Мичман Нунгатау заблудился.

Заблудился самым позорным образом. Это он-то, военный следопыт, причем из лучших! Рассказать кому, не то что на смех поднимут, а уничтожат, с дерьмом смешают и впредь не назовут иначе, как распоследним дерьмом… Но беда заключалась в том, что здесь не было следов.

Ни единого следа, оставленного живой душой с ногами и руками, который можно было увидеть, унюхать и прочесть.

Ничего, кроме пыли и ржавчины.

Ни-че-го.

Он прошел до конца коридора, уперся в глухую переборку, без каких-либо намеков на скрытые двери, прощупал ее пальцами в перчатках, затем, морщась от отвращения и дурных предчувствий, одну перчатку снял и прощупал голыми пальцами. Даже слегка простукал. Безрезультатно. Сплошной бесшовный металл.

Разумеется, он мог бы хоть сейчас вернуться по собственным следам на борт «тинкада», под безжалостные взгляды «болтунов», стоически снести необходимую порцию насмешек, огрызнуться, признать безоговорочное фиаско и скоренько придумать какой-нибудь новый план.

…Келументари был здесь, за этой переборкой. Потому что ему больше негде было быть в этой вселенной…

А значит, мичману нельзя было отступать. Обратный путь был заказан.

Ему хотелось завыть от бессилия.

Он и завыл в один из моментов. Про себя, мысленно. Задрал голову и завыл.

И увидел в потолке люк.

Собственно, это была узкая, в половину ладони, щель, не до конца закрытая ребристой заслонкой. То ли заело на полдороге, то ли так и было зачем-то задумано.

Воистину, Стихии ведают, кому помогать.

Мичман перекинул оружие за спину. Присел, помахал руками для придания стартового импульса (перчатку предусмотрительно надел), оттолкнулся…

Удалось с первого раза. Сила тяжести на станции была чуть слабее, чем на Анаптинувике, а коридор невысок… иными словами, добросило мичмана со всем грузом до цели с первого толчка. Зацепился пальцами за край щели… подтянувшись, укрепился локтем… предупредительно зажмурился и приналег загривком… Заслонка отползла с мерзким консервным скрежетом.

Трудно извиваясь хотя и в легком, но для акробатики негодном скафандре, Нунгатау пропихнул себя сквозь открывшийся лаз. Полежал на животе, приводя дыхание в норму. Брыкнул ногами, отталкиваясь от пустоты, подтянулся на распяленных ладонях – перчатки не скользили, держали надежно.

И очутился в тесной технологической шахте; передвигаться можно было где согнувшись в три погибели, а где и на четвереньках, оберегая голову от утративших всякую форму под наслоениями пыли и какой-то сажи конструктивных элементов.

Обострившееся в замкнутом пространстве чутье подсказало: держись настороже, веди себя тихо, своего присутствия не обнаруживай. Будь призраком. Безгласным и бесплотным.

Мичмана Нунгатау такому учить – только время тратить.

Шахта уходила далеко за пределы коридора и там многократно разветвлялась. Иногда по ней пробегал слабый ветерок – ни холодный, ни горячий, без запахов… неживой. Тогда мичман останавливался и ловил направление, откуда шло движение воздуха. А затем следовал ему навстречу. Иногда ему чудились шорохи, неясный перестук, а то и голоса. Он не отвлекался, знал: в пустоте, темноте и тишине мозг начинает развлекаться и заполнять пространство самодельными иллюзиями. Важно не придавать им значения больше, чем они заслуживают.

Время остановилось.

Мичман поглядывал на наручный хронометр – сменявшиеся значки ни о чем ему не говорили. Однажды он присел передохнуть, привалился спиной к какому-то выступу, вытянул одеревяневшие в коленях ноги, глотнул из припасов какой-то теплой дряни. Опустил забрало и вывел на внутреннюю сторону панель коммуникатора.

– Аунгу, ответь.

– Да, янрирр мичман.

– Сколько прошло?

– Два часа без малого… один час пятьдесят две минуты.

А он уж подумал, сутки на исходе.

– Конец связи.

– Янрирр мичман, тут кое-что затевается…

– Плевать. Тишина в эфире.

Глотнул еще. Поиграл с терморегуляцией, подбирая режим максимального комфорта. Мысленно махнул рукой. Поднял забрало, вдохнул стоячей пыльной взвеси, что заменяла тут воздух. И – на четвереньках, как диковинный зверь, – вперед, вперед…

Ему снова послышались голоса.

Но теперь это была не иллюзия.

Голоса были реальны, их было много. И все они принадлежали эхайнам.

Мичман припал ухом к полу шахты.

Можно было разобрать отдельные слова, обрывки фраз. И выделить одну общую тональность чужого разговора.

Нет, это был не келументари. Увы, увы…

Эршогоннары. Числом не менее дюжины.

Очень злые.

Дивиться тут было нечему: как утверждал сержант Аунгу, эршогоннары всегда злые – жизнь у них такая.

А у кого она другая?..