КНИГА ШЕСТАЯ

Когда четверо членов суда последовали за МакКеоном и закрывшаяся дверь отсекла доносившийся из зала заседания приглушенный гомон, в совещательной комнате воцарилась тишина. Алистер занял свое кресло, его коллеги расселись по местам, и он, откинувшись назад, устало вздохнул.

Не будучи старшим по званию, МакКеон тем не менее являлся председателем трибунала. Это необычное решение вовсе его не радовало, но принято было единогласно, и он не мог не подчиниться. Аргументы, в соответствии с которыми ему поручили возглавить суд, были достаточно убедительны, хотя само поручение было ему ненавистно.

Поскольку злодеяния Госбезопасности на Аиде было решено предать истинному правосудию (насколько возможно), то осуществить его на практике мог только военный суд, члены которого, в силу непреложных обстоятельств, являлись жертвами БГБ. Именно по этой причине Хонор и другие судьи единодушно настояли на том, чтобы председательствовал на заседаниях человек, не отбывавший наказание на каторжной планете. Никто не хотел превратить трибунал в судилище, в место сведения личных счетов. Ход заседаний и совещаний тщательно протоколировался: все понимали, что в Народной Республике или даже в Лиге эти протоколы едва ли послужат доказательством правомочности и законности вынесенных приговоров, но эти люди хотели – ради себя, своих соотечественников и своих близких – сохранить свидетельства того, что судили справедливо, по возможности беспристрастно и в соответствии с законом. Для них это имело особое значение, ибо должно было подчеркнуть принципиальное различие между ними и их мучителями.

«В конце концов, – саркастически подумал МакКеон, – этот трибунал имело смысл создать хотя бы потому, что, если все обернется плохо и хевы снова захватят власть на этой планете и выпустят нам всем кишки, то единственная возможность хоть как-то наказать здешних упырей за все их зверства будет безнадежно упущена. А для многих исстрадавшихся людей только это и имеет значение».

Он обвел взглядом остальных членов суда. Гарриет Бенсон и Хесус Рамирес – по убеждению МакКеона, они поступили мудро – предложение войти в состав суда отклонили. Не предложить им это, учитывая их роль в захвате Стикса, было невозможно, но они сами понимали, что накопившаяся ненависть едва ли позволит им проявить беспристрастность. Вместо них представлять в трибунале узников «Геенны» выпало коммандеру Альберту Хёрсту из Хельмспортского флота. От имени других поселений Ада выступали капитан Синтия Гонсальвес из Альто Верде и коммодор Джеймстаунского флота Гастон Симмонс. По старшинству производства Симмонс имел преимущество перед МакКеоном, хотя и не столь существенное, как адмирал Сабрина Лонгмон. Последней, несомненно, приходилось гораздо тяжелее, чем прочим судьям.

В отличие от них Лонгмон была – во всяком случае, в прежней жизни – не только офицером Народного флота, но и рьяной сторонницей Комитета общественного спасения. Ее не радовали массовые чистки, но она считала их всего лишь издержками – и слишком хорошо знала изнанку старого режима, чтобы жалеть о его падении. Комитет представлялся ей органом власти, чьи подлинные цели, в отличие от целей Законодателей, не расходятся с декларируемыми. К сожалению, она потерпела поражение от сил Альянса и в результате ознакомилась с «издержками» ближе, чем ей бы хотелось. Хотя и тут ей повезло: благодаря безупречному послужному списку и несомненной лояльности ее не поставили к стенке, а отправили в Ад. Причем, в отличие от менее везучих заключенных, поселили в привилегированном лагере «Дельта-40», с улучшенными условиями содержания. Предполагалось, что находящиеся там заключенные не настолько замарали свою репутацию, чтобы не иметь надежды на прощение. В действительности Комитет держал их про запас, чтобы в случае нужды воспользоваться их знаниями и умениями, а потому сотрудники ГБ старались не ожесточать пленников понапрасну. В результате узники «Дельты-40» понятия не имели о том, что творится в других лагерях, а жуткие истории, которые слышали до отправки на Аид, считали пустыми вымыслами. Когда истинное положение дел стало достоянием гласности, для многих из них это стало тяжким ударом. Они поняли, что были не только необоснованно репрессированы, но еще и одурачены.

