Глава 19

Зеленый вице-адмирал Патриция Гивенс взглянула на хронометр и с улыбкой перевела взгляд на вход в Яму: в дверь входил Первый космос-лорд.

Официально это место именовалось Центральной военной палатой Королевского флота Мантикоры, но никто из персонала официальное название не использовал. В Яме постоянно царили полумрак и прохлада, что способствовало лучшей видимости на дисплеях и повышенной бдительности дежурных смен. На взгляд постороннего наблюдателя, для этого просторного помещения были также характерны тишина и неколебимое спокойствие, что в известной мере соответствовало действительности. Здесь никогда не поднималась суматоха, подобная той, что охватила во время Последней Войны на Старой Земле командный пункт Западного альянса, укрытый под массивом гранита, именовавшимся горой Шайен. Но с другой стороны, никакой враг не врывался на полной скорости в двойную систему Мантикоры, и персонал Ямы не имел сомнительного удовольствия наблюдать нацеленную на их убежище термоядерную боеголовку мощностью в двести пятьдесят мегатонн.

«И хочется верить, – отстраненно подумала Гивенс, – что этого не случится. Правда, еще недавно мы никак не ожидали, что кто-то нанесет удар по Василиску».

Здесь, в Яме, готовились планы на случай самых невероятных событий, но, если не случится немыслимого, Центральная военная палата никогда не станет местом принятия мгновенных решений. Решения не должны – да это и невозможно – приниматься за доли секунды, поскольку этого не допускает сам размах межзвездных сражений. Скорость, с которой перемещаются через гиперпространство флоты и передаются сообщения, совершенно невообразимая в абсолютных цифрах, казалась черепашьей в сравнении с расстояниями, которые приходилось преодолевать. Здесь, в бункере, всегда было время тщательно обдумать решения, ибо, независимо от скорости принятия решений, отданные приказы поступали к исполнителям лишь по прошествии недель, а то и месяцев. Это не лучшим образом сказывалось на обитателях Ямы – «пещерных жителях», или «троглодитах», как со странно болезненной гордостью называли себя офицеры военной палаты. Большинству из них не удавалось избежать чувства беспомощности и собственной бесполезности, неизбежно возникавшего при мысли о временном разрыве между отправлением и получением информации. Их задачей было сопоставление всех имеющихся сведений, создание на их основе моделей всех мыслимых ситуаций и выработка на основе этих моделей планов ответных действий КФМ. При этом они прекрасно понимали, что до них, в силу природы межзвездной связи, доходит только устаревшая информация. Невозможно было исключить, что какая-то из союзных флотилий или оперативных групп, обозначенная на стратегическом дисплее, прекратила существовать уже несколько недель назад.

Хуже того, персонал сознавал, что попадающие в Яму данные о дислокации сил противника, перемещениях кораблей, промышленных мобилизациях, дипломатических инициативах, пропагандистских акциях, внутренних беспорядках и прочем, прочем, прочем устарели в еще большей степени, чем информация о собственных соединениях КФМ. Иначе и быть не могло: разведывательные данные поступали сначала в местный разведывательный центр, а уж потом, курьером, пересылались на Мантикору. Источники сведений были разными, от тайной резидентуры во вражеских мирах до технического прослушивания сообщений Комитета открытой информации, а вот результат – один: все они безнадежно опаздывали. Случалось, что на добывание информации даже в сложных нелегальных условиях уходило меньше времени, чем на переправку ее в центр. Неудивительно, что штабные аналитики зачастую ощущали, что мчатся по тонкому льду: дорога впереди кажется чистой, но это лишь видимость, ибо под ногами в любой момент может разверзнуться пропасть. Как случилось, например, когда Эстер МакКвин нанесла удар по глубоким тылам Альянса. Тот рейд, помимо всего прочего, стал ударом и по самолюбию «троглодитов», в свое время убеждавших командование в принципиальной невозможности чего-либо подобного. Непосредственным их начальником являлась Патриция Гивенс, подотчетная лично Томасу Капарелли. На его широких плечах лежало немыслимое бремя решений, которые приходилось принимать на основе заведомо устаревших данных. Задумываясь о тяжести этой ноши, Гивенс всякий раз испытывала ужас. Занимая посты шефа РУФ и Второго космос-лорда, она, случись что-то с сэром Томасом, вынуждена была бы принять эту ответственность на себя до назначения властями нового главнокомандующего. Больше всего в жизни ей хотелось избежать такого поворота событий.

