Часть третья

Нет ничего красивее крымской природы, когда на смену маю приходит июнь. Мрачные доселе холмы, пробудившиеся от зимней спячки, вдруг предстают перед путешественниками в убранстве стыдливой невесты – покрытые воздушными хлопьями бело-розовых яблонь, душистыми гроздьями лиловой сирени, синими бутонами диких орхидей и ослепительно желтыми, красными и голубыми цветами. А чуть вдалеке угрожающе устремлены в небо острые пики остывшего вулкана. До скончания времен на самой вершине здесь будет грозить осерчавшему Богу Чертов палец. Скалы кое-где расступаются Сциллой и Харибдой, но так же неожиданно смыкаются, так что, если идешь быстро, еле успеешь заметить в просвет мрачные бухты. Видные за десятки верст, величественно шествуют к своему окаменевшему трону король и королева Карадагских скал, чтобы сесть перед навсегда погасшим чертовым камином – жерлом вулкана, обращенным к морю застывшей лавой.

Но не будем останавливаться и примемся карабкаться по пыльной тропинке, заросшей кустарником, под плаксивые крики чаек. На самом верху Кара-Дага, среди звонкой пугающей тишины мы вдруг увидим мрачное нагромождение камней – черный и таинственный Мертвый город, словно бы охраняемый окаменевшими духами скал. Если пройти через Мертвый город по узкой, известной немногим местным жителям тропке и пролезть под грудой валунов, то можно оказаться на старой изъезженной дороге между глухих скал, заброшенной еще пару веков назад из-за горного обвала. Идти придется долго, но труд будет увенчан невиданным зрелищем – вы упретесь в зеркальную черноту скальной гряды Шайтан-Калаяр, известной также как Черные, или Чертовы, скалы. Дальше пути нет. Лишь немногие охотники за сокровищами, по рассказам стариков, умудрялись добираться до берега моря, где скалы не такие отвесные, и забираться наверх. Только богатств никто из них не нашел, а голову сложили многие. Старик Шайтан-Калаяр незваных гостей не любит.

По пыльной дороге вдоль коктебельского берега Черного моря плелась старая арба, держа, как видно, путь к Кара-Дагу. Правил повозкой, запряженной пузатым мерином, старый татарин из горно-прибрежных татов. Он был одет в грязную нательную рубаху-кольмек и суконные шальвары, подвязанные расшитым учкуром. На голове старика болталась в такт движению повозки каракулевая шапка-колпак.

Рядом с возницей сидел его молодой сородич, судя по одежде – из поволжских татар. Его недавно бритую незагорелую голову, всю в порезах, украшала черная расшитая тюбетейка. Молодой татарин, одетый в широченную рубаху, напоминавшую платье, и темно-зеленый чекмень, застегнутый на левом боку, зябко ежился, непривычный к холодному морскому ветру. А вот его глаза были какого-то странного, совершенно нетюркского небесно-голубого цвета.

Диалекты крымских и поволжских татар отличаются, но кроме всего прочего молодой татарин языка почти не знал: говорил, родители умерли рано, и вырастили мальца в русской деревне, благо мать была оттуда. Так и общались: на плохом русском, плохом крымско-татарском и плохом татарском.

– Чего Шайтан-Калаяр едешь? – спросил пожилой.

– Атам менеке анда ульде. Отец мой тут погиб, – отвечал молодой, теребя жиденький ус, – на скалу полез, да упал. Хочу место это найти, помолиться.

– Старый Шайтан-Калаяр гостей совсем не любить, – согласился пожилой. – Я молодой был совсем, тоже с братом по скала лазил, самоцвет искал. Брат нога в щель попал – совсем сломал. Опасно тут. Смотри Шайтан-Гюзгюсю не лазай – разобьешься насмерть.

– Не буду, – пообещал молодой.

Наконец арба подъехала к узкой дороге.

– Дальше пешками идти, – указал на черные скалистые пики кургузым пальцем пожилой. – Найдешь дорогу-то?

