Глава 13

Гражданин адмирал Тейсман молча вошел в боевую рубку и остановился, молча наблюдая, как замедляет движение приближающаяся к Энки зеленая точка. Корабль появился с опозданием – Астроконтроль системы ожидал его прибытия еще неделю назад, – но задержки были не таким уж редким явлением. Конечно, обычного капитана в подобном случае ожидала бы неприятная беседа с начальством, однако едва ли кому-то могло прийти в голову потребовать объяснений от капитана этого корабля.

Уорнер Кэслет, умевший узнавать о появлении командира с помощью некоего загадочного шестого чувства, не сплоховал и на сей раз: стоило Тейсману войти в рубку, как он повернулся, встал и направился навстречу адмиралу.

– Привет, Уорнер.

– Здравия желаю, гражданин адмирал.

Не спрашивая, что привело сюда начальство, Кэслет снова повернулся к огромному дисплею, сложил руки за спиной и, стоя бок о бок с Тейсманом, стал наблюдать за зеленой бусинкой. В голографической сфере диаметром двадцать пять метров перемещение точки казалось очень медленным, хотя в действительности она приближалась к голубому изображению Энки со скоростью почти двенадцать тысяч километров в секунду.

– Расчетное время прибытия? – спросил Тейсман, дав понять своим тоном, что он расположен к разговору.

– Приблизительно пятьдесят минут, гражданин адмирал. До Энки он доберется минут через сорок, но потребуется время на выделение ему парковочной орбиты.

Тейсман молча кивнул. Обычно Астроконтроль столь загруженных систем, как Барнетт, предоставлял прибывающим парковочные орбиты по мере их освобождения. Разумеется, система пережила время своей славы и больше не являлась стартовой площадкой, откуда начинались завоевательные экспедиции Республики, однако движение в межпланетном пространстве оставалось достаточно интенсивным. При этом и капитаны рейсовых судов, и диспетчеры терпеть не могли VIP-корабли, требовавшие к себе особого отношения. Однако даже если бы Астроконтролю пришлось бы согнать с орбит все остальные корабли – для того чтобы обеспечить новоприбывшему сферу безопасности диаметром в пять тысяч километров, – возражать вслух все равно никто бы не посмел.

«Правда, – с сарказмом подумал Тейсман, – только идиот способен вообразить, будто пять тысяч километров свободного пространства и впрямь гарантируют кораблю безопасность. Конечно, это поможет уберечься от абордажной атаки или попытки какого-нибудь психа-камикадзе пойти на таран, но для гразера или ракеты с импеллерным двигателем это не расстояние. Черт побери, на таком расстоянии выпущенная ракета будет уже на дистанции поражения! Не то чтобы я вынашивал подобные планы…», – подумал адмирал и тут же криво усмехнулся, заметив, что становится слишком осторожным. К счастью, пока еще даже госбезопасность не нашла способа устанавливать жучки в головах, чтобы прослушивать чужие мысли.

Заслышав шаги за спиной, Тейсман обернулся и кивнул Деннису Ле Пику. Кивнув в ответ, народный комиссар взглянул на голосферу. Он был прикомандирован к флоту довольно давно и успел приобрести некоторые познания, касающиеся основных бортовых приборов. Правда, как именно работает большая их часть, он так и не понял, да и относительно большинства кодов и символов на дисплеях ему до сих пор требовались объяснения, однако под приближающейся бусинкой крохотными буквами высветилось название корабля, так что гадать не приходилось.

– Вижу, к нам прибыла член Комитета гражданка Рэнсом, – сказал комиссар.

– Ну, если говорить точно, она прибудет через, э-э, тридцать шесть минут, – отозвался Тейсман, взглянув на хронометр. – Не считая времени, которое потребуется, чтобы вывести «Цепеш» на орбиту.

– Разумеется, – с улыбкой согласился Ле Пик.

Другой комиссар мог бы углядеть в замечании адмирала плохо скрытую насмешку по поводу полнейшего невежества политического надзирателя в вопросах, касающихся флота, но в данном случае дело обстояло иначе. Шутка Тейсмана свидетельствовала скорее о доверии, о том, что в присутствии Ле Пика адмирал чувствует себя не слишком скованно.

