Глава 4. ПРОФ

Он с детства был самым маленьким. И худым. И кривобоким. Да еще с огромной головой котлом. То есть не красавец. Что он понял слишком рано. К сожалению, много раньше, чем осознал, что не глупее остальных. А то и поумнее. Потому, наверное, что больше книжки читал, в то время как другие ребята в расшибон и заставу играли. Многие выросли силачами и писаными красавцами, только где они сейчас? Им мать родна земля сыра. А вот он жив. И процветает, если не считать некоторых отдельных мелочей, с которыми давно почти смирился. А в последнее время он вообще при Сане, его книгами заведует и еще кое-чем.

Появление в городе человека с Большой земли привело его в трепет, который, если верить писаному слову, называют священным. Он должен был с пришлым обязательно поговорить. Просто невероятно как обязательно! Поэтому, когда узнал, что Саня решил пришельца — уже знал, что зовут его Попов, — отправить отсюда, пришел в невероятное возбуждение и почти впал в отчаяние, поскольку знал характер своего бывшего ученика. Нрав у того упрямый. Если что уже решил — палкой надо перешибать. Палкой и без жалости.

Правда, теперь, с годами, став императором, кстати, с его, Профа, подачи, Саня научился понемногу прислушиваться к людям. А как иначе? На его посту без хорошего слуха никак нельзя, пропадешь. И люди вместе с тобой. Прямо в пучину вместе с вожаком и того, вниз головой и кверху пятками. И упокойный помин на твоем названии. Был, дескать, такой, да не стало боле. Овин лишь его стоит. Сгоревший. Сколько такого-то видывали? Не счесть. Хотя в «Ежедневнике» все про то записано его собственной рукой. Как положено.

Особенно он возбудился, когда понял, что с Саней переговорить до того, как он чужого отсюда наладит, не удастся. То злодей Бор этот черноголовый заявился, то с Поповым заперся. Как оказалось, Илья, пьяный до изумления, буйствует на стене и толку от него никакого. Матвей тоже куда-то пропал, поди парней своих гоняет. И кадет, что в этот день был при государе, отказался, мотая башкой, донести до императора просьбу уродца. И тогда Проф, презрев все приличия, сунулся под дверь представительской, потея и подрагивая от нетерпения; нужно было найти способ переубедить Саню, вот только соваться к нему на глазах у чужого было чревато. Император в общественных делах спуску не давал никому, потому что положение обязывает. Если обыденно с ним, в общем, без большого труда можно было договориться, то на людях император просто зверел. И не понять — картинно, то есть с наигрышем, или в самом деле чувства захлестывали. Многим сильно доставалось.

Когда кадет ошпаренным зайцем выскочил из двери, Проф решился и просунул голову, тихонько позвав Саню, сотворив для этого самую умильную гримасу из всех, что умел. А потом, стараясь не замечать неудовольствия императора, быстрым шепотом — чтобы не перебил — начал говорить.

— Саня, мне обязательно нужно поговорить с чужаком. Это очень важно. Я уверен, он знает такое, что нам обязательно пригодится. Мы это самым подробным образом запишем в «Ежедневник». Ты сам знаешь, как нам это нужно. Это самый настоящий шанс устроить контакт с Большой землей. Ты только представь, какие это перспективы! Мы можем одним махом решить половину наших проблем. Не прогоняй его сейчас. Дай мне хотя бы два часа. Я все разузнаю, обещаю, что ты не пожалеешь. В конце концов, я прошу тебя. Это всем нам пойдет на пользу.

— Обед, — процедил император.

— Что? Саня, я не понял. Какой обед? Тут такое дело решается, императорское, а ты какой-то обед.

— Ты можешь просто помолчать, Проф? Сейчас у меня с ним будет обед. И с тобой тоже. Говори, спрашивай. — Он поморщился. — Время поджимает. Ну посмотрю там сам, как и чего. Крикни пока кого-нибудь, пусть Матвея найдут. Ему тоже не лишне будет послушать. Только быстро. Минут через десять в столовой.

— Спасибо, Саня, спасибо тебе, — быстро закивал Проф и поспешил удалиться. Его бывший ученик все же умел быстро менять им же принятые решения.

Выйдя на улицу, поймал за шкирку парнишку с конюшни и сурово велел ему мигом отыскать Матвея-менеджера и велеть ему быть в столовой императора без промедления. Будет Матвей или нет, его не волновало. Даже лучше, если нет. Уж больно тот говорлив и язвителен. С ним самое главное можно и не успеть спросить. Саня, понятно, за столом не засидится. И не потому только, что не любит чужаков. День сегодня такой, заполошный, за всем надо углядеть. И все из-за траков этих проклятых, и откуда они только в этот год взялись? И, главное, в такой день. Ох, как не вовремя, как не к месту, когда такой гость пожаловал. С ним бы пару деньков потолковать, в баню его сводить, самоварным вином порадовать. Тут-то человек и откроется, разговор пойдет. Но обед тоже ничего, сойдет.

