Я снова в глубоком колодце, в нем темно, и мне страшно. Ко мне тянутся, пытаются дотянуться, и я хочу помочь. Я знаю, что провел здесь много времени, и хочу выйти, потому что слышу, как меня зовет Кэтрин. Я поискал ее руку, но не нашел. Помню, что кричал, но не помню, что именно говорил. Этот кошмар продолжался очень долго.

Потом наступил день. Свет оранжево-красный, очень яркий, и на стенах пляшут оранжевые пятна. Я попытался шевельнуть головой.

— Док! — крикнул кто-то. Голос прозвучал очень громко.

— Хэл?

— Я тебя не вижу, — сказал я. — Где ты, Кэтрин? Где ты?

— Здесь, Хэл. Я все время здесь.

И снова наступила тьма, но теперь мне не было так одиноко.

После этого я несколько раз просыпался. Много говорить не мог, а когда говорил, то, вероятно, звучало это бессмысленно, но постепенно все вокруг начало проясняться. Я в госпитале в Гаррисоне и лежу здесь уже много недель. Сколько именно, не знаю. Никто ничего мне не рассказывает, и все говорят вполголоса, как будто я умираю. Но я не умер.

— Что со мной? — спросил я.

— Спокойней, молодой человек. — Белый халат, очки с толстыми стеклами, каштановая борода с проседью.

— А вы кто такой?

— Это доктор Сечи, — сказала Кэтрин.

— А почему он не говорит, что со мной?

— Не хочет тебя тревожить.

— Тревожить? Думаешь, незнание способствует душевному покою? Рассказывайте.

— Ну, хорошо, — согласился Сечи. — Ничего неизлечимого. Прежде всего поймите это. Ничего неизлечимого, хотя для выздоровления понадобится много времени. Несколько раз мы вас едва не потеряли. Множественные разрывы кишок, два сломанных позвонка, сложный перелом левого бедра и многочисленные царапины, ушибы, ссадины и контузии. Не говоря уже о почти полной потере крови, когда вас доставили. Все это мы можем привести в порядок, но вам придется какое-то время побыть здесь, капитан. — Он взял меня за руку, и я почувствовал надавливание шприца. — Сейчас вы уснете, а остальное мы вам расскажем завтра.

— Но… — Что бы я ни собирался сказать, мне это не удалось. Я снова погрузился. Но не в колодец. На этот раз просто в сон и сумел почувствовать разницу.

Когда я проснулся, рядом сидел Фалькенберг. Он улыбнулся мне.

Я ответил улыбкой.

— Привет, капитан.

— Майор. Капитан теперь вы.

— Как это?

— Повышение, временное, но Харрингтон считает, что оно станет постоянным.

— Значит, мы победили.

— О да. — Он сел так, чтобы я мог его видеть. Глаза его в этом свете казались светло-голубыми. — Лейтенант Ардвайн взял Рокпайл, но утверждает, что это ваша заслуга.

— Лейтенант Ардвайн. Как много повышений однако, — сказал я.

— Да, не без того. Ассоциация как организованная военная сила больше не существует. Власть у друзей вашей девушки. Ван Лоо исполняет обязанности президента или координатора — как там его называют. Губернатор Суэйл не очень этим доволен, но официально должен выражать удовлетворение. Ему не хотелось подписывать и рапорт Харрингтона, но пришлось это сделать.

— Но он грязный предатель! Почему он еще губернатор?

— Вы ведете себя в соответствии со своим возрастом, капитан. — В голосе Фалькенберга теперь не было веселья. — У нас нет доказательств. Если хотите, могу рассказать вам всю историю. На самом деле вам лучше послушать. Вы теперь популярны во Флоте, но в Большом Сенате найдутся такие, которым вы будете как кость в горле.

— Расскажите.

— Суэйл всегда принадлежал к сторонникам Бронсона, — заговорил Фалькенберг. — Семья Бронсонов владеет «Доувер минерал дивелопмент, инк.» Похоже, на этой планете есть кое-что, о чем не подозревают «Американ экспресс» или «Кенникотт». «Доувер» это обнаружил и попытался купить права на разработку минералов. Святоши отказались продавать права, особенно фермеры типа Ван Лоо и Ситона. Они не хотели промышленного развития планеты, и Суэйлу стало ясно, что никаких прав «Доуверу» не видать. Тогда Суэйл сделал своей политикой поддержку групп вроде Ассоциации в обмен на их подписи под контрактами на разработку недр планеты. Если признать в качестве законных правительств достаточное количество таких групп, никаких трудностей с контрактами не будет. Остальное, вероятно, вы можете представить сами.

