Вечером, придя домой, Родин столкнулся в дверях со странно улыбающимся Евдокимом. Георгий не придал этому особого значения, мол, вспомнил смешную побасенку, вот и улыбается. Но когда он увидел, как лукаво подсмеивается еще и Клавдия Васильевна, то сразу понял: что-то не то. Или то, но есть какой то подвох.

– Пациент к тебе, – сказала старушка, указывая на приемную. – Поздновато пришла, но как ты там говорил, Енюша?..

– Болезнь не терпит отлагательств, – пробормотал Родин, думая о степени подвоха. Сечина-Ледянская? Очередная симуляция мигрени или кокаиновой передозировки? Вот еще не хватало на ночь глядя. Он надел халат, тщательно вымыл руки и застыл перед дверью. В приемной кто-то возился. Ладно. Георгий прошептал поговорку времен Англо-бурской войны: «Ожидание смерти страшнее самой смерти» – и храбро вошел в кабинет.

Да так и застыл. В кресле пациента сидела Лилия Богородская и читала какую-то большую книгу в черной обложке. Ее полупрозрачная черная юбка задралась до середины голени, обнажая прекрасные ножки в белых чулках, отчего Родин сглотнул.

– Как договаривались, – прошептала Лилия, одергивая юбку и густо краснея, – я на постоперационный осмотр. Где мне раздеться?

Родин молча указал на ширму.

Осмотр прошел быстро и несколько нервно, как со стороны врача, так и со стороны пациентки.

– Ну что же, Лилия Карловна, – сказал Родин, поднимаясь с табурета, – шов в прекрасном состоянии и по прошествии времени будет практически незаметен.

– Его заметность не имеет ни малейшего значения, – раздраженно произнесла Лилия, подтягивая панталоны.

– Прошу простить мое нескромное любопытство…

– Ах, оставьте! – воскликнула Лилия. – Спрашивайте что хотите. Вы, вероятно, спросите, не взяла ли я какого эксцентричного обета из-за вздорного характера? Нет, не взяла. И в монастырь не ухожу. Но и мужчинами уже не интересуюсь. Довольны вы ответом?

– Э-э… – только и ответил Родин. И добавил: – Не имею ни малейшего права на подробности вашей интимной жизни.

– Отнюдь. Вы доктор. Вам как раз и можно. Если уж так любопытно.

Равнодушный тон Лилии резанул Георгия. «Говорит, словно о бесполом существе», – подумалось ему. Он пристально посмотрел на молодую женщину, занятую крючками платья. Она управлялась с ними легко. И не носила корсета, как он успел заметить. Это удивило Родина – женщина, не носящая корсета и одевающаяся без помощи служанки.

«Эксцентричная? Или не следует моде? – думал Георгий. – Или и то и другое?»

Но смутное чувство робости перед этой тонкой, бледной, резкой, такой необычной и такой независимой женщиной уже захватывало его, лишая силы воли и толкая на разговоры, которых не началось бы, сохраняй он обычную трезвость рассудка. Что-то в ней неодолимо влекло Георгия. Что-то необъяснимое – ни словами, ни логикой.

«Влюбчивый ты, Енька, – говорил ему дед, – по-нашему, по-родински». Так и было. Но в такую красивую, сломанную, доверчивую нельзя было не влюбиться.

– Тогда я все-таки задам вопрос. Как врач и как мужчина, – сухо произнес Родин.

– Извольте, – равнодушно ответила Лилия.

– Вас кто-то обидел?

– Нет.

– Кто-то не сдержал данной клятвы?

– Да.

– Значит, все-таки обидел, – уточнил Родин, внутренне удивившись нелогичности ответов, а вслух сказал: – Примите мои глубочайшие извинения.

– При чем здесь вы? Вы не можете быть в ответе за бесчестных представителей вашего пола.

– Могу. Вернее, должен. Кто-то должен быть в ответе за все. За всех. – Георгий склонил голову. И потому не увидел восхищения, мелькнувшего в обычно холодных глазах Лилии.

– Что ж, – произнесла она задумчиво, – это ваше право и решение.