Проф ласточкой обернулся к себе и переоделся. На торжественные случаи имелся у него зеленый военный китель с погонами и орденскими планками на груди, правда, чуть битый молью. Тут он сам виноват, не доглядел. Раньше он был совсем новый, только подмышкой чуть порван, но это бабы легко заштопали. Все равно сейчас такого почти ни у кого нет. Настоящий, шерстяной! С карманами снаружи и внутри, в одном из которых все еще можно было нащупать табачные крошки. Завидовали многие. Сотник Илья уж как его торговал — не уступил.

Когда, чуть запыхавшись, подошел к столовой, оттуда уже доносились запахи жареной на чесноке курятины. Лучше еды не бывает! Как раз время обеда. Проф нервно сглотнул набежавшую слюну. Эх, как же это он не догадался заранее перекусить, чтобы во время этого разговора, может, самого важного за всю его жизнь, не давиться не то едой, не то собственной слюной.

Кадет, стоявший у двери, неожиданно преградил ему дорогу, выпятив грудь, как гусак перед соперником. Только что крылья не растопырил.

— Ты чего? — искренне удивился Проф, останавливаясь перед ним.

— Нельзя, — с дубовой вескостью ответствовал тот, глядя пустыми глазами.

— Мишк, ты обалдел? Или съел чего, недоносок?

Мишка, сын старосты из Удельного, насупился и запыхтел обиженно. Все знали, что он родился раньше срока, потому и лопоухий. Верная примета.

— Император не велел пускать, — нарочитым, юношеским баском проговорил он.

— Меня?! — он взвился тоненьким, пронзительным голосом. Еще в детстве усвоил, что взрослые этого не способны переносить. Да и молодые, если честно, тоже. Уж больно противно получается.

Мишка отшатнулся, но ничего, молодец, выдержал. Даже вперед шагнул. Но только куда ему против Профа! Он ловко схватил юнца за ухо и рывком отбросил в сторону. Кадет взвыл от боли. Проф не стал мешкать и с силой открыл дверь, ударив ею по кадету со стремительно опухающим ухом. Тот только ойкнул.

На большом, человек на сорок столе, было все, чем богат город. От маринованной козлятины до изумительной вкусности соленых грибов. Особенно вкусных потому, что соли в достатке не имелось. Сани и его гостя за столом не было.

Галка — плоскогрудая и некрасивая, но большая искусница по части готовки, — как раз вносила накрытый холстом поднос с пирогами, от которых шел умопомрачительный дух, от чего аж желудок сводило. Проф бочком подскочил к ней и выхватил горячий, едва в пальцах удержишь, пирожок размером с ладонь. Перекидывая с руки на руку, принялся жадно кусать, шумно отдуваясь сквозь зубы, чтобы остудить рот. Галка только поджала губы; ей было жаль красивую раскладку, но Профу пенять не стала — время от времени она скрашивала его одиночество в подвальной каморке, где Проф предпочитал жить, хотя у него имелась целая комнатуха даже с окном. Правда, составленном из осколков, но у многих и такого нет. Только он предпочитал находиться там, где хранится главное богатство империи — книги, журналы, какие-то тетради, газеты, рекламные листовки, квиточки счетов, карты — игральные и географические, паспорта — на бытовую технику и людей, отдельной стопкой лежали всякие билеты и даже имелся ополовиненный рулончик туалетной бумаги. Словом, все то, что осталось от предыдущей цивилизации на бумажных носителях. И это все очень интересовало мышей, для борьбы с которыми Проф завел двух котов, которые, к его великому сожалению, не испытывали никакого почтения к столь ценным артефактам, так что и не понять, кто больше наносил урона — они или мыши. Этим и объяснял учитель свое пристрастие к пребыванию в убежище. Истинную причину он предпочитал не оглашать. Ни к чему. И там он чувствовал смешки за спиной, а тут еще и это.

Для всех он был Хранителем. Так он сумел превратить собственную маленькую слабость в большое достоинство, о котором не забывал напоминать всем. Хранитель Большого Знания. Истины Предков. А кто, если не он, подсказал, что возделываемые культуры надо чередовать на площадях? Вот кто? Так-то вот! И еще многое-многое другое. Город очень многим ему обязан. И когда он случайно узнавал, что его называют червяком, зарывшимся в землю, а то даже кротом, он только усмехался. Правда, пряча за этим обиду, но все же усмехался, потому что прекрасно знал выражение «книжный червь». Он был единственным из многих и многих, который мог считать себя «книжным». Хоть червем, хоть кротом, хоть кем угодно еще. Лишь он один имел прямой доступ к Сокровенному Знанию Древних. И пусть пока что оно не было полным, он чувствовал, фрагментарным, но все это вот-вот должно было сложиться в общую и связную картину. Не хватало какой-то мелочи, подсказки, которая послужит ключом к открытию целостной картины во всей ее прекрасной и чарующей полноте, от волнующей красоты которой ломит в висках и слезятся глаза.

