Высшая ценность
Человеческая жизнь — бесценна. И нам, медикам, стоит помнить об этом, как никому другому. Мы чужды предвзятости. На операционном столе может очутиться и знаменитый артист, и раненный в пьяный драке хулиган — мы не должны делать между ними никаких различий, должны спасти, должны выложиться полностью, чтобы оказать необходимый объем медицинской помощи. Это — человек. Нас не интересует, кто он такой и как он жил до того, как попал в беду — мы обязаны его спасти. Потому что жизнь человека — высшая ценность.
Выдержка из речи главного врача N-ской городской больницы, в интервью газеты «Голос большого города».
* * *
— БРИГАДЕ ОДИН — ПЯТЬ, ВЫЗОВ СРОЧНЫЙ, ВО ДВОРЕ! — рявкнул селектор.
Медики, отдыхавшие в бригаде, подскочили на кушетках.
— Ножевое, — категорически заявил Коля, торопливо натягивая перчатки.
Врач только саркастически хмыкнул. Колю перевели из реанимации с полгода назад, ему везде мерещились неотложные состояния, и, дай ему волю, он даже к гипертоникам подходил бы только со стороны интенсивной терапии, выравнивая подпрыгнувшее АД хорошим разрядом дефибриллятора.
— Нет там никакого ножевого.
— Михалыч, на что спорим?
— На банку кофе, — фыркнул Сергеев, перекидывая через шею фонендоскоп.
Ставка была довольно высокой, ибо оба были заядлыми кофеманами.
— Готовь деньги, чайник. И учти, растворимое барахло я не пью.
— От чайника слышу.
Оба торопливо спустились на первый этаж, где им уже махала руками с того конца коридора старший врач. Из амбулаторного кабинета неслись громкие голоса, щедро разбавленные матерной руганью.
— Алексей Михайлович, там передоз, — вполголоса сказала Надежда Александровна. — «Шоки» на вызове, лечи.
Сергеев кивнул, заходя в кабинет. На кушетке лежал худой подросток, худой настолько, что мешковатый свитер, надетый на него, казался плащ-палаткой, а растянутые на коленях третью сотню раз стиранные джинсы болтались, как на вешалке. В этот самый момент он выдавал лишь редкие единичные вздохи, периодически замирающие, пуская синеющими губами скудную мокроту и спастически дергая выпирающим небритым кадыком. При нем находились двое таких же юнцов, оба, судя по неверно скоординированным движениям, были «под кайфом». Один из них, навалившись на живот больного, усиленно давил ему на впалую грудную клетку.
— Где вас х… носит? — рявкнул наркоман, увидев врача. — Тут человек…
— Отвали в сторону, щенок! — грозно сказал Сергеев. — Или влипнешь в стенку так, что тебя проще будет закрасить, чем отковырять. И друга своего убери!
Юноша, прикинув разницу своих и врачебных габаритов, поспешно ретировался и затеребил товарища.
Врач оттянул веко больного — как и ожидалось, зрачок на закатившемся к своду черепа глазу был узким, как игольное ушко. Диагноз ясен.
Сзади распахнулась дверь, впуская Колю, несущего терапевтическую укладку.
— Налоксон, — бросил врач, задирая рукав свитера больного и отыскивая на тонкой руке вену, пригодную для введения препарата. Которой, само собой, не было. — «Бабочкой» вводи.
— Да знаю… — пробормотал фельдшер, разматывая жгут и торопливо откупоривая флакон со спиртом. — Доигрались, провизоры хреновы.
— Эт ты кому? — нетвердо спросил из угла один из присутствующих — тот самый, что изображал ЗМС до прихода бригады.
— Тебе, кому! — рявкнул Коля. — Обдолбитесь, козлы драные, и претесь сюда — помогай вам! Вашу мать…
— Николай! — прикрикнул Сергеев, протягивая ему ампулу. — Прекрати! Вот, на кисти вена вроде ничего.
— Ничего, ничего… Ничего хорошего. Это не вена, а издевательство.
Лежащий внезапно зашелся хриплым кашлем, часто задышал, оплевывая свитер слюной.
— Слышь, да он помрет щас, — угрюмо буркнул второй наркоман.
— А ты не каркай, ворона! — Фельдшер набрал препарат в шприц, одним движением затянул жгут на кисти и, присоединив к шприцу катетер, снял колпачок с тонкой иголки. — Мозги ваши где? Что кололи, лучше скажи?
— Да водки он паленой выпил.
— Это ты бабушке своей рассказывай. Водки! Брешет еще!
— Слышь, доктор, ты чё на человека наговариваешь, а? — возмутился первый. — Ты его руки видел? Уколы там есть? Нет!
— А если штаны с него содрать? — насмешливо спросил врач, наблюдая за манипуляцией — Коля, разумеется, попал в вену сразу. Реанимационный опыт не пропьешь. — И в паху глянуть? А?
Оба юнца синхронно смутились и отвели глаза.
— Вот и помалкивай.
Инъекция заняла меньше минуты. Коля бросил шприц в пакет, катетер — в контейнер с дезраствором, положил пустую ампулу в коробочку с сильнодействующими средствами и потянулся за расходным листом, лежащим в нагрудном кармане. Сергеев намотал манжету тонометра на руку пациента и принялся измерять давление. На третье измерение лежащий открыл глаза.
— Ой, бл… где я?
— В раю, мой мальчик. И сейчас апостол Петр тебе надает по заднице за баловство с наркотой.
Оба друга посмотрели на «воскресшего», как на внезапно заговоривший памятник.
— Селя, ты как, братан?
— Раз вопросы задает, значит — жить будет, — ответил врач, сматывая тонометр. Он встал со стула у кушетки, пересел за стол и достал карту вызова. — Давай знакомиться, уважаемый. Фамилия, имя, отчество?
— Иванов, — торопливо произнес первый наркоман, усиленно моргая глазом лежащему.
— Слушай ты, Иванов, — угрожающе произнес Коля, отрываясь от написания расходки и сжимая кулак перед носом опешившего юноши. — Еще раз что-то вякнешь без разрешения — искалечу. Ты меня понял?
— Слышь, доктор, ты чего так дерзко разговариваешь? — поинтересовался второй, вставая рядом с первым. — Твое дело — людей лечить.
