Глава 13

Войдя в кабинет, Павел Юнг резко остановился, словно натолкнувшись на свое отражение. Увидев в зеркале бледное лицо и дорогой, сшитый на заказ костюм – не мундир, а гражданский костюм – он пришел в такую ярость, что утратил последние остатки самообладания. Метнувшись вперед, Павел схватился за раму, чтобы сорвать зеркало со стены, но оно оказалось не просто повешенным, а закрепленным на кронштейнах, и рывок стоил ему сломанного ногтя. Впрочем, боль лишь усугубила его злобу: напрягшись, он потянул за дорогую деревянную раму с такой силой, что она треснула. Оторвав зеркало, Павел швырнул его через весь роскошный кабинет, так что оно ударилось о дальнюю стену. Послышался звон: ковер и паркет за краями ковра усыпали сверкающие, как алмазы, осколки.

Снаружи донесся встревоженный голос. Дверь отворилась, и на пороге появился представительный седовласый мужчина. На лице его не отразилось ничего, и лишь расширившиеся глаза выдали удивление. Вполне понятное удивление, ибо взору мужчины предстали усыпанный битым стеклом пол и тяжело дышащий, озирающийся по сторонам с безумным блеском в глазах одиннадцатый граф Северной Пещеры.

– Милорд? – осторожно подал голос вошедший, однако Павел оставил его обращение без ответа. Тот прокашлялся и повторил чуть погромче: – Милорд?

Новоиспеченный граф глубоко вздохнул, запустил пальцы в волосы и обернулся к вошедшему.

– Да, Осмонд?

– Я услышал звон, тут вроде зеркало упало…

Рот графа Северной Пещеры скривился, и Осмонд сбился.

– Э… Не позвать ли уборщиков?

– Не надо, – хрипло бросил Павел.

Еще раз глубоко вздохнув, он обошел письменный стол и уселся в роскошное кресло, сменившее кресло жизнеобеспечения, служившее его отцу.

– Не надо, – повторил он уже более спокойно. – Пусть все останется, как есть. Пока.

Осмонд вежливо кивнул, однако чувствовал он себя не лучшим образом и держался настороже. Новый граф Северной Пещеры производил впечатление человека странного, возможно даже опасного. Сейчас он сосредоточенно смотрел на приборную консоль, однако за миг до этого в его глазах полыхал безумный огонь.

– Я вас не задерживаю, Осмонд, – сказал Павел спустя несколько мгновений, так и не подняв взора от консоли.

Осмонд молча удалился, и, когда за ним с мягким шелестом затворилась дверь, Северная Пещера тяжело обмяк в кресле и потер лицо ладонями.

Проклятое зеркало заставило его вспомнить весь этот кошмар. Пять ужасных дней и еще более ужасных ночей прошло с того момента, как Флот подверг поруганию его честь. Стоило Юнгу закрыть глаза, и вся эта сцена прокручивалась перед его мысленным взором снова и снова. Избавиться от навязчивого видения он не мог, да и не был уверен в том, что хочет этого, ибо воспоминания питали его ненависть. А ненависть придавала сил.

Вот и сейчас он снова увидел сурового адмирала с ничего не выражающим лицом, но неподвластным Уставу и дисциплине отвращением во взоре, адмирала, оглашающего приговор военного трибунала.

А еще он видел заполнивших ряды амфитеатра, не сводивших с него глаз офицеров в черных с золотом флотских мундирах, и голографические камеры, направленные на него с самых выигрышных позиций, в том числе и с зависших в воздухе маленьких летательных аппаратов, и младшего лейтенанта, вышедшего из строя и с нескрываемым презрением в глазах сорвавшего капитанские знаки отличия с его петлиц и обшлагов. Разумеется, церемония была подготовлена заранее и все галуны и нашивки держались лишь на нескольких стежках, так что сорвать их не составило труда. Ему хотелось крикнуть им всем, что он плевать хотел на их дурацкие представления о чести и они не имеют никакого права судить его… Однако даже это оказалось ему не по силам. Слишком сильны были потрясение и стыд: ужас происходящего заморозил его, заставив стоять по стойке смирно, в то время как проклятый сопляк снял с его головы капитанский берет, белый берет с гербом Королевства. Руками в перчатках мальчишка-лейтенант сорвал гербовую кокарду и напялил берет обратно, как будто сам он, лорд Павел Юнг, был несмышленышем, не способным самостоятельно одеться.

