Глава 32

К тому времени, когда автомобиль Павла Юнга проехал ворота в увитой лозой каменной стене, сыпавший всю ночь дождь уже кончился. Когда поле, удерживавшее машину над землей, отключилось и она замерла на месте, осев на мокрый гравий, он расслышал тихий каменный хруст и заметил на стекле последние дождевые бусинки. Выйдя первым, его шофер распахнул дверь, и снедаемый ужасом Павел выбрался в сырое, продуваемое порывистым ветром утро. Стефан последовал за ним, держа в руках футляр с пистолетами. За всю поездку он не проронил ни слова, и Павел, несмотря на весь свой страх, то и дело задумывался: что же у брата на уме?

Удивительно, как эта мысль пробила завесу всеобъемлющего, всеподавляющего, тошнотворного ужаса, однако она была не единственной. Подсознание подсовывало ему темы для размышления – своего рода защитная реакция психики, позволявшая ему не лишиться чувств или рассудка.

Встреча лица с влажным воздухом была похожа на прикосновение холодных пальцев. Низко нависавшие облака скрывали от взора башни Лэндинга, обычно хорошо видные с дуэльного поля. Порывы ветра хлопками ударяли по его одежде, со скорбным шелестом теребили листву деревьев, росших по внутреннему периметру стены, и траурно вздыхали в ветвях. При появлении облаченной в серый мундир женщины-полицейского Павел вздрогнул.

– Доброе утро, милорд, – сказала она. – Я сержант МакКлинтон. Лейтенант Кастеллано, выступающий сегодня в роли Распорядителя Поля, поручил мне со всем должным почтением сопроводить вас на место.

Граф Северной Пещеры судорожно кивнул, не осмелившись ответить вслух. МакКлинтон была подтянутой, привлекательной женщиной, такие обычно подвигали его на размышления о том, хороши ли они в постели. Но сейчас при виде ее он испытывал лишь одно желание: спрятаться за ее спину, чтобы она избавила его от этого жуткого кошмара и он остался в живых.

Павел заглянул ей в глаза, ища… сам не зная чего, однако под профессионально-нейтральным выражением уловил плохо скрываемое презрение и, еще глубже, нечто гораздо худшее. Мак-Клинтон смотрела на него отстранение, словно на мертвеца, лишь по какому-то недоразумению задержавшегося ненадолго среди живых людей.

Торопливо отвернувшись, он сглотнул и неохотно поплелся за ней, шаркая ногами по влажной траве. В уголке его мятущегося сознания родилось замечание: надо было надеть вместо туфель сапоги, а то ведь эдак недолго и ноги промочить, и он едва не вскрикнул, осознав вздорную несуразность своих опасений. Ком ужаса в горле мешал ему дышать, зубы были стиснуты так, что болели челюсти.

Потом они остановились, и Павел Юнг оказался лицом к лицу с Хонор Харрингтон.

Она не удостоила его даже взгляда, и это почему-то показалось ему более страшным, чем откровенная ненависть. Капли дождя поблескивали на ее берете, словно она прибыла на место поединка чуть пораньше и уже поджидала его некоторое время. Лицо не отражало никаких чувств.

Вообще никаких.

Словно в бреду он выслушал бессмысленную просьбу Кастеллано о примирении. Осмотрев и выбрав пистолеты, лейтенант передал их Рамиресу и Стефану, которые принялись заряжать оружие. Внимание Павла было сосредоточено не на латунных гильзах, а на чеканном профиле Харрингтон, чье сосредоточенное спокойствие настолько разительно контрастировало с его животным страхом, что воспринималось как насмешка.

Она уничтожила его. Смертоносная пуля вылетит из ствола лишь через несколько мгновений, но лишь поставит последнюю точку, подтвердив уже свершившееся.

Растянувшиеся на десятилетия попытки наказать, унизить и сломить ее завершились полным провалом. Хуже того, она стала бить противника его же оружием и привела его к этому страшному концу, лишь истерзав мучительным, постыдным, каждодневным ужасом. Ужасом беспомощной жертвы, ожидающей, когда опустится топор палача.