Коля, повернувшись, расправил плечи, демонстрируя выпуклую грудь самбиста, и нехорошо ухмыльнулся:
— А ты здесь при чем? Или ты себя человеком считаешь, выкидыш?
— Так! — Врач хватил ладонью по столешнице так, что она онемела на миг. — Замолчите оба! А ты, паренек, учти на будущее — будешь врать, вызову милицию. И они с тобой по-другому поговорят, усек?
— Селезнев Валентин Эдуардович, — злобно зыркнув на врача, произнес бывший больной, приподнимаясь на кушетке.
— Что колол, Валентин Эдуардович?
— Морфина гидрохлорид.
— Образованный. Где достал, не спрашиваю, не мое это дело. Адрес домашний?
— Колхозная… э-ээ…
— Да смелее, смелее, — усмехнулся Алексей. — Я к тебе в гости не напрашиваюсь, у меня отчетность.
— Колхозная, тридцать три.
— Лет тебе сколько?
— Двадцать один.
— Когда ты ел в последний раз?
Вопрос застал парня врасплох.
— Ну… дня два назад.
— Оно и видно — на велосипед похож. А ты в курсе, что морфина гидрохлорид противопоказан при сильном истощении? Молчу о том, что он вызывает зависимость?
— Так… не знал…
— Ну и что с тобой делать, грамотей?
— Ты отпусти его, доктор, — вмешался второй наркоман. — Он больше не будет.
— Честное слово, не буду, — закивал Валентин. — Завяжу, святой крест!
— Верим мы тебе, родной, — насмешливо фыркнул Коля, убирая в карман расходку и щелкая ручкой. — Завяжешь, как же.
Внезапно наркоман всхлипнул, вытирая выступившие в уголках глаз слезы.
— Я вас прошу, доктор, — не говорите никому! У меня мать после инфаркта, если посадят — кто ее кормить будет?
— Что-то ты не похож на кормильца, — презрительно произнес фельдшер. — Больше на нахлебника тянешь.
— Да клянусь, не буду больше! Матерью клянусь! Меня на работу не взяли, я почти мединститут закончил! Препод выгнал, потому что взятку ему дать нечем было! А потом я ногу сломал, меня наркотой кололи, чтобы не болела, я и подсел! Доктор, пожалуйста!
— Угомонись, — устало произнес Сергеев. — Вставай и вали отсюда, с глаз моих. И если снова попадешь с передозом — не обижайся.
— Обещаю! — исцеленный резво вскочил на ноги, пошатнулся и уцепился за стену. — Док, я вас отблагодарю, честно!
— Не надо нам твоей благодарности. Ступай с богом.
— Спасибо… — долетело из коридора, смешавшись с топотом трех пар ног.
— Что, не будем никуда сообщать, Михалыч? — поинтересовался Коля, снимая перчатки.
— Да ну его к черту с его мамой инфарктной. Пусть живет.
— Брешет он! Какая там еще мама! Если она и есть, так он с нее же и тянет последнее на то, чтобы вмазаться очередной раз! Или ты думаешь, что ему дозу за красивые глаза выдают?
— Не нам судить, Коленька, — улыбнулся врач. — Кстати, о дозе — чеши-ка ты в магазин за кофеином мелкого помола на сумму не менее чем триста рублей, а?
— Зараза ты, Михалыч, — махнул рукой фельдшер, поднимая укладку. — Как наркомана, так жалеешь, а своего же сотрудника…
* * *
Жена осторожно потрясла спящего за плечо.
— Леша? Леш?
— А? — Сергеев открыл глаза. — Что, вызов? Блин, Дина, нельзя же так будить!
— Вызов, вызов, — засмеялась жена. — Иди ужинать, два раза уже звала. Хватит дрыхнуть на закате.
Врач потянулся, глянув на висящие над телевизором часы. Половина седьмого вечера. Вот так прилег на полчасика!
— Устал я, вот и дрыхну… А где Лена?
— Да дома уже давно. Снова Степана потрошит.
Алексей улыбнулся, подавив зевок. Жену он любил безумно, но еще сильнее любил Леночку, которой шел седьмой год.
— Ужинать будешь или нет?
— Буду, куда ж от тебя деваться?
Чмокнув жену в щеку, он прошел во вторую комнату, которая была отдана в безраздельное владение младшей Сергеевой. Лена, запахнувшись в белый махровый халатик, воткнув пластмассовый фонендоскоп в ушки, сосредоточенно выслушивала что-то в плюшевом животе покорно лежащего перед ней «больного» — медведя Степки, доставшегося ей в наследство от мамы. На одной лапе у Степки красовалась сделанная из маминых вязальных спиц шина, примотанная бинтами, голову украшала повязка, более похожая на азиатский тюрбан, чем на классический «чепец». Рядом с ней на полу лежала коробка с разложенным набором «Домашний доктор» для детей, подаренным ей в честь поступления в школу.
— Как состояние больного? — поинтересовался отец, постучав в дверной косяк.
— Тссс! — строго сказала Леночка, водя мембраной фонендоскопа по животу. — У него хрипы.
— Откуда они взялись?
— Он головой ударился сегодня, когда с дивана слезал. И потяжелел.
Алексей засмеялся, одним движением поднял дочку с пола и подбросил в руках.
— Фельдшеренок растет! Нахваталась от папы словечек. А чего ж ты ему хрипы в животе выслушиваешь, а?
Дочка фыркнула, щелкнув его пальчиками по носу и забавно встряхнув кучерявыми светлыми волосами.
— Странный ты какой-то, папка. Ты, когда спишь, животом дышишь. И Степка тоже.
— Ладно, сдаюсь. Какое лечение назначила?
— Я ему укол сделала, — гордо сказала Леночка, продемонстрировав отцу шприц-«двадцатку», заполненный наполовину водой из чашки, стоявшей там же, на полу.
— Куда же?
— В верхний наружный квадрант! — наморщив лобик, повторила заученную фразу дочь.
Сергеев звонко чмокнул ее в носик, отпуская.
— Умница. А поле для инъекции обработала?
— Нет…
— Оценка «два». Жди теперь, Степка на тебя жалобу напишет за постинъекционный абсцесс.
— Ну, нет… — смущенно произнесла Лена. — Он хороший. Не будет он писать.