Он успел наполовину сжевать и второй пирог, когда послышались шаги за дверью. Он поспешно спрятал недоеденное за спину. Император не любил, когда со стола хватали раньше его. Да и какому хозяину понравится подобное? Это прямое неуважение к нему. Проф сглотнул полупережеванный комок и исхитрился спрятать объедки в карман, когда вошли император и его гость. Саня, как и положено, на полшага впереди. Вид он имел хмурый.

— Прошу к столу, — широким жестом пригласил он и направился на свое место во главе. — Это Проф, наш учитель и хранитель знаний. Напросился, чтобы поговорить с тобой. Надеется, что ты откроешь ему что-то сокровенное. Как, откроешь?

— Пусть спрашивает. Отвечу, если смогу. Еще с детства помню, у учителей бывают такие вопросы, что голову сломаешь.

— Вот и ладно. Проф, ты чего замер? Двигай поближе к гостю. И дай ему хоть десять минут, а то он говорит, что умирает с голоду. Даже ехать отказывается, пока не накормим.

Посчитав, что на этом официальную часть можно закончить, Саня огладил бороду и набросился на еду, не обращая ни на кого внимания.

— Что вы знаете о траках? — спросил Попов, усаживаясь.

— Довольно много.

Проф удивился, что гость обратился к нему на «вы». Здесь это не было принято. Да и нигде, насколько он знал. А вот на Большой земле, видно, иначе. Про такое он только в книжках и читал. Надо запомнить.

— Можете рассказать? Хотя что это я. Сначала закусим.

— Я расскажу, — с готовностью возразил Проф. Он любил, когда его слушают. Саня посмотрел на него с удивлением — весельем в смысле еды хранитель никогда не пренебрегал. Впрочем, как и все остальные. Но промолчал, ничего не сказал, налегая на горячий пирог свежей выпечки и заедая его холодными, только из подвала, солеными грибами.

— Можно сказать, что это помесь крыс и леммингов. Одно из самых страшных бедствий в наших краях. На наше счастье, случается оно относительно нечасто. Последнюю запись о них в «Ежедневнике» я сделал десять лет назад.

То, что он говорил, раскрывая тему, на добрую половину было его личными размышлениями и допущениями. Проф весьма примерно представлял, что такое биология, и уж совсем смутно знал про генетику. В книгах, ему доступных, про них почти ничего не говорилось. Так, жалкие упоминания о науках. Но и эти крупицы он собирал, как хороший хозяин по зернышку собирает зерно, отбирая для будущего урожая лучшее. Много, ох как много он еще не знал! Но верил, что даже из доступного появятся новые побеги знаний, пышно расцветут науки. Хоть бы по одному человеку на каждую. Вот взять хотя бы бензин. Что это, откуда берется — ничего неизвестно. Хотя очевидно, что он служил топливом для автомобилей, самолетов и многого, видно, другого, о чем знаний не сохранилось. Вот бы узнать! А электричество? Просто клад. Или, сказать к примеру, паровозы, которые, как известно, ездили на угле. Проф видел один такой, правда, давно сгоревший и ржавый, по большей части разобранный на железо. Осмотрев его как мог внимательно, решительно не сумел понять, куда там кладут уголь и сколько. Тоже загадка. А ведь угля тут хоть и не так много, но он есть!

Поэтому в своей повести о траках он то и дело намекал, как было бы хорошо, если б гость помог, поделился кое-чем, хоть знаниями, при этом стараясь не уронить собственное достоинство и к месту употребляя слова вроде «регенерация», от чего Саня только хмыкал в усы, «инфекция» и «млекопитающие». Гость слушал его с заинтересованным видом, часто отрываясь от еды. А еще он удивительно ел, совсем не по-здешнему, держа ложку одними пальцами, не в кулаке. Все это — и внимание, и необычная манера пользоваться ложкой — очень ему нравилось. Он даже вспомнил слово, обозначающее эту особенность, — галантерейно. Он встречал его в одной из пьес Островского, помеченной, как и многие, штампом книжной библиотеки.

Саня оторвал голову от тарелки — он вообще наедался быстро, — обтер горстью усы и легким взмахом руки велел заткнуться.

— Слышь, Попов. Илья сказал, что ты будто не прочь самолет уступить. А? Как, сговоримся?

— Зачем он тебе? — спросил гость.

— Да так, интересная штука. Вон Проф мне в детстве картинки показывал. Запомнилось. Соглашайся.

— Я говорил уже. Бессмысленно. Не полетит он у тебя. У него зарядка почти на нуле. А вот то, что он снял, могу показать. Сейчас, доем только.

— Потом доешь. Пошли, времени нет. Проф, ты как, с нами?

— Конечно!

Он еще спрашивает.

