Глава 7
ВСЕ, КАК ОНО ЕСТЬ
— Не царское это дело, — меланхолично заметил Меш, отправляя в пасть очередную греческую маслину.
— Царское не царское, а этого жука я сам трахнуть хочу. — Виктор от своих планов отказываться не собирался. Он предвкушал.
— Это называется зоофилия, кажется, — не меняя выражения «лица», сказал Меш и взял из вазочки еще одну маслину.
Лика прыснула.
— При чем здесь зоофилия? — озадаченно поинтересовался Виктор, который шутки не оценил, потому что не понял. Он был занят своими мыслями. Представлял, как будет брать Рябова за яйца, и как…
— Потому что трахать надо меня, — наставительно сказала Вика. — И чем больше, тем лучше, а Рябова своего оставь Фате или Скиршаксу. Да вот хоть Кержаку поручи с его баронессой, они его быстро к порядку призовут.
— А! — сказал Виктор. — О! Я понял.
— Нет, — сказал он, обдумав все еще раз. — Нет. С ним я поговорю сам. А потом можно и на трон.
Они сидели в вишневой гостиной на «Чуу» и «пили чай». Сорок восемь часов на лирику, объявленные. Ликой, плавно перешли в 100 часов на «Чуу», в своей компании и в изысканном комфорте ее Малого Дома. Конечно, эти дни нельзя было назвать каникулами в полном смысле этого слова. Они успели побывать и на Марсе, и на Венере, и в пояс астероидов заглянули, и новые крейсера проинспектировали. И серьезных разговоров состоялось немало. И все-таки это были каникулы. По настроению, по состоянию души. Дивные дни, когда нет надобности разбираться, день нынче или ночь, потому что желание сильнее обстоятельств. Особенно если обстоятельства заранее организованы таким образом, чтобы желаниям не мешать. Славные сто часов, пристегнувшиеся к феерическим сорока восьми часам, им предшествовавшим. Чудное время, проведенное к компании симпатичных и практически родных людей, ведь и Меш с Сиан были теперь Виктору вроде как родственники. По жене, так сказать. А как скажешь иначе? Но все проходит, как давным-давно заметил один из мудрых пращуров Макса. Прошли и эти дни, и настало время переходить к действиям. И перед тем как начать реализовывать план «Родина» — программу-минимум, сформулированную ими еще в ту ночь в Питере, — Виктор собирался закрыть некоторые счета, оставшиеся им в наследство от прошлого. Дел было немного. Два. Во-первых, он хотел получить у Рябова дело Дефриза, которое сам же и начал бог знает сколько лет тому назад. Дело это лично ему было уже совершенно неинтересно, но он хотел подарить его Максу. «От нашего стола — вашему». Презент, так сказать. И, во-вторых, он собирался встретиться с ревнителями. Ничего личного. Теперь уже нет. Но и эту историю следовало закрыть. Эту историю как раз закрыть было необходимо в первую очередь, чтобы не оставлять за спиной никаких непроясненных моментов, чреватых неприятностями.
Между тем в гостиную вошел Макс, облаченный в бирюзовую шелковую пару. Он оглядел собравшихся за столом, оценил выражение их лиц и спросил:
— Я что-то пропустил?
— О да! — ответила ему Лика, губы которой все еще были полны смехом. — Витя собирается трахать жуков.
Она снова засмеялась, и Виктор улыбнулся тоже.
«Смейтесь, смейтесь, королева, но факт! Ты стала называть меня Виктором, не так ли?»
— Не жуков, а одного конкретного жучка, — сказал он ворчливо и, на всякий случай, уточнил:
— В фигуральном смысле, естественно. Это я для тех, у кого совсем уже крыша поехала.
Он послал воздушный поцелуй Вике и подмигнул Максу.
— Рябова? — спросил Макс, усаживаясь за стол.
— Рябова, — кивнул Виктор.
— Витя прав!
«О! — восхитился Виктор. — О! Еще один!»
— Я с тобой, если не возражаешь.
— Не возражаю.
