– Сожалею, повелитель, но у нее начались регулярные месячные очищения.

Хваджасара смотрела на Акбара со страхом, будто ее саму сейчас будут обвинять в том, что Хирабай никак не может забеременеть.

– Госпожа пребывает в печали с первого дня вашего брака. Почти не ест. Почти не выходит из своих покоев и не гуляет в садах гарема. Она говорит только с девицами, которых привезла с собой из Амбера, и сторонится остальных женщин, никогда не играет и не болтает с ними. Возможно, она нездорова… Мне позвать хакима, чтобы он снова ее осмотрел?

– Нет.

Всего шесть недель назад пожилой доктор, закрыв лицо тканью, чтобы не лицезреть других обитательниц гарема, приходил в сопровождении двух евнухов в покои Хирабай. Акбар наблюдал, как хаким, высовываясь из-под ткани, как черепаха из панциря, осмотрел ее, ощупывая тело руками под свободной хлопковой туникой.

– Я не вижу у нее никаких отклонений, повелитель, – объявил он наконец. – Вход в чрево здоровый и правильно сложен.

Акбар смотрел все так же задумчиво. Хаваджасара была женщина высокая, крепко сбитая и в свои сорок лет еще вполне привлекательная. Она стала распорядительницей гарема после того, как на покой отправилась та старуха, которая привела к Акбару Майялу, – как же давно это было… Но сейчас падишах думал только о Хирабай. Каждый раз, овладевая ею, он надеялся, что что-то изменится, но жена всегда лежала вяло и безучастно. Ее безволие тревожило его больше, чем если бы она попыталась от него отбиваться. Может, она до сих пор мечтает всадить в него нож? Падишах приказал распорядительнице гарема всегда проверять, чтобы в покоях Хирабай не было ничего острого. Распорядительница гарема посмотрела на него с интересом, но, конечно, повиновалась. Это защитит Хирабай и от самой себя – иногда он боялся, что она может попытаться себе навредить. Ее покои переместили в двухъярусный павильон. Тот хоть и выходит окнами на Джамну, но они забраны решетками из резного мрамора, так что прыгнуть из них нельзя.

– Повелитель?

Акбар забыл, что хаваджасара все еще стоит возле него.

– Ты свободна. Приходи снова через месяц; может, тогда – да помогут нам небеса – принесешь мне новости получше.

Некоторое время падишах сидел в уединении. Небо очистилось от туч, дожди прекратились. Обычно в это время он чаще бывал не во дворце, а на охоте… Почему же он не может не думать о Хирабай? Не из любви, скорее из самолюбия… Весь двор уже, должно быть, знает, что у падишаха с его молодой женой не все гладко. Они никогда не встречались за трапезой, не проводили вместе время, за исключением его ночных визитов в ее спальню. И даже тогда Акбар уходил спать к себе в покои. Он никогда не просыпался в ее объятиях на рассвете. Может, мать смогла бы хоть как-то ему это объяснить или хотя бы немного его успокоить… Раньше он смущался говорить с ней об этом, надеясь каждый месяц услышать, что Хирабай ждет ребенка. Но время шло.

Акбар отвлекался от дел, которые должны были занимать его ум. Если то, что рассказывал ему старик Джаухар, было правдой, то что-то в его окружении поменялось не в лучшую сторону. Бхагван Дас был прав, когда предсказывал, что брак Акбара с немусульманкой подвергнется критике. Муллы шептали, что бездетность Акбара – наказание за брак с неверной, индуской…

Хамида читала, но, увидев вошедшего Акбара, отложила свою книгу стихов.

– Что случилось? Вид у тебя обеспокоенный.

– Только что от меня ушла хаваджасара.

– И?..

– Хирабай все еще не забеременела.

– Наберись немного терпения. Помни, что вы женаты всего лишь шесть месяцев.

– Этим я себя и утешаю. Но сколько еще я должен ждать?