— Он-то не будет, — посерьезнев, сказал отец. — А другие — могут. Будь внимательнее, когда делаешь манипуляции с больным. Ему плохо, и ему надо помочь — а не навредить. Поняла?
— Поняла.
— Ладно, лечи дальше.
Потянувшись снова, до хруста в спине, он пошел на кухню, откуда уже доносились ароматы жареной картошки и загадочного салата с приправами, тайну рецепта которого Дина ревностно оберегала от всех, в том числе и от собственного мужа.
— Как смена прошла? — поинтересовалась жена, устраиваясь на табуретке с чашкой кофе.
— Да ну ее, эту смену. Загоняли, как лошадей на ипподроме. Ты представь только…
Дина слегка улыбнулась, кивая. Подобные разговоры за ужином или завтраком она заводила всегда, давая мужу выговориться. На работе у него бывало всякое, очень часто он возвращался со станции серым от усталости. Периодически в его глазах плескалась боль — значит, кого-то не спасли, к кому-то не успели. Кому же, как не жене, давать возможность любимому разделить ее?
— …а у нее позвоночная грыжа, оказывается. Оперироваться она не хочет, худеть — тоже, сидит на анальгетиках. При ней родня с оттопыренными пальцами. Делайте, говорят, блокаду. Ага, отвечаю, сейчас, все брошу и начну.
— А почему не сделал?
— Во-первых, нельзя этого делать на догоспитальном этапе. Во-вторых, рискованно — такие вещи делает только невропатолог. И, в-третьих, я ни слова не слышал про оплату. А такая манипуляция, если уж ты желаешь неположенного сервиса и стационара на дому, стоит недешево.
— И что дальше?
— Дальше… — Сергеев проглотил вилку салата, прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом. — Дальше было шоу. Коля обезболил кеторолом, который, кстати, и у них был — и тут заходит какое-то чучело с экзофтальмом, как у донного краба. Что, говорит, он еще блокаду не сделал? Я еле Колю удержал. Нет, говорю, не сделал и не собирается. Чешите в поликлинику. Это мурло и заявляет — тогда готовьтесь, мы вас через три часа снова вызовем, как укол отпустит.
— Нахал, — наморщила нос Дина, ставя чашку на стол. — Вызвал?
— Да сейчас! Коля ему заявил, что повторные вызовы у нас обслуживаются в присутствии милиции, с обязательным контролем наличия полиса и прописки. Ты бы видела его рожу — словно лимон надкусил. Весь гонор в момент растерял. Правда, когда выходили с вызова, что-то такое дерзкое бросил в спину, но мы уже не стали связываться. Да если бы он один! Потом ночью дернули на температуру…
Кофе закончился, Дина, хотя и не хотела, налила себе вторую чашку. Пусть говорит. Пусть выговорится.
— Па-а-ап! — протянула Лена, входя на кухню и неся на руках забинтованного Степана. — А если у него инфаркт случился, что делать?
— Умм… доча, а кислород тебе для чего? Дай ему подышать, сделай обезболивающий укол, потом зови меня в помощь.
— А я ему уже обезбаливающее уколола!
— Обезболивающее! — строго сказал Алексей. — От слова «боль», а не от слова «баль».
— Обезболивающее, — старательно повторила дочка, прищурив глазки. Отец почувствовал, что кому-то из ее сверстниц завтра не поздоровится в споре, который, судя по всему, имел место. — Пап, а ты меня завтра на праздник отпустишь?
— Какой еще праздник?
— Учитель там что-то задумал в школе, — улыбнулась жена. — Я уже и деньги сдала. Восьмое марта же скоро, сам понимаешь.
— А во сколько этот праздник?
— Начнется в шесть вечера, часа на два все, я думаю.
— Восемь! — охнул Сергеев. — Так поздно! Да вы с ума сошли! А домой ты как по темноте? И речи быть не может.
— Ну, па-а-ап! Всем можно, а мне нет? — в глазках у Лены блеснули слезы. — Ты сам ночью уходишь на свою «Скорую», а мне нельзя?
— Ты маленькая, — отрезал отец. — Вырастешь — тогда ходи на здоровье.
— Ты всегда так говоришь!! — девочка топнула ногой и убежала в свою комнату.
— Леш, ну чего ты, в самом деле? Пусть ребенок сходит…
— Дин, о чем ты вообще? Я буду на смене, ты — еще даже домой не доедешь с работы, хочешь, чтобы она одна шла? В наши чудесные времена? По темноте?
— Да не пойдет она одна, — примирительно сказала жена. — Я попрошу кого-нибудь из родителей, чтобы ее довели до дому. А дверь она, сам знаешь, никому не откроет.
— Кого ты попросишь?
— Она с Риммой дружит, я с ее мамой здороваюсь. Она нормальная женщина, да и живет отсюда в трех домах. Доведет.
— Доведет, — недовольно сморщился Сергеев, не находя аргументов, но и не желая сдаваться. — Это вы меня доведете своими праздниками.
— Не доведем, — целуя его в щеку, сказал Дина. — Иди, извиняйся, а я посуду помою.
— Матриархат, — с деланной обидой буркнул Алексей. — Обложили со всех сторон.
Он поднялся со стула и направился к закрытой двери в комнату дочери. На двери висел альбомный листок со старательно нарисованным фломастером большим красным крестом и надписью печатными буквами: «НЕ ВХОДИТЬ ИДЕТ ОПИРАЦИЯ». Отец усмехнулся. Фельдшеренок растет. Он осторожно постучал, ответа, разумеется, не дождался, толкнул дверь.
Лена, нахохлившись, угрюмо сидела в углу. Забытый Степан валялся на кровати, укоризненно глядя на вошедшего и покачивая размотавшимися бинтами повязок.
— Ты что же это больного бросила?
Дочь зло фыркнула, не поворачиваясь.
— Больных бросать нельзя. Сама же написала — операция идет.
— Ты «Скорая», ты его и лечи, — отрезала Лена.
Алексей, вздохнув, сел рядом с ней. Протянул «больного», которого Лена, после небольшой паузы, забрала. Потом шлепнул себя по бедру.
— Ну, долго ты еще?
Лена привычно перебралась к нему на колени, не меняя, однако, кислого выражения лица.
— Пойми, заяц, я абсолютно не против того, чтобы ты пошла на праздник. Но я переживаю за тебя.