– Найду, – ответил молодой, спрыгивая с повозки и стаскивая большой холщовый мешок, – ряхмят, якше кеше. Спасибо, добрый человек. – Он сунул пожилому двугривенный и поклонился, прижав руку к груди. Впереди его ждали Чертовы скалы.

Иван Гусев долго ходил по небольшой площадке, усеянной валунами и острыми камнями. Наконец швырнул мешок в небольшую расщелину и улегся на него, положив руки под голову.

Здесь двадцать пять лет назад они стояли лагерем, здесь встретил свою смерть его отец, и здесь уже немолодой адъюнкт историко-филологического факультета Денис Смородинов впервые назвал внезапно осиротевшего Ванюшу своим приемным сыном. Здесь они были в шаге от сокровищ, но так и не нашли их. То, что не удалось отцу, вернее отцам, теперь удастся сыну.

Отец видел сына только историком, да и Денис Трофимович считал, что ему удалось исполнить мечту старого друга. Но это было не так.

Прошел еще один день, затем ночь, которую Иван провел на земле, закутавшись в халат. Наутро он уже стоял в центре скал Шайтан-Калаяр, глядя на высоченную гладко-черную скалу Чертово Зеркало и на полуразрушенную древнюю крепость Шайтан-Кале. Он был здесь уже шестой раз, начиная с того времени, когда разбился его отец.

Иван закурил, уселся на валун, извлек из пыльной торбы пергамент и зеркальце. Да, теперь он окончательно убедился – контур зеркального отражения гор на карте идеально совпадал с контуром настоящих гор, были тщательно прорисованы даже зубцы и башенки крепости, теперь уже не существовавшие. Очевидно, в шкатулке и было зеркало – да глупый Стрыльников не догадался посмотреть в него на отражение карты.

Так, теперь надо было разобраться с этим проклятым темным ханом, который напал на седого хана. Кто же это мог быть? Начнем с того, что хан в Крымском ханстве мог быть только один, стало быть, подобного противостояния крымских ханов быть не могло. Отлично, будем считать, что под словом «хан» подразумевается правитель, властитель. Итак, какой-то темный иноземный завоеватель напал на какого-то пожилого предка Ахмет-бея (испокон веков замком Шайтан-Кале владели только Гиреи или их родственники). Итак, крепость заложили еще при Хаджи-Гирее I в 1461 году. Строительство, однако, шло крайне медленно: на такой высоте и крутых скалах мало что хорошего могло получиться. Манускрипт был написан примерно в XVI веке, стало быть, надо вспомнить властителей крепости за два с лишним века, причем непременно пожилых.

Иван начал загибать пальцы: Нур-Даулат-Гирей, Джанибек-Гирей, Сахиб-Гирей… О, может, Сахиб-Гирей? Старого хана как раз задушил его же племянник в борьбе за власть, когда старик был в походе. Нет-нет, это все не то. Даже если Иван и разберется, кто был седым ханом, а кто темным, – ему все равно не узнать, где сложил голову нападавший. Нет, загадка должна была решиться как-то иначе.

Иван вскочил и долго ходил вокруг старого валуна. Так, попробуем еще раз с самого начала. Седой хан и темный хан. Может, он неправильно перевел турецкие шаркы – «ак-хан» и «кара-хан». «Ак» можно перевести как седой, чистый, белый, светлый. «Кара» – темный, черный, сухопутный, траурный, мрачный, сильный. М-да. От верного перевода будет зависеть значение загадки. Ивану ничего не оставалось делать, как пытаться найти верный смысл путем обычного подбора. Чистый хан и темный хан. Чепуха. Ладно, продолжим дальше. Чистый хан и сухопутный хан. Нет, какой еще сухопутный хан…

Прошел уже час, как вдруг Иван вскочил. Похоже, он напал на решение! Осталось еще раз посмотреть на карту, чтобы окончательно во всем удостовериться. Карта была квадратной, да, и это тоже было неспроста! Четкие линии параллелей и меридианов делили ее на такие же аккуратные квадраты, числом ровно сто, по десять с каждой стороны, как…

Конечно, карта была не просто картой, это была шахматная доска! А если быть совсем точным – доска для шатранджа, ведь именно в шатрандж играли средневековые крымцы и турки. Такая доска как раз не имела белых и черных полей, а вот цвет фигур был привычный нам. Иван почему то решил, что «белый» и «черный» будет звучать, как в современном турецком, – «бейаз» и «сийах», и напрасно! «Ак» и «кара» – общетюркские обозначения цветов, и, конечно, цвета фигур назывались именно так.

