7

Пирогов сидел на грассе лицом к ней, подогнув колени к груди. Спина его опиралась на что-то невидимое. Он глядел на Таню и улыбался.

— Вот я и снова вижу тебя, — сказал он.

— Что это? — прошептала Таня.

— Ты мне снишься, — пояснил Пирогов. — Снишься каждую ночь. Но еще ни разу мне не удавалось поговорить с тобой.

— Ты… погиб? — с опаской спросила Таня.

— Нет, пока жив. Поначалу мне везло, и я уцелел. Но скоро останусь без воздуха. А лет через десять меня найдут и похоронят на Земле. Развернется проект “Церера”, начнется разведка Пояса Астероидов, и тогда случайно наткнутся на меня. А до той поры я буду совершенно один.

Он сидел и разговаривал с ней как ни в чем не бывало!

— Мне бы тебя наяву повидать, — говорил он. — Хоть раз, хоть издали! А то у меня здесь даже твоей фотографии нет. Но я и без того помню тебя все время, потому ты так хорошо мне снишься.

— Алешка, — сказала Таня. — Мне кажется, это не сон.

Пирогов засмеялся.

— Хотел бы я, чтобы это был не сон! Но наяву ты давно бы уже выставила меня за порог.

— Не выставила бы, — обиженно сказала Таня и сама себе поверила.

— Странное дело, никогда не подозревал, что у меня такая богатая фантазия! Представляешь, я выдумал себе комнату, где ты живешь, до мелочей, до деталей. Ковер этот, кресло…

— Это действительно моя комната!

— Прошлой ночью мне снилось, будто ты плакала.

— А я и проревела из-за тебя весь вечер!

— На тебе была такая цыганская шаль.

— Вот она!

— И ты позвала меня по имени.

— Это не сон, слышишь?

В глазах Пирогова мелькнула растерянность.

— Это сон, — возразил он не слишком убежденно. — Правда, он очень странный. Мне никогда не снились такие реальные сны. Но я же целыми днями один…

За дверью послышались шаги. Таня прижала кулачки к губам, чтобы не закричать. Лицо Пирогова застыло в изумлении. Потом он медленно обернулся.

В дверях стояла бабушка Поля, веселая и розовая от хорошо проведенного времени.

— Танюша, я ухожу гулять по вечернему городу с подругами моей юности, — объявила она. — Отчего ты не пригласишь молодого человека сесть на диван? Впрочем — не стану мешать.

Дверь закрылась.

Пирогов сидел неподвижно, словно изваяние. Лицо его напоминало гипсовую маску.

— Кто это? — спросил он шепотом.

— Бабушка Поля, — так же шепотом ответила Таня.

— Твоя бабушка?!

Пирогов схватился за голову.

— Я схожу с ума, — произнес он. — Я — в разбитом планетолете, в приборном отсеке. Мой астероид черт-те где. Но ты, твоя комната, твоя бабушка!.. Что со мной?

— Не знаю, — промолвила Таня. — А кто мне объяснит, со мной-то что?

Пирогов поймал ее взгляд, как утопающий соломинку.

— Нет, — заявил он. — Нет. Так не бывает. Это невозможно!

— Не кричи на меня, — сказала Таня укоризненно.

— Да разве я кричу, — пробормотал он. — Но ты пойми: если я поверю во все это, погибну окончательно. У меня же появится надежда на избавление, я тогда свихнусь, если все окажется лишь сном, если вдруг оборвется ниточка, связавшая нас…

— Мне кажется, я тоже не переживу, — Таня шмыгнула носом от жалости к себе.

Пирогов протянул к ней руку.

— Елки же зеленые, — проговорил он. — Вот сейчас дотронусь до тебя и сразу проснусь. И вообще больше не стану спать, до самой смерти. Жаль, конечно, такой хороший был сон. Но иначе можно спятить.

Пальцы его уперлись в невидимую преграду. Он налег на нее всем телом. Таня сквозь слезы смотре-па, как он пытается прорваться к ней. Медленно, будто лунатик, она встала из кресла и шагнула ему навстречу. И попыталась поймать его руку.

Их руки прошли одна сквозь другую.

— Бесполезно, — вдруг произнес Пирогов совершенно спокойно. Он поднял кулаки и стукнул в незримое препятствие. — Знаешь, что мне мешает? Стенка приборного отсека. Меня нет в твоем мире, а тебя в моем. Ничего не выйдет. Мое жизненное пространство ограничено четырьмя бронированными стенками отсека. А в твоем распоряжении — целая планета, на которой меня нет. Мы не совпадаем в пространстве на миллионы километров.

Он стоял на коленях, уперевшись ладонями в стену, которой не существовало для Тани. В двух шагах от него Таня, сидя на полу, рыдала в три ручья и утирала слезы рукавом халатика. В этот миг ей ничего не надо было — только бы распался, провалился в тартарары разделивший их барьер.

Когда не осталось больше слез и Таня смогла разлепить мокрые ресницы, она была одна в комнате.

“Я дура, — подумала она. — Обыкновенная слезливая дурочка. Действовать надо, а не слезы точить”.

“А надо ли? — подал голос откуда-то из глубин ее души червячок сомнения. — Ведь все может начаться сызнова — преследования, предложения, воздыхания. И потом — надо будет куда-то идти, кому-то что-то доказывать, а это так утомительно! Можно просто смолчать, убедить самое себя (и это совсем нетрудно), что ничего не было, а был один лишь горячечный бред. Стиснуть зубы, зажмурить глаза, пережить однажды- и освободиться навсегда!”

“У, поганка”, — обругала себя Таня.