— Дай хоть попью, — заупрямился гость и показал на глиняный кувшин с желтыми петухами на боках. — Это что?

— Квас брусничный. Смотри, ядреный до жути.

— Спасибо за заботу.

Налив себе в кружку, Попов выпил ее в два приема.

— Да уж! — выдохнул он.

— Предупреждал ведь. Вот почему так бывает, Попов. Предупредишь человека по-хорошему, по-доброму, а он сделает наоборот, а потом еще и на тебя обижается. Почему?

— Слаб человек.

Проф чуть не подпрыгнул от восхищения. Именно так говорили герои в его любимых книгах. Значит, не врут, не врут! А то некоторые говорят, будто вранье там написано и дурацкие выдумки, однако ж нет, вот, глядите сами!

— Это смотря какой. Сволоты тоже хватает.

Возле машины, но все же на почтительном удалении, создаваемом конопатым сыном гвардейца Артура, клубился народ.

— А ну! — крикнул Саня. — Дел нету? Сейчас я всем быстро найду.

Не сказать, что народ бросился врассыпную, но разошлись довольно быстро. Многие разглядывали чудо невиданное издалека, мальчишки с подружками расселись по конькам крыш. Где-то во дворе громко визжала свинья. Видно, чувствует свой смертный час. Ох и не к добру. Резать-то ее рано еще, только по морозу.

Внутри машина поражала.

Для начала она пахла совсем иначе, чем все то, что до этого нюхал Проф. Это не было живым духом, но и совершенно не неприятным. Если даже не наоборот. Необычно — да. Даже резко. И, наверное, именно от этого щекотало ноздри. А как непросто оказалось забраться на сиденье. Немного жаль, что место ему определили сзади, но только совсем чуть-чуть, потому что все видели, как он сел в машину вместе с императором. Это вам не на соседнем очке посидеть, кряхтя от натуги. Это знак!

Он почти не слушал разъяснения Попова. Самолет там, траки. Он что, траков не видал? Да век бы их не видеть. А вот блестящие ручки на дверях заинтересовали его до крайности. Просто необыкновенно стало интересно, из какого материала они сделаны. Но когда включился экран — крохотный, с две ладони, хранитель забыл обо всем. Даже прилипшее с той стороны конопатое лицо проигнорировал. Просто не обратил на него внимания.

Сначала было очень непросто осознать, что происходит на экране, и только разъяснения Попова помогли понять, хотя все равно это не укладывалось в голове. Как это возможно? Ну как? Вот только что это происходило где-то, за десятки километров отсюда, а теперь вот оно, пожалуйста. Невероятно!

Смотрели заворожено, молча. Только чужой время от времени пояснял увиденное. Проф восторженно вздыхал.

Когда все закончилось и экран потемнел, Саня спросил напряженным, грудным голосом:

— А можешь показать, что сейчас происходит?

Проф напрягся; этот голос, идущий прямо от пупка, он хорошо знал. Он кое-что читал про носорогов, про их упрямство и неукротимый нрав. Вот когда Саня начинал говорить таким голосом, он становился тем самым носорогом, которого не остановить. Хранитель испугался. Чудо, к которому он пока едва только прикоснулся, может быть разрушено. И что сделать, чтобы этого не случилось, он не знал.

— Я же говорил тебе, что зарядка кончилась.

— Ты сказал «почти».

— Правильно. Это значит, что самолет, может, и взлетит, может, его даже хватит километров на пять, а потом просто упадет и все.

— И все?

— Да, просто разобьется. Вдрызг.

— Ну а как сделать, чтобы он… Ну чтобы полетел? Эта самая зарядка, а?

— Могу, конечно, попробовать. Но получится не раньше утра.

— Делай. Остаешься до утра.

— Я сказал «не раньше утра», а не «утром».

— Слышал. Как тут? Выпусти уже меня.

— Я кое-что попрошу взамен, — сказал Попов.

— Утром. Сейчас у меня дела. Ну? — уже явно не скрывая раздражения, воскликнул Саня.

Проф слушал и млел. До утра! У него есть время до утра! Это больше, чем он мог рассчитывать, хотя в мечтах, мечтах… Долгие умные беседы, неожиданные открытия, взаимное удивление и бесконечное удовольствие.

— Поставь у машины двух человек охраны до утра, — грубо заявил Попов.

А вот это правильно, очень разумно. Очень! Народ у нас такой, что лучше охранять. Кто это написал? Проф не помнил. В лучшем случае двери домов закрываются на веревочную петельку или щеколду. На запоре только наружные ворота, да и то потому, что к ним то и дело липнут типы вроде Бора.

— Одного достанет, — отрезал император. — Выпускай!

— Тогда я жду здесь.

— Как хочешь.

Попов выпустил Саню и обернулся.

— Ну Проф, подождем?

— Конечно, я готов!

Чуть было не ляпнул, что хоть до самого утра.