Впрочем, разные люди реагировали на случившееся по-разному. Кто-то увидел в освобождении возможность убраться с Аида и принять участие в борьбе против Нового Порядка. Большинство же никуда бежать не собирались. Некоторые просто не верили в возможность скрыться и в результативность любого сопротивления, но большинство, несмотря на все, что с ними случилось, предпочитало сохранить верность если не Комитету, то Народной Республике. Отказываясь сотрудничать с Хонор, они демонстрировали свою лояльность Хевену, надеясь, что после восстановления на планете власти Народной Республики это будет им зачтено и они получат шанс на реабилитацию в глазах соотечественников.

МакКеон уважал их позицию… но в меньшей степени, чем позицию Лонгмон. Адмирал Народного флота (она и сейчас требовала, чтобы к ней обращались «гражданка адмирал») Лонгмон не могла не чувствовать, что ее убеждения дали трещину. Алистер предполагал, что в конце концов она, в компании с адмиралом Парнеллом и его сторонниками, отправится в эмиграцию на одну из планет Лиги, но в отличие от Парнелла, отказавшегося войти в состав суда по тем же причинам, что и Рамирес с Бенсон, она не только согласилась, но и нашла своему решению убедительное объяснение.

– То, что происходило здесь, на Аиде, представляет собой беззаконие, и виновные должны понести наказание, – откровенно сказала она Хонор после того, как ей предложили стать членом трибунала. – Но это не значит, адмирал Харрингтон, что вы и ваши люди имеете право отправлять на виселицу кого вам вздумается, по собственному произволу. Я согласна принять участие в рассмотрении дел при одном условии: смертные приговоры должны выноситься не простым большинством голосов, а единогласно.

– Но тогда… – начал было Рамирес.

И захлопнул рот. Хонор, не сводя взора с угрюмых карих глаз и каменного лица Лонгмон, подняла руку.

– Я согласна, что суд не должен превращаться в контору по выдаче лицензий на отстрел, – спокойно сказала она. – Но предоставить вам, гражданка адмирал, право блокировать любой приговор было бы неразумно.

– Я этого и не требую, – сказала Лонгмон. – Могу поклясться – если надо, то и на детекторе лжи, – что буду голосовать исключительно в согласии со своей совестью, честно и непредвзято оценивая любые свидетельства. Если окажется, что вина доказана и совершенные преступления, согласно Кодексу поведения военнослужащих и Полевому уложению, караются смертной казнью, я отдам свой голос за смертную казнь. Хотя, леди Харрингтон, не стану вас обманывать: я принимаю на себя это бремя прежде всего с тем, чтобы не допустить одностороннего обвинительного уклона, и всякое сомнение будет истолковано мною в пользу обвиняемого.

МакКеон помнил, что, выслушав эту тираду, Хонор погрузилась в размышления. Прижав Нимица здоровой рукой к груди, она довольно долго и пристально рассматривала собеседницу. А потом, к немалому удивлению присутствовавших при разговоре, кивнула.

– Очень хорошо, гражданка адмирал, – просто сказала она.

На этом разговор закончился. Решение было принято.

Встряхнувшись, МакКеон отогнал воспоминания и позволил спинке кресла принять вертикальное положение. Он хорошо понимал, почему Лонгмон, несмотря на несомненное старшинство, не стала председателем суда, – но, как и многие на планете, был удивлен тем, что слово, данное Хонор, гражданка адмирал сдержала. К оценке доказательств она подходила с жестким скептицизмом, и убедить ее бывало непросто, но если улики оказывались неопровержимыми, Лонгмон, не колеблясь, голосовала за смертный приговор.

– Итак, – сказал Алистер, – приступим к обсуждению. Кто хочет высказаться первым?

Желающих не нашлось, и он, склонив голову, посмотрел на темнокожую уроженку Альто Верде.

Та неуверенно покосилась на Лонгмон. Странное дело: хотя прочие члены суда не имели причин любить Народную Республику, именно адмирал Народного флота стала для них своего рода этическим эталоном.

«У Лонгмон много общего с Хонор, – не в первый раз подумал МакКеон. – Особенно в том, как они побуждают остальных тянуться за ними».

– Сэр, свидетельства того, что произошло в Альфе-одиннадцать, сомнений не вызывают, – начала Гонсальвес, – но в документах, касающихся событий на Стиксе, много пробелов. Это не может не беспокоить.