В далекое мирное время при появлении Капарелли в Яме все вскакивали, вытягивались в струнку и щелкали каблуками, но война внесла в трактовку дисциплины свои коррективы, к которым Гивенс относилась с одобрением. Для нее реальные результаты работы людей, с которыми они бок о бок делали общее дело, были куда важнее формальной уставной вежливости.

Первый космос-лорд был с этим явно согласен: он официально распорядился не прерывать работу для приветствия входящего в помещение главнокомандующего, даже если он появился при всех регалиях. Так что и сейчас все остались на своих местах. Капарелли приветствовал лишь начальник дежурной смены, Зеленый контр-адмирал Брайс Ходжкинс. Гивенс и Первый космос-лорд обменялись кивками, и Пат незаметно улыбнулась: все происходящее было предсказуемо до мелочей. Разумеется, адмирал не мог ознакомиться со всеми донесениями, подготовленными для него к сегодняшнему утру аналитиками военной разведки: прочесть эту гору документов было свыше человеческих сил. Однако Гивенс знала, что он внимательнейшим образом знакомится с кратким обзором этих документов и выкраивает откуда-то время для просмотра наиболее важных сводок. Разумеется, выбор этот далеко не всегда был объективен, ибо основанием для него служило личное суждение, но и это входило в его обязанности и было частью его бремени. В конечном счете кто-то ведь должен был выбирать из лавины потенциальных угроз наиболее реальные – и этим кем-то был сэр Томас Капарелли. В военных вопросах последнее слово оставалось за ним. Разумеется, в случае несогласия с ним или недовольства его работой гражданские власти могли найти ему замену, но пока этого не произошло, он был в ответе за все.

Ноша сокрушающая, однако, что бы ни говорили довоенные противники Капарелли о его ограниченности, с началом боевых действий этот человек, по мнению Гивенс, продемонстрировал несколько бесценных талантов. К их числу она относила способность полагаться на суждения готовивших ежедневные сводки экспертов, а не зарываться в донесения, стремясь разобраться во всем самостоятельно. Кто-то мог бы сказать, что это удавалось ему благодаря флегматичности и отсутствию воображения, но, в конце концов, кому-то и климат Грифона казался подходящим для отдыха. Гивенс основным отличительным качеством Капарелли считала железную самодисциплину. Действительно флегматичный, он при этом был не только исключительно компетентен, но и обладал развитым воображением, а некоторые его озарения можно было, не кривя душой, назвать близкими к гениальности. Кроме того, он умел подбирать людей, доверять им и спрашивать с них по справедливости, чем снискал уважение и преданность персонала. Умело распределяя поручения и ответственность, адмирал добился того, что, несмотря на огромный объем обрабатываемой информации, перегрузки удавалось избегать, и слаженная команда Ямы работала без сбоев.

Постепенно сложилось несколько традиций. Так, каждый вторник и четверг, ровно в десять, сэр Томас словно бы ненароком заходил в Яму, где «совершенно случайно» оказывалась в это время Патриция Гивенс. Порядок оставался неизменным уже не один год, хотя не имел никого отношения к официальному расписанию, которое составляли и которого неуклонно придерживались их йомены и флаг-секретари. Традиция сложилась сама собой и стала настолько естественной, что не нуждалась ни в каком официальном оформлении.

– Доброе утро, Пат, – сказал Капарелли, когда Ходжкинс вернулся к пульту дежурного, а Гивенс заняла свое место.

– Доброе утро, сэр, – ответила она. Капарелли проследовал к консоли, служившей при его посещениях Ямы главным командным пультом. Гивенс встала за его правым плечом. У нее, разумеется, имелся и собственный пульт, но при встречах они, опять же по традиции, работали за одним.