Ле Пик понимал, что большинство строевых офицеров на дух не переносят шпионов Комитета общественного спасения – и подобное отношение оправдано. Будь он профессиональным военным, его бы самого возмущало постоянное вмешательство политических назначенцев в дела, в которых они решительно ничего не смыслят. По этой причине он взял за правило вмешиваться в принятие Тейсманом решений лишь в тех случаях, когда это было абсолютно необходимо по политическим соображениям.

Гражданин адмирал, со своей стороны, ценил разумный подход и поддерживал с гражданином комиссаром почти дружеские отношения. У Ле Пика имелись некоторые подозрения относительно поведения Тейсмана и гражданина капитана Хатауэй на завершающем этапе четвертой битвы при Ельцине, однако высшие инстанции никаких претензий к адмиралу не имели – и комиссар предпочел оставить свои сомнения при себе.

Со временем его уважение к адмиралу переросло в нечто похожее на дружбу, и даже в большей степени, чем можно было допустить, исходя из служебного положения обоих. Впрочем, это никак не меняло того факта, что работа гражданина Ле Пика заключалась в политическом надзоре за гражданином Тейсманом и выявлении малейших признаков неблагонадежности. Народный комиссар исполнял свой долг не на страх, а на совесть, вне зависимости от личного отношения к поднадзорному. Не всегда одобряя грубые и недальновидные действия Бюро госбезопасности, комиссар, тем не менее верил в важность своей работы и конечные цели Комитета. Возможно, в последнее время вера его подвергалась все большим испытаниям, но должен же он хоть во что-то верить! В противном случае, что бы у него осталось?

Деннис Ле Пик не был готов к ответу на такой вопрос, и – отчасти по этой причине – его раздражало неприязненное, точнее сказать, презрительное отношение Тейсмана к политике. Республика остро нуждалась в таких людях, как Тейсман, причем не только как в мужественных и умелых воинах: возможно, еще в большей степени державе требовался противовес для сдерживания революционного экстремизма. Долг предписывал Ле Пику доносить о нехватке революционного рвения. Гражданин адмирал такого рода рвения не проявлял вовсе, однако комиссар воздерживался от доносов, ибо не сомневался в том, что верность Тейсмана Республике и принесенной присяге и впредь будет с лихвой компенсировать недостаток политической сознательности. Во всяком случае, до сих пор дело обстояло именно так.

Тейсман ответил комиссару дружеской улыбкой. Он не мог прочесть мысли, промелькнувшие в голове собеседника, однако твердо знал, что с комиссаром ему повезло. Разумеется, адмирал не сомневался, что добрые личные отношения никогда не заставили бы Ле Пика нарушить долг, но рад был и тому, что не приходилось действовать с постоянной оглядкой. Ведь многие комиссары совмещали в себе патологическую подозрительность с убеждением в том, что революционный пыл позволяет им лучше разбираться в стратегии и тактике, чем тридцатилетний боевой опыт.

Конечно, если адмирал и мог позволить себе дружески подшутить с Ле Пиком, то его откровенность знала пределы: о таких вещах, например, как предупреждение Меган о прибытии Корделии Рэнсом, комиссару знать не следовало. Существовали пределы его терпимости.

– Поступали ли к нам какие-либо сообщения от члена Комитета гражданки Рэнсом? – спросил Ле Пик, на одном дыхании проговорив казавшийся и ему самому не очень-то складным официальный титул.

– Кажется, нет, сэр, – ответил Тейсман и повернулся к оперативному офицеру. – Уорнер, «Цепеш» что-нибудь передавал?

– Вступил в связь с Астроконтролем, гражданин адмирал. Больше ничего.

– Понятно. Спасибо, гражданин коммандер.

Ле Пик тоже поблагодарил Кэслета. На первых порах благонадежность гражданина коммандера вызывала у комиссара серьезные сомнения, однако, служа под началом Тейсмана, Кэслет проявлял себя исключительно с лучшей стороны. Он продолжал оставаться в опале у высших властей, однако в своих тайных отчетах Ле Пик отзывался о нем благоприятно, стараясь способствовать его реабилитации. Правда, такое деликатное дело требовало осторожности и не терпело спешки.