— Заодно и ревнителей навестим. — Макс внимательно осмотрел стол, но, видимо, он недавно плотно позавтракал, так как остановил свой выбор на орехах, что было для него не характерно.
— Ты что, Моз, мысли читаешь?
— Нет, — покачал головой Макс. — Не читаю, а жаль. Кстати, можешь не напрягаться. Я вполне нормально отношусь к имени Макс. Привык.
Он взял графин с коньяком, подержал в руке, рассматривая на свет, потом вынул пробку и понюхал.
— Это что такое? — спросил он, с видимым удовольствием вдыхая коньячные пары.
— «Де Люз», — ответил Виктор, с интересом наблюдая за действиями друга.
— «Де Люз», — повторил Макс. — Нет, не помню, но пахнет хорошо. Будешь?
— Это когда это большевики пасовали перед вызовами эпохи? — усмехнулся Виктор и подвинул к Максу пустой бокал.
— А вот интересно, — спросила Вика, тоже пододвигая свой бокал. — Ты как, ячейку компартии при дворцовом министерстве образуешь или в Думе будешь состоять?
— В жандармском управлении, — в тон ей ответил Виктор и взял наполненный бокал. — За вас, красавицы! — провозгласил он и пригубил коньяк. Коньяк был хороший. Правильный. — Ну так, — сказал Виктор, возвращая бокал на стол. — Какие у нас планы? В смысле, кто куда, и если не на Землю, то не подбросит ли нас хозяйка до ближайшей остановки автобуса?
— Подброшу, — улыбнулась Лика.
— Подожди, адмирал, — неожиданно вмешался Макс. — У нас есть еще одно дело, которое не стоит откладывать.
— А именно? — насторожился Виктор.
«Что еще за дело вдруг нарисовалось?»
— Я полагаю, — спокойно объяснил Макс, — что нам троим, я имею в виду тебя, Вику и себя, пора выяснить, что лежит у нас под печатями.
«И вправду! — сообразил Виктор. — Об этом-то я как раз и забыл. А зря!»
Он моментально понял, о чем говорит Макс. Несмотря на то что в голове у него стояло очень много неснимаемых печатей, поставленных за многие годы двумя императорами, контрразведкой Гвардии и Легионом, сейчас речь могла идти конечно же только о «Слепом Пятне» — пробелах в памяти, которые по странной случайности у всех троих приходились на один и тот же период. Что случилось тогда, перед самой отставкой, можно было уже и догадаться в свете новых данных. Но догадка хорошо, а уверенность лучше.
— А их можно снять? — спросил он о самом главном.
— Меш берется попробовать, — кивнул Макс на смаковавшего какое-то красное вино Меша.
— И?
— Полетим на «Вашум», — сказал Меш, отставляя бокал. — Риан уже там. Попробуем Улитку и Пирамиду. Мне кажется, у нас должно получиться.
Он помолчал секунду, видимо решая, стоит или не стоит об этом говорить, но в конце концов решил, по-видимому, что стоит:
— Есть еще «Пленитель Душ». Вдвоем с Ликой, я мог бы попробовать и его…
— Ну что ж, — согласился Виктор. — Я не против.
— Я тоже, — поддержала Вика.
— А я уже сказал, — усмехнулся Макс.
— Когда мы там можем быть? — спросил Виктор.
— Через час, — усмехнулась Лика.
— Так вы что, заранее сговорились?
— Вроде того, — улыбнулся ему Макс.
— Эх вы! — притворно нахмурился Виктор. — Никакой коллегиальности!
Он встал и обвел всю мужественно борющуюся со смехом компанию грозным взглядом.
— Сплошные заговоры и интриги! — заявил он и, сложив руки на груди, замер в позе оскорбленного величия. — Вот оно, лицо вашего просвещенного абсолютизма. Dixi, я все сказал.
— Хорош?! — восхищенно спросила Вика.
— Великолепен, — согласилась Лика.
— Ерунда! — небрежно бросил Макс. — Вы не видели его в роли религиозного еврея! Сказка! Качалов и Зускин в одном лице.