Теперь вернемся к стихотворению. В правильном переводе оно зазвучало так:

Теперь уже было очевидно, что речь шла о фигурах шатранджа и о какой-то партии, скорее всего известной. У арабов были очень распространены подобные задачи, они назывались мансубами и часто имели поэтическое описание, подобное тому, что Иван прочел на карте. Итак, белый король атакован, но он жертвует две ладьи (примечательно, что средневековый поэт, чтобы придать истории более военный вид, называл ладьи «крепостями», а не традиционным «ак-Рух», что у арабов означало огромную мифическую птицу), а затем атакует черного короля, беспечно принимающего жертвы, пешками и конем. А не знаменитый ли это «мат Диларам»? Эта красивая победа приписывалась легендарному ас-Сули.

Иван сразу вспомнил, как давным-давно опекун учил его королевской игре и рассказывал древние арабские легенды, пытаясь одновременно привить Ване любовь к истории. Романтическая история про Диларам впервые приводилась в шахматной рукописи персидского поэта Фирдоуси и звучала примерно так: некогда жил знатный и богатый вельможа, который слыл очень азартным игроком и всем остальным развлечениям предпочитал игру в шатрандж. Красавица Диларам, чье имя в переводе с персидского означает «сердечный покой», была его любимой наложницей.

Однажды вельможа имел неосторожность играть в шатрандж на ставку с опытным мастером и раз за разом проигрывал более удачливому сопернику. Однако, в надежде отыграться, он вновь и вновь начинал заново. Ставки увеличивались, и вельможа проиграл почти все состояние. Наконец взгляд растерянного и потрясенного вельможи упал вдруг на свою прекрасную и несравненную наложницу Диларам.

– Вот моя ставка! – решительно воскликнул азартный игрок, надеясь отыграться и мысленно взывая к Аллаху.

Красавица покорно встала возле своего господина.

– В таком случае, за Диларам я ставлю все, что выиграл, – проговорил восхищенный партнер, по достоинству оценив красоту восточной одалиски.

Игра шла яростная и отчаянная. Наконец на доске возникла ужасная позиция. Казалось, еще немного, и король белых, которыми играл вельможа, вынужден будет сдаться. В отчаянии он кинул прощальный взгляд на свою драгоценную Диларам и вдруг услышал подсказку от любимой:

– О, мой господин! Пожертвуй обе ладьи и спаси свою Диларам!

Тут вельможа по достоинству оценил подсказку, пожертвовал обе ладьи и поставил эффектный мат королю противника.

Кроме того, обращал Смородинов внимание Вани, «Рух» в персидской суфийской литературе имеет несколько значений: шахматная фигура – ладья, мифическая птица и человеческая душа. Так что фраза мудрой наложницы имела и второй смысл: «Пожертвуй «я» своим, чтоб обрести блаженство вечное!»

Итак, черный шах обрел свое вечное блаженство на клетке h7. Иван поднес карту к зеркальцу и ткнул пальцем в нужную клетку на перевернутом изображении. Странно, но искомое место получалось вовсе не на вершине скалы и вовсе не со стороны моря, как думали отец с Дэнисом. Квадрат был в самом низу скалы Шайтан-Кюзгусси и совсем недалеко от тропинки со стороны Кара-Дага. Черт побери, а почему нет? Ахмет-бею, конечно, было удобнее возить свои сокровища пешим путем, да и зачем поднимать их на канатах на стосаженную высоту? Все сходится, дело лишь в том, что вход в сокровищницу был тщательно замаскирован! Но если ты «прослыл блестящим мудрецом или батыром золотым», то ты найдешь его! А если и тем и другим – то тем более!