Отслеживая продвижение линейного крейсера, комиссар уловил настроение, воцарившееся в боевой рубке, и украдкой вздохнул. По лицам опытных офицеров трудно было определить их подлинные чувства, но за последние шесть лет Ле Пик многому научился, и то, что он почувствовал сейчас, его искренне огорчило. Конечно, он не поддавался самообману и понимал, что этого следовало ожидать. Но чему радоваться, если прибытие члена Комитета общественного спасения вызывает у большинства офицеров лишь ненависть и страх?

Она оказалась ниже ростом, чем он представлял себе.

Тейсман сам удивился тому, что, когда Корделия Рэнсом вошла в его кабинет, первым делом отметил столь прозаическую деталь. Уже вставая, чтобы приветствовать высокопоставленную гостью, адмирал подумал, что его наблюдение может оказаться не лишним. Изображения на голографических экранах добавляли ей как минимум десять сантиметров: для создания подобного впечатления требовалась определенная операторская и редакторская работа. Не такая уж сложная, но раз она выполнялась, значит гражданка Рэнсом придавала этому значение. Тейсман был не прочь понять, почему.

Глаза у нее были такими же голубыми, как у него, но более темного оттенка. Они оказались более холодными и невыразительными, чем виделись на голограммах, но и это ничуть не удивляло. К сожалению. Разные люди домогаются власти по разным причинам, и если Тейсман понял побудительные мотивы Корделии, то особого удовлетворения от этого не испытал.

Следом за ней в кабинет вошли два здоровенных телохранителя, одетых не в мундиры БГБ, а в штатское. Тейсман готов был побиться об заклад, что их отобрали для этой должности благодаря не столько уму, сколько комплекции, однако свое дело, подобно свирепым и хорошо обученным ротвеллерам, они знали хорошо. Просканировав помещение и не преминув при этом заглянуть даже в блистающий чистотой гальюн, охранники с каменными лицами встали по обе стороны от двери, готовые по первому знаку извлечь оружие.

– Гражданка член Комитета, – сказал Тейсман, пожимая протянутую руку, – добро пожаловать в систему Барнетта. Надеюсь, вы останетесь довольны.

– Спасибо, гражданин адмирал, – ответила Корделия.

Ее маленькая ладонь для особы со столь грозной репутацией оказалась на удивление мягкой и теплой: сам Тейсман подсознательно ожидал чего-то вроде когтистой клешни. Рэнсом улыбнулась, но если она хотела заставить его расслабиться и забыть о бдительности, то допустила ошибку. Во многих отношениях ее можно было назвать привлекательной женщиной, однако ее улыбка – оскал мелких белых зубов в сочетании с ледяным взглядом – напомнила Тейсману талласианскую неоакулу.

– Пожалуйста, называйте меня «гражданка секретарь», – добавила она. – Я нахожусь здесь именно в качестве секретаря по вопросам открытой информации, а не для проверки благонадежности. Да и звучит это, согласитесь, не так неуклюже, как «гражданка член Комитета».

«Если тебе охота, старина Томас сделает вид, будто поверил, что ты прибыла „не для проверки“, – подумал адмирал, в то время как вслух произнес:

– Как вам будет угодно, гражданка секретарь.

Перед тем как Рэнсом выпустила его руку, в ее холодных глазах промелькнула искорка, позволившая предположить, что она забавляется.

– Спасибо, – сказала Корделия и оглядела кабинет. Единственной ее реакцией на малость обветшавшую роскошь убранства стала чуть приподнятая бровь. После того как она, скрестив ноги, устроилась в предложенном адмиралом кресле, он тактично сел напротив, а не занял свое обычное место за столом. В данной ситуации следовало избегать действий, которые могли быть истолкованы как намек на то, что он здесь хозяин.

– Не угодно ли перекусить, гражданка секретарь? – спросил Тейсман. – Надеюсь, вечером гражданин комиссар Ле Пик, мои старшие офицеры и я сможем встретиться с вами за ужином, но если сейчас…

– Нет, гражданин адмирал. Благодарю за предложение, но я не голодна.

