6

— Ты говоришь, что я в великой опасности, но не можешь сказать, откуда она придет? — холодно произнес Джунгир-хан, развалясь на своем украшенном слоновой костью троне и глядя на коленопреклоненного шамана.

Шотца, не поднимая глаз от ковра, обдумывал свой ответ. Он был уже третьим шаманом при особе надирского хана. Первого посадили на кол, второго удушили. Шотца твердо решил, что преемника у него не будет.

— Великий хан, — сказал он, — передо мной стоит волшебная преграда, и понадобится срок, чтобы ее преодолеть. Однако я знаю, откуда исходит волшебство.

— Откуда же?

— От Аста-хана. — Произнеся это имя, шаман отважился взглянуть на своего повелителя.

Лицо Джунгира не выразило никаких чувств, но темные глаза сузились.

— Так он еще жив? Как это возможно? Он был уже старик, когда мой отец сделался ханом. И вот уже двадцать лет, как он покинул город, чтобы умереть.

— Но он не умер, повелитель. Он все еще живет в Лунных горах. Там много пещер и ходов, что ведут к самому ядру земли.

Джунгир встал. Он был высок для надира, как и Тенака, его отец. Черные как смоль волосы он стягивал в тугой узел на макушке и носил короткую, разделенную натрое бородку. Темные раскосые глаза не позволяли догадаться о его смешанной крови.

— Встань, — приказал он шаману, и Шотца повиновался — маленький, не выше пяти футов, жилистый и лысый. Ему не было еще и шестидесяти, но глубокие морщины уже избороздили его лицо.

Джунгир заглянул в его необычно светлые глаза и улыбнулся:

— Ты боишься меня?

— Как веяния смерти, господин.

— Но и любишь?

— Люблю ли? Ты мой хан. Будущность надиров зависит от тебя. Зачем тебе еще и моя любовь?

— Я не нуждаюсь в ней, но ты хорошо сказал. А теперь скажи мне об Асте.

Хан снова уселся на трон, запрокинув голову и глядя на шелковый балдахин, придающий тронному залу подобие огромной юрты. Шелка были дарами от восточного царства Чиадзе и входили в приданое невесты, присланной хану оттуда.

— Покинув племя Волков, Аста-хан исчез, — начал Шотца. — Мы все считали его умершим. Но в последнее полнолуние, пытаясь проследить серебряную нить твоей судьбы, я увидел скопление густого тумана над знаком твоего дома. Я попытался пройти сквозь него и поначалу преуспел, но затем туман отвердел и превратился в стену. Я взлетел высоко, однако не смог найти ее вершины. Использовав всю тайную власть, которой наделили меня мои наставники, я под конец пробил эту стену — но ненадолго. Мне удалось разглядеть только лицо Аста-хана. И я ощутил, что в грядущем году тебя подстерегает опасность. — Шотца облизнул губы и продолжил, взвешивая каждое слово: — Я видел сверкающие бронзовые доспехи, парящие под некой звездой, и воина, искусно владеющего мечом. Но тут Аста понял, что я здесь, — меня отбросило назад, и стена сомкнулась снова.

— Это все, что ты видел? — вкрадчиво спросил хан.

— Да. Остального я не мог разглядеть ясно, — ответил Шотца, не отваживаясь на прямую ложь.

Хан кивнул:

— Найди Аста-хана и убей его. Даю тебе сотню моих гвардейцев. Обыщи все горы, но привези мне его голову.

— При всем моем почтении к тебе, великий хан, ты можешь выслать тысячу человек и все-таки не найти его. Аста — самый мудрый из всех шаманов и не дастся человеческим рукам.

— Его волшебство сильнее твоего?

Шотца закрыл глаза.

— Да, повелитель. Никто из живых не сможет одолеть его.

— Не в моих правилах, Шотца, держать при себе второстепенных людей.

— Да, повелитель. Но я знаю один способ одержать над ним победу. У меня есть шестеро сильных учеников. Вместе, произведя необходимые жертвоприношения, мы одолеем Асту.