Она подошла ближе и взяла руку Родина в свои холодные ладони.

– Спасибо, – произнесла она, порывисто отбросив руку Георгия, развернулась и быстро зашагала к выходу.

Георгий подошел к двери, распахнул ее и тут увидел, что Лилия беззвучно плачет. Крупные слезинки неторопливо лились из глаз. Она ничуть не стеснялась их и даже не пыталась вытирать. Слезы просто текли по бледным худым щекам, спускаясь к шее и продолжая течь под высокий воротник строгого черного платья.

У Георгия закружилась голова. Он словно увидел ручеек, стекающий по длинной тонкой шее, к ключице, и дальше, переполнив ямку, по груди, по ребрам, к худому плоскому животу, достигая шва, сделанного его рукой, и ниже… Он уверенно притянул Лилию к себе и поцеловал.

На другой день в помещении краеведческого музея было велено собрать всех, кто находился при скандальной пропаже статуэтки. Сам Родин приютился в уголке, внимательно оглядывая присутствующих.

Когда в клуб вошел Торопков в сопровождении нескольких хмурых мужчин в цивильном, главная зала была уже полна народа. Он кратко поздоровался и сел в большое кресло боком к собравшимся.

– Милостивые государи, – начал Гаврила Михайлович, вороша кочергой угли в камине, – прошу прощения, что вынужден вас просить о таком экстренном собрании, но, увы, время не терпит. Все вы люди почтенные. Посему я предпочел доверительную беседу на вашей территории унизительному допросу в управлении. Теперь еще несколько слов о причине такой спешки, – продолжал сыщик. Гомон присутствующих подтвердил его догадки. – Так вот, господа. Не мне вам объяснять, что эта скандальная история может привести к очень серьезным последствиям. Пострадал английский дворянин, всемирно известный ученый и писатель, похищена историческая ценность, могущая иметь важное значение для науки. Мы обязаны найти преступника. Более того, мы склонны считать, что к убийству Стрыльникова неизвестный негодяй также вполне может быть причастен. Засим, господа, я прошу вас подробно рассказать все, что произошло вчера, ничего не утаивая. Полностью воссоздать картину происшедшего. Я уверен, что с вашей помощью нам удастся арестовать негодяя. Я делаю ставку на то, что преступник совершил кражу в присутствии сорока трех человек, а восемьдесят шесть глаз – это куда больше, чем два или четыре. Значит, должны мы зацепиться за его привычки, повадки. – Он замолк, набивая короткую трубку, видимо, готовясь слушать.

Вперед выступил князь Чернобородский. Он оглядел залу, еще раз отметил отсутствие «Золотого витязя», чему-то мягко улыбнулся и начал. Речь его была по-военному кратка и немногословна. Буквально несколькими фразами он очень ясно и четко изложил суть дела, не упустив ни одной важной детали и не отвлекаясь на лишнее. Да, был приказчик с перемотанным лицом. Видели его многие, но кто он и к кому пришел – неясно. В реестре присутствующих он не отметился и в самом деле исчез сразу после паники с британцами. Очевидно, вместе с «Золотым витязем».

После этого Торопков бегло проглядел стенографические записи, что вел один из молчаливых мужчин, и поклонился присутствующим.

– Господа, не смею более вас задерживать. Картина преступления мне ясна. Посему еще раз прошу покорно меня простить за то, что отнял у вас столько времени, и объявляю наше дознание оконченным. Оставляю за собой право, однако, просить любого из вас о встрече, если в том возникнет необходимость. Сейчас я прошу вас, кроме господ Погорельцева и Смородинова, покинуть помещение музея, чтобы мы могли произвести детальный его осмотр. Честь имею.

Присутствующие и сами были рады окончанию этой не слишком приятной встречи, поэтому быстро засобирались и поспешили ретироваться под печальными взглядами директора и Смородинова. Не торопился уходить лишь Родин. Вместо того чтобы направиться к выходу, он достал свою трубку, набил ее табаком и сел в кресло-качалку, принадлежавшее одному из прежних губернаторов.

