— О чем ты говорил со старым врагом? — Презрительный тон, надменный взгляд, выпяченные губы.

Ходват неприязненно выжидал, пока Дар карабкался на дрома, отнюдь не торопясь подать ему руку. Гибель почтенного старца чужого клана вызвала не больше эмоций, чем смерть насекомого.

— Он не враг! — возмутился Дар. — Неужели ты забыл, что это кх'отры стравили Хуурадан с а'Зардатом?

— И что с того? — покачал головой юноша. — В Изир-доре наши выжгли их Царакклан и ататы с корнями. Этого не простит ни один скех из подворотни. Отаруги говорят, что мир на этих землях закончился.

— Не верю. Мы объясним, что это ошибка, что это работа кх'отров. Расскажем про резню в Хотоаге.

— Если сами выживем…

«Джаммш! — раздраженно подумал Дар. — Могли бы научить дромов приседать перед всадниками…»

Дару удалось наконец встать на нижнее деревянное стремя и ухватиться за ремень. Он начал успешно подтягиваться к седлу, и вскоре достал ногой до верхнего костяного стремени. Дром стоял совершенно безразлично, обрывая жесткими губами листву с красиво подстриженного дерева в саду.

— У а'зардов должны найтись разумные головы. Мы можем обойтись без кровопролития!

— Даже дети не лепечут такой глупости, как ты! — С высокомерным выражением юноша следил, как Дар самостоятельно закрепляется в седле.

— Извини, но из твоих уст сравнение с детьми… хм… не к месту, — усмехнулся Дар.

Ходват вспыхнул.

— Бывало, когда прощали убийства тангров, но не бывало, чтобы прощали убийство цнбр.

— Цнбр?!

— Сейчас ты специально сказал это! — закричал Ходват, рванувшись. Ремни жалостно скрипнули, насилу остановив его движение.

— А если бы я был а'зардом, мог бы я сказать это?

— Если б ты был а'зардом, я бы тебя уже убил! — зарычал Ходват, с ненавистью обернувшись на лежащего в пыли Зордаора.

— Но ты вроде собирался выдать за меня одну из своих сестер? Принять в свой род?

Юноша неожиданно смутился, отвел глаза, тихо защелкав языком.

— Неправ?.. — забормотал он словно самому себе. — Но обсуждать только со своими и упоминать только среди родных. Чужие губы оскорбляют…

— Значит, все-таки чужак…

Ходват поднял на него тревожные глаза:

— Пока еще чужак. Ведь ты пуст! Никто не вложил в тебя цветок. Ты остался непривитым, как животное!

— Что ты имеешь в виду?! Какой цветок?

Новая пауза стала еще больше раздражать Дара.

— Эй! Ты только что обидел меня. Какое еще животное?

— Когда рождается тангр, — голос Ходвата снизился до шепота, — мастер травы прививает его… Это наше отличие от животных.

— Что это значит «прививает»?

— Животных трава не касается… Только тангров. Поэтому тангры такие умные!

— Но что это значит?

— Я не знаю точно. Говорят, малышам поднимают латнир и вкладывают росток Атсинбирг. — Голос юного хуураданца стал еле слышен. Его глаза застыли неподвижно, он словно глядел в самого себя. — И с тех пор они носят это в себе, становятся частью клана.

— Ты говорил, что после рождения первым делом врезают знаки на латнир?

— Латнир — потом. Латнир — это личная проблема каждого. Родовая Атсинбирг — раньше всего! Это то, что делает тангра тангром…

Ходват явно разговорился, и этим следовало пользоваться. Дар почувствовал, что у него как раз накопилось много вопросов.

— Цветок — это тоже Атсинбирг, так?

— Будь в этом уверен.

— И как она выглядит?

— Как очень маленькое растение, как тонкая трава, которая растет в темноте. Между прочим, я однажды видел ее на твоей руке! — Ходват встрепенулся, кольнув его возмущенным взглядом. — На стоянке, перед боем с чернокостниками!

— Это была не моя… Кх'отры таскали траву а'зардов, чтобы обмануть Хотоагу.