— Жертвоприношения?

— Кровные родственники Аста-хана должны быть принесены в жертву в ночь Середины Зимы.

— Сколько жертв понадобится?

— Не меньше двадцати, а то и тридцати. Каждый из них ослабит власть шамана.

— И ты, конечно, знаешь, где найти родных Асты?

— Знаю, повелитель.

— Что ж, предоставляю тебе подготовить все это. Но если опасность исходит от бронзовых доспехов, не предвещает ли она новое восстание дренаев?

— Не думаю, повелитель. Да, я видел доспехи, но звезда сияла на севере. Дренаи не могут грозить тебе с готирских земель. Когда я проломлю стену Асты, я буду знать больше. Я буду знать всё.

Джунгир махнул рукой, отпуская шамана. Тот с низким поклоном удалился, вернулся в свои покои и опустился на шелковый диван. Здесь, вдалеке от пронизывающих ханских глаз, он мог дать волю своему страху. Сердце у него трепетало, и дыхание стеснилось в груди. Мало-помалу Шотца успокоился и возблагодарил степных богов за то, что хан не стал расспрашивать его о других видениях, представших ему за стеной.

Шотца видел младенца — тот лежал, завернутый в плащ, на каменном полу, а над ним парил грозный дух Тенаки-хана, Повелителя Волков.

Проводив взглядом маленького шамана, Джунгир несколько минут просидел молча. Он чуял страх Шотцы и знал, что шаман сказал ему не всё. Эти колдуны никогда не говорят всей правды — она им как нож острый. Всегда тайны, всегда обман. Но и от шаманов бывает толк. Шотца — лучший из них, и он проявил немалое мужество, признав, что Аста-хан сильнее его. Джунгир встал, потянулся и отвел в сторону складки балдахина, скрывающие окно.

Перед ним лежал новый город Ульрикан с низкими строениями из самана и камня. Повсюду в них устроены такие же шатры — иного дома надир себе не мыслит. Десять тысяч лет надиры были кочевниками и не привыкли к каменным стенам. Но Тенака настоял на постройке городов со школами и больницами.

«Не подобает величайшему в мире народу жить как дикари, — сказал он Джунгиру. — Невозможно нам расти и следить за событиями в мире, не следуя путями просвещенных стран. Одного того, что нас боятся на поле битвы, мало».

За такие разговоры старейшие надирские военачальники недолюбливали его, но как они могли поднять голос против человека, свершившего то, чего не удалось великому Ульрику? Как могли они изменить тому, кто разбил круглоглазых южан?

Джунгир отошел от окна и направился в Зал Героев. Здесь, по обычаю завоеванных дренаев, стояли статуи надирских воинов. Джунгир остановился перед изваянием отца, глядя в холодные серые глаза. «Вот таким я и помню тебя, отец, — прошептал он. — Холодным и отчужденным». Статуя, искусно сделанная, хорошо передавала силу гибкого тела Тенаки, твердую линию подбородка и благородную осанку. В одной руке он держал меч, в другой шлем Ульрика. «Я любил тебя», — сказал Джунгир.

От холодного сквозняка факелы мерцали, и тени плясали на каменном лике, возвращая ему подобие жизни. Вот сейчас каменные глаза зажгутся лиловым огнем, а рот искривится в памятной жестокой усмешке. Джунгир вздрогнул.

— Да, я любил тебя, — повторил он, — но я знал, что ты замышляешь. Ты хорошо учил меня, отец, и у меня были свои шпионы. Никому не дано жить вечно... даже и Тенаке-хану. И если бы ты добился успеха, кем стал бы Джунгир? Вечным наследником при живом боге? Нет. Во мне тоже течет кровь Ульрика. Я тоже имею право властвовать, самому строить свою жизнь.

Статуя молчала.