Ознакомившись с изменениями, произошедшими со времени последней проверки, адмирал откинулся в кресле, потер глаза, и Гивенс подумала, что со времени нанесения хевами удара по Василиску он работает без продыха, не давая себе пощады. Мысль эта никак не отразилась на ее лице, но весьма обеспокоила Патрицию. Сэр Томас был той гранитной скалой, на которой зиждилась громада Королевского флота, и ей совершенно не хотелось, чтобы эта скала подверглась эрозии усталости.

– Как ночь прошла? – спросил он. – Было что-нибудь заслуживающее внимания?

Гивенс кивнула, хотя и стояла у него за спиной.

– Так точно, есть несколько сообщений.

Подоплека этих встреч заключалась в том, что Капарелли возлагал особые надежды на интуицию Патриции Гивенс. Сводки, резюме, доклады – все это он принимал к сведению, однако ее мнение по вопросам, казавшимся первостепенными, предпочитал выслушивать лично, чтобы иметь возможность слышать тон ее голоса и видеть выражение лица. Кроме того, адмирал отдавал себе отчет в том, что разведка флота является бюрократической организацией, и любой аналитический доклад есть плод бюрократического консенсуса. Мнение шефа РУФ совсем не обязательно совпадало с выраженным в официальных донесениях, а Первый космос-лорд хотел знать, что лично она думает по вопросам, кажущимся важными ему, и какие вопросы считает особо значимыми сама.

Неофициальные встречи позволяли выяснить это, не оскорбляя недоверием руководителей аналитических служб. Забота о самолюбии подчиненных могла показаться мелочью, однако именно умение учитывать то, от чего многие отмахиваются как от несущественного, и было сильной стороной Капарелли.

– Да? – Адмирал поднял бровь.

– Сэр, получено еще несколько донесений о тактических группах, отозванных хевами из прифронтовых систем. Знаю, – торопливо сказала она, упреждая его слова, – со времени налета на Василиск таких донесений поступило немало, и в конце концов передислокация подразделений происходит постоянно. Более того, для меня очевидно, что такого рода рутинные перемещения после удара по Василиску будут вызывать особую тревогу у горе-аналитиков вроде меня, не веривших в то, что Комитет представит МакКвин такую свободу действий. Но поверьте, дело не в том, что я задним числом хочу перестраховаться.

– Ничего подобного мне и в голову не приходило, – доброжелательно сказал Капарелли. – Не вы одна сомневались в том, что Пьер и Сен-Жюст допустят послабление в отношении флота и позволят МакКвин действовать по собственному усмотрению. Помнится, я тогда был согласен с вашей оценкой ситуации. Хотя, – тут он усмехнулся, – имелись и другие мнения. Адмирал Белой Гавани, как мне помнится, нашей успокоенности не разделял, о чем и предостерегал меня. Есть у него такая дурная привычка – оказываться правым.

– Но ему, сэр, тоже случалось ошибаться. – указала Патриция.

Хэмиша Александера она ценила и уважала, однако находила, что при всем его блеске граф Белой Гавани не был лучшей кандидатурой на пост Первого космос-лорда, чем Капарелли. Придя к такому заключению, она поначалу удивилась, но последующие размышления лишь утвердили ее в этом мнении.

Блистательный и харизматичный, тринадцатый граф Белой Гавани был не создан для въедливой и рутинной канцелярской работы. У него не хватало терпения на дураков, он не был склонен делегировать важные полномочия и порой оказывался жертвой собственной одаренности. Граф привык чувствовать себя непогрешимым, так же считали и его подчиненные. В большинстве случаев это соответствовало действительности, но имело и негативные стороны, ибо личность такого масштаба невольно подавляла всех, кто находился рядом. Именно невольно, ибо сам адмирал постоянно предлагал подчиненным – и даже требовал, – чтобы они спорили с ним, отстаивая свою точку зрения. Он, похоже, просто не осознавал, что далеко не все обладают необходимыми для этого мужеством и энергией. Жаль, конечно, однако Гивенс понимала, что далеко не весь офицерский корпус соответствует идеальным представлениям об офицере Короны. И далеко не каждый офицер, внутренне не согласный с графом, осмеливался озвучить свое несогласие, а это, в сочетании с самоуверенностью самого Александера, порой оборачивалось просчетами. Так, именно Хэмиш выступил на первых порах ярым противником принятия на вооружение новых носителей ЛАК, и ни у кого не хватило смелости ткнуть его носом в очевидную нелепость этой ретроградной позиции.