– Георгий Иванович, а вы что же, тоже остаетесь? – уже в дверях спросил покидавший музей последним Чернобородский.

– Антон Григорьевич, я бы хотел задать господину Родину еще несколько вопросов, – ответил Торопков.

– В таком случае, господа, разрешите откланяться, – князь едва кивнул сыщику, а затем, обращаясь к Родину, совсем другим тоном, тепло и по-отечески сказал: – Всего доброго, дорогой Георгий Иванович.

– Да, а князь-то, хоть и надменен, как павлин, а вас-то вон как жалует… Так ведь и как вас не жаловать, если даже сам великий князь… – заметил сыщик, когда за Чернобородским закрылась дверь. – Господин Родин, я в очередной раз возлагаю на ваши консультации самые огромные надежды.

Родин нетерпеливо отмахнулся, так ему хотелось уже пообщаться с профессором насчет «Золотого витязя».

– Расскажите мне о похищенной статуэтке, – начал Торопков, – представляла ли она какую-либо ценность?

– Только для коллекционеров, – ответил Смородинов, яростно почесывая лысину. – Это очень грубая копия известного римского скульптора Ования. Позолота, которой покрыта статуэтка, уже вся облупилась. Мы с Ваней Гусевым нашли ее на раскопках под Судаком и, конечно, соотнесли с текстом из легенд про Ахмет-бея. «Лишь витязь из золота поможет найти ключ к сокровищам шайтана…» Но это только версия, версия! Не знаю, насколько правдива эта байка о том, что в шестнадцатом веке казаки взяли с боем фигурку у турок. Но даже если и так, что толку?

– Зачем же ее выкрали? – спросил Родин.

– Не могу знать! Вот известный охотник за сокровищами Григорий Вощинский, насколько мне известно, ворует произведения искусства, либо какие-то архиценные артефакты, как, например, шпаги принца Филиппа, или древние памятники вроде знаменитого щита хеттского воина, либо… В общем, не могу понять, чем вору так приглянулась эта фигурка. Она нам, мне очень дорога, да. Я и в самом деле считаю, что она может стать частью разгадки тайны сокровищ Ахмет-бея. Карта Черных скал зашифрована, сам «Золотой витязь» вообще ничего не значит… Должно быть что-то еще… Хотя все мы понимаем, что это лишь версия… Но чем она приглянулась негодяю… к чему он столкнул лорда… разве лишь для того, чтобы нас унизить…

– Что ж, очень жаль, очень жаль. Ключ к логике преступника нам пока подобрать не удалось, – заключил Торопков, – однако, возможно, что мы еще не подумали во всех возможных направлениях. Нам противостоит преступник дерзкий, талантливый, нестандартно мыслящий. Подумайте, господа, быть может, ежели вы попробуете рассуждать менее академически, отгадка сама к вам придет. Меня вы всегда можете найти в губернском управлении – буду рад послушать ваши соображения.

– Ваше высокоблагородие! – гаркнула из двери голова урядника, так и не показав остальных частей тела. – Тут доставили управляющего стрыльниковского, господина Франца Иосифовича Турнезена, как вы изволили распорядиться. Прикажете пустить?

– Пускай, – махнул рукой Торопков и оправил китель. – Видали, Георгий Иванович, немец у Стрыльникова в управляющих-то ходил… Знал Никанор, кого управляющим ставить.

Вошел Турнезен, учтиво поклонился и сел на предложенный стул.

– Здравствуйте, уважаемый Франц Иосифович, – деловито начал сыщик. – Разумеется, вы понимаете, почему мы вас вызвали в столь поздний час…

Немец слегка кивнул со вздохом, а Торопков между тем продолжал:

– Вы не возражаете, если наша беседа будет стенографироваться? – спросил он и позвонил в колокольчик.

– Закон есть закон, – ответил Турнезен.

Когда секретарь сел за стол и склонился с пером над протоколом, сыщик начал беседу максимально мягко, без традиционных «фамилия – звание – вероисповедание». Очень скоро прямой, как шпицрутен, немец немного оттаял.