— Не странно ли, отец, что теперь я говорю с тобой точно так же, как при жизни. Никакой разницы. Ты всегда был точно каменный. А ведь я плакал, когда ты умер. И чуть было не помешал тебе выпить яд. Чуть было. Я протянул к тебе руку, а ты посмотрел мне в глаза и ничего не сказал. Одно твое слово — и я остановил бы тебя. Но ты отвернулся. Понял ли ты, в чем дело, когда яд проник в твою кровь? В те последние мгновения, когда ты лежал на полу, а я стоял рядом на коленях, знал ли ты, что это я подсыпал черный порошок тебе в вино? Знал или нет? — Джунгир снова посмотрел в холодные глаза. — За что ты так не любил меня?

Но статуя молчала.

Двенадцать дней, потерянных за Вратами, дорого стоили путникам: свирепая вьюга заперла их в хижине еще на восемнадцать дней. Все припасы подошли к концу, и Финн едва не погиб, отправившись на охоту. Убив оленя, он попал в особенно сильную бурю и принужден был отсиживаться в пещере. Лавина завалила вход, и лишь благодаря волшебству Окаса друзья нашли и откопали охотника.

На девятнадцатый день метель стала стихать, но прошло еще три недели, прежде чем измученные путники преодолели последний подъем перед Горным Трактиром.

Бельцер привел всех к гостинице и стал колотить в дверь, зовя Назу. Низенький трактирщик завопил от восторга, увидев друга, и бросился его обнимать.

— Я уж думал, ты умер. Входите же, входите! Маэль только что развела огонь. Скоро станет тепло. Входите!

— А где же люди? — спросил Киалл.

— В это время года лес не валят. Месяца два тут будет пусто. Почти все перевалы засыпаны. Садитесь тут, у огня. Сейчас принесу вам вина. — Улыбка Назы померкла, когда в таверну вошел Окас. — Но это же... это...

— Да, верно, — быстро ответил Чареос. — Но он наш друг и, как и мы, три дня не ел.

— Сначала вина, — проворчал Бельцер, беря Назу за плечо и подталкивая его к погребу.

Дрова разгорелись, но в зале все равно стоял холод. Чареос взял себе стул и сел. Глаза его погасли, и под ними залегли лиловые круги. Даже крепкий Финн обессилел. Только Окас и Киалл не казались изнуренными. Старик будто не чувствовал холода, а юноша даже окреп за последние дни.

— Стары мы уже для таких походов, — сказал Финн, словно прочтя мысли Чареоса. Тот лишь кивнул, слишком усталый, чтобы говорить. Бельцер, вернувшись с вином, сунул в очаг кочергу, раскалил ее докрасна и окунул в кувшин. Потом разлил вино и вручил каждому кубок. Свой он осушил мигом и наполнил снова. Наза принес хлеб, копченый сыр и холодное мясо.

Поев, Чареос медленно поднялся в верхнюю комнату, стянул сапоги и уснул, едва голова коснулась подушки. Маггриг и Финн заняли вторую комнату, а Окас улегся прямо перед огнем.

Бельцер и Киалл остались сидеть. Великан велел подать третий кувшин. Маэль принесла вино и спросила:

— Ты небось, как всегда, без гроша?

— Ошибаетесь, — сказал Киалл. — Заплати по счету, Бельцер.

Бельцер, пробормотав ругательства, выудил из кармана массивное золотое кольцо. Маэль взвесила его на ладони.

— Это покроет разве что половину твоего долга, — сказала она, не убирая руки.

— И въедливая же ты баба. — Бельцер порылся в карманах, ища безделушку поменьше, но у него остались только крупные. Наконец он извлек браслет. — Вот — это в десять раз больше того, что я должен.

Маэль со смехом осмотрела браслет.

— Никогда не видела такой красивой работы и такого красного золота. Наза даст тебе за него хорошую цену, и ты прав, это гораздо больше твоего долга. Не беспокойся, мы возместим тебе разницу.

— Не надо, — покраснел Бельцер. — Оставь его себе. Может, я еще вернусь сюда без гроша в кармане.

— И то правда.

Когда она ушла, Бельцер сказал Киаллу:

— Чего пялишься, парень? Никогда не видел, как расплачиваются с долгами?

Киалл немного перебрал, и голова у него стала легкой, а мысли мирными.