– Ты еще очень молод. Приведешь других жен, и будут дети – сыновья, пусть даже и не от Хирабай.

– Дело не только в том, что мне не терпится. Две недели назад у меня был Джаухар. Так как я сделал его своим визирем, ему многое доносят о том, что поговаривают при дворе.

– Не стоит слушать дворцовые сплетни.

– Нет, стоит. Кое-кто из старейшин – уламов – утверждает, что Хирабай никогда не будет иметь детей. Они говорят, что это мне божья кара за то, что я нарушил заповеди ислама, взяв в жены неверную.

– Империей правишь ты, а не уламы.

– Я не боюсь их, с их узкими предрассудками. Сначала, признаюсь, я действительно задавался вопросом: может, они правы? Но чем больше я думал об этом, тем больше сомневался в том, что милосердный, сострадательный Всевышний может отвергнуть людей просто потому, что они исповедуют иную веру. Но мои подданные могут начать прислушиваться к их доводам, пусть даже совершенно пустым. Это способно посеять ненависть и раздоры. Уламы прекрасно знают, почему я женился на индуске, – не только для того, чтобы скрепить военный союз, но и показать, что все могут процветать под властью Моголов, независимо от вероисповедания…

– Ты рассуждаешь мудро, – ответила Хамида. – Заранее видишь будущую опасность.

– Этому научил меня отец. Он говорил, что не видел угрозы в своих единокровных братьях до тех пор, пока вот-вот – и станет слишком поздно.

– Верно. Это почти стоило нам жизни.

– Я не должен повторять его ошибки, даже если это опасность другого рода.

– Расскажи мне о Хирабай. Я знаю, что ты недоволен… прости, но я слышу, что поговаривают, да и Гульбадан думает так же. Разве Хирабай тебе не по душе?

– Она меня ненавидит.

– С чего бы это было так?

– Она винит меня за казни раджпутской знати в Читторгархе и за то, что я снес крепость… она видит во мне лишь палача своего народа.

– Как она может так считать, когда ее родной брат рад называть себя твоим союзником?

Акбар пожал плечами.

– Я думаю, что она презирает его за это… но все равно ничего не говорит.

– Ты уверен, что правильно все понимаешь? Может быть, ей все у нас во дворце кажется чужим и она тоскует по своему дому в Раджастхане? Тогда со временем все изменится…

– Я знаю что говорю, мама. В нашу первую брачную ночь она пыталась всадить в меня нож.

Акбар не хотел этого говорить, но слова невольно вылетели, прежде чем он успел сдержаться.

– Как ты сказал?

Всякое сочувствие к невестке у Хамиды вмиг улетучилось, и ее глаза вспыхнули яростью.

– Тогда напрасно ты не казнил ее сразу. Ты совсем как твой отец – тот тоже не стал убивать своих братьев, когда те подняли мятеж в первый раз… Ты сказал, что учишься на его ошибках, а сам ложишься с женщиной, которая желает тебе смерти… Я не понимаю.

– Я знал, что ты меня не поймешь. Поэтому и не говорил тебе. Я держу Хирабай в женах ради своих подданных. Союз пришелся по душе раджпутам. Если я сошлю или казню ее, как они станут к нам относиться? И позволяя Хирабай поклоняться ее богам, я показываю, что моим индуистским подданным нет нужды меня бояться. Ведь людям за стенами крепости ничего не известно о нашей жизни во дворце. Они просто видят, что падишах Моголов взял в жены индуску, и они радуются.

Хамида молча слушала его, нахмурив в раздумьях свой прекрасный лоб.

– Возможно, ты прав, – отозвалась она наконец. – Но во мне говорят гнев и тревога матери. Я не скажу никому – даже Гульбадан – о том, что ты мне только что поведал, но мои слуги теперь будут следить за Хирабай, и так мы будем уверены, что она не сможет как-нибудь предотвратить или прервать беременность. В гаремах знают много таких уловок – выпить отвар горьких трав, вложить перед соитием в лоно губку, смоченную уксусом… даже вставляют ветки, обернутые овечьей шерстью, чтобы потом освободить чрево от плода. И у раджпуток тоже могут быть свои способы.