А вот высказать свое несогласие с Капарелли не боялся никто. Первый космос-лорд мог принять или не принять чужую точку зрения, но он никогда не отметал ее с ходу, не вникнув в суть. По части блистательных озарений он уступал Белой Гавани и, наверное, не смог бы соперничать с ним на поле боя, но качествами, необходимыми для исполнения нынешних обязанностей, был наделен более щедро, чем любой другой из высших офицеров флота.

– Знаю, все люди ошибаются, – кивнул главнокомандующий, – но с ним это случается редко. И в данном случае он был прав.

– Не спорю, – согласилась Гивенс.

– Ладно. – Капарелли развернулся в кресле лицом к ней и сложил руки на груди. – Объясните, почему именно эти передвижения кажутся вам такими важными.

– По ряду причин. Во-первых, на этот раз перемещаются не только линкоры, но и корабли стены. Системы по-прежнему оголяются второстепенные, но не только те, где хевы оставляли на орбите пару линкоров на случай волнений среди местного населения, а и такие, которые прежде были надежно прикрыты на случай нашей вылазки. Кроме того, по самым последним данным, они вывели одну эскадру супердредноутов с Барнетта.

Брови Капарелли поползли вверх.

– Учитывая, как упорно работала МакКвин, укрепляя Барнетт, это можно считать свидетельством фундаментального изменения в политическом курсе. Имеются также указания на то, что корабли собственных сил Госбезопасности прикомандировываются к регулярному флоту. Причин тому может быть несколько, включая желание ослабить позиции некоторых политически неблагонадежных флагманов, заслуги и достижения которых вызвали у Комитета зависть и подозрения. Но нельзя исключить и того, что объединение сил флота и БГБ имеет своей целью нанесение нового, чрезвычайно мощного удара. Мне, например, кажется, что им следовало сделать это давным-давно. Я, наверное, не лучший судья в этом вопросе, поскольку, по моему глубокому убеждению, Госбезопасность и вовсе могла бы обойтись без собственного флота, но факт остается фактом. Различные источники, включая агентов, внедренных нашей разведкой в их флотские структуры, подтверждают передачу кораблей стены БГБ Турвилю и Жискару. И, наконец, вчера я получила донесение нашего источника на Прокторе-три.

Капарелли склонил голову набок и поджал губы. Проктор-три был одной из трех крупнейших в системе Хевена, а стало быть, и во всей Народной Республике, кораблестроительных верфей…

– Источник, – Гивенс даже в «Пещере» соблюдала конспирацию и не говорила ничего, что могло бы, пусть косвенно, способствовать раскрытию этого ценнейшего агента, – сообщает, что на верфях форсируется работа по ремонту и переоснащению кораблей стены. Служебное положение нашего осведомителя, к сожалению, не позволяет выяснить, с какой конкретно целью предпринимаются эти беспрецедентные усилия, однако по его личным наблюдениям за последние несколько месяцев необычно большое число крупных кораблей было возвращено в состав действующего флота после прохождения модернизации. Такой всплеск активности требует значительной концентрации людских, технических и финансовых ресурсов, для чего им наверняка пришлось ужаться в чем-то другом. И если они одновременно возвращают в строй большое количество ремонтируемых кораблей и снимают патрули с ряда систем то, наверное, не просто так. В прошлый раз, – сухо добавила она, – я не заинтересовалась передислокацией их соединений и, как выяснилось, напрасно.

Капарелли хмыкнул, почесал подбородок и кивнул.

– Тут у меня к вам претензий нет, – сказал он, – но насколько надежны нынешние данные?

Подобный вопрос, заданный кем-то другим, мог быть воспринят как сомнение или попытка отмахнуться от ее доводов. Но Капарелли просто задал конкретный вопрос, прямой вопрос, за которым ничего не крылось.

