за ним с расстояния наблюдает пара ярких глаз. Это был молодой олень, бархатистый покров на его рогах был светло-коричневый. Салим медленно потянулся за луком, но потом остановился. Зачем теперь это? В мире и так достаточно смерти.

Почти сразу олень умчался. Салим слушал, как напуганное животное с треском пробирается через кусты, а затем повернулся, чтобы вернуться той же дорогой. Независимо от того, что случилось с отцом, он должен мужественно встретить эту напасть, а также любые последствия, которые она для него повлечет. Нельзя скрыться в лесу, как бессловесное животное; все равно через какое-то время про него вспомнят – принцам не суждено оставаться незамеченными. Но Салим боялся того, что увидит, когда появится еще раз на равнине.

Врач стоял теперь с толпой собравшихся вокруг него – послушать, что он скажет. Но где Акбар? Юноша побежал в их сторону со все нарастающей тревогой. Приблизившись, он увидел, что отец сидит, прислонившись к стволу дерева, и Абуль Фазл подносит к его губам флягу с водой. Падишах был окружен плотным кольцом своих стражников, расступившихся, когда подошел Салим.

– Отец… – Юноша почти расплакался от облегчения, увидев Акбара. Тот был немного бледнее обычного, и длинные темные волосы его были спутаны, но в целом ничего особенного заметно не было. Взгляд его ярких глаз, когда он посмотрел сына, не стал нисколько менее проницательным и обескураживающим.

– Не стоит беспокоиться. У меня было видение – я разговаривал с Всевышним. Я чувствовал, как все мое тело задрожало от радости, и Всевышний показал мне, что я должен сделать. Мы прекращаем охоту и немедленно возвращаемся в Фахтепур-Сикри, где я собираюсь сделать одно заявление. Теперь уходите все – и позвольте мне отдохнуть.

Салим отвернулся, чувствуя, что его отец все же отверг его. Если он получил некое божественное откровение, почему не поделился с ним? Думает, что ему нельзя доверять? Оглядываясь назад, юноша смотрел на этого человека, который только что, как ему казалось, был при смерти, а сейчас шептался с Абуль Фазлом, и понял, что от всей его тревоги не осталось ничего, кроме негодования. Салим был рассержен на себя, но еще более – на Акбара.

– Я призвал вас сюда, в большую мечеть в Фахтепур-Сикри, чтобы сделать важное заявление.

Облаченный в золотую парчу и тюрбан, на котором покачивались три пера белой цапли, скрепленные рубиновым зажимом, Акбар внимательно оглядывал собравшихся мулл, придворных и военачальников. Салим, стоявший среди них, посмотрел в сторону небольшой женской галереи, скрытой от всеобщих глаз резным щитом-джали, за которым, как он знал, смотрели и слушали Хамида и Гульбадан. Представляли ли они, о чем собирался говорить Акбар? Салим этого не знал. В течение прошлых трех дней, когда падишах возвратился из своей охотничьей экспедиции, при дворе так и бурлили слухи. Повелитель закрылся в своих покоях и виделся только с Абуль Фазлом и всего два раза принимал шейха Мубарака. Кое-кто даже утверждал, что Акбар собирается объявить себя христианином.

– Несколько дней назад Всевышний ниспослал мне свою бесконечную благость; Он говорил со мной и явил мне откровение. Он сказал, что выбрал меня по той причине, что я, как и другие пророки до меня, не умею читать и поэтому мой ум остается открытым, чтобы слышать его голос во всей его силе и чистоте. Он сказал мне, что истинный правитель не должен оставлять отправление богослужения другим, но обязан возлагать эту большую ответственность на свои собственные плечи. Сегодня пятница, молитвенный день. Прежде я попросил бы одного из наших ученых мулл встать на кафедру проповедника, чтобы наставить нас во служении и прочитать хутбу. Но поскольку Всевышний выбрал меня, именно я должен исполнить эту обязанность перед всеми вами.

Раздались удивленные вздохи, а Акбар повернулся и поднялся по крутой резной палисандровой лестнице, ведущей к мраморной кафедре проповедника. Он начал говорить низко и громогласно, возвысив голос в конце, на заключительных словах:

– Да будет благословен повелитель! Аллах акбар!

Салим вздрогнул от удивления. «Аллах акбар» подразумевало «Всевышний велик», но слова его отца могли также означать и «Акбар есть Всевышний». Его отец требовал своего рода обожествления? Кругом него раздавался гул удивленных возгласов. Но взглянув вверх, он увидел, что отец спокойно наблюдает за впечатлением, которое произвели выкрикнутые им двусмысленные слова. Он поднял руки, прося тишины, которая последовала немедленно.

– Я приказал своему досточтимому доверенному советнику в духовных делах, шейху Мубараку, составить документ, который непременно подпишет каждый мулла в моей империи. Согласно этому документу, в любых толкованиях вопросов веры последнее слово остается за мной, а не за ними.

Салим видел, как шейх Ахмад и другие уламы потрясенно переглядывались, когда до них в полной мере дошли слова падишаха, – он ставит себя выше в понимании Всевышнего, чем кто-либо из мулл. Точно так же, как тот король Англии, Акбар требовал признать себя не только главой государства, но и главой религии в своей империи. Акбар слегка улыбнулся, и Салим снова ощутил трепет перед отцом, чувствуя, как с каждым днем понимает его немного больше.