— Сказать «трава» — неправильно. Она выглядит просто, будто тупая маленькая травка, какой везде полно. Но это не так. Атсинбирг — это Сердце клана. Она полностью меняет тангра. Делает его лучше, умнее, сильнее…

— Даже сильнее? — удивился Дар. — Как же она может это делать?

— Это великая тайна! — Ходват покачал головой. — Ты видел отрастающую руку Саудрака. Но бывает и более удивительное. Если твоя связь крепка и у твоего атата длинный корень, то ты станешь почти неуязвим.

— Ого! Звучит совсем неплохо! Расскажи мне об этой траве побольше.

— Забудь слово «трава». Я говорю с тобой почти как с родственником. Священное Сердце клана принимает вид травы для нас, так говорит махо!

— Махо?! — Дара аж развернуло на месте. Только что это слово произносил несчастный Зордаор. — Что такое махо?

— Махо — значит мастер травы. — Глаза Ходвата широко раскрылись, он обернулся и прямо смотрел на Дара. — Это хранитель Царакклана, тангр, ставший избранником Атсинбирг, который учит этому остальных.

— Махо — это старейшина?

— Не-е-ет, старейшины много знают, конечно. Они и эгиббарды управляют кланом. Но махо… Махо может быть только один на Царакклане. Махо владеет знанием. Он — выбор Атсинбирг. Перед настоящим махо будут приседать любые старейшины и элитары!

— Тогда можешь посмотреть. — Дар не знал, откуда столько язвительности взялось в голосе. — Перед тобой лежит убитый махо Изир-дора.

Молодой погонщик ошеломленно глянул на лежащего Зордаора, судорожный вздох поднял и опустил его грудь.

— Скоро тут станет горячо… — свистящим шепотом произнес он. — Мир с а'Зардатом для Хуурадана закончен?

— Слыхал ли ты про махо по имени Юйра, из погибшего клана ю'Линнор?

— Вражий старик уже успел напылить небылиц в твои уши? — тут же свирепо вскинулся юноша, поднимая голос. — Нет никого лучше хуураданского махо!

— Не сомневаюсь в этом, — поспешил успокоить его Дар, делая серьезное выражение лица.

— Вот и хорошо, что не сомневаешься, — отрезал Ход-ват.

Он отвернулся, дернул поводья, отрывая дрома от почти полностью объеденного деревца. Слушаясь наездника, скакун качнулся вперед, перешагивая белый забор.

Дар с тоской посмотрел на окровавленное тело Зордаора, лежащее в пыли, и нервно сжал кулаки. Что-то острое больно впилось в ладонь. Он вспомнил про Метку, последний подарок погибшего махо, и осторожно раскрыл ладонь.

Плоский кусок исцарапанного желтого металла был ровной квадратной пластиной, с тисненной по центру рамкой и искрящимися крапинками по бокам. Если смотреть на плоскость под углом, поверхность становилась как бы прозрачной, и тогда можно было видеть проскальзывающий изнутри рисунок, отчасти похожий на некоторые из значков тангрописи. Дар и так и этак поворачивал занятную штуковину, совершенно пораженный. Рисунок под поверхностью теперь казался ему похожим на квадратное солнце. Ошибиться было нельзя — от центрального светлого куба во все стороны шли лучи, где изогнутые, где прямые, напоминая многочисленные руки и ноги, согнутые в суставах. От металла исходило ощущение слабого тепла, греющего кожу. Дар ухватил ее поудобнее — Метка приладисто пряталась в ладони, может быть, она даже не мешала бы сжимать одновременно и шиташ в этой же руке.

Дар почувствовал укол совести. Тот, кто дал ему это чудо, сейчас умирал, изувеченный, в пыли… Но что может сделать он? И кто поручится, что прикосновения рук чужекланника не являются унизительным оскорблением? Дром все дальше уносил его от этого двора.

Дар с силой стиснул Метку в кулаке. Обернувшись, заметил, что над махо Изир-дора склонились две тонкие женские фигуры. Было огромным облегчением видеть это. Хотя они одарили седоков Дрохуга самыми ненавидящими взглядами…

Интерес к исследованиям пропал, что конечно же обрадовало Ходвата. Покружив еще немного, они вернулись к Царакклану, притормозив у обелисков на кольцевой площади. Дар обессиленно спустился на белые камни. Внутри все шаталось, и мира не было в его душе.