– Все наши данные имеют недельную, а то и месячную давность, – признала она, – тем более что тайный агент не имеет возможности передавать сведения сразу по получении. Кроме того, нельзя не учитывать возможность дезинформации. Мы сами, вам это известно, пару раз проделывали такое с хевами, а в БГБ работают не одни только тупые садисты и костоломы. Руководители этой службы поднаторели в шпионских штучках не хуже нас. Но при всем при том информация, скорее всего, надежная. Неточности, погрешности и ошибки в отдельных донесениях более чем вероятны, но они едва ли способны изменить общую картину.

– Хорошо, – кивнул Капарелли, – и что, по вашему мнению, исходя из этой общей картины, затевают хевениты? Или, по крайней мере, МакКвин?

– Вопрос на миллион долларов, – вздохнула Гивенс, – а единственный имеющийся у меня ответ – я не знаю. До нанесения ударов по Василиску и Занзибару я высказалась бы насчет их планов с большей уверенностью, но теперь…

Она сокрушенно пожала плечами.

– Пат, давайте не будем поддаваться унынию. Да, они сумели проскочить к нам в глубокий тыл, устроить там бедлам, и это сошло им с рук. Да и то еще как посмотреть: при Ханкоке они понесли тяжкие потери, а урон, нанесенный ими нашей инфраструктуре всюду, за исключением Василиска, не столь уж велик. Конечно, это плохо повлияло на наш боевой дух и вызвало ливень скверных дипломатических последствий. Так или иначе, мы вынуждены были перейти к обороне.

Но следует посмотреть на случившееся не только со своей колокольни. Хевы наверняка встревожились из-за того, как мы отделали их при Ханкоке, и они наверняка знают, что мы приняли превентивные меры против повторения подобных вылазок в наши тылы.

– Трудно что-либо возразить, сэр, во всяком случае с точки зрения логики. Но, думаю, мы обязаны рассмотреть возможность, что они решатся на повторение подобной операции, невзирая на возросший риск.

– Согласен. Согласен. – Капарелли энергично кивнул, вновь развернул свое кресло к пульту и указал на большую голографическую карту. – С другой стороны, выбор у них широчайший, и чем дальше от важнейших систем нанесут они удар, тем меньше будет риск. Если они захотят минимизировать риск, то нацелятся на периферийные системы, вроде Лоуэлла или Каскабель. Такой подход помог бы им поддерживать наступательную инерцию, атакуя относительно слабые пикеты. Конечно, это не так уж сильно повредило бы нам, но зато их новые необстрелянные подразделения получили бы бесценный боевой опыт без риска понести крупные потери. Изводить нас не слишком мощными атаками для них выгодно, ибо при этом обе стороны будут нести малые потери, но для них они не столь чувствительны, как для нас.

При несколько большей, но все же не чрезмерной склонности к авантюрам они могли бы обратить внимание на системы в окрестностях звезды Тревора – Тетис, Найтингейл или Солон. Отщипывая краешки от этого звездного скопления, они практически повторили бы тактику Белой Гавани, поступавшего так с ними. А поскольку им прекрасно известно, какое значение имеет звезда Тревора для нас, они должны понимать, что при таких обстоятельствах мы окажемся перед необходимостью сосредоточиться на обеспечении ее безопасности и, таким образом, не сможем наносить им удары по нашему выбору.

Ну и наконец, набравшись смелости, они могли бы нацелиться куда-нибудь между звездой Тревора и самой Мантикорой. В первую очередь на ум приходит Ельцин, хотя им, памятуя о том, что бывало со всеми, кто совался к грейсонцам, при одной мысли об этой звезде наверняка становится не по себе. Не думаю, чтобы МакКвин отличалась суеверностью, но и она наверняка считает, что для Народного флота это не система, а сплошное невезение.

