Глава 13

Это был старый, давно заброшенный лодж. Он стоял, привалившись спиной к отвесной скале, словно путник, выбившийся из сил, и угрюмо смотрел на дорогу перед собой, по которой ему больше никогда не сделать ни одного шага. Часть крыши провалилась от снега, зимой его выпадало здесь очень много. На оставшейся – пророс густой ковер лишайника, жесткие пучки травы и даже несколько кустов. Сквозь дыры на месте выбитых окон внутрь влетал и вылетал ветер. Когда-то тут было селение под названием Сенсо Тенг. Теперь от него остался только один дом.

– На ночь остановимся здесь, – сказал я Тиссе.

Она слишком устала, чтобы спорить, хотя этот дом явно не понравился ей. Я первым вошел через провал двери. На пол с улицы нанесло песка, пыли и мелких камешков. На слое грязи виднелись следы мелких зверьков, заскакивающих сюда в поисках поживы. В углу прилепилось брошенное осиное гнездо, похожее на огромный кое-как смятый комок серой бумаги. Ощутимо пахло гнилью.

Не подходя к темным сырым комнатам на первом этаже, я направился к лестнице. Тисса осторожно шла следом. Ступени угрожающе скрипели при каждом шаге, перила посередине зияли проломом – создавалось впечатление, будто кто-то свалился отсюда, сломав балясины. Я глянул вниз и увидел несколько глубоких трещин в полу, как раз под дырой.

Номера на втором этаже выглядели менее затхлыми, словно ветер, влетающий в их окна, разгонял запустение, принося с собой запах снега и камня.

Я проверял дверь каждой комнаты. Но замки на них были сломаны или сняты.

– Что ты ищешь? – спросила Тисса, в очередной раз останавливаясь рядом со мной.

– Надежный засов.

Ей хотелось как можно быстрее сбросить тяжелый рюкзак и сесть, а лучше лечь, вытянув гудящие ноги, но она терпеливо ждала, когда я найду то, что нужно.

Я открыл следующую дверь, последнюю в коридоре. Она казалась довольно надежной, и задвижка на ней сохранилась. Две металлические скобы покрылись слоем ржавчины, но коррозии пока не удалось сожрать их. Железный брусок между ними оказался крепким и широким. Такой не выбьешь даже с нескольких ударов. То, что нужно.

Комната была вполне пригодной. В единственном оконном проеме поблескивал кусок стекла, остальное в виде мелких осколков лежало на досках топчана, придвинутого к окну. На втором топчане – у стены напротив – лежала грязная тряпка, в которой можно было с трудом узнать спальный мешок. А из него выглядывало серое сморщенное лицо с провалившимися глазницами и носом.

Войдя в комнату следом за мной, Тисса сначала вздрогнула от неожиданности, затем произнесла устало:

– Снова покойник.

Я подошел ближе. Рядом с кроватью валялся ветхий рюкзак. На покосившемся столике – пустая миска, погнутая ложка, растекшаяся лужица воска.

Несмотря на выбитое окно, здесь висел стойкий запах плесени и старой смерти.

– Я не буду спать в одной комнате с трупом, – сказала Тисса, брезгливо переступая по грязному полу и оглядываясь в поисках места, куда можно положить вещи. Затем смахнула осколки стекла на пол и тяжело опустила на топчан свою ношу.

– Я тоже. – Я завернул останки в спальник и поднял с кровати. Тело оказалось легким, словно вязанка сухого хвороста.

Я вынес его из комнаты и положил на пол в соседней. Вернулся за рюкзаком.

– Думаешь, он может прийти ночью за своими вещами? – В голосе Тиссы не было ни насмешки, ни иронии.

– Не бойся, не придет. – Я захватил миску и ложку, отнес все имущество мертвеца, положил рядом с ним и вышел.

– Интересно, отчего он умер? – совершенно без интереса произнесла она, когда я вернулся. Девушка распаковывала свой рюкзак, спеша поскорее достать спальник.

– Не знаю. – Я подошел к двери, закрыл ее и задвинул засов.

– Думаешь, пошел в обратную сторону?

– Может быть.

Тисса расставила несколько свечей и зажгла их. Вечерние сумерки, заглядывающие в комнату, тут же отступили.

