В Студеницу я приехал утром.

Я не представлял себе еще, чтό мне следует делать. Хорошо зная Матлаха, я понимал, что он вряд ли откажется от задуманного. В своей жажде наживы он не остановится и перед преступлением.

Однако прежде всего я решил повидаться с ним и выведать его дальнейшие планы.

Вопреки ожиданиям я застал Матлаха в ровном и, я бы даже сказал, в хорошем расположении духа. Он только что кончил завтракать. Ел он, как обычно, один, я никогда не видел его за столом в обществе жены или сына; и пища всегда была одна и та же: кабанье сало и кислое молоко; кислое молоко он не любил, но, услыхав от кого-то, что если есть простоквашу ежедневно, человек может протянуть до ста лет, ел ее регулярно и помногу.

Разговор вертелся вокруг удачной покупки скота, планов на зиму и предстоящей нашей совместной поездки в Ужгород, где Матлах намеревался купить оборудование для небольшого поначалу маслозавода, но о том, что произошло за время моего отсутствия, не было сказано ни слова. И не мог я понять: то ли ему не хочется говорить об этом, то ли он не придает этому никакого значения? Только когда обо всем уже было переговорено, Матлах вдруг сказал:

— Скоро, пане Белинец, еще землицы к ферме прирежем.

— Чьей земли, пане Матлах?

— Как чьей, моей!

— Вы хотели сказать, селянской?

Матлах прищурился.

— Была селянская, а теперь моя. Глупые люди!.. В Ужгород ходоки пошли. Ох, и глупы же!..

Но почему люди глупые, Матлах не успел объяснить. С улицы донеслись шум мотора и крики ребятишек.

Я посмотрел в окно. Перед воротами остановилась синяя легковая машина.

— Кто там? — недовольно спросил Матлах, разворачивая по комнате коляску.

Дверца машины открылась, и из нее вылез, отряхиваясь и разминая ноги, мужчина с оплывшим лицом.

— Лещецкий, — сказал я.

Матлах нахмурился.

— Лещецкий? Что его принесло?

Я с досадой отошел от окна и взялся за шляпу. Матлах заметил мое движение и вдруг сказал:

— Нет уж, пане Белинец, вы оставайтесь. Я с ним секретничать не собираюсь.

И по тону, с каким произнес это Матлах, я понял, что он догадывается, зачем приехал Лещецкий, и что мое присутствие может избавить Матлаха от какого-то нежелательного ему разговора.

В коридоре раздался голос: «Дома?»

Дверь в комнату распахнулась, и вошел Лещецкий.

— Э, Михайле! — воскликнул Матлах.

— Слава Иисусу! — произнес Лещецкий по обычаю.

— Слава навеки!

Лещецкий отложил воротник пальто и быстрым взглядом окинул комнату. Взгляд его на какую-то долю секунды задержался на мне.

— А вы разве не знакомы? — хитро, сдерживая улыбку, спросил Лещецкого Матлах. — Это пан Белинец, а то пан депутат Михайло Лещецкий. Прошу знакомиться. Ну, а теперь сидайте, Михайле, сидайте и рассказывайте: что у вас там в городе доброго?

— Что доброго? — сказал Лещецкий, усаживаясь на стул. — Все по-старому: в трудах и заботах…

— По апостольски, значит? Это зачтется.

— И на том спасибо, — в тон Матлаху проговорил Лещецкий, приглаживая ладонями виски.

— А какие же это заботы, пане Михайле, подняли вас в дальнюю дорогу? — спросил Матлах, хотя задавать такой вопрос никак не подобало гостеприимному хозяину.

— Одна забота, — ответил Лещецкий, — о вас.

— Обо мне!.. Ну и шутник же вы!

— Дозвольте вас спросить, пане Матлах… — проговорил Лещецкий, но, взглянув на меня, осекся.

Матлах перехватил его взгляд.

— Спрашивайте, спрашивайте, я человек прямой. У меня нет от пана Белинца секретов.

— Дело ваше, — пожал плечами Лещецкий. — Так вот, прошу вас сказать: что тут у вас произошло такое?

— А что произошло? Не знаю.

И Матлах сделал наивные глаза.

— Так-таки и не знаете? — рассердился Лещецкий. — А народ ходоков в Ужгород шлет, и вот даже в газетах пишут…

С этими словами Лещецкий вытащил из кармана газету, развернул ее и подал Матлаху. Передо мной мелькнули знакомый заголовок и знакомая фотография на первой полосе.

— Уже и напечатали! — вырвалось у Матлаха. — Мою собственную землю беру, а они пишут: грабеж!.. Кто это писал? Кто он такой, Олекса Куртинец? — И вдруг, видимо почувствовав, что чем-то принижает себя перед Лещецким и передо мной, раскатисто захохотал. — Хорошо пишет! Зубаст, зубаст этот Куртинец! У нас, у аграров, таких нет. — Потрясая газетой, он всем корпусом подался к Лещецкому. — Смело ведь пишет, а? Но не понимает того, что и я не из пужливых. Меня тронут — всю державу тронут! А у вас смелости нема, испугались! Ведь с испугу приехал? — неожиданно переходя на «ты», спросил Матлах.

— Думайте как хотите, — произнес Лещецкий, — но надо считаться с общественным мнением: не в лесу живем.

— А ты и успокой это самое мнение. Я на твое депутатство не зря столько грошей потратил. Не мне тебя учить, Михайле… Только я вот что скажу: избаловали народ. Круче, круче! Не то он на шею сядет, а тогда поздно будет. У нас вон президента с веточкой в руках рисуют, а ему бы, по правде, в руку кнут хороший, а не веточку.

— Но ведь сейчас речь идет о другом, — сказал Лещецкий. — Как-то надо уладить это дело с землей.

— А я что говорю? Должны мне люди? Должны! Я с них долго не спрашивал! Ну, теперь спросил свое. Не могут отдать, пусть суд землю забирает по закону.

— Все это верно, — морщась, согласился Лещецкий, — но нужно повременить. Голод идет. Люди неспокойны. Поговаривают, что коммунисты голодный поход готовят, а тут еще такое дело. Верховина сейчас как лес сухой, того и гляди вспыхнет!

— Это уж ваша забота — глядеть, чтоб не вспыхнуло.

— А потом… и суд, пане Матлах, едва ли в вашу пользу определит. Я уж говорил, советовался. Там ведь долгов только и наберется, что на половину стоимости земли! По закону нельзя…

Вдруг Матлах обернулся ко мне:

— Пане Белинец, может быть, вы отдохнете, пока мы закончим разговор с паном депутатом.

Я принужден был удалиться.

Лещецкий пробыл еще полчаса и укатил из Студеницы, а следом за Лещецким заторопился в Ужгород и Матлах.

Мое предчувствие, что Матлах собирается предпринять какие-то, пока мне еще неизвестные шаги, превратилось в уверенность.

— Пане Матлах, — сказал я, — мне тоже надо быть сегодня в Ужгороде.

— Ну что ж, едемте, — кивнул Матлах. — Заодно уж и маслозавод посмотрим.