– Убийство вашего хозяина, не буду от вас скрывать, – дело весьма запутанное. Ведь он, что там греха таить, был далеко не святым и многим мешал…

Немец снова вздохнул и покачал головой, и тут Торопков в своей обычной манере без всякого перехода задал прямой ворос:

– Вот лично вы кого-нибудь подозреваете?

Турнезен побледнел и даже вскинул вверх руки, будто отгоняя от себя пытливый взгляд сыщика, а затем ответил с легким немецким акцентом, особенно явным на звуке «р»:

– Ну что вы, господин Торопков… Как я могу кого-то подозревать… Господин Стрыльников хорошо умеет… entschuldigung, умел вести торговые дела. Такие, где нужен риск либо напористость. И вы совершенно правильно сказали, что недругов у него в связи с этим было немало. Однако, насколько я могу судить, Никанор Андреевич был весьма и весьма могущественным человеком и за свою безопасность совсем не боялся… Кроме того, в последнее время у него появись влиятельные покровители. Он получил заказ от военного министерства на строительство крупнейшего военного завода в империи – завода по производству каких-то машин. Помимо денег у него появились еще и высочайшие связи, насколько мне известно, о безопасности его гешефта заботились особые люди. И все у него шло в гору, он только ходил и руки потирал. Говорил: «Скоро у меня вся империя вот тут будет». Да и дом его, и контора… Вы, наверное, знаете…

– Да уж, неприступные крепости, – подхватил Торопков. – А что же, принимал кого-нибудь у себя в имении господин Стрыльников?

– Нет, обычно всех визитеров он принимал в конторе, а отдыхать предпочитал в… – Турнезен запнулся и покраснел. – В ресторациях и увеселительных заведениях… Так что кроме его самого, меня, прислуги и сеньора Биацци в имении никто не бывал.

– Биацци? Это что же, повар ваш?

– Нет, поваром у нас уже четыре года служит мэтр Дижак. А сеньор Лоренцо Биацци прибыл из Флоренции. Это один из самых известных и талантливых архитекторов Европы. Господин Стрыльников пригласил его заняться устройством парка и внутренней отделкой парадной залы поместья.

– А давно ли приехал сеньор Биацци? – спросил Торопков, мельком взглянув на Родина. Тот сидел, слегка прикрыв веки, дымил трубкой и, судя по всему, сосредоточенно слушал управляющего, стараясь не пропустить ни слова.

– Около трех дней назад… Три дня и шесть часов, если быть точным, – ответил Турнезен, захлопывая крышку часов. – Впрочем, он пробыл у нас несколько часов, все осмотрел, измерил, а потом показал свои чертежи и отъехал к себе на родину закупать материалы. Да теперь это все уже не понадобится, – немец опять горестно вздохнул.

– А где господин Стрыльников отыскал этого архитектора? – спросил Родин.

– Я сам его порекомендовал. Неделю назад я ездил в столицу на выставку архитектуры и зодчества, как раз хотел подыскать подходящего мастера для реконструкции усадьбы. И господин Биацци первым ко мне подошел, представился, показал свои работы, которые меня вполне устроили. Мы сразу договорились о встрече, потому что господин Стрыльников медлить не любит… не любил. Вот так.

– Не затруднит ли вас описать господина Биацци?

– Конечно. Высокий, крепкого телосложения, но скорее жилистый, чем атлет. Темно-русые волосы, голубые глаза. Не похож на истинного итальянца. Но сказал, что он с севера Италии. Небольшие усики шильцем.

У Родина вспыхнули глаза и он, нарушив субординацию, даже спросил:

– Не соблаговолите ли взглянуть на рисунок судебного художника?

Торопков показал рисунок, сделанный со слов официантов, швейцара и Рабинова.

– Ну тут он тряпкой перемотан, – замялся Турнезен. – А так похож, да. Усишки такие же, как у приказчика. Одет, правда, по-другому.

– Нам известно, что господина Стрыльникова в последнее время что-то очень тяготило, – после многозначительной паузы сказал Торопков, пролистывая протоколы допросов официантов.