— Да? Ну ладно. Пошли выйдем, хоть ноги размять. Кстати, где у вас туалет?

— Туалет?

Слово было знакомым, но что оно означает, забыл. Даже стыдно стало.

— Господи… Ну куда вы по нужде-то ходите? Ватерклозет, шибдик, гальюн, очко…

— Ну конечно! Пойдем покажу.

Туалет, он же очко. Как он мог забыть. Такое простое слово. Теперь он вспомнил. В детстве одно время он здорово мучился по этому поводу. В том смысле, что из-за этого слова. С одной стороны, оно означало наведение порядка в одежде и прическе, с другой же — он не понимал, что именно. Потом эти мучения сменились другими, и словцо забылось, оставив смутное ощущение недоступности.

Когда вышли из машины и удалились на пару шагов, она слабо квакнула за их спинами. Как будто пес, влюбленный в хозяина, обиженно клацнул зубами на то, что его оставляют. Оторопевший Проф поспешно обернулся. Неужто живая? Ничего как будто не произошло. Огромная машина стояла точно так же, как и до этого.

— Все нормально, — сказал Попов.

— А это… — Хранитель показал пальцем. Дескать, что такое?

— Так надо. Пошли уже, а?

На обратном пути Проф мучился от того, насколько убогим оказалось очко… Туалет! Надо обязательно запомнить. По сравнению с машиной. Никогда раньше не обращал на это внимания, а тут вдруг стало так стыдно, до того, что щеки обожгло. Ладно, хоть за бородой не видно.

Когда вернулись, на посту уже стоял гвардеец с широким мечом в ножнах, выкованным из автомобильной рессоры. В прошлом году охотники нашли в лесу почти целый грузовик. Даже непонятно, как он туда заехал. Саня быстро организовал людей, и за две недели его перетаскали в город. Много чего хорошего из него получилось. Особо порадовал набор инструментов, без которых разбирать старые механизмы одно мучение. А лично для Профа притащили целый ворох разной бумаги. Правда, посеревшей от влаги и побитой плесенью, но все равно это была самая большая находка его учеников за весь прошлый год.

— Хочу пригласить вас, товарищ Попов, к себе. Имеется у меня небольшое собрание, хотелось бы получить от вас кое-какие объяснения.

Взглянув в лицо гостя, он понял, что ляпнул что-то не то. Уж больно тот удивился. Историческая встреча цивилизаций срывалась во внезапно разверзнувшуюся пропасть. И он поспешил навести мосты и сменил тему.

— Но сначала давай закончим трапезу. Саня так спешит, что с ним никогда нормально не пожрешь.

Теперь, кажется, все было нормально. Ну оно и понятно. Еда — дело святое. Кстати, не забыть бы спросить про это, про святое-то. Тут у Профа тоже имелись сомнения. Не меньше, чем когда-то с туалетом. Ну это если только к слову придется.

Галка, вот ведь стервоза, уже заканчивала прибирать со стола. Хранитель возмутился:

— А ну обратно ставь! Ты чего творишь? Не видишь, гость не наелся.

— Да откуда ж я знаю. Вижу, ушли. Ну и все. Сейчас притащу. Только орать-то зачем? Я и так слышу. Все, что ли? Или чего не будете?

— Все!

— Ну и здоровы ж вы трескать, — пробормотала она.

И уплыла дура худосочная, гусыня кривоногая. Воображает из себя. У Профа заворочалось в груди. Что-то давно она к нему не заглядывала, не худо и напомнить. Но не сегодня, не сегодня! Вопросы в его голове так и роились, словно мухи над очком. Даже непонятно — с какого начать.

— А вот, — он запнулся, вспоминая слово, — телевизор. Он как показывает?

— В каком… А! Показывает-то? Тут целая наука. Я, честно говоря, не очень в теме. Но в принципе, если про сам приемник. Сначала на него поступает сигнал. Потом он преобразуется и усиливается для того, чтобы поступить на экран и в динамики. Получается изображение со звуком. Ну если в общих чертах, так.

— А какой сигнал? — начал загораться Проф. — Откуда он берется?

Пару секунд Попов смотрел на него с абсолютно тупым выражением на лице. Проф даже успел испытать укол сомнения, с тем ли человеком он затеял разговор. Таких пустых взглядов он, честно говоря, пугался.

— Хорошо, если все цепочку, я попробую. — Что за цепочка? Проф напрягся. А Попов достал из кармана блокнот — настоящий! — раскрыл его и принялся рисовать фигурки. — Сначала видеокамера. Она снимает изображение. В смысле картинку.

Проф начал балдеть на пятой секунде рассказа. Он просто млел и не заметил, как начал натужно пыхтеть — водилось за ним такое, когда он отключался от окружающей действительности, в которой так редко находится место для высокого и прекрасного. Звучали волшебные слова «электричество» и «провода», «аппаратура» и «зона распространения». Понятно было не все, но он ясно чувствовал, что искомый ключик уже где-то близко. Буквально еще одно движение пальца, и вот он, ноготь к нему уже прикоснулся.