– Как угодно, – повторил он и с вежливым ожиданием на лице откинулся в кресле.

Такого рода молчание было для него чем-то вроде психического дзюдо: методом самообороны, позволявшим, не проявляя неучтивости, держать язык за зубами. Что, в свою очередь, уменьшало риск ляпнуть глупость и сесть в лужу. В общении с такими, как Рэнсом, даже ничтожная оговорка могла повлечь за собой тяжкие последствия. Корделия, видимо, отметила его осмотрительность. Выдержав паузу в несколько секунд, она заговорила первой:

– Гражданин адмирал, вы наверняка гадаете, зачем я сюда пожаловала?

– Полагаю, гражданка секретарь, – ответил Тейсман, слегка пожав плечами, – все, что мне потребуется знать, чтобы оказать вам необходимое содействие, я узнаю от вас.

– Безусловно, – подтвердила она и, склонив голову набок, спросила: – Признайтесь, гражданин адмирал, вы ведь удивились моей просьбе встретиться наедине?

Тейсман едва не указал, что на самом деле они вовсе не наедине, но воздержался, поскольку своих охранников Рэнсом явно считала не людьми, а передвижными предметами обстановки. Он подумывал также о возможности прикинуться туповатым сибаритом, однако не слишком серьезно. Человек без мозгов даже в Народном Флоте не выслужил бы чина полного адмирала, и пытаться сделать вид, будто это не так, тем более в обществе такой особы, было не только глупо, но и опасно.

– Да, – подтвердил он, – я и вправду несколько удивился. Я ведь человек сугубо военный, работающий под политическим руководством гражданина комиссара Ле Пика. Мне казалось, что вы захотите встретиться с ним.

– Разумеется, встреча с ним непременно состоится. Однако с гражданином Ле Пиком мне предстоит поговорить в качестве члена Комитета общественного спасения, тогда как с вами я беседую как глава Комитета по открытой информации. Мне нужны ваш совет и ваша помощь: именно поэтому я сюда и прилетела.

– Мой совет, мэм?

В голосе адмирала проскользнула нотка удивления, и глаза Рэнсом блеснули.

– Уверена, гражданин адмирал, вам прекрасно известно, что фактически с самого начала войны мы находимся в обороне. Конечно, обвинять в этом наш героический флот и морскую пехоту не следует.

Она умолкла и широко улыбнулась, однако Тейсман наживку – если то была наживка – не проглотил. Помолчав несколько секунд, Корделия продолжила:

– Коррупция, империалистические амбиции и некомпетентность продажного режима Законодателей породили кризис и в гражданской, и в военной сфере. Их внутренняя политика привела к невиданному обнищанию народа, а дабы праведное негодование масс не помешало их незаконному обогащению, они создали и невиданный репрессивный аппарат, содержание которого стало для населения дополнительным тяжким бременем. В военном отношении их бездарность, безответственность и самонадеянность привели к распылению сил, в результате чего наши доблестные войска не смогли использовать первоначальное численное превосходство и были отброшены от границ владений Республики. Вы согласны с такими выводами, гражданин адмирал?

– Боюсь, мэм, – ответил, помолчав, Тейсман, – я не тот человек, который вправе высказывать суждения по вопросам внутренней политики. Как вы, наверное, знаете, меня воспитали в приюте, а во флот я поступил сразу после школы. Семьи у меня нет, да и друзей среди гражданских лиц тоже. Бывать на Хевене мне доводилось редко и только по делам флота. Стыдно признаться, но я просто не в курсе условий жизни гражданских людей.

– Понятно, – пробормотала Рэнсом, опустив подбородок на сложенные руки и выгнув дугой брови. Похоже, умелая уклончивость Тейсмана ей понравилась, но она вовсе не намеревалась дать ему возможность сорваться с крючка. – Должна признаться, до сих пор я даже не задумывалась над тем, насколько военная карьера может… э-э… отдалить человека от жизни общества. Впрочем, оно и к лучшему. Зато уж по военным вопросам вы наверняка сможете вынести компетентное суждение. Не так ли, гражданин адмирал?