А потом настал черед его шпаги. Тогда Павел вынужден был закрыть глаза, не в силах смотреть, как все тот же лейтенант упер острие шпаги в землю под углом в сорок пять градусов и поднял обутую в сапог ногу. Он не видел, как сломался клинок, но не слышать этого, увы, не мог.

Он стоял перед воинским строем, уже не будучи больше королевским офицером, облаченный в нелепый без знаков отличия черный мундир, и ветерок трепал обрывки лент и нашивок. Он и не представлял себе, что они могут значить для него так много, – пока их не лишился. У его ног поблескивали на солнце две половинки сломанного клинка.

– Кру-гом! – выкрикнул адмирал, но к нему команда больше не относилась. Глаза его – сами собой, против воли – снова открылись, будто некая внешняя сила принудила его смотреть, как строй бывших товарищей повернулся к нему спиной.

– Шагом марш! – приказал адмирал, и офицеры повиновались. Под мерный бой единственного барабана они зашагали прочь, оставив его в одиночестве, брошенным на поле бесчестия.

Глаза Павла выкатились, с губ сорвалось проклятие, лежавшие на столешнице кулаки сжались так, что побелели костяшки. Его переполняла ненависть.

Для Павла это чувство было привычным, представляя собой органичную часть его натуры, как будто струящуюся в жилах. Ненависть охватывала его всякий раз, когда наглый простолюдин не выказывал ему подобающего почтения или недоброжелательный начальник не желал признавать его право на привилегии. Ненависть пьянила и побуждала действовать, пускать в ход влияние и связи, чтобы сокрушить дерзкого выскочку и насладиться его падением.

Но та ненависть, что бушевала в нем сейчас, грозя испепелить его изнутри, была иной. Ныне весь мир обратился против него, разжевав его и с презрением выплюнув к ногам той самой суки, которая была виновата во всех его бедах. Каждая клетка его тела взывала к мести. К мести этой потаскухе Харрингтон, но не ей одной. И не простой мести. Он должен – непременно должен! – уничтожить и ее, и всех предавших его негодяев, но и этого мало. В ответ на их глумление и презрение ему следует в той же – нет, даже в большей мере! – подвергнуть глумлению их вздорные кодексы нелепой чести!

Стиснув зубы, Павел заставил себя унять дрожь. Ярость не ушла, она просто сжалась внутри, как напряженная, ждущая своего часа пружина. Он нуждался в ней, чтобы двигаться и говорить, не выдавая себя, не изрыгая беспрерывно рвущиеся наружу проклятия.

Совладав с собой, Павел нажал клавишу вызова, и референт отца – точнее, теперь его референт – мгновенно отозвался.

– Да, милорд?

– Осмонд, мне нужны Сакристос и Эллиот. А также вы. Немедленно.

– Будет исполнено, милорд.

Связь отключилась. Северная Пещера откинулся в кресле, криво ухмыльнулся и кивнул в подтверждение своим мыслям.

Спустя всего лишь несколько мгновений дверь отворилась, и Осмонд вошел в кабинет в сопровождении мужчины помоложе и рыжеволосой женщины, столь ослепительно красивой, что в глазах у Павла появился голодный блеск.

– Садитесь, – приказал он, ткнув пальцем в стулья напротив.

Пришедшие повиновались; он наблюдал за ними с удовольствием, смакуя свою власть. Как бывший офицер, Юнг привык приказывать, однако унаследованный титул и политический вес давали власть несколько иного рода, чем должность и погоны, и сейчас он привыкал к ней, с интересом пробуя ее на вкус.

Выждав несколько секунд, чтобы подчиненные по-настоящему почувствовали в нем хозяина, он обратился к Осмонду:

– Как проходят наши переговоры с Высоким Хребтом?

– Милорд, барон согласился поддержать ваше первое выступление в парламенте. Правда, он выразил некоторую озабоченность по вопросу Джордана, но я взял на себя смелость заверить его в том, что эти опасения совершенно беспочвенны.