– За ней уже следят. Хаваджасара сидит за перегородкой-джали во время наших соитий и смотрит, все ли в порядке… Я только надеюсь, что Хирабай не может забеременеть не из-за своей ненависти. Она решительна, а ум может управлять телом. Я даже думаю, что если она и родит от меня ребенка, он вряд ли будет здоровым.

– Это глупо, Акбар. И кто знает… Хирабай очень молода. С появлением ребенка она может измениться…

– Она уже не так юна, какой была ты, когда стала женой моего отца.

– Мне повезло. Твой отец выбрал меня, потому что любил, и я любила его. Кроме того, я была всего лишь дочерью вельможи. Я не принадлежала к роду правителей, как Хирабай, поэтому груз древнего происхождения не давил мне на плечи. Поэтому для нас с твоим отцом все было проще.

– Даже несмотря на то, что вы пережили столько трудностей и опасностей?

– Может, и благодаря этому, кто знает?

И Хамида, чей взгляд оставался суровым с того момента, как Акбар рассказал ей о ненависти, которую питает к нему Хирабай, вдруг смягчилась. Она думала о Хумаюне. Доведется ли их сыну испытать любовь к женщине, подобную отношениям его родителей?

– Акбар, я, возможно, знаю, как тебе помочь. Гульбадан рассказала мне, что есть такой суфийский прорицатель – шейх Салим Чишти. Она обращалась к нему и утверждает, что так же, как и мой дед, он умеет прозревать будущее… Быть может, шейх сообщит тебе нечто, что разгонит твои мрачные мысли?

– Где живет этот суфий?

– Здесь неподалеку, в Сикри.

– Я знаю, где это. Я останавливался там однажды испить воды из колодца после охоты.

– Возможно, я не права, предлагая тебе такое. Твой отец в юности стал настолько уповать на предсказания звезд о будущем, что не увидел опасностей, что таились вокруг него в настоящем. Иногда своего будущего лучше не знать.

– Нет, я хочу знать. Тогда я смогу им распоряжаться.

Акбар шел в сопровождении небольшого отряда вдоль пыльной дороги и в сторону горного плато к Сикри. Две его любимые охотничьи собаки бежали рядом, высунув розовые языки; поблизости, кроме нескольких стражников, шли двое егерей и его горчи. Выбежавший из кустарника и подстреленный Акбаром молодой олень отправился в Агру, перекинутый через седло другого егеря, которого падишах отослал назад. Разумнее было создавать видимость охотничьей вылазки, подумал Акбар. Он не хотел, чтобы люди узнали, что падишах советуется с колдуном.

Впереди, в мерцающей дымке палящего зноя, виднелись силуэты кирпичных строений на краю плато – это и был Сикри.

– Мы отдохнем там, пока жара немного не спадет, – сказал он своему горчи. – Я слышал про суфийского прорицателя, который живет в этом селении, и мне любопытно увидеть его. Поезжайте туда и спросите, может ли падишах посетить его жилище.

Слуги ускакали вперед, а Акбар последовал за ними, но помедленнее. Его лошадь трусцой взобралась вверх по крутому склону и вошла в деревню, где властитель спустился, остановившись под сенью плотной листвы мангового дерева, отбрасывавшей на землю густую зеленую тень. Через пару минут он увидел, что его горчи идет обратно.

– Повелитель, шейх Салим Чишти приветствует тебя. Идемте, нам сюда.

Акбар последовал за своим слугой через селение к низкой хижине с двумя окнами по обе стороны от двери. Нырнув внутрь, он на миг оказался в темноте. Затем его глаза приспособились к полумраку, и он разглядел старика, одетого в длинные одежды из грубой белой шерсти. Тот стоял на коленях и молился, склоняясь головой к полу в направлении Мекки.