— Может, дело в голове, — ответил я, — но не могу. Почему тогда он отправил нас в долину? Почему сам туда отправился?

— Подпись под контрактом на добычу минералов не сделала их рабами. Они попытались поднять цены на зерно. Но если бы купцы из Гармонии начали громко жаловаться, Суэйл слетел бы с поста здешнего губернатора, и какая тогда от него польза «Доуверу»? Ему нужно было надавить на них — достаточно, чтобы заставить продавать зерно, но не настолько, чтобы вообще их выбросить.

— Но мы их выбросили, — сказал я.

— Да, выбросили. На этот раз. Не думайте, что все кончено.

— Но должно закончиться, — возразил я. — Он не сможет еще раз проделать то же самое.

— Вероятно, не сможет. Бронсон не любит использовать неудачников. Думаю, очень скоро губернатор Суэйл займет пост первого секретаря на одном из шахтерских астероидов. Здесь будет другой губернатор, если не приспешник Бронсона, то кого-нибудь другого. Я не хотел вас расстраивать. Вам предстоит принять решение. Я получил назначение в регулярный линейный полк в качестве адъютанта полка. 42-й полк. На Кенникотте. Трудная служба. Будет много схваток, много возможностей проявить себя, ведь это регулярные войска. У меня есть место в штате. Хотите отправиться со мной? Мне сказали, что к приходу следующего корабля вы будете здоровы.

— Я об этом подумаю.

— Подумайте. Перед вами хорошая карьера. Теперь вы самый молодой капитан во Флоте. Военную звезду не могу вам дать, но еще одну медаль получите.

— Подумаю. Мне нужно поговорить с Кэтрин. Он пожал плечами.

— Конечно, капитан. — Улыбнулся и вышел.

Но так говорят солдаты, а я не уверен, что я солдат. «Странно, — подумал я. — Все говорят, что я солдат. Я хорошо воевал, передо мной большая карьера, но мне все кажется приступом безумия. Капрал Брейди больше не будет играть на своей трубе — из-за меня. Данжер был ранен, но остался бы жить, если бы не вызвался быть корректировщиком артогня. И все прочие — Левин, и Либерман, и новобранец — их нет; рядовой Дитц, и другие, мертвые и раненые, сливались в памяти, так что я не мог вспомнить, где и как каждый из них умер, помнил только, что это я их убил.

Но мы победили. Славная победа. Для Фалькенберга этого достаточно. Он выполнил свою работу и сделал это хорошо. Но достаточно ли этого для меня? И будет ли достаточно в будущем?»

Встав с постели и начав ходить, я не мог избежать встречи с губернатором Суэйлом. Ирина заботилась о Боннимене. Луис был ранен тяжелее, чем я. Тебе иногда могут отрастить новую ногу, но на это требуется очень много времени и это очень больно. Ирина приходила к нему ежедневно, и, когда я смог покинуть госпиталь, она настояла, чтобы я пришел с ней во дворец. Так что встреча с губернатором была неизбежна.

— Надеюсь, вы собой гордитесь, — сказал Суэйл. — Все остальные гордятся.

— Хьюго, это несправедливо, — возразила Ирина.

— Несправедливо? — переспросил Суэйл. — Как это несправедливо?

— Я выполнял работу, за которую мне платят, — сказал я.

— Да. Вы выполняли свою работу — и лишили меня возможности выполнять мою. Садитесь, капитан Слейтер. Ваш майор Фалькенберг многое рассказывал вам обо мне. Теперь позвольте изложить мою версию событий.

— В этом нет необходимости, губернатор, — сказал я.

— Есть. Или вы боитесь узнать, что натворили?

— Нет, не боюсь. Я помог свергнуть банду разбойников, которая объявила себя правительством. И горжусь этим.

— Правда? А вы бывали в последнее время в долине Аллана, капитан? Конечно, нет. И сомневаюсь, чтобы Кэтрин Малколм рассказала вам, что там происходит, — как Ван Лоо, Гарри Ситон и религиозный фанатик по имени брат Дорнан создали комиссии, которые проверяют мораль и преданность всех жителей долины и всех, кого сочтут безнравственными, сгоняют с земли, а землю отдают своим людям. Думаю, она вам об этом не рассказывала.

