Глава девятнадцатая,
где в споре истина так и не родилась
Чем ниже стоишь — тем больнее бьют.
Апофегмы
— Ощупал я себя растерянно, ещё не веря, что цел остался, — рассказывал окружившим его на лежаке слушателям Безумный Проповедник, вращая слегка выкаченными от нешуточной сосредоточенности глазами и оглаживая лопатообразной ладонью седую бороду, — даже за нос пребольно ущипнул — да нет, и в самом деле цел! Только рано, скатертью дорога, радовался…
— Эй, путешественники, усы узлом! Поговорить бы надо!
Головы всех присутствующих, качнувшись, как поплавки на поклёвке, повернулись на неприятно знакомый матюгальник. Так и есть — напротив оконца махинерии, снаружи, на перроне, стоял не кто иной, как Ухмыл. Бритый череп, весело бликующий зерцальными зайчиками, вислые рыжие усищи, кончиками упирающиеся в широкие плечи, насмешливая рожа, настежь распахнутый на груди серый армяк, демонстрирующий давно не стиранную грязно-белую рубаху, чёрные, пузырящиеся на коленях штанцы — всё в полном комплекте.
— Ни фига себе, — беспечно хмыкнул Воха, вольготно развалившийся на лежаке и чувствовавший себя за железными стенами махинерии в полной безопасности от вражеских происков. — Не бандюки прямо, а детская неожиданность. Никак не отстанут, елсы полосатые!
— Вот незадача, — пробормотал Проповедник, — я и не заметил, скатертью дорога, как мы сызнова остановились.
— И я тоже, — кивнул Воха Василиск. — Интересный ты рассказчик, дедуля, обертон те по ушам.
— Главное — не занимательность, главное — знания. — Минута наставительно подняла указательный палец, демонстрирую полное самообладание появившейся вражине — типа, видала я таких пачками и пачкала неоднократно, так что и смотреть не на что. Но где-то в глубине глаз всё же мелькнул тревожный блеск.
Приметив это, Благуша решительно поднялся и шагнул к оконцу поближе, словно желая загородить любимую своей широкой грудью.
— Чего желаешь, бандюковская рожа?
— Вот так сразу и бандюковская, — ничуть не смутился Ухмыл, который этого и не умел. — Я тут, понимаешь ли, мирные переговоры наладить пытаюсь, а меня словно мордой об стол. Эх, люди… Вот, смотри, у меня и сабли нет, — бандюк похлопал ладонью по пустым ножнам. — Говорю же — мирный я!
— Ага, а рядом где-нибудь ещё один обалдуй с двумя саблями стоит, оторви и выбрось, — презрительно бросил Благуша. — Не о чем нам с тобой разговаривать, бандюк, проваливай!
Тут Воха тоже поднялся и небрежно-ленивой походкой приблизился к оконцу.
— Погоди, торгаш, давай послушаем, мы ж никуда не торопимся. Вдруг что забавное скажет. Слышал же — мирные переговоры предлагает, и это бандюк-то! Явно неспроста, видать почему-то приспичило! Может, ещё пенкой угоститься захотел, как на прошлой остановке? Тем более что ему-то и не досталось, ежели не ошибаюсь?
— Трещи, трещи, сорока, пока крылышки носят, — туманно, но многозначительно ответствовал бандюк, продолжая ухмыляться.
— Пусть говорит, Благуша, — вдруг поддержала Boxy Минута. Слав почувствовал, как её ладони мягко легли ему сзади на плечи, а тёплое дыхание коснулось уха.
— Ну хорошо, оторви и выбрось, — продолжая сохранять строгий и неприступный вид, разрешил слав, внутренне млея от прикосновения послушницы Храма Света, столь желанной для него в любое время дня и ночи. — У тебя ровно двадцать секунд, рожа, чтобы нас заинтересовать. А не сможешь — Махина поедет дальше.
— Вот это другое дело! — ещё шире осклабился Ухмыл, демонстрируя небывалую радость. — Спасибо, девица. Расцеловал бы, ежели б мог, да стены мешают…
— Обойдёшься, — отрезал слав. — Говори. Не тяни время.
— Ладно, ладно, усы узлом. Дело, значитца, вот в чём: заслал меня ватаман узнать, как нам обратно через Бездонье в нормальный домен перебраться…
— А, так ты засланец! — непонятно заржал Воха.