Северная Пещера кивнул и удовлетворенно хмыкнул. Еще совсем недавно Высокий Хребет вовсе не рвался лично поддержать первую речь нового пэра в палате лордов. К своей политической репутации и родовому имени барон относился с едва ли не религиозным трепетом и вовсе не хотел, чтобы его запятнала хотя бы тень павшего на Павла позора, однако… Однако еще меньше ему хотелось, чтобы стали известными некоторые факты, содержавшиеся в секретном архиве покойного графа. Вместе с титулом старый пэр передал сыну подборку досье, огласка содержания которых могла погубить не одну политическую карьеру. Имелось среди них и досье на Высокого Хребта.

Свои интересы в картеле Джордана барон ловко замаскировал с помощью чуть ли не дюжины слоев подставных акционеров, однако прежнему графу Северной Пещеры удалось докопаться до истины. По всему выходило, что доля Высокого Хребта в предприятии представляла собой замаскированную форму взятки. Долгое время он получал немалые дивиденды, существенно пополнив семейное состояние, а потом выгодно продал свои акции, как раз перед тем, как Адмиралтейство объявило о приостановке всех контрактов Флота с картелем на время проведения расследования фактов мошенничества, имевших место при выполнении военных заказов. Барон совершил эту сделку, злоупотребив имевшимся у него доступом к строго конфиденциальной информации. Столь крупный выброс на рынок ценных бумаг повлек за собой наихудший финансовый кризис, какой помнило Королевство за целое стандартное столетие. Тысячи людей пострадали, сотни были разорены, но ни один следователь так и не смог докопаться до подлинных причин катастрофы.

А вот люди, работавшие на Северную Пещеру, докопались.

– Правда, барон поинтересовался, чему вы, ваша светлость, намерены посвятить речь…

Голос Осмонда оторвал Пола от размышлений, и граф хмыкнул.

– Разумеется, вопросу о войне, – сказал он саркастическим тоном.

Осмонд кивнул, и граф перевел взгляд на мужчину помоложе.

– Вот почему я хотел видеть вас, Эллиот. Его главный спичрайтер склонил голову и положил пальцы на клавиши электронного блокнота.

– Мое выступление должно быть подготовлено самым тщательным образом, – продолжил Северная Пещера. – При этом я отнюдь не собираюсь нападать на власти.

Рыжеволосая красавица подняла брови, и Павел снова хмыкнул.

– У меня нет намерения порвать с партией отца, но если в парламенте создастся впечатление, будто я стремлюсь посчитаться с Правительством за то, что было сделано со мной, это никак не добавит мне авторитета.

Эллиот кивнул, его пальцы забегали по клавишам. Напряженные плечи Осмонда слегка расслабились, но Северная Пещера предпочел сделать вид, будто ничего не заметил.

– Кроме того, я не собираюсь выступать с какими-либо нападками и на Флот, – продолжил граф. – Со всеми этими ублюдками в мундирах можно будет разобраться позже, а пока я намерен изобразить не «гнев», а «печаль». Поэтому… – он умолк, окинув сотрудников пристальным взглядом, – в моей речи правительственная позиция по вопросу о войне получит полную поддержку.

Брови Эллиота взлетели вверх, в его взгляде угадывалось потрясение. Осмонд оцепенел с полуоткрытым ртом, и лишь Джорджия Сакристос, похоже, ничуть не удивилась. Скрестив изумительно красивые ноги и откинувшись на стуле, она с ироничным блеском в огромных голубых глазах посматривала на растерявшегося Эллиота.

– Э… – пробормотал наконец тот.–Конечно, милорд, как вам будет угодно. Однако простите за настойчивость, обсуждали ли вы этот аспект с Высоким Хребтом?

– Нет. Мы потолкуем на сей счет после того, как передадим ему черновик выступления, однако сейчас о моем намерении известно лишь вам троим. И эти сведения не должны выйти за пределы моего кабинета, пока я сам не отдам соответствующее распоряжение. Мне нужно, чтобы эта речь стала для слушателей полнейшей неожиданностью.

– Но, милорд, – осмелился подать голос Осмонд, – это означает полный разрыв с Ассоциацией консерваторов.

– Верно, – отозвался граф Северной Пещеры с легкой улыбкой. – Однако суть дела в том, что как только хевы оправятся от нынешнего разброда и шатания, они нападут на нас независимо от того, объявим мы им войну или нет. И если это случится в период, когда мы будем занимать пацифистскую позицию, наше упорство не прибавит нам политического авторитета и сыграет лишь на руку клике Кромарти.