Адмирал ухмыльнулся и продолжил:

– Альтернативой Грейсону вполне может стать фланговый удар по Грендельсбейну или Солвею. В частности, потеря спутниковой верфи у Грендельсбейна стала бы для нас самым серьезным уроном за всю войну, за исключением Василиска. Черт, даже хуже Василиска, ибо это был бы удар по военной промышленности! Ну а главное, потеря любой из этих систем, как несомненное наше поражение, дала бы им основания раструбить повсюду о том, что мы проигрываем войну. Не говоря уж о возможности вклиниться между нами и Эревоном, который почти так же важен для Альянса, как и Грейсон. Но уж чего они точно не сделают, так это, собрав в кулак все силы, не бросят их туда, где наша оборона заведомо усилена. Умный командующий – а Эстер МакКвин, к сожалению, очень умный командующий – выберет цель, атака на которую позволит им потеснить нас без излишнего риска. Хочется верить, что их разведка все еще пытается выяснить, какого рода свинью подложила им Трумэн при Ханкоке: это должно побудить их к большей осторожности.

– Но может подвигнуть и к более энергичному, агрессивному зондированию, – указала Гивенс– Они могут не понимать, с чем именно им довелось столкнуться, но наверняка осознают неординарность случившегося. На месте МакКвин я бы постаралась прояснить для себя этот вопрос как можно скорее. И с этой целью могла бы пойти на серьезный риск, предприняв ряд атак по широкому фронту: это лучший способ спровоцировать нас на полномасштабный ответ и заставить раскрыть карты. Нанести массированный удар, не прояснив ситуации, я бы не решилась.

– Я тоже размышлял на эту тему, – сказал Капарелли. – Возможно, вы правы. Но с другой стороны, если бы их замысел состоял, как вы выразились, в «агрессивном зондировании», то пора бы им к нему и приступить. Так нет ведь, они ограничиваются налетами на второстепенные базы, где трудно надеяться обнаружить наше «секретное оружие». Это одна из причин, по которым я упорно настаивал на необходимости как можно дольше не задействовать в боевых операциях корабли класса «Хар…» – в смысле, класса «Медуза». Чем больше мы напустим туману, тем лучше. Белая Гавань прав насчет того, что пускать новейшее оружие в ход следует лишь тогда, когда мы будем располагать им в количестве, необходимом для достижения решающего успеха.

– Как раз поэтому перспектива зондирующих атак хевов продолжает меня тревожить, – возразила Гивенс, – МакКвин наверняка заподозрила, что нас останавливает. Или, во всяком случае, предположила, чем мы могли бы руководствоваться.

– Согласен…

Несколько секунд Капарелли задумчиво смотрел на голограмму, потом встряхнулся.

– Что я действительно хочу понять, – медленно произнес он, – так это сохранит она прежнюю тактику или же перейдет к новой. Разделив свои силы, она добилась успеха на нескольких направлениях, но при этом на каждом отдельно взятом участке рисковала потерпеть поражение. Что и случилось при Ханкоке. Но в целом замысел оправдался: мы пропустили несколько ударов одновременно, и даже если забыть о чудовищном ущербе, причиненном налетом на Василиск, одного лишь астрографического размаха ее операций было достаточно, чтобы нагнать на нас страху и оправдать любые потери. Помимо всего прочего, она выиграла время. Получила возможность создавать и обучать новые подразделения, не опасаясь наших атак. Ей прекрасно известно, что мы произвели передислокацию, и если она будет по-прежнему довольствоваться неприоритетными целями, то сможет действовать без особого риска. Но чем более важный объект будет избран, тем большей концентрации сил он потребует. Откровенно говоря, понять, какого рода удар она готовит, по-моему, даже важнее, чем предугадать, куда он будет нацелен. Распыление сил на периферийные атаки, скорее всего, должно свидетельствовать о том, что она еще ищет свой путь, но вот масштабная концентрация соединений послужит дурным признаком. Свидетельством того, что она уверена в своей мощи и готовится к решающему наступлению.

– А что, если так оно и есть? – тихо спросила Гивенс.

– Тогда операция начнется с одновременного удара по двум или трем системам, не центральным, но все же настолько важным, что нам придется отбивать их, если они будут потеряны, и отвлекать силы на укрепление их обороны, если атаки удастся отразить… И они должны находиться на большом расстоянии одна от другой – с тем, чтобы мы не могли разместить способную оперативно прийти на выручку группировку быстрого реагирования на каком-нибудь равноудаленном от них всех узле. Поэтому нужно обратить внимание на далеко отстоящие одна от другой стратегически значимые системы. На ее месте я бы понимал, что это загонит Альянс между Сциллой и Харибдой: ведь попытка прикрыть все такие системы неизбежно приведет к раздроблению наших сил.