– Прости меня, повелитель, я возносил молитвы Всевышнему, чтобы Он наставил меня, как вам помочь.

Говоря это, старик взял трут и быстрыми, точными движениями зажег свечу в глиняном подсвечнике. В тусклом свете Акбар увидел его лицо, сморщенное, как грецкий орех.

– Как ты узнал, что я приехал за помощью? – спросил Акбар, осматриваясь. В доме было почти пусто, за исключением темно-красного молитвенного коврика, деревянного комода из грубо отесанных досок и кровати.

– Все, кто приезжают ко мне, надеются на помощь небес, даже если самих себя убеждают, что пришли из любопытства. Кажется, ты удивился, повелитель… Ты, наверное, думаешь, что я слишком много о себе возомнил? Я не просил у Всевышнего этот дар, но знаю, что по божественному промыслу могу быть проводником Его воли на земле. Подойди и сядь передо мной, чтобы я тебя видел.

Акбар сел на корточки на край тканого коврика. Несколько минут суфий сидел молча, но глаза его, поразительно ясные, как у совы, пристально смотрели на Акбара, будто он пытался проникнуть в самые сокровенные мысли гостя. Затем, слегка покачиваясь, сложил у груди свои длинные тонкие руки и начал говорить нараспев, повторяя одно: «Да снизойдет на меня твоя мудрость, яви мне путь».

«Когда же этот старец спросит, с каким делом я приехал?» – спрашивал себя Акбар. Но пока он ждал, на него вдруг снизошло умиротворение и спокойствие. Глаза закрылись, тело и разум его расслабились, невзгоды, желания и стремления улетучились, словно он стал как невинное и безмятежное дитя.

– Мы готовы начать. – Суфий протянул руку и мягко коснулся плеча Акбара. Падишах открыл глаза, сперва спросив себя, как долго он пребывал в этой сладостной полудреме. – Что ты хочешь знать, повелитель?

– Родит ли моя жена мне сына.

– И всё? Это простой вопрос.

– Не настолько простой, как кажется. Ты знаешь, что госпожа исповедует индуизм?

– Конечно, повелитель. Весь Индостан знает это.

– А сам я мусульманин. Не полагаешь ли ты, что ее бездетностью Всевышний наказывает меня за женитьбу на неверной?

– Нет. Как суфий, я полагаю, что к Всевышнему ведут многие пути, и каждый волен выбирать свой.

– Независимо от веры?

– Да. Всевышний принадлежит всем нам.

А ведь это так, думал Акбар, вглядываясь в желтые глаза шейха. Глупо было даже на миг допускать мысль, что в словах уламов была какая-то правда. Возможно, так же глупо было бояться, что у ненависти Хирабай к нему были другие причины, над которыми она не властна… И вскочив, он выпалил то, что сказать незнакомцу ему никогда бы не позволили гордость и высокое положение:

– Она не любит меня. Каждый раз, когда ложусь с нею, я вижу от нее лишь презрение… Я старался быть с ней ласков…

Суфий остановил его жестом руки.

– Придвинься поближе.

Акбар подался вперед. Салим Чишти взял ладонями его лицо и медленно приближался к нему, пока они не соприкоснулись лбами. Снова чувство удивительной благости и покоя охватило Акбара, будто его разум купался в лучах яркого света.

– Ничего не бойся, повелитель. Твоя жена скоро родит тебе прекрасного сына. И у тебя будет еще два сына. Еще много поколений династии Моголов будут процветать в Индостане, которому дают силы твои завоевания и твое ви́дение сильной и единой империи.

– Благодарю, шейх Салим Чишти. Благодарю тебя.

Акбар склонил голову. В нем возродилась уверенность, а все сомнения остались позади. Все будет так, как он задумал, можно быть уверенным. Он построит могущественную империю, и сыновья помогут ему, а после его смерти продолжат его дело… Династия будет процветать.