Она заставила его не просто бояться, но осознать и прочувствовать свой страх. Заставила его бессонными ночами скулить на мокрых от пота простынях, превратив в жалкое подобие человека.

Пронзившая страх вспышка ненависти вывела его из ступора – что, однако, не пошло ему на пользу, ибо лишь обострило восприятие происходящего. Он ощутил ветер, холодивший виски, по которым маслянистыми змейками стекал пот. Павел взял пистолет. Правую руку оттянуло вниз, словно якорем, а пальцы левой повиновались ему так плохо, что обойма едва не упала наземь.

– Заряжайте, леди Харрингтон, – сказал лейтенант.

Глаза графа Северной Пещеры расширились при виде того, как его противница отработанным, хореографически изящным движением вогнала обойму в пистолетную рукоять.

– Заряжайте, лорд Северной Пещеры, – распорядился Кастеллано.

Павел, покраснев от унижения, принялся неловко заталкивать на место так и норовивший выскользнуть из потных пальцев магазин.

От него не укрылось мрачное одобрение на лице Рамиреса, молча коснувшегося плеча Харрингтон, и ему вдруг до боли захотелось, чтобы родной брат приободрил его таким же простым прикосновением. Но Степан лишь закрыл футляр пистолета и отступил назад с холодной надменностью, словно бы дающей Харрингтон понять, что – вне зависимости от исхода сегодняшнего поединка – с семейством Юнгов еще не покончено. В это мгновение Павел вдруг понял, что за их родовым тщеславием, за высокомерным отчуждением и гордыней таится одна лишь пустота.

Это эфемерное соприкосновение с истиной было почти сразу унесено прочь очередным приступом страха, однако и мгновения оказалось более чем достаточно, чтобы всколыхнуть новую волну ненависти к женщине, открывшей перед ним еще одну бездну. Понимание того, что, даже сумей он каким-то чудом убить Харрингтон, истинная победа все равно останется за ней. В отличие от него она в своей жизни что-то сделала, чего-то добилась, и уж во всяком случае люди будут вспоминать о ней с любовью и уважением. А о нем – лишь с презрением. Худшим, чем полное забвение.

– Займите свои места, – сказал Кастеллано.

Юнг повернулся к Харрингтон спиной, продолжая ощущать ее гнетущее присутствие и борясь с подступающей тошнотой.

– По вашему взаимному согласию, – прозвучал спокойный голос Кастеллано, – поединок будет проведен в соответствии с Протоколом Дрейфуса. Это значит, что по команде «марш» каждый из вас сделает по тридцать шагов. По команде «стоп» вы остановитесь и будете ждать следующей команды. Как только я скомандую «кругом», вы повернетесь и произведете по одному выстрелу. Только по одному. В том случае, если никто из вас не будет ранен, я спрошу, получили ли вы требуемое удовлетворение, – и при получении от обоих отрицательных ответов скомандую «марш». Это даст вам право сделать по два шага вперед, на сближение. Затем вы остановитесь, дождетесь команды «огонь» и снова произведете по одному выстрелу. Эта процедура будет повторяться до тех пор, пока кто-то из участников не объявит себя удовлетворенным, не получит ранение или обе обоймы не будут опустошены. Вы все поняли? Лорд Северной Пещеры?

– Я… – Павел сбился, прокашлялся и, усилием воли придав голосу твердость, сказал: – Да.

– Вы, леди Харрингтон?

– Так точно, – тихо, но по-военному четко и спокойно ответила она. В ее голосе Северная Пещера не уловил и намека на тревогу, отчего его лоб покрылся потом.

– Готовьсь! – произнес Кастеллано, и граф вздрогнул, услышав, как за спиной звякнул металл. Затвор пистолета скользил в потных пальцах, так что передернуть его Павел смог лишь со второй попытки.