— Обратно им теперича захотелось, — ворчливо пробасил дед, тоже не утерпевший и подступивший поближе к остальным. — А нечего было к нам чипляться! Сами ведь тогда в Простор-домене к нам полезли, вот и получили по сусалам!
— Да ладно, уважаемый, с кем ошибок не случается, — Ухмыл примирительно пожал плечами. — Нам от вас уже ничего и не надобно, кроме одного — покажите дорогу обратно. Мы и отстанем.
— А мы и сами не знаем, обертон те по ушам! — Воха подмигнул остальным.
— Как же, поверил я. — Ухмыл фыркнул. — Какого ж тогда рожна в самый центр попёрлись? Явно в гости к елсам намылились, какие-то общие дела вести.
— Да от вас и спасаемся, дудачина ты этакая!
— А вот дорогу покажите, и спасаться не нужно будет!
— Трепотня — она и есть трепотня, — вздохнул дед. — Трогай, Благуша, Махину…
Услышав это, Ухмыл помрачнел:
— Вот, значит, как… Хотел я вашему Вохе балабойку отдать, в знак мирных намерений, да не вышло… Ну как знаете…
Благуша, не слушая больше бандюка, уже развернулся было в сторону водильного кресла, как Воха вдруг вцепился ему в рукав, словно клещ:
— Постой, слав! О чём это он глаголет? Какая ещё балабойка, Ухмыл?
Бандюк привычно осклабился, огладил пальцами усы и вдруг одним движением выхватил из-за спины балабойку. Воха охнул, узнав свой родной инструмент, с которым не один год полюбовно в обнимку хаживал из веси в весь, из города в город, — синего дерева, с гладкими обводами корпуса, напоминающего своей грушевидной формой красивейшие женские бёдра, в чёрном лаке по бокам и с обратной стороны грифа, с пятью дорогущими струнами из вяленых жил ханыги, чистый дрожащий звук которых развязал немало сердец и кошельков. А бандюк, небрежно вдарив по струнам, запел громким гнусавым басом, откровенно издеваясь над бардом:
Я гуляю, как собака,
Только без ошейника.
Не ложитесь вы, дурёхи,
Под меня, мошенника!
— Отдай, поганец! — завопил Воха, словно раненная в задницу трепыхала. Завопил и рванулся всем телом к оконцу, едва не впечатавшись лицом в стекло — будто и не было никакой преграды между ним и бандюком. Хорошо ещё столик остановил, наподдав ему краем под рёбра. Но Воха, не обращая внимания на боль, пожирал свою балабойку глазами, точно оголодавший крайн, дорвавшийся до своего национального кушанья — сала. — Не твоя! Отдай!
Ухмыл насмешливо подбоченился и помахал балабойкой перед оконцем, словно обыкновенной палкой. При виде столь грубого обращения бард аж застонал.
— Дорогу сказывай, усы узлом, — глумливо бросил Ухмыл. — Тогда и получишь.
Воха, совсем потеряв голову, рванулся к дверце махинерии, но дед и Благуша, не сговариваясь, стиснули его с двух сторон плечами, словно кирпич, угодивший в общую кладку, а Минута, шмыгнув за спину, уткнула барду в район правой почки пальчик, да так пребольно уткнула, что Воха задохнулся. И тихо шепнула на ушко:
— Хороший ты человек, Воха, но только попробуй про олдя сказать, так враз кости пересчитаю! Спроси Благушу, ежели не веришь. Он видел, как я это умею. Живого места не останется.
Вид у Вохи от этих слов сделался самый разнесчастный. Но воистину хорошим человеком оказался бродячий бард, да ещё и мужественным в придачу.
— Раз такое дело, — скрепя сердце проговорил бард упавшим голосом, — то и впрямь, Благуша, поехали дальше!
— Молоток, Воха, вот за это я тебя люблю, — похвалил слав, отпуская барда.
Минута же ласково улыбнулась ему, а дед одобрительно похлопал по плечу. От дружеского участия белобрысый слав воспрянул духом и мстительно выпалил в вытянувшееся от удивления лицо Ухмыла, никак не ожидавшего такого развития событий:
— А этот урод, обертон ему по ушам, пусть себе мою балабойку в задницу засунет! Да чтоб его после этого трое суток мимо кустов проносило, с музыкой!