– Если твое пророчество сбудется, то я заложу в твою честь большой город здесь, в Сикри. Его сады, фонтаны и дворцы станут чудом из чудес, и я перевезу сюда из Агры свой дворец.

– Когда твоя жена будет ждать дитя, отправь ее сюда. Недалеко от селения есть небольшой рибат, где о ней смогут позаботиться; может статься, вдали от двора ее душа успокоится и она легче примет свое будущее материнство.

– Ей разрешат отправлять ее обряды?

– Безусловно. Как я уже сказал тебе, есть много путей, ведущих к Всевышнему и желанному познанию себя и Вселенной. Каждый волен выбрать свой.

– Тогда я и в самом деле пошлю ее сюда. – Акбар поднялся. – Благодарю тебя. Ты вселил в меня покой и надежду.

– Мне радостно это слышать. Но есть кое-что еще, что я должен сказать тебе, и на сей раз не столь приятное.

– И что же? – Падишах мягко тронул старика за плечо, все еще жилистое и сильное, покрытое грубой шерстяной одеждой.

– Хоть у тебя и будет три сильных сына, помни, что властолюбие и стремление править может отравить даже самые близкие семейные узы. Трезво смотри на любовь своих сыновей к тебе – и друг к другу.

– Что ты хочешь сказать? Ты говоришь о семейных усобицах, подобных тем, от которых пострадал мой отец?

– Я не знаю, повелитель. Хоть я и предвижу, что у тебя будут сыновья и твоя империя будет процветать, но кроме этого я вижу также и тени. Неясные, но они могут о чем-то предупреждать. Будь бдителен, повелитель. Помни мои слова. Неусыпно следи за своими сыновьями, пока те не возмужают, и тогда ты сможешь рассеять эти тени, прежде чем они станут осязаемыми и причинят вред…

Тем же днем, на обратном пути к Агре, Акбар думал над предостережением суфия. Еще со времен его предка Тимура часто случалось, что моголы почти уничтожали себя, идя войной друг на друга, а не на чужаков. Следует наблюдать за знаками и всегда быть настороже. Но все это будет еще не скоро… От радости при мысли о трех сыновьях Акбар пустил свою лошадь в быстрый галоп.

Шесть недель спустя сияющее лицо хаваджасары сказало все без слов – падишах сразу понял.

– Повелитель, это наконец случилось.

– Когда родится дитя?

– Хаким говорит, в августе.

– Я должен сходить в гарем.

Акбар был готов плакать от радости, когда почти бежал на женскую половину дворца. Войдя в покои Хирабай, он почувствовал в воздухе знакомый сладкий пряный аромат палочек, которые всегда горели здесь в медном горшке перед статуей суровой многорукой богини. Хирабай сидела на низком лакированном раджпутском стульчике, а служанка расчесывала ее густые окрашенные хной волосы. Акбару показалось, что лицо его жены, осунувшееся и худое, уже смягчилось и она начала понемногу расцветать. И все же если он надеялся, что она потеплеет и к нему, то его ждало разочарование. Ее взгляд, когда она смотрела на него, оставался таким же безучастным и непреклонным, как и прежде.

– Оставь нас, – сказал Акбар девушке.

Как только они остались одни, он спросил:

– Это правда? Ты ждешь ребенка?

– Да. Хаваджасара должна была тебе доложить.

– Я хотел услышать это от своей жены, как и подобает мужу… Хирабай, ты носишь моего ребенка, возможно, будущего правителя Моголов. Что мне сделать, чтобы ты стала более расположена ко мне и была счастлива?

– Все, что можно сделать, это отослать меня назад в Амбер; но это невозможно.

– Ты скоро станешь матерью. Это ничего не значит для тебя?

Хирабай поколебалась.

– Я буду любить этого ребенка, потому что в его венах будет течь кровь моего народа. Но я не смогу разыгрывать чувства, которых не испытываю к тебе. Все, о чем я прошу, – возьми себе других жен и оставь меня с миром.