— Не думал, что увижу, как это делаешь ты.

— Что это значит?

— То, что ты жадная, себялюбивая свинья, — с безмятежной улыбкой ответил Киалл.

— Я всегда плачу свои долги, — заявил Бельцер.

— Да ну? Ты даже не поблагодарил Финна за то, что он выкупил твой топор, — а ведь это ему дорого стоило.

— Это дело мое и Финна, ты, парень, в него не лезь. И придержи язык, пока я тебе его не подрезал!

Киалл заморгал, быстро трезвея.

— Кроме того, ты лжец. Ты сказал мне, что Тура утопилась, — и солгал. Не боюсь я тебя, толстопузый боров. Нечего мне грозить!

Бельцер встал. Вскочил и Киалл, нашаривая саблю, но Бельцер уже сгреб его спереди за камзол и поднял в воздух. Громадный кулак замахнулся, но Киалл лягнул Бельцера в пах — тот взревел от боли и разжал руку. Киалл выхватил саблю, но Бельцер только ухмыльнулся в ответ.

— Что ты будешь с ней делать, парень? Пырнешь старого Бельцера?

Киалл отступил, поняв, что дело зашло слишком далеко. Бельцер выбил у него саблю. Киалл ударил его в лицо прямым слева, но Бельцер, и глазом не моргнув, закатил ему такую оплеуху, что юноша покатился по полу. Оглушенный, он приподнялся на колени и примерился боднуть Бельцера в живот. Гигант встретил его коленом, голова Киалла отскочила назад...

Очнулся он, сидя на стуле у огня. Бельцер сидел напротив.

— Вина хочешь? — спросил он. Киалл мотнул головой. В черепе у него стучало словно молотом. — Ты хороший боец, парень, и когда-нибудь из тебя может вырасти волк. Но даже волки знают, что медведя задирать нельзя.

— Я запомню. Ладно, давай вина. Бельцер протянул ему кубок.

— Я люблю старину Финна. Он знает, как важно для меня получить этот топор обратно, и слова ему не нужны. В Бел-Азаре надиры стащили Финна со стены, а мы с Чареосом и Маггригом спрыгнули следом и отбили его. Я тащил его на спине, прорубая себе путь к надвратной башне. Он тоже не благодарил меня тогда — в этом не было надобности. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Это все выпивка — из-за нее я распускаю язык. Я не пришелся тебе по нраву, верно?

Киалл оглядел лоснящуюся лысину и плоское как блин лицо с маленькими глазками.

— Верно, — признался он. Бельцер серьезно кивнул:

— Пусть это тебя не волнует. Я и сам-то себе не слишком нравлюсь. Но я был на вершине, парень, — этого у меня никто не отнимет.

— Я тоже был на ней.

— Но не на моей. Впрочем, когда-нибудь, глядишь, и побываешь.

— Что же там такого особенного?

— Ничего.

— Тогда зачем стремиться туда?

Бельцер поднял глаза от кубка:

— Затем, что там твоя милая, Киалл.

Лунный свет одел серые каменные стены, и сова нырнула вниз над заброшенной крепостью. Чареос слышал крики раненых и умирающих, но на камне не было тел, и кровь не окрашивала ступеней башни. Он сел на зубец стены, глядя в долину Бел-Азара, и крики утихли, превратившись в воспоминания. Здесь больше не было жизни. В долине, которую некогда усеивали, как упавшие звезды, надирские лагерные костры, теперь шелестела трава, лежали валуны и стояло одинокое, спаленное молнией дерево.

Чареос был один. Он не помнил, как попал в Бел-Азар, но это не имело значения. Здесь, среди призраков прошлого, он чувствовал себя как дома, в безопасности.

В безопасности? Темные фигуры мелькнули по краю его зрения и пропали во мраке, когда он обернулся к ним лицом. Он отступил к прогнившей двери на башню и поднялся по винтовой лестнице на вершину. Там он обнажил меч и стал ждать. Он слышал, как скребут когти по ступеням, чуял зловоние обитателей тьмы: запах слизи и меха, тошнотворно-сладкое дыхание пожирателей падали.