– Но мы располагаем показаниями Джерома, Листер и Веракруза, капитан, – указал Хёрстон. – Все сходятся на том, что Мангрем приказал лейтенанту Вейлер подняться на борт шаттла, и Мангрем сам сознался в том, что принудил ее вступить с ним в половую связь. Это несомненное изнасилование. Кроме того, другие рабы прямо называют Мангрема ее убийцей.

– Называть-то называют, – заметил коммодор Симмонс, – но адвокат Мангрема резонно указывает на то, что эти свидетели могут оказаться не беспристрастными. Заметьте, я вовсе не склонен ставить им это в вину – на их месте мне, наверное, тоже бы очень хотелось послать его на виселицу, – однако сочувствие не в коем случае не должно помешать нам учесть фактор предвзятости.

– Согласна, – кивнула Гонсальвес – Виновность подсудимого в изнасиловании сомнений не вызывает, но, согласно законам Народной Республики, изнасилование карается смертной казнью лишь в том случае, если оно сопряжено с прямым физическим насилием, а не со словесным принуждением. За убийство предусмотрена высшая мера наказания, но прямыми доказательствами совершения обвиняемым этого преступления мы не располагаем. Показаний рабов, свидетельствующих об изнасиловании, недостаточно и для того, чтобы инкриминировать ему применение прямого физического насилия. Эта женщина, Хеджес, утверждает, что на следующий день на лице Вейлер имелись следы побоев и она, – капитан сверилась с планшетом, – ага, «заметно прихрамывала». Но, по словам той же Хеджес, «Вейлер отказалась говорить о том, что этот ублюдок с ней сделал».

Гонсальвес печально пожала плечами, и МакКеон мысленно поморщился. Относительно норм Республиканского кодекса она была совершенно права, хотя лично ему эти нормы совсем не нравились. Мантикорский Военный кодекс не делал различия между физическим насилием и принуждением, а уж здесь, в Аду, любое требование «черноногого» было подкреплено реальной угрозой применения силы. Сам МакКеон предпочел бы вздернуть гражданина лейтенанта, а потом помочиться на его могилу, но Хонор права. Им следует действовать, руководствуясь законодательством Народной Республики. Двадцать седьмой параграф Денебских соглашений, нарушать которые ни он, ни Хонор не собирались, запрещал в военное время выносить приговоры военнопленным или жителям оккупированных территорий на основании законоположений стороны, взявшей противника в плен или осуществляющей оккупацию, если только речь не шла о нарушениях регламента пребывания в плену или оккупационного режима. Военные суды на чужой территории (а Аид оставался территорией Народной Республики) создаваться могли, но, рассматривая дела об уголовных преступлениях, судьям предписывалось руководствоваться местными законами.

– Думаю, капитан Гонсальвес права, – сказала гражданка адмирал Лонгмон. – Мне тоже кажется, что обвинение в изнасиловании доказано не только личным признанием Мангрема, но и прямыми уликами. А вот по обвинению в убийстве таких улик нет.

– Были бы, не окажись утраченными данные слежения, – буркнул Хёрстон.

– Не спорю, – согласилась Лонгмон. – Более того, по моему внутреннему убеждению, вы правы. Мангрем с готовностью признался в изнасиловании, и мне это сразу показалось уловкой, призванной убедить нас в его «раскаянии» и отвлечь наше внимание от более тяжкого преступления. Но подозрения к делу не подошьешь.

– Однако есть показания еще двух рабов, Хеджес и Устермана, – указал МакКеон.

– Есть-то есть, – отозвался Симмонс, – но в нескольких пунктах эти свидетели противоречат друг другу, а Устерман даже и сам себе. Никто из них не видел Мангрема на базе в момент убийства, и системой слежения его появление не зафиксировано.

Херстон раздраженно хмыкнул, но рассердил его не Симмонс. Проблема заключалась в том, что коммодор был прав.

Освобожденные узники установили, что здесь, на Стиксе, камеры слежения БГБ фиксировали каждый шаг не только рабов и работников плантаций, но и самих «черноногих». Когда хакерам Харкнесса удалось взломать коды (разумеется, все файлы слежения были защищены), трибунал получил множество свидетельств преступлений, как косвенных – аудиозаписи разговоров сотрудников, содержащих рассказы о тех или иных деяниях, – так и прямых, например видеозаписи вменяемых в вину эпизодов. В данном случае законы Народной Республики сработали против сотрудников Госбезопасности: в Звездном Королевстве принятие судами во внимание показаний средств технического контроля обставлялось множеством ограничений, касавшихся защиты частной жизни, но законодательством хевов такие ограничения не предусматривались.