— Постойте! — торопливо крикнул Ухмыл, несколько растерявшись. — Можно же это дело решить полюбовно! Что ж вы так сразу, усы узлом, на личности переходите! Давайте так: я вам балабойку отдаю, а вы мне про дорогу сказываете!
— Сказали же — не знаем мы дороги, — твёрдо отрезал Воха, прямо-таки упиваясь собственной стойкостью.
— Ну хорошо, хорошо, верю, усы узлом! — не сдавался Ухмыл. — Ежели честно, надоело мне вашу фиговину таскать, у меня и своя имеется, причём ничем не хуже. Да не могу же я её, в самом-то деле, просто так отдать! Поймите меня правильно — не по-нашенски это будет, не по-бандюковски. Перестанут меня после этого братки уважать. Давай, Воха, хоть сыграем на неё, балабойку твою.
— Это как? — заинтересовался Воха.
«Ежели представится хоть малейшая возможность забрать бардов инструмент, — подумал Благуша, — то придётся эту возможность использовать сполна». Он всегда считал себя добрым и справедливым человеком и в этот момент сочувствовал Вохе всей душой, чувствуя себя слегка виноватым после того, как ради общего дела пришлось обойтись с ним несколько круто.
— Как, спрашиваешь? — повеселел Ухмыл. — А вот так! Давай устроим состязание — ты выдаёшь пару строк из начала любой песни, а я — частушку, главное — не повторяться. У кого раньше выйдет запас — тот и проиграл. Я даже дам тебе поблажку, первым начну.
И Ухмыл, чтобы не упустить инициативу, живо затренькал на Вохиной балабойке:
Привязали девку к дубу,
Все вокруг… а я не буду!
Благуша и иже с ним как один с неподдельным интересом уставились на барда в ожидании ответа. Да неужто тот уступит какому-то говню… тьфу, то есть бандюку?
Но кто, кроме самого Вохи, лучше всех осознавал свои возможности? Ваша правда — сам Воха и осознавал. В музыкальной теме он, безусловно, петрил получше остальных.
— Ты выиграл, — грустно ответил Воха Ухмылу.
— Вот тебе и на, — несказанно удивился бандюк. — Ты же даже не начинал, усы узлом?
— Частушек всё равно больше, чем песен, — усмехнулся Воха. — Нашёл, в чём меня перещеголять. Ищи другого дудака, обертон те по ушам.
— А ведь прав сей отрок, скатертью дорога, — досадливо крякнул Безумный Проповедник. — Что ни на есть прав.
— Да ладно, тогда давай частушку на частушку! — не растерялся Ухмыл.
Тут Благушу словно что-то под руку толкнуло. Он подался вперёд и, доверительно снизив голос, предложил бандюку свой вариант:
— А давай-ка, браток, лучше поиграем в апофегмы.
— Как это? — в свою очередь живо заинтересовался Ухмыл, весьма охочий до новых развлечений.
— Апофегма, ежели не ведаешь, это такое краткое остроумное изречение на разные жизненные ситуации. Условия те же — у кого запас выйдет, оторви и выбрось, тот и проиграет.
— Ага, ага, — не на шутку задумался Ухмыл. — Так, значит, и так… и эдак… А-а, усы узлом, — он решительно тряхнул буйной головушкой. — Начинай! Где наша не пропадала!
— Точно, — тихо рассмеялась Минута позади Благуши, сразу смекнувшая, чем сие состязание может закончиться. — Где только ваша не пропадала! Молодец, Благуша.
На что Воха, ещё не знавший, как подкован слав, ответил недоумённым взглядом, а безумный Проповедник счёл своим долгом уточнить:
— Погодь, бандюк. А как выигрыш отдашь, ежели тебе не подфартит?
— Ежели предложу дверцу открыть и передать, — Ухмыл коротко хохотнул, — так ведь не откроете?
Проповедник от такой шутки дюже осерчал:
— Ещё чего захотел, скатертью дорога! С ним, супостатом, сурьезный разговор ведёшь, а он изгаляется!
— Да зря боитесь, усы узлом, неужто со мной, одним-единственным, в случае чего не справитесь?
— Так мы тебе и поверили, — презрительно усмехнулся Воха Василиск, — небось, остальные ватажники рядышком сидят да момента ждут. Вот что, выиграем — к дверце привяжешь, а не согласен, так мы поехали.