Иван поднял свою торбу и, глядя на отражение карты в зеркальце, стал приближаться к скале, словно выточенной усердными мастерами из черного мрамора. Наконец он подошел к месту, обозначенному на зеркальной карте. Оно было немного выше уровня земли и выглядело как голая скала, изрезанная расщелинами, из которой торчали острые валуны. Ошибка?

Иван вытер моментально вспотевший лоб и спустился вниз. Еще раз пересмотрел всю карту, пересчитал квадраты, вынул свои крошечные походные шахматы и воспроизвел «мат Диларам». Нет, все сходилось. Он поднялся по валунам еще раз. Самый центр квадрата, обозначенного на карте, приходился точно на расщелину между двумя валунами. Если он ошибается, то живым оттуда ему уже не выбраться.

– Ну что, пробуем? Рисковать и не бояться? Как отец? – Иван посмотрел в расщелину.

Ничего не видно. Только тьма.

– Что ж, береженого Бог бережет.

Гусев вынул из торбы моток репшнура, надежно закрепил его вокруг острого валуна, даже сделал несколько контрольных узлов, потом обмотал себя несколько раз вокруг груди. Сердце билось так неистово, что, казалось, заставляло канат вибрировать.

Иван размашисто перекрестился, гаркнул:

– Господи, благослови раба Твоего! – а потом съежился, как мог, и нырнул в расщелину, стараясь не кричать. Правда, это ему не удалось, и глухой крик запрыгал по скалам тревожным эхом.

Когда из роскошного поезда, вагоны которого украшал герб Британской империи и надпись: «Special Diplomatic Mission of His Majesty The King of Great Britain – No Unauthorized Entrance Allowed», в Симферополе вышли двое солидных джентльменов (причем один вез другого в кресле-каталке), к потенциальным клиентам со всех сторон сразу бросились извозчики.

– Вашбродь, до коктебельских дач мигом домчу! – кричал один.

– Барин, до Судачка поехали! – надрывался другой.

Но колоритная парочка, не обращая никакого внимания на зычные крики ванек, уверенно направилась к великолепному крытому экипажу местного дачника Андрея Ивановича Кадушева, известного всей округе филантропа и коллекционера живописи, страстного любителя веселых пирушек с непременным участием актрис местного театра оперетты.

Извозчики сникли.

– Опять, поди, к Андрей Иванычу артисты едут. Верно, с самого Киева, раз он их самолично встречает.

– Бери выше, с самого Питербургу!

– Должно, итальяне какие-нибудь али немчура… Ишь, как пенсне высверкивает!

В экипаже гостей с Альбиона ждал сам Андрей Иванович, он же сэр Ричард Вильямс, резидент Секретной службы его величества в стратегически важном Черноморском регионе Российской империи. Красношеий и короткопалый, с голым подбородком и короткими русыми бачками, Вильямс был удивительно похож одновременно и на русского добряка-помещика, весельчака, балагура и любителя почаевничать, и на классического Джона Буля, не выпускающего из руки фляжку с виски. Блестящий лингвист, сэр Ричард в совершенстве владел восемнадцатью языками, в том числе наречиями малых народов, населявших Российскую империю, включая уйгурский диалект, при этом говорил на них с акцентом той местности, в которой в данный момент проживал, что делало его идеальным кандидатом для работы на юге России.

– Рад приветствовать вас в Таврической губернии, джентльмены, – суховато сказал Вильямс, пожимая руки Мак-Роберту и Хью. – Я получил все инструкции из посольства накануне вашего приезда. Все уже организовано. Сейчас отвезу вас на свою дачу, где в вашем распоряжении будет гостевой дом, а завтра в пять часов утра мы отправимся в сторону скал Шайтан-Калаяр. Здесь, под моим сиденьем, находятся два ящика со снаряжением, которое может понадобиться вам в горах. Выберите то, что вам подойдет. Как вы уже, наверное, знаете, недалеко от берега будут стоять на рейде две мои яхты, «Илья Муромец» и «Добрыня Никитич»…

– Какие странные названия у этих яхт, сэр Ричард. Их же невозможно выговорить на нормальном языке! – воскликнул Мак-Роберт.