Однако само обилие такого рода доказательств затрудняло рассмотрение дел, по которым подобных улик не обнаруживалось. Именно к таким относился и данный случай. Ни сам эпизод убийства, ни даже факт пребывания Мангрема на месте преступления нигде зафиксированы не были. Более того, имелась запись в рабочем журнале, согласно которой в наиболее вероятное время совершения преступления подозреваемый производил обычные профилактические работы на складе силовой брони базы. Только вот пленку, которая могла бы подтвердить запись в журнале, тоже обнаружить не удалось.

– Конечно, – пробормотал МакКеон, – если почитать журнал, так получится, будто он не покидал «Морга» весь день. Но пленка почему-то исчезла, а в табель обвиняемый мог вписать что угодно. Наверняка он поступал так не один раз.

– Не отрицаю, – кивнула Лонгмон. – А тот факт, что согласно журналу им за весь день не было произведено ни одной замены неисправных компонентов, только усиливает мои подозрения. Он утверждает, – гражданка адмирал сверилась с планшетом, – что проверил четырнадцать комплектов брони и не нашел ни одной дефектной детали. Это мало похоже на правду, но тем не менее я не вижу здесь доказательств его причастности к убийству.

– Он знал о камерах слежения, находившихся и на месте его работы, и дома, – указал Хёрстон. – Нам известно, что минимум четыре раза он намеренно выводил их из строя или стирал записи. То же самое было сделано и в день убийства Вейлер. Разве мы не вправе предположить, что и к этому случаю приложил руку Мангрем?

– Предположить-то вправе, но предположение не есть доказательство, – возразил Симмонс – Да, он знал, где находятся камеры и как их отключать, из чего следует, что у него имелась возможность это сделать. Каждый из упомянутых четырех случаев был связан с эпизодом, когда подсудимый доставлял пострадавшую к себе и вступал с ней в связь…

– Насиловал ее, сэр, – мрачно поправила его Гонсальвес.

Симмонс помолчал, потом кивнул:

– Да, насиловал.

– Именно так, – с ледяной улыбкой подтвердила Лонгмон. – Ни коммодор Симмонс, ни я вовсе не собирались убеждать суд, будто этот мерзавец не принадлежит к худшим человеческим отбросам. Речь о другом: о том, что заявление Хеджес и Устермана, касающееся убийства, не подкреплено более вескими уликами. Подсудимый не отключал камеры в течение более чем трех недель, предшествовавших смерти Вейлер, и мы можем предположить, что в день ее убийства он сделал это именно для того, чтобы скрыть улики, опровергающие его «алиби». В таком случае убийство не результат спонтанной вспышки ярости, но было совершено с заранее обдуманным намерением. Другое дело, что все наши предположения так предположениями и остаются. Непонятно, с чего бы он вообще стал заботиться об алиби: гражданин Трека не раз заверял своих подчиненных в том, что такие мелочи, как расправа с «врагами народа», никогда не будут ставиться им в вину.

В голосе гражданки адмирала прозвучало тщательно сдерживаемое презрение. Но то что, несмотря на отвращение к Мангрему, она все же поддерживала аргументы защиты, лишь делало ее позицию еще более взвешенной и обоснованной.

– Тут она права, Синтия, – вынужден был признать Хёрстон, и капитан Гонсальвес печально кивнула.

– Знаю, – сказала она. – Именно это я и имела в виду, когда говорила, что «в документах много пробелов». Просто мне противно даже думать, что придется оставить этого гнусного мерзавца в живых. Убил он Вейлер сам или нет, но после того, что он с ней сделал, виновным в ее смерти все равно следует считать его.

– Я тоже не в восторге от перспективы оставить негодяя в живых, – сказала Лонгмон. – Более того, с моей точки зрения любая форма изнасилования должна караться смертью. Но мы не издаем законы и не имеем права вносить в них изменения. Если наш суд намерен действовать в соответствии с Денебскими соглашениями…

Она пожала плечами, и МакКеон с тяжелым вздохом кивнул.