— Да согласен я, согласен, — нетерпеливо отмахнулся бандюк. — Хоть супротив всех вас вместе взятых согласен, усы узлом! Начинайте! Я вам поблажку давал, дайте и вы мне!
Благуша выпрямился. Весело оглядел всю свою компанию, словно приглашая в свидетели готовящейся хохмы, озорно подмигнул Минуте, вызвав встречную улыбку, ободряюще кивнул продолжавшему недоумевать Вохе, шутливо ткнул кулаком в бок Проповедника, хмыкнувшего в ответ. И снова склонился к оконцу:
— Ну, тогда так, Ухмыл. Вот первая апофегма: жизнь — это непрерывный праздник, но не всегда твой. Чем ответишь?
— Наше тёмное прошлое обеспечивает нам светлое будущее, — с ходу, совершенно не задумываясь, с вызовом выпалил бандюк. — А вот каков, торгаш, будет твой следующий товар?
— Торгуют не совестью, а её отсутствием, — усмехнулся Благуша.
— Жить надо так, чтобы неповадно было другим! — нагло отбрил Ухмыл.
Благуша не уступил:
— Глупости, которые мы иногда говорим, — ничто по сравнению с глупостями, которые мы постоянно делаем.
Спутники Благуши заулыбались. Метко, ничего не скажешь.
— Ах вот как?! — Задетый за живое выпадом в свой адрес, бандюк жёстко прищурился, растеряв своё привычное веселье, и с нажимом проговорил: — Что ж, лови, торгаш: трудно всё время быть человеком — люди мешают.
Напряжение среди присутствующих медленно, но верно нарастало. Благуша и Ухмыл словно скрестили невидимые сабли и теперь обменивались безжалостными выпадами.
— Выжил сам — не выживай других! — посоветовал слав. На что Ухмыл, хоть и несколько невпопад, щедро отпустил сразу две апофегмы:
— Лучше бродить, чем киснуть! Сделал дело — слезай с тела!
— Глупо заставлять себя прыгать выше головы, но… полезно, — совершенно неожиданно для себя вступила Минута.
— Чья бы корова мычала — только бы баба молчала. — Ухмыл презрительно скривился.
— Одну поганую овцу всё стадо любит, — хохотнул Воха, тоже ни с того ни с сего выдав апофегму. Видимо, эта игра каким-то образом оказалась заразна для всех окружающих.
— Не плюй в колодец — сам туда попадёшь, — хмуро пообещал Ухмыл барду, происходящее ему уже не очень-то и нравилось. Видать, начало доходить, что ввязался не в свою драку, но уступить без боя, не потеряв собственного достоинства, он не мог.
А Благуша, словно прочитав мысли бандюка, нанёс сокрушительный удар:
— Уронив своё достоинство, делай вид, что это не твоё.
Бандюк скрипнул зубами и, немного подумав, всё-таки сумел найти достойный ответ:
— Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, усы узлом!
— У того, кто смеётся последним, обычно не хватает передних зубов, — снисходительно объяснил Благуша. — Но чаще всего это тот, до кого дольше всех доходит.
— За крепким забором и старый пёс мнит себя ватаманом!
— Истина для глупцов — то же, что факел среди тумана, он светится, не разгоняя его.
— Когда нет определённой цели, стреляют без промаха, усы узлом!
— Лучше молчать и слыть идиотом, чем заговорить и развеять все сомнения.
Ухмыл даже задохнулся от возмущения и целую минуту, дико вращая налитыми кровью глазами, не мог ничего придумать. Рука требовательно искала саблю на поясе, но бесполезно скребла пустые ножны. И это бесило ещё больше.
Затаив дыхание, народ ждал ответа. Похоже, бандюк готов был сдаться. Но путешественники ошиблись. Кое-как, но ватажник оправился от удара и произвёл собственный выпад:
— Сам себя не похвалишь, весь день ходишь как оплёванный! Ну, торгаш, что ты на это скажешь?
На что Благуша совершенно невозмутимо ответил:
— Никогда не спорьте с дудаком — люди могут и не заметить между вами разницы.
— Ах так! Тогда… тогда… Не каждому жизнь к лицу! Вот!
— Чтобы извлекать уроки из ошибок прошлого, необходимо не путать их с победами, — наставительно произнёс слав.