— Я вам не верю.

— Правда? Спросите мисс Малколм. А Ирине вы поверите? Она знает правду.

Я взглянул на Ирину. В ее глазах была боль. Говорит ей было не обязательно.

— Я был губернатором всей планеты, Слейтер. Не только Гармонии, не только долин Иордана и Аллана, но всей планеты. Но на меня возложили ответственность и не дали власти, не дали средств для управления. Что мне было делать с осужденными, Слейтер? Их присылают сюда тысячами, но не дают ничего, чтобы кормить их. Как им жить?

— Они могут работать…

— Где? На фермах и ранчо в пятьсот гектаров? Лучшие земли планеты разделены на большие ранчо, половина земли не обрабатывается, потому что нет удобрений, нет ирригации, нет даже дренажной системы. Они не могут работать в несуществующей промышленности. Разве вы не понимаете, что Арарат должен индустриализироваться? Неважно, чего хотят фермеры из долины Аллана или святоши. Индустриализация или голодная смерть, и клянусь Господом, пока я что-то могу сделать для них, голода не будет.

— Поэтому вы решили предать 501-й. Помочь Ассоциации разбить нас. Достойный способ достижения достойной цели.

— Не менее достойный, чем ваш. Ваш способ — смерть и разрушения. Война почетна, обман нет. Я предпочитаю свой способ, капитан.

— Я так и думал.

Суэйл энергично кивнул — но не мне, а себе.

— Самоуверенный. Гордый и самоуверенный. Скажите, капитан, а чем вы лучше Ассоциации Защиты? Она тоже сражалась. Не за честь корпуса, а за свою землю, за свои семьи и друзей. Она проиграла. У вас лучше подготовлены солдаты, лучше офицеры, намного лучше вооружение и оборудование. Если бы вы потерпели поражение, вас на определенных условиях вернули бы в Гаррисон. А солдат Ассоциации расстреливали на месте. Всех расстреляли. Гордитесь, Слейтер. Меня от вас тошнит. Я пойду. Не хочется спорить с гостями моей дочери.

— Это все правда? — спросил я у Ирины. — Солдат Ассоциации расстреляли?

— Не всех, — ответила Ирина. — Те, что сдались капитану Фалькенбергу, живы. Он даже набрал из них добровольцев.

— А что случилось с остальными?

— Их держали под стражей в Вирсавии. Бойня началась после того, как ваши морские пехотинцы ушли из долины.

— Конечно. Люди, которые не хотели сражаться за свой дом, когда нам нужна была их помощь, после окончания войны стали настоящими патриотами, — сказал я. — Я вернусь к себе, Ирина. Спасибо, что пригласили.

— Но сюда придет Кэтрин. Она вот-вот будет…

— Сейчас я никого не хочу видеть. Прошу прощения. — Я быстро вышел и пошел по улицам Гармонии. Завидев меня, жители улыбались и кивали. Морские пехотинцы по-прежнему популярны. Конечно. Мы расчистили торговый путь по Иордану и освободили долину Аллана. Зерно подешевело, а осужденных мы приструнили. Почему бы горожанам не любить нас?

Когда я входил в крепость, прозвучал сигнал вечерней поверки. В темноте приятно звучали горн и барабан. Часовые отдавали мне честь. Жизнь здесь упорядочена, и не нужно ни о чем думать.

Хартц оставил полную бутылку бренди на виду, чтобы я мог ее найти. Согласно его теории, я выздоравливал медленно, потому что недостаточно много пил. Хирурги этого мнения не разделяли. Они отрезали от меня куски, а потом использовали стимуляторы регенерации, чтобы нарастить куски получше. Процесс болезненный, и они не считали, что алкоголь способен ему помочь.

К дьяволу все это, подумал я и налил себе двойную порцию. И не успел с ней покончить, как вошла Кэтрин.

— Ирина сказала… Хэл, тебе нельзя пить.

— Сомневаюсь, чтобы Ирина сказала это.

— Ты знаешь… да что с тобой, Хэл?

— Почему ты мне не рассказала?

— Я собиралась рассказать. Позже. Но удобного случая как-то не находилось.

— Это все правда? Твои друзья гонят в холмы семьи всех, кто сотрудничал с Ассоциацией? И они расстреляли пленных?

— Это… да. Это правда.

— Почему ты их не остановила?