У меня еще оставалось немного времени. Но я невольно оттягивал тот момент, когда надо будет выйти из дома.

– Где ты познакомилась с Джейком? – спросил я, готовя ужин.

Тисса, сидящая на своем спальнике и подпиливающая сломанный ноготь, ответила равнодушно:

– Он увидел мои фото в мужском журнале и заинтересовался.

– А когда ты начала сниматься для журналов?

– Через несколько месяцев после того, как ты уехал.

– Значит, академическое будущее не имело для тебя серьезного значения?

– Ты прекрасно знаешь, окончание университета было для меня всего лишь вопросом престижа. С дипломом легче устроиться. И уважения больше.

Тисса помолчала, крутя в пальцах пилку, а затем произнесла другим тоном – задумчиво и слегка отстраненно:

– Пока я была юной, все, что ты рассказывал, чем ты занимался, было очень увлекательно, впечатляюще. Ты умел захватить аудиторию. А потом я поняла – наука практически не приносит денег. Но дело даже не в них. – Она перевела взгляд на свои руки, потерявшие во время этого трека холеную ухоженность, однако, казалось, не видела их. – Постоянно придумывать, как выживать, занимаясь тем, в чем люди да и я сама, по большому счету, не вижу особого смысла. Постоянно сталкиваться с трудностями, непониманием. Быть может, твоя душа и дает тебе силы не замечать проблем, дает возможность быть счастливым, довольным своим делом. Но я так не могу.

– Поэтому ты занялась модельным бизнесом?

– Да. И встретила Джейка. Я получила все, что хотела. Началась правильная, нормальная, достойная жизнь. – Тисса улыбнулась было своей блистательной улыбкой победительницы, но она тут же померкла. – Знал бы ты, как мне было скучно. Невыносимо. После жизни с тобой, такой яркой и необычной, все стало просто, примитивно, серо.

Она сжала пилку, словно маленький нож.

– Знаешь, почему таких, как ты, убивают на самом деле? Вы лишаете нормальных людей покоя. – Ее голос зазвучал прерывисто и страстно: – Они живут размеренно, рационально. А вы врываетесь со своими бурными эмоциями, необычными поступками, приоткрываете дверь, за которой цветет невероятно прекрасный сад, а потом захлопываете ее прямо перед носом. – Тисса резко взмахнула рукой, наглядно демонстрируя свою метафору. – Ты снова оказываешься в серой, пустой, пыльной комнате. И каждый день, каждый час чувствуешь постоянное глухое раздражение на свою тусклую, унылую жизнью. Пытаешься изменить ее, но не видишь как. Сходишь с ума, стараясь понять, что сделать, и единственный ответ, который приходит, – ты никогда не сможешь ничего изменить, ты даже не знаешь, что менять. За одно это хочется убить!

Я только усмехнулся, услышав эту искренность:

– Вот за это я тебя и люблю. За твою невероятную прямолинейность.

Ответом мне была напряженная тишина.

Тисса смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

– Что ты сказал?

– В какой момент нашего разговора?

– Ты меня… любишь?

– Тебя это удивляет?

Я подал ей миску с супом. Тисса взяла ее, не глядя поставила рядом.

– Ты никогда не говорил.

– По-моему, это очевидно.

Она долго молчала, скользя по мне невидящим взглядом. И наконец произнесла:

– Если ты любил, почему уехал? Почему бросил меня?

– Наши отношения строились исключительно на моем влиянии на тебя. Больше нас ничто не связывало.

– Неправда. Мы были из одного социального слоя. Примерно с равным уровнем интеллекта. И разница в возрасте не настолько значительная, чтобы не найти общий язык. Мы вместе жили. Разве этого мало? Ты был мне нужен. Я и приехала сюда потому, что ты мне нужен по-прежнему. Но я никогда не была нужна тебе. Ты смотрел на меня как на забавную дрессированную зверушку. Для тебя и для Уолта мы все были одинаковыми. Стая зверей, и вы – два пастыря, которые стоят в стороне и выбирают экземпляр попривлекательнее, чтобы выдрессировать его. Уолтера сожрала его ручная рысь. И ты конечно же отправил свою обратно в зоопарк. Вернее, уехал из этого зверинца сам. Решил, что мы неприручаемые, дикие, коварные и подлые. Я пыталась заменить тебя Джейком, не ради денег… не только ради них. Я была ему нужна. Но мне все равно не хватало тебя.