Он захлопнул верхнюю дверь. Затвора не было.

— Маггриг, Финн!

— Похоже, ты остался один, родич, — сказал чей-то спокойный голос, и Чареос медленно обернулся, заранее зная, кого увидит. На краю ограждения сидел высокий человек с черными, связанными на затылке волосами, и его лиловые, глаза казались серыми при свете луны.

— Ты поможешь мне? — прошептал Чареос.

— Как же — ведь кровь не водица. Разве ты не мой родич?

— Да, да, я твой родич. Прошу тебя, помоги.

Дверь раскололась, и когтистая рука просунулась в щель

— Прочь! — крикнул Тенака-хан. Шипение за дверью смолкло, и рука исчезла.

— Они подчиняются тебе? — спросил Чареос.

— Нет, но они знают, кого слушаться. И они чуют страх, как львы чуют кровь. Чего ты боишься, Чареос?

— Я не знаю, как попал сюда, и здесь я один.

— Это не ответ. Тебя привел сюда страх, но чем он вызван?

Чареос рассмеялся, только в этом смехе не было веселья.

— И ты еще спрашиваешь? Ты, который убил моих родителей и сделал меня изгоем? Я должен был бы ненавидеть тебя, Тенака... Когда-то я в самом деле думал, что ненавижу тебя. Но потом ты поднялся к нам сюда, на башню, и проговорил с нами всю ночь. — Чареос заметил, что хан одет точно так же, как той ночью: в черные кавалерийские сапоги, кожаные штаны и черную шелковую, вышитую серебром рубашку. — Ты назвал меня своим родичем — стало быть, знаешь, кто я?

— Я знал это еще тогда, когда увидел тебя на этой башне. Свой всегда узнает своего.

— Я должен был бы убить тебя за все, что мне пришлось претерпеть! Я был ребенком, когда меня вывезли из Дрос-Дельноха. В ночь, когда твои орды двинулись на штурм последней стены, меня вывели из крепости и увезли в Готир. Напоследок отец сказал мне: «Отомсти за меня, сын мой, и помни, что ты дренай». Мать в это время была уже мертва. Они погибли, а ты, вероломный пес, взял со своими дикарями последний оплот старого мира. И ты еще смеешь спрашивать, чего я боюсь?

— Да, я по-прежнему спрашиваю об этом, — невозмутимо ответил хан. — Ты же вместо ответа рассказываешь историю, которую я уже знаю.

— Ты происходишь от Бронзового Князя и вырос среди дренаев. Как же ты мог ополчиться на них?

— В самом деле — как? Если бы ты знал истинную историю моей жизни, то не задал бы мне такого вопроса. Ты должен знать, что до четырнадцати лет я рос среди надиров. Думаешь, ты один чувствовал себя отверженным с самого детства? Меня ненавидели за то, что я наполовину дренай. По достижении этого возраста, согласно брачному договору моей матери, меня отправили в Дренай. Думаешь, дренаи вели себя со мной по-другому? Нет. Для них я был дикарем из степей, которого полагается дразнить и мучать. Но я научился жить с ними и сражался за них в рядах «Дракона». Я даже завел там друзей. Когда эта страна оказалась под пятой безумного императора Цески, я рискнул своей жизнью и душой, чтобы помочь дренаям. Я уплатил им свой долг. Я привел надиров, чтобы разбить императорское войско, я позволил Райван и твоему отцу основать новую республику. Ты спросишь, почему я позднее все-таки взял Дрос-Дельнох? Потому, что я был ханом! Потому, что настало время надиров. И если ты винишь меня в измене, что же сказать о тебе? Почему ты не исполнил отцовский наказ и не вернулся на родину?

— Зачем? — воскликнул Чареос. — Чтобы умереть? Чего бы я этим достиг?

— Вот, значит, чего ты боишься. Боишься попытаться. Боишься потерпеть неудачу.

— Не тебе судить меня! — вспылил Чареос. — Многие предатели и убийцы для меня ничто.