– Искренне на это надеюсь! – пылко заверил ее Тейсман, радуясь тому, что ему не придется кривить душой и доказывать, будто режим Законодателей по части свирепости и гнета так уж сильно превосходил нынешнюю власть.

– Очень хорошо. Тогда объясните мне, как мы, по вашему мнению, докатились до такого состояния.

На лице Рэнсом была написана столь неподдельная заинтересованность, что адмирал едва не купился и не заговорил откровенно. Он уже открыл было рот, но столкнулся взглядом с ее холодными, невыразительными глазами – и почувствовал себя так, будто его окатили ледяной водой. Эта женщина была еще опаснее, чем он думал: действуя исподволь, она едва не спровоцировала его на честный ответ, который обернулся бы бедой.

– Ну, мэм, – сказал он, помолчав, – я в ораторском деле не искушен и, с вашего позволения, буду говорить по-простому.

Адмирал выдержал паузу и продолжил, лишь дождавшись ее кивка.

– В таком случае, гражданка секретарь, могу со всей ответственностью заявить, что кризис, поразивший наши вооруженные силы, настолько глубок и всеобъемлющ, что вычленить его главную причину или даже группу причин весьма затруднительно. Бесспорно, к числу таковых относятся и просчеты довоенного руководства в планировании, и несомненные ошибки, допущенные на первом этапе войны. Как вы совершенно верно отметили, мы приступили к боевым действиям, имея несомненное численное преимущество, которое не сумели реализовать. Дело осложнилось и наличием у монти сверхсовременного вооружения. Должен сказать, что неспособность признать факт нашего технологического отставания и нежелание отсрочить начало активных операций до достижения если не превосходства, то хотя бы паритета сыграло не менее роковую роль, а ответственность за все это лежит на прежнем политическом руководстве и высшем командовании. Наши разведслужбы тоже дали маху: не смогли верно оценить возможности монти… не говоря уж о том, что прошляпили заговор и убийство Гарриса.

Он снова умолк, как бы осмысляя собственные слова, и пожал плечами.

– Иными словами, гражданка секретарь, нынешние наши трудности есть результат просчетов, допущенных до войны и на первом ее этапе. Когда ко всему этому прибавилась сумятица, вызванная убийством Гарриса, положение стало просто бедственным. В этом смысле я не могу не признать: да, виной всему – глупость и некомпетентность прежнего командования и высшего политического руководства.

– Понятно, – повторила Рэнсом.

Тейсман затаил дыхание, ибо в последней своей фразе, пожалуй, перегнул. Старое командование и впрямь допустило на первом этапе войны немало непростительных ошибок, однако самые тяжкие потери Народный Флот начал нести после того, как всех адмиралов, связанных с режимом Законодателей, расстреляли или отправили в ссылку. Именно смятение и страх, охватившие офицерский корпус в связи с началом массовых чисток, позволили монти рвать Народный Флот в клочья. Это вряд ли можно было списать на Законодателей, к тому времени уже почти поголовно уничтоженных. Однако он надеялся, что Рэнсом этой несуразицы не заметит.

Так, очевидно, и случилось. Некоторое время она молча обдумывала его слова, а потом кивнула.

– Я рада, гражданин адмирал, встретить в вашем лице человека, реалистически представляющего себе причины наших бед. Это заставляет меня надеяться, что у вас найдутся и разумные предложения по преодолению нынешних недостатков.

– В том, что касается чисто военной сферы, у меня и вправду имеются некоторые соображения, – осторожно сказал Тейсман, – хотя некоторые из них, возможно, не удастся воплотить в жизнь по причине понесенных потерь. Но в области социальной и экономической я полнейший профан, и предлагать здесь какие-либо советы было бы с моей стороны непростительной самонадеянностью.

– Приятно встретить человека, не считающего себя всеведущим, – проворковала Рэнсом, но под поверхностной мягкостью ее голоса таилась сталь. Тейсман ощутил укол страха, однако она снова улыбнулась, и он позволил себе расслабиться. – Однако, гражданин адмирал, я надеюсь доказать вам, что командование системы Барнетта способно оказать прямое воздействие на социально-экономические процессы. И, конечно, на непосредственный ход военных действий.