Она зябко поежилась и плотнее стянула на шее ворот пухового жилета.

– Знаешь, об одушевленных всегда ходило столько нелепых слухов. Мне постоянно задавали вопросы про тебя, а я не знала, что ответить. Никогда не могла тебя понять.

Тисса взяла миску поставила себе на колени, принялась было за еду, но тут же отложила ложку.

– В тебе есть нечто странное, – сказала она задумчиво. – Жесткость, резкость, и тут же… Нет, это не мягкость… Ты не отвечаешь агрессией на агрессию. Можешь очень легко уйти в сторону. Но это не трусость – когда надо, ты примешь любое, самое жестокое решение, даже убьешь того, кто встанет у тебя на дороге.

– Это называется равновесие. Им наделены все люди с душой.

– Не думаю, – ответила она небрежно. – Но мне очень нравится, что ты такой.

Видимо, это можно было считать ответным признанием.

– …Почему ты не ешь? – спросила Тисса, вновь взглянув на меня через какое-то время.

– Поем, когда вернусь.

Ее рука с ложкой замерла.

– Ты уходишь?! Сейчас?

– Да. Ненадолго. Надеюсь, что ненадолго.

Она забыла о еде и смотрела на меня с тревожным вниманием.

– Тисса, послушай меня. Это очень важно. У меня теперь нет ножа. А нам нужна защита.

– И что ты собираешься делать?

Я вытащил из внутреннего кармана рюкзака ганлин и подал ей. Тисса взяла кость, окованную серебром, и с недоумением посмотрела на меня.

– Это флейта, которую у тебя хотел купить Джейк?

– Да. Мой нож потерян, и единственное, что у меня осталось, – этот ганлин. Он обладает связью с миром духов.

Я рассказал ей про ритуал чод, про силу, которую должен получить с помощью этого музыкального инструмента. Тисса слушала меня, и ее лицо все сильнее каменело.

– Я пойду с тобой, – заявила она, когда я замолчал.

– Нет. Это опасно. Ты можешь погибнуть.

– А ты не погибнешь? – Ее голос зазвенел, а скулы побелели. – Вдруг что-то пойдет не так? Вдруг ты не справишься?

– Все будет в порядке, – ответил я как можно увереннее. – У меня же есть душа, поэтому…

– Хватит строить из себя непобедимого рыцаря! – воскликнула она с отчаянием и бросила флейту на кровать. – Ты всего лишь одушевленный, а не бессмертный. Твоя душа – не стальные доспехи! Не меч и не щит! Ты так же можешь умереть, как и все остальные!

Она отвернулась, чтобы я не видел слез, блеснувших на ее ресницах.

– Тисса, у нас нет выхода.

– А если вернется Джейк, или Дик, или еще какая-нибудь дрянь? Пока тебя не будет?

– Даже если они вернутся, к тебе не пойдут. Звуки ганлина отпугнут их.

– Да, они пойдут к тебе, – произнесла она глухо.

– А еще ты запрешь дверь. Здесь надежный засов. Те, кто возвращаются по ночам, заключены в материальные тела. Они не смогут пройти сквозь преграду. Если ты сама не откроешь.

Тисса помолчала, глядя в окно, затем проговорила тихо:

– Рай… я боюсь.

Я видел, каких мучительных усилий ей стоило признаться в этом.

– Знаю.

Я обнял ее, крепко прижал к себе, утешая, успокаивая, передавая часть своей силы.

– Если я не сделаю этого, то не смогу защитить ни тебя, ни себя.

– Я не хочу оставаться одна. Если с тобой что-то случится, я останусь совсем одна.

– Я вернусь. Обещаю.

– Зачем я поехала в Кайлат?! – воскликнула она с отчаянием, понимая, что не сможет удержать меня. – Почему я не осталась дома?! У меня было все так хорошо.

– И зачем же ты поехала?

– Найти тебя, – сказала она резко. – Мне нужно было тебя увидеть. Убедиться, что ты несчастен, одинок и жалок. А ты оказался вполне довольным жизнью. Полно знакомых, каждый встречный кайлатец здоровается с тобой. И у тебя есть горы, которые ты так хорошо понимаешь и которые принимают тебя.