– Совершенно верно. Как раз с месяц, – кивнул немец.

– Не соблаговолите ли вы об этом рассказать поподробнее, – насторожился Торопков.

– Начну по порядку, – отвечал Турнезен. – Дело в том, что год назад, как раз после получения заказа от военного министерства, Никанор Андреевич загорелся идеей-фикс: разыскать полумифическое оружие – «Зеркало шайтана». Якобы оно, буде раздобыто, смогло бы ему помочь при разработке его пушек и снарядов, на которые был получен наряд от военного министерства. Существует забавная легенда, что казаки под командованием атамана Червеня напали на крепость Шайтан-Кале, где в то время находился легендарный разбойник Ахмет-бей, сожгли ее, и бею со своим сундучком, где как раз и хранилось древнее оружие, удалось бежать, так и не воспользовавшись им. Казаки преследовали его по пути к Черному морю, но в скалах, в фамильной сокровищнице, бею удалось зарыть это самое «Зеркало». Господин Стрыльников отправился на Дон, потом на Хортицу, где, потратив немалые суммы, уточнил у потомков очевидцев и участников подробности этой истории. Наконец он поехал в Таврическую губернию, где купил гигантский участок земли со скалами, тысячу с лишним десятин, как раз на том месте, где и была сокровищница бея. Никанор Андреевич решил нанять несколько тысяч местных крестьян, чтобы они перерыли все скалы своими кирками, – так и не вышло найти заветный клад. Для отвода глаз господин Стрыльников объявил всем, что делает это для того, чтобы построить на месте развалин крепости фешенебельный отель. Однако это требовало средств, людей и самое главное – времени! Рабочие считали скалу одержимой злыми духами, многие разбились. Скала была огромная, отвесная и поддавалась воздействию крайне медленно. А как вам известно, хозяин мой был крайне нетерпелив. В любом случае – каменоломня была открыта, и рабочие приступили к работе. Однако на прошлой неделе господин Стрыльников сделал удачное, по его словам, приобретение касательно прожекта сокровищницы Ахмет-бея. Это была карта расположения сокровищницы, зашифрованная непонятным кодом. Раскрыть его никак не удавалось, и с маленькой старинной шкатулкой, в которой хранилась эта карта, Никанор Андреевич никогда не расставался, постоянно пытаясь разгадать загадку.

– Маленькой? – переспросил Торопков. – Насколько маленькой?

– С два моих кулака, – и Турнезен показал, сложив ладони, – я говорю, что эта шкатулка была похожа скорее на такую трубку, куда студенты или архитекторы прячут свои чертежи.

– Господин Стрыльников в день убийства имел карту при себе? – спросил Торопков.

– Давайте я к этому вернусь позднее, дабы не нарушать ход событий.

С согласия присутствующих немец продолжил:

– Вскоре после приобретения карты радость Никанора Андреевича стала угасать. Все, м-м-м, способы и привлеченные специалисты не помогли открыть тайны карты. Я сам слышал, как он говорит что-то вроде «не получается», или «где же тут секрет», или же «не могу отыскать, неужели все напрасно». По прошествии недели, иначе говоря, в день своей смерти, отправляясь на выставку в музей, он убрал шкатулку в несгораемый шкаф, что установлен в кабинете. С глаз долой, по его выражению.

– Там она сейчас и лежит? – уточнил сыщик.

– Лежит. Но достать-то, очевидно, ее никто уже не сможет. Потому что несгораемый шкаф швейцарской работы открыть можно, лишь введя верную комбинацию цифр и букв, которую никто, кроме господина Стрыльникова, не знал.

– Франц Иосифович, а не показывал ли кому-нибудь господин Стрыльников этот свой раритет? – спросил Родин.

– Показывал… Одному профессору-историку… Господину Смо…

– Смородинову? Так профессор Смородинов тоже бывал у вас в имении? Когда? – засыпал вопросами Торопков.

– Почти сразу, как господин Стрыльников приобрел шкатулку, то есть около месяца назад.