– Марш! – прозвучал голос лейтенанта, и Северная Пещера, зажмурившись и изо всех сил стараясь держаться прямо, сделал первый шаг. Вместе с ужасом в его сознании роились сулившие надежду мысли. Один выстрел. Ему надо пережить всего-навсего один выстрел. Потом он объявит, что удовлетворен, и ей больше не позволят стрелять. Все не так уж страшно, ведь их будут разделять шестьдесят шагов. Не попадет же она в него на такой дистанции с первого выстрела!

Ветер теребил его мокрые от пота волосы. Он сделал еще один шаг по размокшему, хлюпающему полю, тому самому, на котором пал Саммерваль, и перед его мысленным взором вновь, во всех ужасных подробностях, предстал тот, виденный им в записи, поединок.

После третьего шага, отчетливо увидев, как Харрингтон всаживает в бретера пулю за пулей и как последний выстрел разносит его голову, Юнг с убийственной отчетливостью осознал, что она не промахнется. Ни с шестидесяти шагов, ни с шестисот. Эта демонесса, чудовище, явившееся на свет с целью уничтожить его, не может промахнуться, когда речь идет о достижении цели.

С каждым следующим шагом пистолет становился все тяжелее, оттягивая к земле руку, сердце и душу. Страх заволакивал пеленой не только сознание, но и взор, заставляя его моргать. После седьмого или восьмого шага он услышал тихое, жалобное хныканье и с трудом сообразил, что издает эти звуки сам. И тут в глубине его помраченного сознания что-то произошло.

Ощущая, как он удаляется от нее, Хонор шагала по Полю, устремив взгляд к дальнему горизонту. У ограды, ежась на влажном ветру, толпились увешанные камерами и микрофонами журналисты, но она их не замечала. Мысли ее были сосредоточены на предстоящем выстреле. Единственном, который она сможет произвести: в случае ее промаха Павел Юнг заявит, что получил удовлетворение, и поединок закончится. Этот единственный выстрел должен стать смертельным, а стало быть, ни о какой поспешности, ни о какой стрельбе от бедра не может быть и речи. Ей следует осторожно – на мокрой траве недолго и поскользнуться – повернуться кругом, дать ему возможность спустить курок первым, тщательно прицелиться и стрелять только наверняка.

Ее размышления прервал возглас: «Ложись!». Выкрикнуть это слово в такой момент мог только один человек. Приказ был воспринят ее подсознанием, и она повиновалась, прежде чем успела вспомнить имя, соответствующее голосу, и осознать, что делает. Хонор отпрыгнула вправо и упала наземь раньше, чем услышала эхо выстрела.

Ее левое плечо пронзила острая боль: брызнувшая кровь рубиновыми бусинами усеяла мокрую траву. Послышались крики, тут же заглушенные вторым и третьим выстрелами. Едва не лишившись сознания при соприкосновении раненого плеча с землей, она успела откатиться в сторону за миг до того, как в то место, где она только что находилась, ударили четвертая и пятая пули. Но навыки, приобретенные за тридцать пять лет занятий боевыми искусствами, не подвели: спустя мгновение она уже поднялась на колени в запятнанной кровью траве и обернулась назад.

Павел Юнг стоял менее чем в двадцати шагах от нее, и дрожавший в его вытянутой руке пистолет окружало облачко порохового дыма. Из раздробленного плеча Хонор хлестала кровь, в отверстой ране белела расщепленная кость, боль была чудовищной, однако сознание ее работало четко. Краешком глаза она увидела искаженное гневом лицо Кастеллано, уже поднимавшего свое тяжелое импульсное ружье. Юнг допустил неслыханное нарушение дуэльного кодекса, и наказанием за подобное преступление могла быть только смерть. Однако случившееся настолько ошеломило полицейского, что он на долю секунды замешкался. Хонор встретилась с взглядом с обезумевшим Юнгом, сжимавшим в руке уже разряженное оружие, и трижды подряд нажала на спуск. Выпущенный Кастеллано импульсный дротик разворотил грудь Юнга, когда он был уже мертв. Три десятимиллиметровые пули, одна за другой, группой достаточно тесной, чтобы ее могла накрыть детская ладошка, угодили ему прямо в сердце.