— Ты за меня всегда будешь переживать, — уныло сказала дочь. — И что мне, всю жизнь никуда не ходить?
— Сдаюсь. Не бей лежачего.
— Сидячего.
— Висячего.
— Ползучего, — против воли захихикала Лена и полезла щекотаться. Алексей ловко поймал ее ручку.
— Давай договоримся так, фельдшеренок. Как члены одной бригады, мы можем друг другу верить?
— Это как ты и дядя Коля?
— Именно.
— Можем, — кивнула Лена.
— Иди на свой праздник завтра, но обратно тебя доведет мама Риммы. Мы с ней договоримся. И никаких посторонних уходов в кафе или еще куда. Сотовый твой постоянно включен. Вопросы есть?
— Нет. Спасибо, доктор, — дочь торопливо обняла его за шею, обдав запахом детского шампуня.
— Ну, уж нет! «Спасиба» мне и на работе хватает, накушался. За это ты сейчас, при мне, наложишь Степке повязку на голову и шину на ногу так, как я показывал, а не как тебе подсказала твоя бурная фантазия. На все даю пять минут.
— Па-а-ап! Я же все правильно сделала. Она сама сползла.
— Время пошло, — строго сказал Сергеев, бросив демонстративный взгляд на висящие над кроватью часы. — И обезболить не забудь.
* * *
Валентин лежал на кровати, чувствуя, как бьется его сердце, а по виску ползет холодная капля. Десятая уже по счету. Все мышцы ныли, как после долгого подъема на гору, в коленях и локтях начинало покалывать, словно в суставы кто-то насыпал иголок. Это знак того, что скоро к этому нытью прибавятся судороги, скручивающие эти самые мышцы в тугой, пульсирующий нетерпимой болью, комок. А что будет дальше, даже думать не хотелось. Денег больше не осталось. Более того, за последний раз он остался хорошо должен. Сейчас идти к Томазу — смерти подобно. Но организм, привыкший к опиатам, просто криком кричал, не давая покоя.
За стеной грохотали посудой алкаши-соседи, выясняя свои мелочные проблемы в тысячный, кажется, по счету, раз. На лицо Валентина на миг вползла кривая усмешка — да что вы знаете о настоящих проблемах, шваль? Живете от стакана до стакана…
Он поднял руку — кисть тряслась, словно чужая, против воли. Нет, так не пойдет. Надо уколоть хоть что-то! Хоть что-нибудь!
Валентин торопливо обшарил все ящики в комнате, в тщетной надежде найти спрятанные мамины заначки. Нет, мать, эта хитрая сучка, наловчилась деньги забирать с собой. Ууу, тварь! Хочет сына в гроб загнать, не иначе.
Пошатываясь, Валентин вышел из комнаты и побрел по коридору общежития, судорожно пытаясь пригладить колтун свалявшихся волос на голове. Плевать, надо хоть что-то… Томаз ведь тоже человек, как он может не понять?
У двери с жирно выведенной черным маркером надписью «211» он на миг помешкал, борясь со страхом. Затем осторожно постучал. Ответа не было. Было слышно, как в комнате орет телевизор. Валентин постучал еще раз, сильнее. Ему становилось все хуже.
— Кого там хрен… — Дверь распахнулась. — А-а, ты посмотри, какие люди пожаловали?
Томаз был невысокого роста, но коренаст и широк в плечах. Фигура его могла бы сойти за атлетическую, если бы не внушительное брюхо, выпиравшее из небрежно приспущенных трико. Заляпанная неизвестного происхождения пятнами майка свободно болталась на нем.
— Здорово, братка.
— Чё тебе надо, Селя?
— Это… — Валентин оглянулся по сторонам. — У тебя есть?
— Да у меня много чего есть, — насмешливо протянул Томаз, почесывая живот короткими толстыми пальцами. — А у тебя — есть?
— Братан… я вот тебе мамой клянусь, будет! На неделе достану!
— Вот на неделе тогда и приходи, — фыркнул хозяин комнаты, собираясь закрыть дверь.
— Да погоди! — против воли выкрикнул парень, чувствуя, как мышцы правого бедра каменеют, обещая судорогу. — Тормозни, как брата прошу!
Дверь открылась снова.
— Ты мне не брат, шелупонь, — презрительно сказал Томаз. — Не надо бросаться словами, за которые потом придется ответить. Ты меня понял?
Валентин торопливо закивал.
— Я в долг не даю. Разве что очень хорошим друзьям. Но если и они пытаются меня кинуть — я таких друзей в унитаз спускаю. Ты мне полторы штуки торчишь уже вторую неделю. Вернешь — я подумаю, может, и дам тебе еще в долг. Не вернешь до конца этой недели, я тебе башку отверну.
— Бра… Томаз, ну дай хоть что-то, мне погано, ты не поверишь!
— Твои проблемы, — равнодушно ответил тот. — Не надо меня ими грузить, ладно?
Звучно хлопнула дверь. Валентин остался один в коридоре.
Деньги, нужны деньги! Срочно! Он не переживет этой ночи. Может, что продать из вещей… а, нет, дома одно барахло доперестроечное. Даже телевизора нет. Мать, сучка, понабрала разной дряни, которую и показывать стыдно, не то что продавать. А может, занять у кого? Свои, конечно, не займут. Впрочем, в парке Вадик на караоке работает, у него вроде как отец какой-то упакованный. Может, он займет?
Не одеваясь, Валентин торопливо выскочил на улицу. Солнце уже село, не до конца сдавшаяся зима давала о себе знать ощутимой свежестью. Парень дрожал всем телом, чувствуя, как холодные вздохи ветра забираются под дырявый уже свитер. Он торопливо побежал к парку, словно опаздывал на свидание.
Парк, летом многолюдный и шумный, ныне был практически пуст. На кое-как освещенных аллеях не было людей, так, попадались двое-трое, да и те шли мимо, не задерживаясь. Валентин пробежал мимо одинокого кафе, единственного работающего на центральной аллее, свернул за теннисными кортами и устремился по вымощенной плиткой дорожке к Замку Ужасов. Ему делалось все хуже. Обычно караоке размещалось на возвышенной бетонной площадке, где на раскладном столике стояли телевизор и подключенный к нему музыкальный центр, оснащенный микрофонами. И вечно там кто-то голосил, воображая себя если не Кипеловым, то Кругом точно.