– И что же? Вы что-нибудь знаете об их разговоре? Говорили ли они о «Золотом витязе»? – спросил Родин.

– Во всяком случае я ничего подобного не слышал. Но, насколько я могу судить, разговор этот особой радости господину Стрыльникову не доставил. Видимо, и господин профессор тоже не был в восторге от встречи. Впоследствии я несколько раз слышал, как господин Стрыльников называл историка… как это… bestolotsch… я не очень хорошо знаю русские ругательства… В общем, заключение местного профессора его не устроило, и он собирался вызвать нескольких профессоров-востоковедов из Московского университета для экспертизы раритета.

– Спасибо, любезнейший, а теперь, по возможности максимально подробно, опишите, пожалуйста, последний день господина Стрыльникова, – попросил Родин, снова перебивая Торопкова. Впрочем, последний не протестовал и скорее даже находил удовольствие в точных вопросах своего добровольного помощника.

– Вполне обычный день, – отвечал Турнезен. – Встал он часа в два пополудни, с похмелья после очередной попойки. До пяти часов похмелялся, отмокал в ванне. Потом долго сидел в кабинете, видимо, снова изучал свой «раритет», но разгадка так и не пришла. Я видел, как он положил в карман сюртука сложенный листок серой бумаги, а шкатулку поставил в сейф и захлопнул его. Потом приказал запрягать в музей, куда его пригласили прошлым вечером на открытие выставки. Там он, как мне помнится, желал поговорить с профессором еще раз, предложить ему гонорар за расшифровку карты. После выставки он собирался к Жюльке, то есть в ресторан «Монмартр».

– Рядом с которым его и нашли мертвым, – закончил за него Торопков.

– Совершенно верно, господин капитан, – учтиво поклонился немец.

– Что ж, – улыбнулся сыщик. – Прошу вас ознакомиться с протоколом, поставить подпись и… Не смеем вас более задерживать, и так поздно.

– Но я хотел бы обратить ваше внимание на две вещи, прошу прощения за назойливость, – ответил немец с сухой улыбкой.

– Что вы, что вы, – хором ответили Торопков и Родин.

– Вещи эти следующие. Я по-своему любил господина Стрыльникова. При всей своей горячности и несдержанности человек он был добрый. Мне не хотелось бы, чтобы его смерть осталась неотмщенной. По поводу подозреваемых я ничего не могу сказать: у Никанора Андреевича были какие-то неурядицы с купцом Абакумовым, но их противостояние разрешилось бы точно не смертоубийством, а чисто по-деловому – поджогом прядильни или потравлением пшеницы. И ежели убийство впрямь связано с этой картой, то мне бы не хотелось, чтобы она попала в руки к злоумышленникам. Далее, прямых наследников у господина Стрыльникова тоже не было. Завещание откроют ровно через месяц после смерти, так уж уговорено со стряпчим, и кому достанется наследство – большая загадка. Это – вторая вещь, завещание.

Тут Торопков поднялся, на ходу благодарно кивнул Родину и подошел к управляющему.

– Благодарю вас, господин Турнезен, – сказал он, положив руку ему на плечо. – Вы честный человек. Вот вам ответы на ваши просьбы. Со стряпчими господина Стрыльникова мы уже связались, ответ получим в течение нескольких дней. И еще. В усадьбу я сей же час пришлю двух самых крепких молодцов. Установим пост перед дверями, а завтра заберем сейф к себе в управление. Есть и у нас специалисты – сейф вскроем и внимательно ознакомимся и с бумагами, и с этой шкатулкой. А сейчас возвращайтесь и ни о чем не беспокойтесь.

– Спасибо! – немец судорожно пожал руку сыщика. – Спасибо! – он поклонился и последовал к выходу.

Вечером того же дня в особняке Стрыльникова состоялся обыск. Искали тайники, угрожающие письма, прочие улики, способные пролить свет на загадочное преступление. Поскольку усадьба фабриканта была огромной, для обыска привлекли «целый полк сыщиков», как выразился Торопков. Были агенты из сыскного отдела – человек десять, агенты охранного отделения, несколько своих «талантливых сыскарей» прислал Радевич. Был даже один армейский полковник из столицы с двумя невзрачными господами в цивильном. Сам полицмейстер долго выслушивал его распоряжения, вытянувшись во фрунт.