Я слушал эти горькие упреки, прижавшись щекой к ее пушистым волосам, наслаждался теплом ее тела и прикосновениями рук, которые больше не обнимали меня, а грубо стискивали куртку на моей груди.

– Изучаешь местные языки. Собираешь легенды. Весь твой умиротворенный вид говорил о том, что здесь ты познал некую тайну, получил какие-то невероятные богатства. И я вдруг сама ощутила себя нищей, одинокой, обделенной. Это несправедливо!

– Это равновесие, Тисса.

Она вздохнула и покачала головой, признаваясь в своем бессилии понять меня.

– Мне пора.

Тисса отстранилась, забыв обо всех своих обидах.

– Осторожнее, ладно?

– Хорошо. Не волнуйся.

Я еще раз провел ладонью по ее волосам, положил в карман пару свечей в металлических чашечках, коробок спичек, взял ганлин, лежащий на кровати, и вышел из комнаты. За моей спиной загремел засов.

В темноте заброшенный лодж наполнился приглушенными звуками. Шорох, шелест, потрескивание, вздохи. В луче фонаря рассохшиеся доски, неровные стены и сломанные перила выглядели зловеще, словно наполнились своей тайной жизнью. В комнате с покойником было тихо. Но на всякий случай я положил несколько галет у входа.

За порогом дома маячила знакомая фигура в красной куртке.

– Извини, приятель, – сказал я, обращаясь к ней. – Сегодня тебе не стоит ходить за мной. Присмотри лучше за девушкой.

И мертвый попутчик отступил, растворился в темноте, словно вняв моей просьбе или уловив мощь ганлина в моей руке.

Я шел по тропинке, едва виднеющейся под ногами. Хотелось зажечь фонарь, но я знал, что делать этого нельзя.

Ночь затаилась. Задержала дыхание, глядя на меня с неба тысячами мерцающих глаз. Тяжелые хребты гор выгнулись, щетинясь острыми пиками. Молчали птицы, не было слышно зверей. В этом мире все вокруг как будто вымерло. Но с другой стороны, за тонкой невидимой гранью, в пространстве, к которому я собрался обратиться, струилось непрерывное движение. За мной следили, ждали, когда я призову древнюю магию, освобожу тайные, опасные силы.

Ганлин тоже ждал. Последние несколько дней он молчал, словно зная, что мне все равно придется воспользоваться им, и не напоминал о себе. Серебро флейты обжигало холодом ладонь, становилось то легче, то тяжелее. Кость неожиданно теплела. Казалось, музыкальный инструмент жил собственной жизнью. Думал и чувствовал, стараясь передать мне свои мысли и желания.

Тропа, по которой я шел, вела прочь от лоджа, спускалась вниз с холма. Мимо бесшумно пролетела сова. Или нечто, похожее на сову. Олицетворение несчастья, по поверьям кайлатцев. Впрочем, я не был уверен, что эта птица может жить на такой высоте и мне не почудился парящий хищный силуэт с желтыми кругами глаз.

Сначала путь был довольно пологим и гладким, затем начал теряться среди камней, обрываться на склоне, и тогда, наплевав на условности, я включил фонарь, уже не раз выручавший меня. В круге света стали видны все неровности дороги. Спуск становился все круче. Мне пришлось сунуть ганлин за пояс, чтобы не выронить его случайно.

Я не задумывался, куда идти. Необъяснимая уверенность заставляла двигаться лишь в одну сторону, не позволяя сворачивать. Тропинка обогнула еще один валун, и я не удивился, увидев на его боку полустертые знаки. Молельный камень нависал над пропастью. Я повел лучом фонаря и разглядел в нескольких метрах ниже узкую площадку, на которой мог уместиться только один человек. Дальше дороги не было.

Осторожно ступая по осыпающимся камням, я спустился. Осмотрелся. Узкий луч не мог добить до дна ущелья. Там едва слышно бормотала река, перекатываясь по камням. Далеко впереди, тоже за пределами моей видимости, стояла Аркарам. Ее слегка вогнутый склон, похожий на гигантское зеркало, поднимался до самого неба. Кайлатцы считали, что по этим ступеням их временные нематериальные сущности, заменяющие души, поднимаются наверх, чтобы оказаться ближе к Матери Богов. А та определит, какая из них должна вернуться обратно на землю, а какую заберет к себе на вершину…

Я сел, скрестив ноги, выключил фонарь и пару минут ждал, когда глаза привыкнут к темноте. Безмолвные горы свысока наблюдали за мной. Звезды окружали их пики сияющими ледяными венцами. Очертания камней вокруг, искаженные моим зрением, приспособленным к дневному свету, приобретали все более причудливые формы.