Между делом гость надкусывал пирог, продолжая бубнить с набитым ртом, и Проф тоже не удержался, то есть и не удерживался-то особо, просто принялся за еду, почти того не заметив. Процесс пошел!

Счастье оборвалось внезапно, когда гость воскликнул: «Блин!».

Проф мигом насторожился и даже слегка испугался. Понятно, что гость ругается, но как-то странно. Блины-то причем? Что-то случилось.

— Забыл! Я сейчас, — вскочил Попов.

— Проводить?

— Не надо, я к машине. Мигом вернусь.

И поспешно ушел, оставив на столе блокнот и диковинного вида ручку. Проф осторожно коснулся ее пальцами. Гладкая и теплая. Потом потрогал блокнот. От вида чистой бумаги он испытывал трепет. Вот хочешь — пиши. А хочешь — так любуйся и мечтай о том, что ты напишешь. А что, если попросить? Может, не откажет. Или сменять на что. Чтобы такое предложить? Есть у него отличная зимняя шапка из енота. Теплая — жуть. Ни в какой мороз не холодно в ней. Специально для него пошита. Нет, Попову она великовата станет. Меду кадушку нынешнего сбора. Просто отличный мед. Только куда его гостю девать? Большенькая будет для него-то. Полушубок! Медвежий. Тут и ручку выменять можно в придачу. У-у! Тут простор для мены. Полушубок богатый, всего два года носки. Да и то, чего он его носил-то? Прошлая зима теплая была, так что почти и не надевал, а в эту с месяц болел, на улицу не выходил. Или лучше деньгами? У него немного, но рублей сорок может отдать. Дороговато, конечно, сорок-то, можно и поторговаться, но уж очень ему хотелось заиметь этот блокнот и ручку. Настоящую пишущую ручку! А то царапает старым железным пером с самотертыми чернилами.

Вдруг он спохватился: что-то давно нет гостя.

— Галка! — крикнул. Та, будто ждала, сразу вышла из двери. — Где он?

— А я знаю? Ушел.

— Куда?

— Я знаю?

Ну дура, ну дура же! Что с нее взять, с такой-то?

Подхватился — надо бежать искать. Вернулся уже от двери — к блокноту. Как такое без присмотра оставить? Взять-то не возьмут, но и оставлять не хотелось. Уже чувствовал это своим. Схватил, сунул в карман и снова к двери.

Выскочил наружу, завертел головой, высматривая. Нету! Кинулся к машине. Та слабо урчала, оставленный сторожить ее охранник стоял и слушал, наклонив голову к правому плечу. Лицо его было глупым до предела. Просто инфант какой-то, а не гвардеец. Мельком Проф вспомнил, что когда-то советовал Сане переименовать гвардейцев в мушкетеров — книжку Дюма, хоть и с выдранными страницами, читали оба, — но тот воспротивился. Как есть, сказал, пусть так и остается. Мол, это люди и традиция, а не шахматные фигурки. С большим трудом уговорил переименовать совхоз в город. Уж очень ему нравились города. Саня согласился, пусть будет город, только Профу показалось, что он на это пошел по принципу «только отстань». Но — отец его, прошлый император, не соглашался, а Саня согласился. Большое дело!

— Где?! — в сердцах воскликнул, хватая гвардейца, так и не ставшего мушкетером, за рукав.

— Чего? — испугался тот. Даже отступил на полшага. Проф аж дар речи потерял. Чего, совсем тупой? Баран, дубовой палкой деланный. Огребыш. Саня даст ему. Блинов.

— Он! — И ткнул пальцем в машину, от которой исходил теплый воздух и воняло, чего раньше не было.

— Ушел.

— Как ушел?

— Ногами. Ты чего, Проф?

— Куда? — взмолился он, чувствуя, как начинают дрожать коленки. Обманули! Презрели! Прозевал!

— Так это… Со Степкой Коммунистом чего-то схлестнулся и ушли оба. — Гвардеец махнул рукой, показывая направление. — А чо такое?

Проф чуть не взвыл от обиды. Степка тот еще гад. Мало сказать, что всю родню свою и соседей в должниках держит, так еще и говорит про то, в чем сам ничего не смыслит. У него дома три книжки, которые ему совсем голову задурили, вот он всем про них и рассказывает, а никому в руки не дает. И не показывает. Что за книжки такие? Даже учителю своему, Профу, не дал взглянуть. Обидно. Как праздник у него, а праздник всегда, когда пить принимается, это дня на три-четыре, так на доме всегда белый с косым синим крестом флаг вывешивает.