– Логично, – признала Гивенс и глубоко вздохнула. – И вы, надо думать, готовы назвать ближайшие цели хевов?

– Нет. – Капарелли покачал головой. – То есть я хочу сказать, что биться об заклад не готов. Но насчет того, что они планируют наступление, думаю, даже сомневаться не приходится. Хотелось бы, конечно, иметь больше конкретных сведений, ведь на основании имеющихся можно только строить догадки. Надо полагать, ими намечены одна или две серьезные цели. Я не такой дурак, чтобы начать передислокацию наших сил, основываясь лишь на чутье, и никак не возьмусь предсказывать конкретные мишени, хотя Грендельсбейн представляется мне одним из самых вероятных направлений. Едва ли они нанесут удар по основным базам флота – для этого потребуется собрать больше кораблей стены, чем это следует из донесений, – но я вовсе не удивлюсь, если они попытаются отрезать нас от Эревона. Более того, даже если они и вправду задумали удар с Барнетта по звезде Тревора, они вполне могут попытаться отвлечь наше внимание к юго-востоку. Это, по меньшей мере, заставит нас беспрерывно оглядываться через плечо.

Он умолк, задумчиво потер каменный подбородок и решительно кивнул, словно придя к заключению в споре с самим собой.

– Да, из всех возможных направлений удара юго-восточное является для нас самым опасным. С другой стороны, если нам удастся побудить их сосредоточить свои силы именно на том направлении, мы, возможно, сумеем обернуть маневр против них. Если, конечно, предпримем кое-какие меры предосторожности. Ну-ка посмотрим, не удастся ли нам высвободить эскадру-другую «Медуз», или, – добавил он с лукавой усмешкой, – грейсонских «Харрингтон» для усиления этого фланга. Окажись они в нужный час в нужном месте даже в таком количестве, это может обернуться для хевов неприятным сюрпризом. Сама по себе передислокация парочки эскадр не привлечет особого внимания, и если местное командование не проколется раньше времени и не спугнет противника, все может обернуться очень интересно.

– Не спугнет? – Гивенс покачала головой. – Весь Альянс со страхом ждет, что еще предпримут хевы, а вы боитесь, как бы их не спугнуть?

– Конечно, – ответил Капарелли таким тоном, словно говорил нечто само собой разумеющееся. – Если их тревожит вопрос о том, на что способно наше новое оружие, значит, им необходимо провести разведку боем, но замысел проведения разведки на широком фронте не слишком хорошо согласуется с фактом концентрации сил. Скорее уж они готовят масштабную узконаправленную акцию.

– Ну и? – с почтительным нетерпением спросила Гивенс, поскольку он замолчал.

– И если я не ошибаюсь, и все обстоит именно так, и Эстер МакКвин вознамерилась навалиться на нас крупными силами, – сказал Капарелли с хищной улыбкой, – то я вовсе не хочу напугать ее и этим подтолкнуть к более разумным действиям. Она непременно должна выяснить, что случилось при Ханкоке, но масштабное вторжение станет свидетельством… скажем так… определенной самоуверенности. И вот эту самоуверенность – не важно, проявляет ее сама МакКвин или вышестоящее политическое руководство – я намерен всячески поощрять и пестовать. Важно, чтобы хевы, собрав как можно больше сил, сунулись как можно глубже… в то время как наши носители и подвесочные супердредноуты будут уже наготове. Мне только и нужно, чтобы она поглубже увязла в одном месте, чтобы я мог нажать гашетку в другом. Впрочем, нет, не только. Еще мне нужно, чтобы она затянула со своим ударом до тех пор, пока мы не успеем полностью ввести в строй доводимую сейчас до ума группу носителей и платформ РЭБ «Призрачный всадник». Пусть она преподнесет мне два этих подарка, и я смогу умереть счастливым человеком, потому что перед смертью, клянусь Богом, я буду гнать хевов до самого Хевена пинками по их толстым дряблым задницам!