– По моему, все высказались и пришли к консенсусу, – сказал он. – Предлагаю приступить к вынесению вердикта. Прошу высказаться по процедуре: будем проводить тайное голосование или открытое?

Он оглядел стол и остановил взгляд на Лонгмон, являвшейся старшей по чину.

– Меня устраивает открытое, – сказала гражданка адмирал.

– И меня, – заявил Симмонс.

Все высказывались устно, а не письменно, поскольку каждое произнесенное в совещательной комнате слово записывалось.

– Согласна на открытое, – со вздохом сказала Гонсальвес.

– И я, – с еще меньшей охотой произнес Хёрстон.

– Итак, мы единогласно пришли к решению об открытом голосовании. Прошу высказываться по пунктам обвинения. Первое: изнасилование второй степени. Коммандер Хёрстон?

МакКеон, по старинному флотскому обычаю, начал опрос с младшего по званию.

– Виновен, – невыразительным голосом ответил Хёрстон.

– Пункт второй: похищение человека.

– Виновен.

– Пункт третий: превышение должностных полномочий в личных целях.

– Виновен.

– Пункт четвертый: убийство.

– Виновен.

– Теперь вы, капитан Гонсальвес. Пункт первый: изнасилование второй степени.

– Виновен, – откликнулась Синтия с холодной уверенностью.

– Пункт второй: похищение человека.

– Виновен.

– Пункт третий: превышение должностных полномочий в личных целях.

– Виновен.

– Пункт четвертый: убийство.

– Воздерживаюсь, – буркнула Гонсальвес с гримасой отвращения.

МакКеон повернулся к Симмонсу.

– Коммодор, ваше слово. Пункт первый: изнасилование второй степени.

– Виновен.

– Пункт второй: похищение человека.

– Виновен.

Пункт третий: превышение должностных полномочий 1 личных целях.

– Виновен.

– Пункт четвертый: убийство.

Симмонс замешкался. Несколько секунд он сидел потупясь, а потом, взглянув на МакКеона чуть ли не с вызовом, ледяным тоном проронил:

– Виновен.

МакКеон, вопреки состоявшемуся обсуждению, был не слишком удивлен таким решением. Он кивнул и повернулся к Лонгмон.

– Гражданка адмирал, прошу высказываться. Пункт первый: изнасилование второй степени.

– Виновен.

– Пункт второй: похищение человека.

– Виновен.

– Пункт третий: превышение должностных полномочий в личных целях.

– Виновен.

– Пункт четвертый: убийство.

– Признать невиновным за недостатком улик, – грустно сказала гражданка адмирал.

МакКеон снова кивнул.

– Результаты голосования, – произнес он для записи. – По пунктам первому, второму и третьему подсудимый признан виновным единогласно. По пункту четвертому мнения разошлись, в связи с чем, на основании регламента данного суда, обвинение снимается. Следующей задачей нашего трибунала станет определение меры наказания, каковую мы будем рекомендовать для утверждения адмиралу Харрингтон. Кодекс поведения военнослужащих предусматривает за изнасилование второй степени лишение свободы до двадцати пяти лет, за похищение человека до пятидесяти и за превышение должностных полномочий два года. Таким образом, по совокупности совершенных преступлений, гражданин лейтенант Мангрем должен быть приговорен к семидесяти семи годам заключения. Однако для исполнения приговора мы должны будем, когда покинем эту планету, вывезти его с собой в зону юрисдикции Альянса.

Он не сказал «если покинем эту планету», но многие поняли его именно так, и он криво усмехнулся.

– Прошу высказываться. Коммандер Хёрстон.

– Я за максимальный срок. И без права досрочного освобождения.

– Капитан Гонсальвес.

– Максимальный срок, – сказала она с мрачной решительностью. – Хотелось бы только, чтобы негодяй отбыл весь срок здесь, в Аду!

Заявление было не вполне протокольным, но МакКеон воздержался от замечаний и повернулся к Гастону Симмонсу.

– Коммодор Симмонс.

– Присоединяюсь, – ответил тот еще более холодно, чем Гонсальвес.

– Гражданка адмирал Лонгмон.

– Я согласна с рекомендациями коллег, – спокойно произнесла она.