— Кого же, по-твоему, я предал, Чареос? — развел руками Тенака. — Я был ханом надиров. Один раз я спас дренаев и честно предупредил их тогда, что я еще вернусь. А вот ты предал своего отца и всех своих предков вплоть до Регнака, второго Бронзового Князя. Он в свое время удержал Дрос-Дельнох с самыми неравными силами. Несколько поколений дренайских воинов погибло, защищая свою страну, а ты? Ты довольствовался тем, что женился на потаскухе и одержал ничтожную победу тут, в Бел-Азаре.

Чареос выхватил свой меч из дверных скоб и замахнулся на Тенаку.

— Так-то ты платишь мне за то, что я спас твою душу? — беззлобно сказал тот. — Всего несколько мгновений назад ты просил защитить тебя от ночных чудовищ.

Чареос опустил меч и спросил шепотом:

— По-твоему, я трус?

— Есть много видов трусости, Чареос. Один может выйти с мечом против двух десятков врагов, но не способен бороться с разбившим его параличом. Другой встречает смерть с улыбкой, но боится трудов и тягот жизни. Суди сам, трус ты или нет.

Чареос присел на парапет башни, глядя на меч у себя в руке.

— Неприятеля я никогда не боялся. Но все верно, я трус. Я не нашел в себе сил вернуться в Дренай... и до сих пор не нахожу.

— Разыскал ли ты Покрытого Узорами?

— Да, мы нашли его. И он будет сопровождать нас в нашем... странствии.

— Ты считаешь, что цель этого странствия недостойна тебя?

— Мы ищем крестьянскую девушку, увезенную надренами. Не думаю, чтобы солнце упало с небес, если мы ее не найдем.

Тенака встал и положил руки на плечи Чареоса.

— Я вернулся в Дренай, чтобы убить безумца — а вместо этого обрел друга, любовь и родину, хотя всегда думал прежде, что родины у меня нет. Из Князя Теней я сделался великим ханом и возвел надиров на высоту, о которой они и мечтать не могли. Не суди о своей цели, пока не достигнешь ее. Помнишь ту, другую, ночь на этой самой башне?

— Как могу я ее забыть? Тогда ты подарил нам жизнь.

— Скоро ты узнаешь, почему я поступил так.

Чареос проснулся. Огонь погас, и комната остыла. Весь дрожа, он закутался в одеяло. Он все еще видел перед собой раскосые лиловые глаза и чувствовал сильные руки на своих плечах.

Дверь открылась, вошел Окас и молча сел на кровать.

— Уже светает, — сказал он. — Дорога ждет тебя.

— Я видел сон, Окас.

— Я тоже. Мне снилась постель из камыша и мягкая женщина.

— А мне — Тенака-хан.

— Ты видел его в Бел-Азаре?

— Да. — Чареос сел. — Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, потому и спросил.

— Но что побудило тебя спросить об этом? Старик помолчал немного.

— Тут сокрыта тайна. Тенака-хан был похоронен в гробнице своего предка Ульрика. Его сын Джунгир собственной рукой запечатал двери гробницы, и многочисленные чары были пущены в ход, чтобы никто не мог открыть ее.

— Я все это знаю, — нетерпеливо бросил Чареос.

— Ты не знаешь ничего — иначе ты разрешил бы загадку. Мне подвластно волшебство, скрытое в мире, и я умею читать в сердцах людей. Но у Истока Всего Сущего свои тайны, и в них я проникнуть не могу. Мы знаем, что Тенака-хан умер и был погребен. Знаем мы также, что его сын позаботился о том, чтобы никто не потревожил его гробницы. Но ответь мне вот на что, Чареос: почему кости Тенаки тайно покоятся в Бел-Азаре?

— Не может быть! Это было бы кощунством.

— Да, верно.

Чареос потряс головой.

— Наша цель не имеет ничего общего с Тенакой-ханом. Мы даже близко не подойдем к Бел-Азару.

— Ты уверен?

— Головой ручаюсь.

Окас промолчал.