— Самая тонкая резьба — это резьба по горлу! — заорал Ухмыл, буквально беснуясь под оконцем Махины, топая ногами и размахивая руками, так что даже страшновато стало за балабойку — казалось, он вот-вот врежет ею по железу Махины. Врежет и разнесёт вдребезги.
Благуша вздохнул. Скорбно посмотрел на бесчинствующего за оконцем крайна. И вдруг широко, не хуже самого Ухмыла, осклабился:
— Человек может всё, пока не начинает что-то делать. Вот так-то, бандюковская рожа.
Эта апофегма добила бандюка окончательно и бесповоротно. Перрон просто жёг ему пятки, оставаться здесь, перед глумящимися над ним харями, он был уже не в состоянии, чувствуя, как от бешенства туманится разум. Последний его вопль прозвучал воплем утопающего:
— Мы с тобою очень схожи на предмет помятой рожи!
И бандюк, сорвавшись с места, сбежал с глаз долой, чтобы оставить хоть какое-то слово за собой, и, соответственно, прихватив, хоть и сомнительную, но победу.
Благуша же в охватившей его глубокой задумчивости продолжал невидящим взглядом смотреть в оконце, а народ вокруг, сражённый его познаниями не хуже бандюка, ошеломлённо молчал, переваривая услышанное.
— Схватить за жабры можно только того, кто попался на удочку, — тихо, больше по инерции, чем по необходимости, и как бы ставя жирную заключительную точку, проговорил Благуша напоследок. После чего повернулся к барду и виновато сказал: — Прости, Воха, не удалось нам отвоевать твою балабойку.
— Ну, ты даёшь, торгаш, — шумно выдохнул Воха Василиск, уставившись на него округлившимися от восхищения глазами. — Чешешь как по писаному!
— Да по писаному и чешу, — улыбнулся Благуша. Достав из кармана армяка томик апофегм, он показал его Вохе. Скрывать ему было нечего.
— Что, все премудрости прямо отсюда и взяты? А ну дай-ка глянуть…
— Благуша, может, дальше поедем, пока бандюки снова что не придумали? — напомнила Минута.
— Угу, вже долгонько стоим, скатертью дорога, — поддержал её Проповедник.
Кивнув, торгаш подошёл к приборной доске и уже вполне привычно нажал требуемые кнопки.
— Благуша, а нельзя ли эти остановки вовсе прекратить? — спросила послушница Храма Света, внимательно глядя на его уверенные действия, — Не вечно же нам удача будет сопутствовать.
— Хорошо бы, — отозвался слав с сожалением, — но не знаю, Минута, не знаю, любимая, как это сделать.
Невдомёк было Благуше, что в задумчивости своей слово он заветное произнёс, да Минута услышала, услышала — и сердечко взволнованно застучало. Первый раз такое слово вылетело из уст Благуши — не для кого-нибудь, для неё! Любимая… Приметив, как Воха с Проповедником обменялись понимающими улыбками, она смущённо зарделась.
Благуша, ничего не замечая вокруг, всё смотрел и смотрел на приборную доску со всеми её причиндалами как бы в ожидании некоего озарения и размышлял. Пришлось и Минуте сделать вид, что ничего особенного не случилось.
— Но Махиной же ты можешь управлять, — напомнила девица, — вон бандюков как пеной-то угостил, любо-дорого было посмотреть…
Слав снова вздохнул, да так тяжко, что присутствующим стало неловко, и поднял на неё затуманенные думой глаза:
— Веришь аль нет, оторви и выбрось, а до сих пор не знаю, как вышло.
— Верю, — тихо ответила девица. Хотела добавить «любимый», но не смогла. Не повернулся язык. Может, позже получится… И решила больше не мучить слава вопросами.
Спустя совсем малое время Махина уже споро набирала ход, а путешественники, предварительно пропустив по чарочке сивухи для успокоения нервов, снова расселись на лежаке, чтобы дед мог закончить свой рассказ, прерванный на весьма интригующем месте.
И, пожалуй, лишь для Вохи приключения Проповедника теперь частично потеряли свою занимательность — бард, словно дорвавшаяся до сладкого муха, живо листал странички Благушиной книжицы, похохатывая в особенно забавных местах.
Но у Проповедника хватало слушателей и без него.