Тоненько взвыв, Проф бросился к дому Степана. Давно, давно пора с Коммунистом этим разобраться. И книжки у него отобрать. Как можно такому человеку книги у себя иметь, да еще в секрете? Ну все, пришло время. Конец терпению. Сколько уже можно. Сейчас или никогда. Именно сейчас. Узнает, с кем связался! Еще как узнает. Ну Степка, ну, стервец! Блудовид поганый. Мало на тебя мужики оглобли поднимали. Теперь все. Отольются тебе Лосиные слезы. Всех тех, кому ты, сволота, рога поставил на макушку.

Около калитки Степанова двора игрались две девчонки где-то пяти и семи лет, украшая глиняную, свежеслепленную бабу куриными перьями и лоскутками. Расплодился Коммунист до невозможности. К бегу Проф с детства не был приспособлен, потому запыхался и пускал носом пузыри.

— Отец… дома? — спросил он, хватаясь рукой за правый бок, закололо.

— Папка в море, — ответила младшая, одновременно выковыривая из носа грязным пальцем.

Какое, к звезде, море?

Он просто перешагнул через девчонку и толкнул калитку, другой рукой снимая кожаную петлю со столба. Давно тут не бывал. А ничего, хорошо устроился Коммунист. Слева огород, за ним баня. Прямо — дом, не хуже, чем у Сани.

В два этажа. За ним — Проф знал — должники кожу мнут, оттого запах тут тяжелый. И как они тут только живут?

Шагу не успел сделать, как рванул обратно за калитку; на него мчался пес самого церберного вида, лохматый до невозможности, здоровенный, пасть как чемодан раскрытый, клыки в палец длиной, глаз не видно за нависшей на них шерстью, а уж лает, — Профа жуть взяла. Считай, едва ноги унес.

Чудовище подлетело к калитке и ну его облаивать, захлебываясь собственной яростью. По-хорошему, надо бы ноги уносить, но он никак не мог нашарить кожаный запор, потому как глаз не сводил с беснующегося пса, сторожа каждое его движение. С детства он не любил собак, если не сказать, боялся.

Немного погодя, когда стало понятно, что обе стороны находятся каждая в своем тупике, Проф полуобернулся и попросил:

— Девчонки, уймите пса.

Та, что поменьше, ответствовала тоненьким, ехидным голоском:

— Мы не умеем.

Проф двумя руками удерживал сотрясающуюся от мощных налетов калитку и прикидывал, сумеет ли удержать петля этого монстра в собачачьем обличий. Ну что за семейка такая! Степаново отродье. Ну когда же эта скотина успокоится-то?! Долго ему еще так стоять на потеху людям? Хорош хранитель. Торчит у двора Коммуниста буквой «Г» и едва успевает уворачиваться от брызжущих на него собачьих слюней. Как будто пес на него плюет прилюдно. Срам, да и только.

Появление на крыльце Степана он воспринял с жутким облегчением. А тот встал руки в боки и ухмыляется.

— Чего вылупился? Отзови собаку!

— Чегой-то я должен ее отзывать? — начал глумиться Степан. — С каких таких пирогов?

— Попов у тебя? — перекрикивал собаку Проф.

— Тебе-то что с того?

Лохматая скотина с новой силой бросилась на калитку, едва не опрокинув Профа. Он изо всех сил уперся руками и ногами. Долго он так не сдюжит, факт.

— Император его ищет.

— А мы, коммунисты, императоров не признаем, — продолжал издеваться этот гад. — И долгов перед ним у меня нету, долю вношу исправно.

Ну вот, затянул старую песню о своем. Кто уж его не стыдил, а он все свое. И ведь правда, долю вносит исправно, не придерешься. Потому и куражится. Эх, мягок Саня, надо б ему пожестче с народом-то. И, как назло, ни одного гвардейца на улочке. А соседи, известно, со Степкой связываться не желают, учены. Надо что-то делать. Блин.

— Может, у тебя еще билет партийный имеется?

И тут его осенило. Пирог. Тот самый, что он не доел перед трапезой. Точнее, половина. Такому зверю оставшийся кусок на один клык, но не попробовать грех. Тем более что ничего другого не остается. Поймав момент, когда разбушевавшаяся скотина отскочила для очередной атаки, он сунул руку в карман и наткнулся на блокнот. На этом он потерял пару мгновений. Псу, как будто, только этого и надо было. Он рванулся вперед и вышиб калитку вместе с ослабившим хватку Профом.

Зверюга чуть не с теленка ростом пролетела точнехонько над опрокидывающимся на спину хранителем, мелькнув перед его глазами волосатым брюхом, лапами и всем прочим хозяйством. Даже падая, Проф махал руками, зряшно пытаясь сохранить равновесие, и только предчувствие скорого и болезненного контакта с крепко утрамбованной землей заставило его выпустить остатки выцепленного таки пирога. Другой же рукой он все еще цеплялся за пруты калитки, и это спасло его от окончательного позорного падения. Правда, он все же приложился спиной о столб, что никак не прибавило ему радости. Боль радости вообще редко способствует. Зато то, что он увидел потом, позволило ему несколько смириться с произошедшим.