– Родишь мне здорового сына, – и я больше никогда не дотронусь до тебя, обещаю.

Хирабай ничего не ответила.

– Я хочу, чтобы ты была готова к отъезду через неделю.

– Куда ты отправляешь меня? – Впервые с женщины спала отстраненность, она выглядела встревоженной.

– Не бойся. Я хочу, чтобы ты поехала в место доброго знамения – Сикри. Я не говорил тебе этого прежде, потому что знаю, что ты не доверяешь людям моей религии. Но там живет один мусульманский прорицатель. Он предсказал, что ты родишь мне сына, и попросил отправить тебя в одно место, где за тобой будут хорошо ухаживать, пока не придет время родить. Я отправлю с тобой своего лучшего врача, и ты сможешь взять слуг сколько пожелаешь. Там хороший воздух – более прохладный и здоровый, чем в Агре. Это пойдет на пользу тебе и ребенку, которого ты носишь, и ты сможешь поклоняться там своим собственным богам.

Хирабай смотрела вниз на свои руки, лежащие на коленях.

– Как тебе будет угодно.

– Я пошлю весть твоему брату?

Хирабай кивнула.

Акбар подождал какое-то время, надеясь, что она произнесет что-то еще. «Я буду любить этого ребенка», – сказала она, но будет ли это так? Если эта женщина ненавидит своего мужа, какую привязанность она может чувствовать к его сыну? На мгновение падишах вспомнил предупреждение суфия. Может, враждебность его жены и есть одна из тех теней вдалеке, которые предстали перед его взором? Последний раз взглянув с надеждой на повернутое вполоборота лицо Хирабай, Акбар оставил ее. Покинув жену, от которой веяло холодом, он почувствовал, как его вновь согревает ощущение счастья. У него будет сын!

– Я нарекаю тебя Салимом в честь святого человека, который предсказал твое рождение.

Держа на согнутой руке изгибающееся тельце своего новорожденного сына, другой рукой Акбар взял блюдце с мелкими золотыми монетками и осторожно осыпал ими голову ребенка. Салим, сжимая крошечные кулаки и молотя ими воздух, хоть и сморщился, но не расплакался. С гордой улыбкой Акбар высоко поднял дитя, чтобы его видели все. Затем он положил его на большую зеленую бархатную подушку, которую придерживал пожилой визирь Джаухар. Сейчас глава уламов, шейх Ахмад, голову которого украшал темный тюрбан, должен был сказать свое слово. Что он на самом деле думал о благословении ребенка от матери-индуски? Его лицо, утопавшее в густой темной бороде, никак не поменяло выражения. Но что бы ни думал шейх, он и его клика потерпели поражение – ведь ребенок все же родился, и ему совершенно все равно, какая в этом мире царит обстановка.

После вознесения хвалы Всевышнему за рождение Салима священник произнес торжественную речь:

– Мы все, кого повелитель призвал сюда, в Сикри, приветствуем благословенное рождение этой озаряющей своим сиянием весь свет жемчужины, обители благополучия и удачи, этого мерцающего в ночи драгоценного камня ларца величия и славы. Принц Салим, да укажет сам Всевышний тебе твой путь и да прольется на тебя океан божественной щедрости…

Той ночью Акбар выскользнул из огромного парчового общего шатра, специально установленного в Сикри для празднований в честь рождения его сына. Ему уже довелось бессвязно голосить песни, кружась рука об руку с Ахмед-ханом и другими военачальниками в каком-то старинном танце моголов – уже не все точно помнили эти движения. Но сейчас правитель кое-что должен был сделать. Подозвав свою лошадь, он сел верхом и, взяв только нескольких своих стражников, медленно поехал сквозь теплую ночь, благоухающую тлением кизяка, который обитатели Сикри жгли в кострах, чтобы готовить вечернюю трапезу. Он направлялся к рибату, где все еще оставалась Хирабай. Глядя в небо, он думал, что звезды, которые так любил его отец Хумаюн, никогда не казались столь яркими и никогда не усеивали небосвод так часто. Именно сейчас они будто испускали особый свет на землю, которая носила его сына, – сына, ради защиты которого он готов на все. Даже сейчас, будучи безмерно счастлив, Акбар не мог забыть предостережения суфия…