– А что это тут армейский делает? – шепотом спросил Родин.

– Да, наверно, из-за завода этого, который Стрыльников строить собирался, – так же шепотом ответил Торопков.

Наконец понятых рассадили по комнатам, и агенты принялись методично перетряхивать книги, простукивать стены и полы. Турнезен сидел во главе этого безобразия на мягкой резной скамеечке и флегматично покуривал длинную трубку.

– Я уже говорил господам, что ничего они не найдут, – сказал он Родину. – Я держал хозяйство господина Стрыльникова в идеальном порядке. Все важные документы и ценности в кабинете у Никанора Андреевича. Особо важные и особо ценные – у него в сейфе. Только там, и нигде больше.

Родин сел рядом.

– А где ключ от сейфа?

– Увы, уже в недостижимом месте. В голове господина Стрыльникова, – ответил управляющий.

– То есть? Сейф на кодовом замке?

– Да. Если говорить конкретно, то это даже два кодовых замка, с двумя уровнями комбинаций. Более того, Никанор Андреевич менял код каждый день и каждый раз запоминал по моему совету. Никаких бумажек, все вот тут, так он говорил, – немец горько усмехнулся, показывая длинным указательным пальцем себе на голову.

– А вскрыть сейф…

– Конечно, нельзя, – хохотнул Турнезен. – Зачем нужен сейф, который так просто открыть? Это несгораемый шкаф из Швейцарии, особо прочный. В нем господин Стрыльников и держал свою шкатулку с картой, там она и должна лежать по сию пору.

Тут к говорившим подошел взмыленный Торопков.

– Вот проклятущий сейф! Не так-то просто его отворить…

При этих словах Турнезен удовлетворенно кивнул, выпустив из ноздрей две широких струи дыма.

– Нашим спецам такое оказалось не по зубам. Ну ничего, столичные обещали прислать своих талантов по военному делу. Стало быть, завтра к вечеру сейф вскроем, выемку оформим. Ну и карту эту заодно посмотрим.

Обыск продолжался, но Родин засобирался домой, поняв, что документы и карту из сейфа ему не увидеть. Торопков, как и обещал, дал ему полицейскую коляску.

Коляска Торопкова, запряженная парой быстроногих вороных, быстро довезла Георгия до дома. Казенный кучер, откозыряв, отправился в управление, благо было недалеко, а сам Родин решил немного прогуляться по широкому проспекту с газовыми фонарями, мимо добротных высоких домов. Что-то не складывалось в его голове, и было как-то неуютно. Так обычно бывало, когда требовалось решить какую-то важную задачу, и Родин даже почувствовал, как внутри, где-то между сердцем и желудком закололи маленькие золотые искорки.

– Задачка-то не из легких, – негромко говорил он, ответно кивая, когда знакомые прохожие ему кланялись.

Слуг у Георгия Ивановича не было, одевался и умывался сам, как привык с детства, и окончательно закрепил эту привычку на военной службе. При дворе служил только первоклассный повар, огромный Евдоким, да старушка няня, которые выполняли всю работу по дому. В своем хозяине они души не чаяли, на что он отвечал взаимностью.

Сегодня Родин вернулся рано. И сейчас за большим, оставшимся еще от отца столом Лилия сидела напротив Георгия и своими огромными глазами смотрела, как он ест. Ее радужка постоянно меняла цвет, и теперь, в отсвете абажура, казалась желтой.

– Ты сильный, Георгий. Сильный и живой. А я сломанная. Бабочка обожглась. Уже не полетит.

Родин судорожно проглотил кусок мяса, запил вином и посмотрел на девушку, тонкую и прекрасную, печальную и возвышенную. Он вытер губы салфеткой, подошел к ней и обнял.

– Лилия. Я… Я тебя спасу. Починю. И ты никакая не кукла, ты красивая девушка, которую обидел какой-то плохой человек… Ну хочешь… Хочешь я его найду, вызову на дуэль и убью?