– Я пока плохо представляю себе, о чем речь, однако готов отдать все силы служению Республике.

– Ничуть в этом не сомневаюсь, гражданин адмирал. Ничуть.

Рэнсом провела рукой по своим золотистым волосам и заговорила очень серьезно, с неожиданной для Тейсмана искренностью:

– В основном речь пойдет о боевом духе. При этом я вовсе не утверждаю, будто моральная сила способна скомпенсировать технологическое отставание. Ни отвага, ни доблесть, ни фанатизм, ни самоотверженность не позволят вооруженной камнями толпе взять верх над облаченной в бронескафандры, обученной и вооруженной до зубов морской пехотой. Вздумай я утверждать противное, вы все равно бы мне не поверили. Разве не так?

– Пожалуй, так, – вынужден был согласиться несколько смущенный таким напором Тейсман.

– То-то и оно. Но если ты хочешь вооружить людей чем-то посерьезнее камней, тебе придется позаботиться о покупке оружия и о производстве собственного. А если ты хочешь, чтобы оружие применялось эффективно, придется позаботиться и о мотивации тех, кто будет его использовать. Гражданский персонал необходимо убедить в том, что военные сумеют правильно распорядиться результатами труда разработчиков и изготовителей вооружения, а самих военных, которым предстоит рисковать жизнью, – в том, что они способны побеждать. Разве я не права?

– Здесь я готов подписаться под каждым вашим словом, гражданка секретарь.

– Очень хорошо, гражданин адмирал. Прежде всего потому, что вы один из тех, к сожалению немногих, наших флотоводцев, которые доказали свою способность побеждать. Вы выигрывали сражения, и потому я здесь. Комитету по открытой информации жизненно необходимо внушить гражданскому населению уверенность в том, что у нас есть флотоводцы, умеющие наносить врагу поражения. Другая, почти столь же важная задача состоит в том, чтобы показать всем – и гражданским, и военным – жизненную необходимость удержания таких систем, как Барнетт. По этой причине в ближайшие недели мои люди будут производить съемки на всех основных объектах. Ответственность за то, чтобы на экран не попали секретные оперативные материалы, мы с комиссаром Ле Пиком целиком возьмем на себя, а вас прошу приказать своим офицерам отвечать на наши вопросы как можно полнее и желательно пользуясь понятным для непосвященных терминами.

– Я с удовольствием отдам соответствующие распоряжения, и ваши люди ни в чем не встретят отказа. Другой вопрос – это упомянутое вами соблюдение секретности. Монти отслеживают передачи наших средств массовой информации так же тщательно, как мы следим за их передачами, и мне бы не хотелось дать им возможность извлечь из этого фильма хоть какие-то сведения, касающиеся нашей обороны.

– Разумеется, мы проконсультируемся с вами, – заверила его Рэнсом. – Самой же мне в первую очередь надлежит заботиться о пропагандистском эффекте. Информация, гражданин адмирал, тоже представляет собой оружие. Размещать ее и управлять ею надлежит так, что бы это давало максимальную отдачу: вот почему я сочла необходимым прилететь на Барнетт лично. Руководство Комитетом по открытой информации – далеко не единственная обязанность, возложенная на меня Комитетом общественного спасения и Республикой, однако, признаюсь, именно это служение представляется мне самым важным. Поэтому я здесь и рассчитываю на содействие – ваше и ваших людей.

– Разумеется, гражданка секретарь. Заверяю вас, мы с радостью окажем вам и съемочной группе любую помощь. Не сомневаюсь, что имею право сказать это от имени каждого офицера на Барнетте, – пылко заявил Тейсман, заметив про себя, что способствовать съемкам и даже отвечать на дурацкие вопросы куда лучше, чем оказаться перед расстрельным взводом.

– Спасибо, гражданин адмирал. Большое спасибо, – с улыбкой сказала Рэнсом. – Уверяю вас, Комитет по открытой информации сумеет извлечь из нашего пребывания здесь максимально возможную пользу.