— А я должна? — Она посмотрела на шрамы на руках. — Должна?

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал я. Это был Фалькенберг.

— Я думал, вы один, — сказал он.

— Входите. Я в затруднении.

— Я так и думал. Бренди еще есть?

— Конечно. Что значит, вы так и думали?

— Вы только что узнали, что произошло в долине Аллана.

— Черт возьми! Что, Ирина успела рассказать всему Гаррисону? Мне не нужны утешения.

— Верно. — Он не пошевелился. — Выкладывайте, мистер.

— К капитанам не обращаются «мистер». Он улыбнулся.

— Конечно, нет. Простите. В чем дело, Хэл? Обнаружили, что мир устроен не так просто, как вы думали?

— Джон, ради чего мы сражались? Что хорошего мы сделали?

Он вытянул руку к бутылке и налил нам обоим.

— Мы вышвырнули банду преступников. Вы сомневаетесь в том, что они преступники? И считаете, что люди, которым мы помогаем, должны быть святыми?

— Но женщины. И дети. Что будет с ними? И губернатор прав — нужно что-то сделать для осужденных. Бедняг ссылают сюда, но мы не можем их просто выбросить.

— На западе есть земли, — сказала Кэтрин. — Они могут их получить. Мой дед начинал с самого начала. Почему они так не могут?

— Губернатор во многом прав, — продолжал Фалькенберг. — Рано или поздно на Арарат должна прийти промышленность. Неужели она придет только для того, чтобы семейство Бронсонов стало еще богаче? За счет фермеров, которые потом и кровью заслужили свои земли? Хэл, если вы сомневаетесь в наших действиях здесь, на Арарате, что вы скажете, когда Флот прикажет вам совершить что-нибудь действительно жестокое?

— Не знаю. И это меня тревожит.

— Вы спрашиваете, что хорошего мы сделали? — говорил Фалькенберг. — Мы выиграли время. На Земле готовы начать новую войну, которая не кончится, пока не будут убиты миллиарды. Мешает этому только Флот. Только он, Хэл. Можете сколь угодно цинично относиться к Совладению. Можете презирать сенатора Бронсона и его друзей — да и врагов тоже, черт побери! Но помните, что Флот сохраняет мир, и пока он это делает, Земля живет. И если цена этому — наши грязные руки на фронтире, что ж, придется заплатить эту цену. А уплачивая ее, мы время от времени делаем чтонибудь правильное. Думаю, так было здесь. Потому что как бы жестоки ни были Ван Лоо и его люди теперь, когда война кончилась, они не злы. Я предпочел бы доверить будущее им, а не тем, кто сделал… это. — Он взял Кэтрин за руку и развернул ее. — Мы не можем сделать мир совершенным, Хэл. Но мы можем не допустить худшего, что люди делают друг другу. Если этого недостаточно, у нас есть своя честь, пусть ее нет у наших хозяев. Флот наша страна, Хэл, и это достойная родина. — Он рассмеялся и осушил свой стакан. — От разговоров пересыхает горло. Наш волынщик разучил три новых мелодии. Пойдем послушаем. Вы заслуживаете вечера в клубе, выпивка за счет батальона. Там ваши друзья, вы не часто их видели в последнее время. Он встал, чуть улыбаясь.

— Пока, Хэл. Кэтрин.

— Ты пойдешь с ним? — спросила Кэтрин, когда за Фалькенбергом закрылась дверь.

— Ты знаешь, как я люблю волынки…

— Не уклоняйся от ответа. Он предложил тебе место в своем новом полку, и ты его примешь.

— Не знаю. Я думал об этом…

— Я знаю. Раньше не знала, а теперь знаю. Я следила за тобой, пока он говорил. Ты пойдешь с ним.

— Наверно. А ты пойдешь со мной?

— Если я тебе нужна, да. Не могу вернуться на ферму. Придется ее продать. Я не могу больше там жить. Я не та девушка, какой была, когда все это началось.

— Я все-таки сомневаюсь. Мне понадобится… — Я не смог закончить мысль, но этого и не требовалось. Кэтрин пришла ко мне и на этот раз не дрожала — не так дрожала, как раньше. Я долго держал ее в объятиях.

— Пора идти, — сказала она наконец. — Тебя ждут…

— Но…

— У нас впереди много времени, Хэл. Много. И мы вышли из комнаты. Над крепостью прозвучал сигнал последней поверки.