Правда, это было летом… Валентин, словно в ступоре, рассматривал пустые плиты площадки, усыпанные нападавшими за зиму листьями платанов и мусором, оставшимся от периодически распивавших тут пиво подростков. Пусто. Вадика, естественно, нет. И денег — тоже.
К дрожи тела присоединились лязгающие звуки — это затряслась нижняя челюсть и застучали друг о друга зубы. Парень заплакал. Господи, за что ты так?
Словно в бреду, он, шатаясь, направился обратно, судорожно всхлипывая и вытирая грязным кулаком слезы. Внезапно очень захотелось жить… а в том, что он умрет, если не уколется, Валентин уже не сомневался.
Он добрался до центральной аллеи, упал на лавку и уронил голову в ладони. Все. Дальше идти некуда. Мать на своем хлебозаводе до утра, к ней не пустят. А если даже и пустят — не даст она денег, не даст, тварь! На кой черт вообще тогда рожала, скотина бессердечная?! Валентин глухо застонал.
Мимо кто-то прошел. Он оторвал лицо от ладоней, глядя бездумно на женщину и двух девочек лет семи — восьми, идущих рядом с ней. У развилки, делящей центральную аллею надвое, они остановились.
— Ты точно дойдешь, Леночка? — в голосе женщины звучало сомнение.
— Дойду, тетя Света.
— Я твоей маме обещала…
— Да не переживайте, тут до нашего дома три минуты. Мне еще молока купить надо.
— Ну, ладно. А деньги у тебя есть?
— Есть.
Деньги! Валентин выпрямился, словно от укола иглы.
— Тогда прощайся с Риммой, и мы пошли. Позвонишь, как будешь дома, ладно?
Одна из девочек закивала, покачивая помпоном на вязаной шапочке, обняла вторую и направилась по правой аллее. Женщина и вторая девочка пошли по левой. Парень торопливо поднялся и, крадучись, поспешил следом, воровато озираясь по сторонам. Парк был пуст, но аллея, по которой пошла девочка, была слишком ярко освещена.
Идея родилась быстро. Валентин оббежал по кустам, старясь не шуметь, и, помешкав, уселся прямо на землю газона. Шаги детских ножек приближались. Дождавшись, когда они будут совсем рядом, он громко застонал.
— Ой!
Он застонал снова, держась за ногу.
— Дядя? — осторожно спросила Лена, глядя на лежащего на газоне парня, полускрытого кустом остролиста. — Вам что, плохо?
— Да… Я ногу сломал.
— Я сейчас позову кого-нибудь! — пообещала девочка. — Подождите!
— Стой! — не сдержавшись, крикнул Валентин. Если убежит, то все, хана плану. — Подожди… не бросай меня. Мне нужно ногу перевязать, я сам не могу.
— Перевязать?
— Да, перевязать. Я достать не могу.
— Я умею, дядя. — Дочь врача не смогла устоять. — Меня папа учил. А у вас бинт есть?
— Есть, — наркоман резко выбросил вперед руку, хватая приблизившуюся девочку за воротник и дергая на себя.
Лена издала истошный крик, падая на рыхлую холодную землю.
— Заткнись! — яростно прошипел парень, придавливая дергающееся тело ребенка своим весом и пытаясь зажать ей рот ладонью. — Заткнись, сука!
Но девочка продолжала вырываться, издавая сдавленное мычание. Валентин попытался, удерживая ее, шарить по карманам, но не успел — Лена, изловчившись, укусила его за палец.
— А-а, тварь!
— Помо… — снова закричала девочка.
Валентин больше не мешкал. Нащупав лежащий рядом камень, он одной рукой сорвал с ее головы шапочку, а второй схватил его и изо всех сил ударил по темени. Крик оборвался. Трясущимися руками Валентин перевернул ребенка. Лена была еще жива. Из уголка ротика тянулась тонкая нить кровавой слюны, и даже в свете далекого фонаря, неизвестно как проникавшем в темноту кустов, было видно, как медленно стекленеют ее глаза.
Внезапно парень осознал, что стал убийцей. Он с ужасом посмотрел на неподвижно лежащее детское тело, обмякшее в его руках, пока не вспомнил — деньги! Все это из-за денег! Они ему нужны любой ценой. Он начал торопливо расстегивать пальтишко, когда ему в лицо ударил луч фонаря.
— Что тут… ах, твою мать! — раздался изумленный голос. — Ты что же сделал, выродок?!
Валентин рванулся с места, как испуганный выстрелом волк, прямо через кусты. Бежать, спрятаться!
— Стоять!!
Наперерез ему, откуда-то из темноты метнулась рослая фигура. Валентин прянул в сторону, но не успел — страшный удар дубинки с металлической сердцевиной свалил его на землю, ломая ключицу. Он заголосил, скорчившись на холодном асфальте, чувствуя, как от плеча по всему тела расползаются раскаленные щупальца боли.
— Заткнись! — пнул его охранник парка. — Саня, что там?
— Он девочку камнем двинул! — донесся ответный крик. — Вызывай «Скорую», у нее тут вся голова в крови! Я пока в милицию звоню!
— Ах ты, тварюга! — произнес охранник. Он нагнулся над лежащим и коротким, быстрым движением врезал ему в пах. Валентин взвыл, сворачиваясь в клубок от страшной боли. Охранник достал сотовый телефон.
— Добрый вечер, девушка. Это беспокоит сотрудник службы охраны парка «Магнолия». У нас тут напали на ребенка, сильно ударили. Куда? Вроде бы по голове, я не видел. Пришлите врача, побыстрее! Да, будут встречать, у главного входа. Да… хорошо. Возле карусели «Сюрприз». Покажем, конечно.
Спрятав телефон, он приподнял лежащего и стонущего парня за шиворот так, что тот захрипел, и потащил его к месту преступления, где ждал напарник. Там он швырнул его на газон и придавил к земле «берцем».
— Дернешься — покалечу. Сань, как она?
— Да хрен его знает, — нервно ответил напарник. — Кажется, не дышит…
— Черт! Ладно, иди врачей встречай… а, смотри, идут!
Действительно, по аллее торопливо шли двое людей в зеленой форме, нагруженные сумками с медикаментами и оборудованием.
— Сюда! — замахал руками Саня. — Сюда!