Я чувствовал себя сидящим в пустоте. Она разливалась передо мной клубящейся черной тучей, наполненной туманными образами и всполохами неожиданных красок, которых не было в этом мире. Так продолжалось несколько минут, затем, как только ночь вновь приобрела глубину, я зажег свечу, поставил ее рядом на камни и достал ганлин.

Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь избавиться от посторонних мыслей о прошлом, будущем и настоящем, набрал полную грудь воздуха и поднес флейту к губам.

«Когда будешь обращаться к миру без форм, ганлин сам подскажет тебе, что делать», – мелькнуло в памяти наставление гурха. И тут же рассеялось, забылось, было смыто первым звуком флейты. Тихим, мягким, словно музыкальный инструмент пытался понять свои возможности, пробуя неверный, ломающийся голос. Затем тот начал набирать силу. Пронзительные ноты одна за другой полетели в пустоту, догоняя уже отзвучавшие и возвращая им потерянную мощь.

Звуки, неожиданно ставшие материальными, пронзали мое тело. Позвоночник превратился в продолжение флейты, и по нему волна за волной поднималась боль. По волосам пробегали искорки электричества. Немели пальцы, сжимающие музыкальный инструмент, ног я вообще не чувствовал. Казалось, я превращаюсь в камень, сливаюсь со скалой, становлюсь частью горы.

Порыв ветра сдул огонек свечи, бившийся рядом со мной, и тот улетел в темноту крошечной светящейся точкой.

Теперь ганлин пел в полную силу голосом человеческой жизни, которая была отнята ради создания редкого инструмента. Мое дыхание оживляло его, он говорил уже сам.

Затем к тревожной мелодии флейты присоединилась еще одна. Рядом, прислонившись к скале, стоял кто-то едва различимый в темноте, играя в унисон со мной.

А может быть, не было никого, глаза обманывали меня.

Я еще раз взглянул в ту сторону, увидел смутный силуэт, почти слившийся с камнем, заметил тусклый проблеск серебра, ощутил ответный взгляд. И в тот же миг голову обожгло болью, такой же острой и пронзительной, как пение ганлина. Дыхание перехватило, флейта задохнулась было тоже, но ее поддержал голос другого инструмента, не дал тишине гор задушить неровную мелодию, передал свою уверенность, и она зазвучала вновь.

Снова стало возможно дышать. Зрение прояснилось.

Теперь я знал, кто этот едва видимый музыкант. Гурх… тот, кто носил личину гурха, помогал мне.

Пение ганлинов заполнило собой все вокруг. Отражалось от склонов, множась и дробясь на сотни резких, острых звуков. В этот миг невидимая грань, отделяющая реальность от потустороннего мира – пространства без форм, – должна была задрожать, не выдержав такого напора, и лопнуть, выпуская демонов, желающих пожрать мои чувства и воспоминания. Я почти видел их – черных, чернее ночи и камней, призраков, напоминающих жирных, лоснящихся, слепых червей, ползущих на свет.

Но ничего не происходило. На меня не набрасывались голодные твари, не уходила земля из-под ног, из пропасти не лезло наверх чудовищное создание этих гор, чтобы поглотить человека, нарушающего спокойствие их мира.