– Падишах едет! – прокричал один из его стражников, когда они завидели арочный вход рибата. Воины в оранжевом облачении раджпутов, которым Акбар поручил почетную обязанность защищать госпожу, вышли им навстречу.

– Приветствуем тебя, повелитель.

Акбар спешился, бросил поводья в руки горчи и прошел через ворота в небольшой, слабо освещенный внутренний двор. Когда снова прокричали «Падишах идет!», одна из раджпутских служанок Хирабай вышла из сумрака, неся масляную лампу, крошечное пламя которой мерцало и танцевало.

– Проведи меня к жене, пожалуйста.

Хирабай лежала на низкой кровати, откинувшись на синие полотняные подушки. Она кормила Салима грудью, и Акбар увидел у нее на лице удовлетворенность, которой ему никогда ранее замечать не доводилось. Это выглядело так неожиданно, что ее едва можно было узнать. Но при взгляде на Акбара ее сияющий вид мгновенно потух.

– Что привело тебя сюда? Ты должен быть на празднестве, оказывать почет своим гостям.

– Я внезапно понял, что должен видеть своего сына… и свою жену.

Хирабай ничего не ответила, но отняла Салима от груди и вручила его своей служанке. Ребенок раскричался, недовольный таким внезапным окончанием своей трапезы, но новоиспеченная мать дала девушке знак унести его.

– Хирабай, я приехал сюда, потому что хочу последний раз спросить тебя. Остаток наших жизней Салим будет связывать нас плотью и кровью. Разве нельзя нам забыть прошлое и начать все сначала ради него? Пусть все мои сыновья будут от тебя, чтобы в будущем они могли поддерживать друг друга и помогать друг другу, как и подобает родным братьям.

– Я сделала свое дело. Как я уже тебе говорила, все, что я хочу, это чтобы ты оставил меня в покое. Ты обещал, что так и будет, если я рожу тебе сына. Пусть у других твоих сыновей будут другие матери.

– Положение Салима будет менее безопасным, если он будет окружен лишь единокровными братьями. Они не будут всецело преданы ему. Ты подумала об этом? Разве не должна ты делать все, чтобы защитить его как можно лучше?

– У моего сына в жилах течет кровь раджпутов. Он растопчет любого соперника в пыль. – Хирабай вздернула подбородок.

Акбара переполнило отчаяние от такой бездумной, упрямой гордости и такого ограниченного взгляда на вещи. На мгновение падишах подумал, не сказать ли ей о предупреждениях суфия о том, что могло случиться в будущем, но он знал, что она не послушает. Пусть будет так, но он не желает, чтобы сына воспитала такая женщина.

– Очень хорошо. Я уважаю твою волю. Но тому, чего ты просишь, есть своя цена. Ты сможешь беспрепятственно видеть Салима когда захочешь. Однако я намереваюсь отдать его на воспитание своей матери. У Моголов наследника часто воспитывает старшая женщина в роду, а не кровная мать. Она назначит кормилицу, что также принято у Моголов. Мой сын будет воспитываться как могольский принц, а не как раджпут.

Хирабай смотрела на него, не сводя глаз. Если он ожидал увидеть горе или ярость, то ошибся. Она только плотнее сжала рот – это все, что выдало ее волнение.

– Ты – падишах. Твое слово – закон. – Хирабай сказала это высокомерно, даже надменно.

Он приехал к ней сегодня, чтобы дать ей последний шанс, но ничего не изменилось – открывать свое сердце для него она не желала.