— Где ребенок? — быстро спросил Коля, ставя укладку на пол и натягивая перчатки.
— Там, в кустах. Мы ее не трогали, мало ли что…
— Посветите нам, пожалуйста, — попросил Сергеев, отодвигая мешающую ветку. — Что сл…
Он осекся, не веря своим глазам. Торопливо рухнул на колени, переворачивая лежащую Лену лицом вверх, в ужасе посмотрел на свои пальцы в перчатках, окрасившиеся кровью, текущей из глубокой раны на темени.
— Михалыч, что там? О, господи!
Пульса не было, дыхания тоже. Зрачки закатившихся глаз чернели широкими провалами. Лена была мертва.
Сергеев встал, сжимая кулаки.
— Доктор, ты чего? — оторопело посмотрел на него охранник. — Она что… все?
— Где этот выродок? — жутким сиплым голосом спросил врач. — Я его убью.
— Э, э, стой, ты чего!! — На плечах у Сергеева повисли оба охранника. — Куда? Сань, держи его! Держи!!
— Это он!! — кричал врач, вырываясь из их рук. — Это он, мразь!! Коля, слышишь, это он!!!
— Боже… — как заведенный, повторял Коля, глядя на неподвижную Лену, сломанной куклой лежащую на холодной земле. — Боже… Боже…
* * *
— Суд удаляется на совещание, — громко объявила секретарь, откладывая протокол в сторону.
Трое одетых в темно-синие мантии людей, сидящих за массивным столом, украшенным гербом Российской Федерации, тяжело поднялись и направились за дверь, находящуюся справа от них.
Сидящие в зале, пользуясь их отсутствием, зашумели. Все, кроме одного.
Алексей сидел молча, глядя в одну точку. На бледного Валентина, прикованного наручниками к барьеру, где находилась скамья подсудимых, он не смотрел вообще. С того самого момента, как он держал на руках своего ребенка в последний раз, он произнес не более десятка слов. Дины рядом не было. Новость, которую ей сообщил муж, просто подкосила ее. Уже четвертый день она не вставала с постели, только плакала, отвернувшись к стене. Он не плакал. И молчал.
Тяжкий груз смутного сознания своей вины давил на его плечи. Он сам, своими руками, спас того, кто убил его ребенка. Отпустил его, хотя обязан был сообщить в милицию. Пожалел… Вот результат жалости. Как сказать об этом Дине? Как сказать, что убийца их девочки был спасен его руками? Как сказать, что, жалея этого выродка, он подписал приговор собственной дочери? А если бы и не ей — то чьей-то еще дочери?
Совещание прошло быстро. Слишком уж многое говорило против обвиняемого. Краем уха Алексей слышал, как шелестят мантии вернувшихся. Судья развернула приговор и начала громко зачитывать. Врач не слушал ее. К чему все это? Лены уже нет. Даже срок в тысячу лет для преступника не вернет ее.
— …согласно статье Уголовного Кодекса Российской Федерации номер сто пять…
Сергеев сжал кулаки. Господи, как теперь жить? Как?
— …убийство несовершеннолетней, разбой…
Сидящий рядом Коля осторожно толкнул его локтем — слушай, мол.
— …подсудимый Селезнев Валентин Эдуардович, приговаривается к лишению свободы сроком на двенадцать лет в колонии строгого режима. Приговор суда окончательный, обжалованию не подлежит.
Алексей громко засмеялся, все так же глядя в пол.
— Потерпевший, соблюдайте порядок в зале суда! — строго произнесла судья.
— Порядок? — поднял голову врач. — Я не вижу порядка. Я вижу только то, что моя дочь мертва, а эта тварь будет жить.
— Если вы не прекратите, вас удалят из зала.
— Я удалю себя сам, — Сергеев встал и направился к выходу, провожаемый взглядами. — Играйте в справедливость дальше, без меня.
Его никто не остановил. Он прошел по коридору странной, шаркающей походкой, пересек вестибюль и вышел на улицу. На улице было по-весеннему многолюдно — суетились пешеходы, сновали машины по улице, непривычно ярко после зимней серой хмари светило солнце, воздух был полон ароматов цветущей алычи. Густая синь неба было слегка прорежена тонкими нитками перистых облаков.
Алексей шел по улице, тупо глядя перед собой, натыкаясь на прохожих, переставляя ноги механически, как робот. Мысли его были далеко.
Внезапно привычный шум улицы разорвал визг тормозов и глухой удар. Сергеев повернулся. С пешеходного перехода неслись крики боли. Темно-зеленый джип, пытаясь проскочить на красный свет, кого-то сбил, судя по вмятине на крыле и разбитой фаре, усыпавшей стеклянными осколками полосатый асфальт перехода. Из-под его колеса торчала дергающаяся нога, обутая в белый кроссовок. Сбитый надрывно кричал. Вокруг него столпились люди.
— Вызовите «Скорую»! — донесся крик. — Живее, он в крови весь!
Первым желанием было броситься туда, растолкать толпу, оценить состояние пострадавшего, оказать помощь…
Оно вспыхнуло и угасло.
Хватит спасать.
Хватит жалеть.
Хватит, потому что даже Бог не скажет, заслужил ли спасаемый спасения.
Сергеев равнодушно отвернулся и пошел прочь, глядя перед собой мертвыми пустыми глазами.
* * *
Ира посмотрела на суточный график — и поморщилась. Повезло, нечего сказать.
— Привет, Ирка! Ты с кем сегодня? — прощебетала Люся, стряхивая капли с зонта, который несла в руке.
— С Зомби…
— М-да… Сочувствую. Ну, ладно, не дрейфь — ночь все-таки, не сутки.
Ира кивнула, угрюмо скользя глазами по графику. Ночь — это тоже много. Двенадцать часов на бригаде в темное время суток и так не сахар, да еще с таким доктором.
Девушка побрела по коридору, машинально отвечая на приветствия персонала, снующего туда-сюда. Нет, она просила дополнительные смены, но такую! В голове не укладывается.
Фельдшера пятнадцатой бригады она нашла в заправочной. Точнее, услышала ругань и заглянула туда. Дима был взъерошен, как искупавшийся в луже воробей, и орал на Машу не хуже пожарной сирены.
— Да мне до одного места твои инструкции!! Я тебе расходку дал — твое дело мне все выдать!!