Навалилась опустошенность, накопившаяся за этот неправдоподобно длинный день, усталость овладела каждой клеточкой тела. Но он был слишком взвинчен недавними событиями, чтобы заснуть или толком расслабиться. Раскрытые глаза впитывали этот мир — торопящийся, деятельный. Суетились погонщики, кормя и обхаживая огромных скакунов, собирали оружие ратники, поднимая и подвязывая его на дромов вместе с другими запыленными баулами, отаруги вбегали и выбегали из Царакклана, выполняя какие-то распоряжения элитара. Вернувшийся Ходват притащил блюдо со ароматным жареным мясом, но аппетита у Дара не было. Юноша рассказал, что Саудрак приказал оставить все латниры, захваченные в Изир-доре, и велел не брать пленных из а'зардов. Воины недовольны и пребывают в растерянности.

Краем сонного сознания Дар удивлялся, почему Саудрак не торопит своих отаругов прочь из разоренного города. Если все это подстроено, ловушка должна рано или поздно захлопнуться. Элементарное здравомыслие подсказывало: отход — и чем быстрее, тем лучше.

Но Саудрак не спешил.

Видно было, как часть воинов понесли латниры от дромов назад, к дворам-лепесткам. Где-то среди них был и панцирь Зордаора. Порой картину суетящихся хуураданцев затмевали дымы из развалин Царакклана. Серые волны словно пытались исправить разрушения города, защитить его своими покрывалами. Но, когда ветер сдувал их полупрозрачные волокна, все было по-прежнему испорчено.

Какое-то коллективное чувство захватило Дара. Происходящее воспринималось в отношениях, разнородные части оказывались слитными, связанными внутренними смыслами. Множество шевелящихся фигур хуураданцев были на самом деле единым существом, как пальцы одной руки… Огни и дымы Изир-дора — лишь прорвавшимися на поверхность выходами единого подземного огня. А ниже его было еще что-то. Гораздо более обширное и величественное. Внутри, под кольцевой площадью Царакклана, под теми камнями, где сейчас полулежали они с Ходватом, под всем лепестковым Изир-дором гнездилась цнбр — подземное Сердце города — несметные груды сине-зеленых, похожих на паутинки влажных ниточек… Великая трава тангров, соединявшая их между собой и… делившая их между собой. Трава, чьей частью становился каждый, едва рождаясь на свет. Этот великий травяной дух-хранитель а'зардов Изир-дора, чье имя нельзя было безнаказанно произносить чужакам, сейчас был ранен, он стонал и умирал, источая едкий дым и зловоние. «Кислый огонь» безжалостных хуураданцев был вброшен в святая святых, в средоточие городской Атсинбирг, в то самое место, где этот огромный ком растительной жизни имел отдушину, где, любящий темноту и тень, он мог изредка лакомиться солнечными лучами и восторженно-суеверными взглядами горожан, каждый из которых был его частью, крохотной подвижной клеткой гигантского неподвижного растительного нечто…

Веки Дара смежились, его сильно клонило в сон.

— Смотри! — вдруг резко сказал Ходват. — Летающий демон!

Дар послушно поднял голову.

Высоко-высоко в набирающем вечернюю глубину небе скользила крупная темная точка. Размер ее было сложно оценить, не зная расстояния. Какая-нибудь большая птица, из тех, что умеют неподвижно держаться в восходящих потоках воздуха… Можно было только позавидовать ее безмятежности, отрешенности и покою. Она была вплавлена в этот мир, растворена в небе заката, недвижная и летящая, всевидящая и безразличная — мудрая. Весь мир словно застыл под ней — вечереющий, усталый, обессиленный. Он не был дневным, но и не стал еще ночным. Не был уже мирным, но еще не стал военным. Он словно лежал на краю, на грани, как камень у пропасти, и ждал только легкого толчка…

И этот толчок пришел.

Тишину Царакклана разорвал трубный голос Саудрака:

— В седла!

— В седла! — тут же эхом вскричали рудваны-десятники. — В седла! Все на дромов!..

С дробным топотом тангры бросились к скакунам, а Дар уже почти не удивлялся, глядя, как с мгновенной слаженностью отреагировали воины на приказ.