– Хочу, – ответила Лилия. – Только это уже не получится. Его уже убили. Хочешь расскажу? Меня в Москве бросил любовник… Обещал, но… в сущности, он же мне ничего не должен… Я его не виню… Он богат, знатен, женат… Известный поэт… Мы с ним писали стихи, читали их в салонах… писали картины… Кокаин… Опий… Жаль, что все кончилось… Я его не виню. Счастья, что он мне дал, хватило бы на всю жизнь… А потом… Я поехала на родину, в Старокузнецк… без копейки, только с блокнотом и акварелями… Устроилась экономкой к самому богатому фабриканту, Стрыльникову…

При этих словах Родин сжал кулаки и лишь после секундной борьбы с самим собой снова их разжал и положил руки на плечи девушки.

– Он хорошо платил. Даже очень хорошо. Домогался меня… Я не стала сопротивляться… Зачем? Нужны деньги… Кокаин дорожает. Жизнь дешевеет… Когда понесли в больницу, он швырнул денег, сказал: делай аборт, мне ублюдки не нужны… Я была уверена, что беременна, что умру родами… Родин… Ты не спасешь меня. Тебе не хватит сил.

Георгий крепко-крепко обнял Лилию. По его щекам текли слезы, но у девушки глаза были сухими, и она в самом деле говорила, как сломанная, уставшая, никому не нужная кукла. Красивая кукла, которую можно было использовать только как куклу.

– Я тебя обязательно спасу. Ты мне нужна со своими стихами, картинами и со своими глазами…

Глаза Лилии вдруг потеплели, стали голубыми, и в них блеснула слезинка.

Уже через несколько часов, когда Лилия заснула со счастливой детской улыбкой, Родин выбрался из-под одеяла и уселся в кресло. Ему не спалось.

Взгляд его начал скользить по старым фотографическим карточкам на стене: вот он с дедом, вот с батюшкой, вот деда Пётра ставит ему удар казачьей шашкой на струйке воды, вот он с братьями в крестьянском театре играют роль крепостных… В голову полезли строчки из пьески, которую он учил с дедой Пётрой. Старик играл роль глупого барина в халате и с трубкой, а сам Енюша был мальчишкой-лакеем:

– Ванька малый, ты малый бывалый, нет ли для меня у тебя невесты на примете?

– Есть лучше всех на свете, красавица, полпуда навоза на ней таскается. Как поклонится – фунт отломится, как павой пройдет – два нарастет… Одна нога хромая, на один глаз косая, малость конопатая, да зато бо-ога-атая!

– Ну, это не беда, давай ее сюда… А приданое какое?

– Имение большое, не виден конец, а посередке дворец – два кола вбито, бороной покрыто, добра полны амбары, заморские товары, чего-чего нет, харчей запасы невпроед: сорок кадушек соленых лягушек, сорок амбаров сухих тараканов, рогатой скотины – петух да курица, а медной посуды – крест да пуговица. А рожь какая – от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса!

– Лицедей! – наконец громко сказал Родин. Стало легко и понятно, он вышел из кабинета и приказал запрягать коляску. – Обманщик и лицедей.

– Куда ж ты на ночь глядя? – с хитрым прищуром спросила Клавдия Васильевна, подавая барину одежду.

– На Московский тракт! – отвечал Родин. – В управление к Торопкову!

Не прошло и двадцати минут, как коляска Родина подъехала к полицейскому управлению.

Георгий вошел в кабинет к сыщику. Тот выглядел весьма недовольным и непрестанно клевал носом, чуть ли не тыкаясь в протоколы допросов.

– Гаврила Михайлович! – с порога закричал Родин. – Сей же час бери человек пять агентов покрепче да помчались к усадьбе Стрыльникова!

– А? Что? – не разобрал Торопков спросонья, однако встал и позвонил в большой колокольчик. – Да что случилось-то?

– Пока ничего, – отвечал Родин, – но может статься, что нас сейчас объегорят. Давайте торопиться!