— Я тебе русским языком повторяю — феназепама нет! — крикнула в ответ не менее разъяренная фельдшер заправочной. — Что тебе непонятно в слове «нет»? Он только для спецбригад!! Распоряжение заведующего!!
— А я чем работать буду?!
— Мне плевать, чем ты работать будешь! Феназапам для спец…
— Заладила! Да подавись ты им! Утопись в нем! — Дима с грохотом зашвырнул в ячейку сумку и так бабахнул дверцей, что задрожали оконные стекла. — К твоей маме приеду, также ей скажу!!
— Да пошел ты в задницу, урод! — выкрикнула Маша. В голосе ее прозвенели слезы. Любовь ее мамы к бензодиазепинам, проявляющаяся в периодических и частых вызовах бригад «Скорой помощи», была давно общеизвестна.
Ира торопливо отпрянула от дверного проема. Весело… Дима никогда не отличался пустой скандальностью, да и в данной ситуации был явно неправ — с чего это он так сорвался? Дневная смена повлияла?
Переодевалась она в своей, четвертой бригадной комнате, не желая заходить в пятнадцатую. Потом спустилась вниз, распихала по карманам бланки карт вызова, расходных листов, сообщений в поликлинику, обшарила салон машины для контроля целостности и наличия инвентаря. Кислорода в баллоне АН-8 было меньше одной атмосферы. Дима, злобно куривший на крыльце, на осторожный вопрос о причинах отсутствия кислорода (и невысказанный вопрос о причинах его непополнения к окончанию смены) разразился такими матюками, что Ира поспешно ретировалась.
— Напиши жалобу на меня! — проорал ей вслед Дима, зашвыривая сигарету на газон. — Давай!
Девушка перевела дух в заправочной, слушая тихие всхлипывания расстроенной Маши за стеной. Да что же за день сегодня такой был?
Началась вечерняя смена. Селектор разразился криками, выгоняя бригады со станции. Пятнадцатую не тронули. Не потому, что вызовов не было, ее держали для амбулаторного обслуживания.
Десять минут спустя в коридоре раздались громкие крики:
— Эй, врачи, давайте сюда живо! Кто у вас тут главный? Слышишь меня, ты?! Врача зови давай!
Кто-то забарабанил по дереву. Ира поднялась со скамейки.
Коридор наполнился гулким мужским гомоном. Мимо дверного проема заправочной пробежали трое хорошо одетых парней, волочивших на руках четвертого. Впрочем, пробежали — это сильно сказано, потому как их ощутимо шатало при каждом шаге. Они были явно «под кайфом». Ира достаточно в свое время проработала в наркологическом диспансере, чтобы этого не заметить.
— В чем дело? — раздался голос старшего врача.
— Давай, давай, шустрее, доктор! — подстегнул его все тот же наглый голос. Девушка выглянула из заправочной. Говорил высокий мужчина в темно-синем кашемировом пальто, небрежно распахнутом на груди, обнажая темно-бордовый, с синими полосами, галстук. На безымянных пальцах волосатых рук, высовывавшихся из рукавов пальто, золотились перстни, один из которых сверкнул бриллиантовым огнем. — Лечи пацана давай, вопросы потом задашь!
Было видно, что Нине Алиевне с трудом удается удержать себя в руках в ответ на такое обращение.
— Что с этим… «пацаном»?
— Что-что, много будешь знать, постареешь! Ну, шевелись, врачей зови, сколько ждать еще! Вытащите его — денег получите, не вытащите, — мужчина выразительно помахал кулаком в воздухе, — сами знаете, что получите!
— Оля, объяви пятнадцатую, — со сдержанной ненавистью произнесла Нина Алиевна.
— БРИГАДА ПЯТНАДЦАТЬ, АМБУЛАТОРНО! ВЫЗОВ СРОЧНЫЙ!
Ира торопливо бросилась обратно в заправочную, доставать сумку. Что там, и так понятно — передоз. И, судя по относительному спокойствию «распальцованного» мужчины, уже не первый.
Когда она вышла обратно, по коридору уже шел Зомби — врач Сергеев.
Пять лет после смерти дочери сильно изменили его, практически до неузнаваемости. От улыбчивого красавца-врача не осталось и следа. Теперь на его лице навечно, казалось, застыло выражение презрительного отвращения, которое любой, столкнувшийся с ним, мог смело адресовать к своей персоне. Щеки его втянулись, заострив скулы и нос, придавая его некогда симпатичному лицу подобие жутковатой маски, напоминавшей «лицо Гиппократа» покойника. Отсюда и родилось прозвище «Зомби». Единственные эмоции, которые он теперь проявлял, были негативными и очень скудными. Врачу ничего не стоило молчать всю смену, общаясь лишь на вызовах распоряжениями.
Сергеев жил один — Дина оставила его год спустя после потери Лены, перерезав себе вены в ванной, когда он был на очередном дежурстве. Она не смогла принять случившееся. После повторных похорон он окончательно замкнулся, окружив себя незримой капсулой, пробить которую было невозможно никому. Даже Коля, после трех лет попыток реабилитировать друга, был вынужден признать, что друг стал бывшим. Алексей Михайлович не разговаривал даже с ним. Он вообще ни с кем не разговаривал. Было ощущение, что он уже умер душой, а тело живет по инерции.
Фельдшера не любили его. За молчание, за занудство, за равнодушие и презрение, которое он излучал. Не любили… да и кто способен полюбить Зомби?
— Алексей Михайлович, у нас амбулаторный, — торопливо сказала Ира, стараясь не встречаться взглядом с поблекшими глазами, пристально смотрящими из впалых глазниц.
— Вижу, — бесцветно сказал врач, открывая дверь в кабинет.
Больной лежал на кушетке, периодически вздрагивая всем телом и неравномерно дыша. Трое, стоящих рядом с ним, повернулись к вошедшим.
— Кто врач?
— Я, — тихо ответил Сергеев. — В чем дело?
— Короче, врач, слушай сюда, — развязно начал юноша кавказской внешности, засовывая руки в карманы кожаной куртки. — Это хороший пацан, его надо спасти. Если не спасешь, я тебя из-под земли достану.
Ира невольно вздрогнула, бросив осторожный взгляд на дверь, как на путь отступления. Но та как раз впускала «распальцованного» мужчину.