Холод поднимался по моему коченеющему телу. Рядом кружили мелодии, рожденные ганлином гурха, – бесплотные, легкие, мягкие, сглаживающие какофонию моей флейты, призывающей потусторонние силы. Я закрыл глаза, продолжая играть, не прерываясь ни на секунду, сосредоточился на музыке и почти не заметил, как лед, охватывающий мою физическую оболочку, начинает сковывать и душу… Холодный укол в солнечное сплетение. Затем еще одна ледяная игла, и еще…

Ганлин кричал от боли. Мое дыхание давало ему жизнь, отбирая ее у меня. Печали, радости, заботы, огорчения, привязанности, сомнения, картины прошлого – уходили, утекали, превращаясь в долгие, резкие, мелодичные, обрывистые, режущие слух звуки, которые издавала флейта. Из них сложилась недолгая, плавная, задумчивая элегия – мое детство. Старый дом в пригороде, стены, увитые плющом, высокие окна с мелкими разноцветными стеклами… Подозрительные взгляды соседей, видящих во мне нечто противоестественное, чуждое, почти враждебное. Родители, всем своим видом постоянно показывающие неловкость за мое появление и существование. Старший брат, привязанность которого сменялась приступами агрессивной враждебности… Все эти воспоминания, превращенные в пение ганлина, уплыли и растаяли в темноте.

Прерывистая интермедия – частная школа. Любопытные, не слишком приветливые одноклассники. Одни упорно инстинктивно сторонились меня, другие не менее упрямо искали моей дружбы, которая заканчивалась через несколько недель пылкой ненавистью. Там я понял – единственное, что никогда не обманет и не предаст меня, – книги и знания.

Университет – спокойное, плавное движение по жизни в темпе анданте сменило живое, яркое, с четким, острым ритмом, время от времени приобретающее драматическую окраску скерцо – встреча с Тиссой.

Бурный пассаж, когда мне казалось, что звуки ганлина несутся с огромной скоростью, рассыпаются и тут же сливаются в стремительный поток – смерть Уолта.

И наконец – кульминация – горы. Вечные, неприступные, запретные…

Больше ничего.

Безграничное пространство, продолжение безбрежности гор. Я сливался с этим миром, становился одной из его изменчивых и постоянных частей. Мое сознание охватывало сразу все происходящее вокруг. Я превращался в буран, сметающий с вершины Матери Богов альпинистов, начавших восхождение из последнего лагеря. С холодным равнодушием наблюдал, как засыпает снег палатку трекеров, остановившихся на склоне одного из безымянных шеститысячников. Шел рядом с гэлугпа, взбирающимся по тропе к одинокой ступе. Проваливался в пропасть изрезанного трещинами ледника. Следовал за сотнями бесплотных призраков – пришельцев из мира без форм, слепо бредущих куда-то. И все это одновременно.

Ганлин захлебнулся последней нотой и смолк.

Я увидел крошечное пятно света в темноте – огонек, горящий в заброшенном лодже. Рядом с ним сидела девушка. Она обхватила себя руками за плечи, стараясь защититься от холода, который заползал в комнату через разбитое окно. Я вошел вместе с ним. Медленно приблизился, беззвучно ступая по грязным рассохшимся половицам, протягивая руку, чтобы коснуться ее спины. Девушка вздрогнула, оборачиваясь, я увидел, как стремительно расширяются зрачки синих глаз, услышал приглушенный вскрик и очнулся.

Вокруг стояла оглушительная тишина. От нее звенело в ушах. Казалось, голова окутана ватным одеялом, не пропускающим ни единого звука. Я сидел, привалившись спиной к камню. Тело затекло. В серых предрассветных сумерках клубился туман, поднимающийся из пропасти. Он скрывал горы, валуны, молельный камень… сквозь белый кисель проступали только их неясные очертания. В моем сознании плавала такая же муть, в которой виднелись расплывчатые, непонятные образы.

Я понял, что сжимаю ганлин слишком сильно, пальцы онемели, в них врезалось серебро окантовки. Посмотрел на музыкальный инструмент и увидел, как белый цвет кости меняется на глазах. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело. Флейта была испачкана кровью. Липкие капли стекали с ладони. Другая рука тоже оказалась красной.

Я поднялся, держась за камни. В голове звенела пустота. Но меня все сильнее наполняло ощущение собственной целостности и нереальности окружающего. Вернее, оно перестало иметь значение. Прежние воспоминания потеряли смысл. Стерлись, смазались, расплылись в черноте моего прошлого.

Ганлин вытянул из меня прежнюю жизнь, но должен был что-то дать взамен. Я прислушался к себе, но не нашел ни новой силы, ни магии. Оставалась лишь усталость и еще странная уверенность – меня ждут. Я должен вернуться. Идти вперед. Наверх. По той же самой дороге, по которой пришел сюда ночью.