Он умолк, глядя на Осмонда. Тот замешкался, но потом медленно кивнул.

– Я вовсе не жду, что Правительство заключит меня в объятия, во всяком случае пока не… не стихнет эта шумиха. Но, протянув Правительству руку, несмотря на все то, что произошло со мною при его попустительстве, я наживу определенный политический капитал. Черт побери, добрая половина Ассоциации уже сознает, что мы заняли заведомо проигрышную позицию, и если я предложу им выход, да такой, при котором каждая сделка, какую они затеют, станет выглядеть актом патриотизма, эти государственные мужи выстроятся в очередь, чтобы поцеловать мне задницу. Конечно, как слишком молодой член Палаты я пока не могу претендовать на роль, которую играл мой отец, но у меня нет намерения оставаться новичком вечно. Да и роль эта, по правде сказать, не та, что мне нужна. На все про все потребуется несколько лет, но в конце концов барону придется сойти со сцены, и вот тут-то настанет мой час. Который должно встретить во всеоружии.

На сей раз удивление отразилось даже на лице Сакристос: услышанное заставило всех троих крепко задуматься. Отец нынешнего графа никогда не рвался на первый план, довольствуясь ролью закулисного манипулятора, однако его наследник оказался слеплен из другого теста. Он обладал теми же секретами, но еще большим коварством и властолюбием.

Предоставив помощникам на размышления несколько секунд, Павел обратился к Эллиоту:

– Ну как, навело это вас на мысль о том, какого рода речь мне нужна?

– Э… Да, милорд. Думаю, я понял.

– Как скоро будет готов набросок?

– К завтрашнему полудню, милорд.

– Слишком долго. Мне придется выступать в Палате через три дня, так что предварительный план потребуется уже сегодня вечером. Занесите его мне до ухода домой.

Сглотнув, Эллиот кивнул.

– В таком случае, беритесь за дело. Теперь вы, Осмонд: от вас мне нужен список надежных журналистов. Организуйте мое эксклюзивное интервью человеку, которому мы можем доверять. Вопросы и ответы, само собой, проработайте с ним заранее. Надеюсь, к завтрашнему утру я смогу просмотреть с вами возможные варианты.

– Будет исполнено, милорд.

Северная Пещера кивнул, отпуская подчиненных, но когда они встали, он жестом велел Сакристос остаться. Мужчины ушли, а она заложила ногу на ногу и выжидающе воззрилась на хозяина кабинета.

– Слушаю вас, милорд.

– Павел, Элейн. Для тебя я по-прежнему Павел.

– Конечно, Павел, – с улыбкой отозвалась она.

Однако улыбка далась ей с трудом, ибо у нее не было заблуждений относительно нового графа. Его отец обещал уничтожить компрометирующие ее материалы, которые при жизни обеспечивали ему ее лояльность, однако обращение «Элейн» ясно дало понять, что он этого не сделал. Неудивительно – учитывая внезапность его кончины, – однако она понимала, что теперь оказалась в заметно худшем положении. Граф Дмитрий был слишком стар, чтобы желать от нее чего-то, кроме просто службы, но улыбка Павла показала, что он хочет гораздо большего. И он мог потребовать что угодно, ибо имел возможность не только разрушить ее карьеру, но и упечь в тюрьму на такой срок, что даже с учетом пролонга она вышла бы на волю дряхлой старухой.

– Вот и хорошо, – сказал Павел с отвратительной сальной ухмылкой. – Впрочем, на данный момент у меня есть для тебя работка. Одно незаконченное дельце, касающееся Флота. Надеюсь, ты поможешь мне с ним разобраться.

– Как хочешь, Павел, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. – Правда, с политической точки зрения, Осмонд…

– Речь сейчас вовсе не о политике, – прервал ее Павел. – Ты ведь мой главный специалист по особым операциям, не так ли, Джорджия?

Она ощутила тайное злорадство, с которым он произнес ее псевдоним, однако заставила себя сохранить выражение вежливого внимания.

– Да, именно так.

– Ну что ж, мне как раз и требуется совершенно особая операция. Итак, что я имею в виду. Во-первых…