— Ну, чего резину тянем?
Сергеев равнодушно скользнул по нему взглядом, после чего подошел к лежащему на кушетке. Это был молодой паренек, довольно симпатичный, прилично одетый и на вид ухоженный. Сейчас, правда, он смотрелся не очень, демонстрируя закатившиеся вверх глаза с узкими зрачками и цианотичный носогубный треугольник.
— Наркоман, — так же тихо произнес врач. — Передоз.
— Э-ээ, какое твое дело собачье? — тут же взвился кавказец. — Передоз — шмередоз, лечи давай!!
— Тихо, Дато, — осадил его мужчина с перстнями. — Не шелести!
Фельдшер, стараясь не привлекать к себе внимания, торопливо открыла укладку, доставая жгут, шприц, крафт-пакет с ватой и флакон со спиртом, внутренне негодуя. Диагноз ясен, тактика — тем более, какого черта Зомби тянет? Конфликт провоцирует?
— Кто он вам? — спросил врач, не торопясь доставать коробку с сильнодействующими препаратами, где лежала ампула налоксона.
— Это важно? — резко спросил мужчина.
— Это важно.
Ира почувствовала, что вспотела. Да что он творит, в конце концов? Еще бы паспорт попросил. Прибьют же.
«Распальцованный» пересек амбулаторный кабинет в два шага и сильно толкнул врача в грудь.
— Тогда слушай, Айболит херов. Это — мой сын. Мне до одного места, чем он там балуется, наркоман он или кто еще — это мой сын. Его жизнь мне дороже всей вашей врачебной шушеры в белых халатах. А ты поклялся эту жизнь беречь, когда клятву Гиппократа давал. И если сейчас он умрет здесь, ты тоже не заживешься. Ты меня хорошо понял?
Ира тревожно смотрела на обоих, держа в дрожащих руках упаковку со шприцем. Сергеев медленно кивнул, не сводя с него своих неприятных глаз.
— Я вас хорошо понял. Очень хорошо. А теперь я попрошу вас всех выйти.
— Ты нам что, условия ставишь?! — снова взъярился Дато. — Ты…
— Посоветуйте вашему другу держать рот на замке, — ровно сказал врач. — Помощь вашему сыну я буду оказывать только в одном случае — если никто не будет говорить под руку. И никак иначе. Если меня начнут отвлекать, я начну нервничать, а это плохо скажется на оказании помощи. Вам это надо?
Мужчина взял за предплечье покрасневшего лицом кавказского юношу.
— Ладно, врач. Сделаю, как ты говоришь. С огнем играешь, смотри…
Заскрипела дверь, выпуская посторонних. Ира торопливо подбежала к лежащему больному, задрала рукав рубашки, разыскивая вену. Видимо, парнишка кололся недавно, потому что локтевая и лучевая наружные вены были хорошими, четко различимыми под кожей. Она торопливо затянула жгут, протерла локтевой сгиб проспиртованной ватой и повернулась к врачу.
— Давайте ампулу, доктор.
— Я сам, — неожиданно сказал Сергеев. — Сам уколю.
Против воли Ира почувствовала, как ее щеки заливает румянец гнева. Так ее еще никто не оскорблял! Или этот ходячий труп считает, что раз она всего год работает, то и в вены колоть не умеет?
— У него вены хорошие. Я могу…
— Я сделаю все сам, — отчеканил врач, обжигая ее холодным, как январский дождь, взглядом. — Сходи пока за карточкой. И скажи, пусть сопроводительные выпишут.
Выходя, Ира хлопнула дверью громче, чем собиралась. Теперь она понимала состояние Димы, наоравшего на бедную Машу. Поработай день с таким!
— Что там? — дернул ее за рукав торчавший в коридоре Дато, не отнимая от уха руку с сотовым.
— Все нормально, — отрезала девушка, высвобождаясь. Еще одно хамло. Везет прямо сегодня.
Сергеев потер лоб. Юноша с передозировкой лежал перед ним, пуская слюну синеющими губами и издавая все слабеющие единичные вздохи. Красивый парень… Наверняка и богатый, раз сидит на героине и имеет такую уверенную в себе родню. Не сирота, а сын, к тому же не чей-то там, а очень влиятельного, судя по манерам, человека. Несомненно, любимый и желанный ребенок в семье, которого родной отец воспринимает не как наркомана и нахлебника, а как часть себя. И жизнь его — высшая ценность, какой бы гнилой она не была. Сейчас, после инъекции налоксона, минут через пять этот паренек раздышится, откроет глаза, обматерит спасавшего и пойдет дальше, по своим делам, как ни в чем не бывало. Будет продолжать свою так высоко ценимую близкими жизнь. Как тот, что был пять лет назад, на этой же самой кушетке. Он и сейчас живет. А Лены больше нет. И Дину тоже никто не вернет. Жизнь жены и ребенка принесена на алтарь пустой жизни наркомана. Справедливо? Они, что, заслужили меньшее право на жизнь, чем эта грязь, сипящая горлом перед ним сейчас?
Сергеев стиснул зубы и разорвал обертку на шприце.
Распечатывание карты вызова и выписывание сопроводительных листов заняло немного времени — что-то около пяти минут. Ира сгребла бумаги в кучу и понесла обратно в амбулаторный кабинет, намереваясь швырнуть их на стол и забыть про них. Раз Зомби такой самостоятельный, пусть сам писаниной занимается. А она мебелью поработает! Оно и лучше — меньше возни.
Она прошла по коридору, оттеснив плечом столпившихся близких пациента и открыла дверь в кабинет. На удивление, дверь на этот раз не заскрипела.
Сергеев сидел на стуле возле больного и держал в руках шприц. Ира открыла рот, собираясь сообщить о выписанных сопроводительных — и обмерла. Цилиндр шприца был пуст. Игла с желтой канюлей уверенно утопала на половину длины в локтевой вене пациента, а поршень плавным скользящим движением вводил убийственный воздух в сосуд. Врач словно не видел этого, пристально смотрел на закатившиеся глаза наркомана и что-то шептал.
«Алексей Михайлович, что вы делаете?!!» — хотела закричать Ира, но осеклась. Она различила слова.
— Умирай… — шептали сухие губы врача. — Умирай… умирай, гаденыш…