– Это герои русского фольклора. Впрочем, вам вовсе не обязательно заучивать эти имена наизусть, милорд. Завтра никаких других яхт на ближайшие сто миль вокруг вы не увидите. Возьмите еще вот это, – сэр Ричард протянул профессору маленький двуствольный пистолет очень крупного калибра. – Это двухзарядная ракетница. Дула помечены соответствующей цветам ракет краской. Когда вы завершите вашу миссию, возьмете груз и будете готовы встретить яхты, выпустите зеленую ракету. В случае каких-либо непредвиденных чрезвычайных обстоятельств выпускайте красную. Я постараюсь вам помочь и на всякий случай возьму на борт яхты человек десять местных, преданных мне головорезов, умеющих управляться с оружием. Но все же рассчитывайте на себя, ибо мои возможности небезграничны, к тому же я имею строжайшие инструкции по поводу собственного статуса в России. Я не имею права разоблачать себя, надеюсь, вы понимаете.

– Разумеется, сэр. Будьте уверены, мы ни в коем случае не поставим под угрозу вашу миссию, что бы ни случилось.

– Да, и еще одна деталь, джентльмены. Не далее, как вчера, мои люди заметили, как в сторону Шайтан-Калаяр направлялась повозка. В повозке было два человека, по виду татары. Вполне возможно, что это местные жители, которые направлялись на рыбный рынок в Судак. Хотя странно, что они решили поехать через Шайтан, а не по тракту. Дорога через скалы короче, но у местного населения Чертовы скалы пользуются дурной репутацией. Я не знаю, имеет ли значение этот факт для вашей миссии, но я посчитал нужным сообщить вам о нем.

– Спасибо, мистер Вильямс, мы учтем это обстоятельство, – кивнул профессор.

– Хорошо, господа. Я поеду на козлах, рядом с кучером, так что все конфиденциальные детали вашей миссии вы можете спокойно обсудить здесь вдвоем. Экипаж совершенно звуконепроницаем. Желаю вам приятного путешествия и советую иногда поглядывать в окна – виды здесь совершенно изумительные, – с этими словами он открыл дверь экипажа и поднялся к кучеру, оставив профессора и его ассистента наедине.

– Хью, согласись, британский сервис все же лучший в мире, особенно секретный, ха-ха-ха! – скаламбурил Мак-Роберт.

– Да, сэр, вы совершенно правы, – тихо ответил Хью, открывая ящики. – Полагаю, вы доверите мне выбор снаряжения?

Дальше с Иваном произошло примерно то же, что и с девочкой Соней из книжки «Соня в Царстве дива» английского писателя Льюиса Кэрролла. Иван долго кувыркался по пологому склону, пока наконец не распластался на холодном камне. Ничего не было видно, разве что где-то наверху из маленькой расщелины тускло брезжил луч света. Гусев на ощупь вынул из торбы заранее заготовленную палку для факела, обмотанную пеньковой бечевой, серные спички, вставил палку между колен и зажег его. Глаза сперва ослепило ярким светом, но вскоре Иван проморгался и поднялся на ноги, высоко держа факел. И тут руки его затряслись, отчего отблески огня запрыгали, заскакали по каменному коридору с высоченным потолком и гладким отшлифованным полом. Вдали виднелась дверь – не стена, не скала, а именно дверь, испещренная арабскими письменами.

Иван оторопел, а потом начал прыгать и, размахивая факелом во все стороны, вопить:

– Получилось! Получилось! Нашел! Вот она, пещера! Вот они, сокровища!

Он прыгал до тех пор, пока совершенно не выдохся, а потом вдруг замер. За спиной явно зашуршали камешки, осыпаясь с самого верха каменного склона. Иван резко повернулся, и у него перехватило дыхание. Прямо перед ним стояла огромная фигура. Иван даже не успел шевельнуться, как фигура что-то сделала, отчего факел моментально погас, правда, только у Ивана в голове, и Гусев рухнул на каменный пол.