– Председатель присоединяется к общему мнению, – провозгласил МакКеон. – Таким образом, настоящий трибунал, рассмотрев дело гражданина лейтенанта Мангрема, рекомендует адмиралу Харрингтон содержать его под стражей до нашего отлета с Аида, а затем доставить в зону юрисдикции Альянса для отбывания наказания в полном объеме. Имеет ли кто-либо из присутствующих замечания или возражения, как по процедуре, так и по существу принятых решений?

Высказаться никто не пожелал. Алистер в последний раз кивнул, расслабился и уже менее формальным тоном сказал:

– Одним меньше. Господи, до чего же я буду рад, когда все это кончится!

– Как и все мы, коммодор, – сказала Лонгмон и, обведя взглядом присутствующих, со вздохом добавила: – Мне искренне жаль, что мы не смогли найти доказательства, которые позволили бы мне с чистой совестью отправить этого мерзавца на виселицу, но…

– Да не извиняйтесь вы, Сабрина, – неожиданно подал голос Симмонс. – Я уверен в его виновности. Синтия, Альберт, Алистер – все согласны со мной, да и вы тоже. Но правда все равно ваша. Доказательная база слаба, а если мы станем штамповать смертные приговоры, не толкуя все сомнения в пользу обвиняемых, то станем такими же палачами и убийцами, как здешние костоломы.

Лонгмон подняла бровь, и он виновато улыбнулся.

– Знаю, я высказался за виновность. Более того, согласись вы все со мной, я с чистой совестью отправил бы его в петлю и нынешней ночью заснул сном праведника. Но как раз по этой причине никто не оставляет принятие такого рода решений на усмотрение одного человека. На прошлой неделе из всех нас я один не высказался за повешение гражданина майора Янга. Пока каждый из нас голосует по совести, мы вправе считать, что сделали все от нас зависящее, пусть и меньше, чем хотелось.

– Знаете, – сказала, поразмыслив, Лонгмон, – чертовски жаль, что мы с вами находимся по разные стороны. Если бы политики – особенно наши – провалились к чертям и предоставили улаживать разногласия нам пятерым, мы, думаю, сумели бы утрясти все спорные вопросы и положить конец этой проклятой войне за неделю…

– Вот в этом, адмирал, у меня столь твердой уверенности нет, – отозвался с кривой усмешкой МакКеон. – По сравнению с войной у нас тут все просто и ясно: мы по крайней мере договорились, какие законы принимаем за основу для вынесения приговоров. Но когда дело дойдет до выяснения, у кого на какие планеты больше прав… ну…

Он пожал плечами, и Лонгмон хмыкнула – не без горечи, но и не без юмора.

– Коммодор, разве это вежливо – рушить мечты леди?

– Как офицер я по определению являюсь джентльменом, мэм, но устав вовсе не предписывает мне быть еще и вежливым джентльменом.

Лонгмон прыснула, и МакКеон улыбнулся.

– А вообще-то, хотя мне и представляется маловероятным, чтобы мы могли так запросто покончить с войной, я тоже считаю, что слова всегда предпочтительнее боеголовок.

– Аминь! – объявил коммодор Симмонс и резко отодвинул назад свое кресло. – Так или иначе, с судебным разбирательством на сегодня покончено. Поэтому я предлагаю довести наше решение до сведения леди Харрингтон, а самим подумать о толстенном бифштексе и хорошем пиве. Кто за?

– Я, – тут же поддержала его Лонгмон. – Если, конечно, вы примете в свою монархическую компанию нераскаявшуюся революционерку.

– Для нас эта неисправимая революционерка всегда будет желанным гостем, – любезно ответил Симмонс – Конечно, при том условии, что она не откажется сыграть с нами в дартс.

– Отчего бы и не сыграть? – рассмеялась Лонгмон. – Раз |мне подворачивается случай проявить себя неисправимой хевениткой, прислужницей лживого – по вашим словам – и насквозь прогнившего диктаторского режима…

– Как?! – с деланным ужасом воскликнул Симмонс – Вы собираетесь нас надуть?

– Стоило бы, – лукаво ответила гражданка адмирал. – После того как коммодор МакКеон столь бесцеремонно посмеялся над моими надеждами, я просто обязана показать вам, на что способна настоящая хевенитка. Поэтому выдвигаю условие: пиво за счет проигравшего. Ну как, коммодор, идет?