Зверюга вместо того, чтобы на клочья рвать хранителя, кинулась к остаткам пирога, разлетевшегося от удара о землю, и, сожрав для начала основной кусок, стала подбирать крошки вареных и рубленых налима и зайчатины.

Проф не стал мешкать. Быстро поднялся, держась все за ту же калитку, шагнул вперед и закрыл ее за собой, оставив пса на улице подбирать крохи с императорского стола. И уже без спешки накинул ременное кольцо. Чур, я в домике! После этого почти торжественно повернулся к Степке.

— За детишек-то не боишься? — спросил он.

— С-собака, — неизвестно в чей адрес прошелся Коммунист. — Убирайся!

Похоже, судьба собственных детей его не сильно занимала. А чего мелочиться, если их у него не то десять, не то одиннадцать, а баба опять на сносях? Это не считая тех, кто его стараниями по чужим домам народился.

Проф пошел на него, низко наклонив голову так, словно собирался забодать, хотя бодать ему, по причине бессемейности, было, понятное дело, нечем. Ну не мог ему никто рога наставить, что тут поделаешь! А вот он иногда… Бывало.

— Ты чего это? — забеспокоился Коммунист.

— Куда гостя имперского дел?! — пер на него хранитель. После победы над зверем отваги в нем куда как прибавилось.

Степка схватил палку, изрядно измочаленную собачьими зубами, и приготовился к отражению атаки.

— Нынче он мой гость!

Расстояние между противниками стремительно сокращалось благодаря семенящей поступи хранителя. И тут на крыльцо вышел Попов.

— Вы здесь уже? — спросил он. — Извините, не предупредил. Тут такое интересное дело…

— Не говори ему! — торопливо перебил Коммунист. — Он нам ничего, и мы ему фигу.

Разогнавшийся Проф не мог остановиться и прямо-таки взлетел на крыльцо, готовый вцепиться в Степкину глотку хоть пальцами, хоть оставшимися зубами. И вцепился б, если не получил бы по лбу палкой. Не так чтобы сильно, но хватило, чтобы замереть в изумлении и с открытым ртом.

— Нормальные у вас тут порядки, — услыхал он сквозь туман. — Дружеские.

— А чего он на меня, как на трака, всеми ходулями? Он же бешеный, урод недоделанный.

Проф начал тихонько оседать — ноги перестали держать, — и тут его подхватили под мышки и мягко усадили.

— Зря ты так его.

— У него башка каменная. А я так только, вполсилы.

— Воды принеси.

Потом в лицо Профу брызгали, и вода смешивалась с потекшими из глаз слезами. Такого унижения он никогда не испытывал. То есть давно. Очень давно. И, думалось, никогда более не испытает. Проф зажмурился.

— Ты пса-то отзови. Пойдем мы.

— Так мы договорились, а? — Это Степкин голос.

— Подходи, ладно. Там посмотрим. По месту и обстоятельствам.

— Кроме меня, никто тебе не покажет.

— Уж больно ты цену ломишь.

— Я — Коммунист!

— Слышал уже. Давай убирай собаку.

Проф разлепил глаза, когда они вместе с Поповым были уже на улице. Тот аккуратно поддерживал его за талию и шел медленно, будто пьяного вел. Только Проф так отродясь не напивался.

Обтер мокрое лицо ладонью и выпрямился.

— Отпусти, — проговорил сквозь зубы.

— Все нормально?

— Отпусти, сказал.

— Смотри, Проф. — И отпустил.

Ничего, на ногах устоял. Сначала мотнуло, но справился. И почувствовал, что перестал любить гостя. Разом. Будто жилу какую в нем перерезали, по которой любовь эта самая и течет. Про себя решил, что про блокнот говорить не станет. Поди не последний у него. Перебьется. Коли со Степкой спутался — перебьется. А медвежья полушуба шибко жирно ему будет. Да и до зимы еще далеко.

Навстречу попался Макс-горшечник. Особой любви меж ними никогда не наблюдалось, но тут остановился и заговорил о том, о чем минуту назад и не собирался, всем своим видом демонстрируя пренебрежение к гостю. Пускай знает! А Макс больше на Попова пялился, чем отвечал на разумные вопросы, хотя Проф и впрямь чуть было не решился приобрести себе новый горшок для супа. Ну его, дурака, к черту! В досаде махнул рукой и пошел дальше, не без удовольствия видя любопытные взгляды, которые провожали их парочку. При этом было видно, что город живет тревожно, готовясь к осаде и возможному прорыву. В одних дворах перетаскивали какие-то мешки на высоко поднятые платформы с лабазами на них, в других стучали молотки — люди как могли укрепляли свои жилища и, главное, сараи с припасами и скотиной, которую сегодня никто не решился отправить на вольный выпас, если не считать лошадей — те, конечно, от траков уйдут легко. Да уж, не в лучшее время прибыл гость.

А Попова нужно примерно проучить.