— Ты что, видел Зускина? — удивился Виктор, выходя из образа.
— В двадцать девятом в Москве, — пожал плечами Макс. — А что?
— Ничего, просто не сообразил, откуда ты его можешь знать, — объяснил Виктор. — А вообще… Эх, не видели вы «пробуждения в узилище». Вот там я сыграл так сыграл! Сам поверил.
— А что это за пьеса? — подозрительно спросила Вика.
— А вот не скажу! — ухмыльнулся Виктор. — Заслужите сначала.
— Ты хочешь меня прямо сейчас! — нежно пропела Вика, вставая и начиная медленно спускать платье с плеч. — Прямо здесь!
— Вика! — завопил Виктор, испугавшийся того, что может сейчас произойти. Честно говоря, за эти дни они оба уже успели слететь с тормозов, но устраивать оргию на глазах у всех? Это был бы перебор.
— Вика!
Вика залилась таким радостным смехом, какой можно услышать только от качественно нашкодивших злых детей. Она смеялась. И он засмеялся тоже, поняв, как ловко, но главное примитивно, она его сделала.
— Браво! — сказал он, отсмеявшись. Он смеялся до слез и был последним в компании, прекратившим надрываться от хохота. — Браво! Я тебе поверил!
— Ты что, думаешь, я шутила? — удивленно подняла бровь' Вика. На ее сказочных губах блуждала улыбка «сытого довольства». — Ты так думаешь, милый?
Он не успел ответить, как платье — само собой! — соскользнуло с нее, и Вика сделала шаг навстречу Виктору, небрежно переступив через комок алого шелка на полу. Белья на ней, разумеется, не было.
— Я никого не шокирую? — спросила она, оглядываясь через плечо.
— Нет, нет, — улыбнулась Лика. — Продолжай, пожалуйста. Я вся внимание.
— Спасибо, — сказала Вика и сделала еще один шаг.
Виктор видел, сейчас она не шутит. То есть, возможно, и шутит, только это уже такие шутки, что… Действовать надо было быстро и не откладывая.
— Любимая, я весь горю! — завопил он, стремительно подскакивая к ней и хватая ее в охапку. В следующее мгновение он уже мчался к двери, совершая титанический рывок на прорыв. Он достиг двери в три прыжка, не чувствуя тяжести притихшей у него на руках Вики, вихрем пролетел две смежные комнаты, выскочил в спиральный коридор и ощутил наконец, что несет на руках добрых девяносто килограммов очень дорогого для него веса, только на пороге собственной спальни…
Все это уже было однажды. Ну конечно. Все так и было. Почти так… Только тогда он смотрел на нее через камеры внутреннего контроля «Шаиса», а сейчас он был рядом. Руку протяни, и вот она, его красавица, самая красивая женщина вселенной. Хочешь гладь, а хочешь… не гладь.
«Диалектика!» — усмехнулся Виктор своему «юношескому» максимализму.
«А для Макса самая красивая — Лика, — признал он, лаская Вику взглядом. — И Йфф красивая… и я даже ее люблю, но все равно…»
Он уже привык. Привык за эти годы. Привык? Ну почти. Наверное, правильнее — принял. Принял и потом уже привык. Привык любить двух этих блистательных, очень разных, но таких близких, родных ему женщин. Делить любовь. А ее можно разделить?
«Смешные вопросы задаете, дорогой товарищ!»
Разве можно разделить душу? А сердце?
«Вот ведь бред!» — сказал он себе в сердцах, но этот бред на поверку оказывался самой настоящей правдой. Он любил их обеих, и он принимал это. Принял. И многое другое тоже принял. Привык делить неделимое, делить между ними свою любовь и делить их с… Ну да. Да! Он знал, что Вика спит с Э. И не из чувства долга или притворства ради, а потому что считает это правильным и нормальным. И пусть не любовь, но уж симпатию точно она к этому давно мертвому Э испытывала. И удовольствие получала. Иначе не стала бы с ним спать. Или все-таки стала бы? Для дела? Приходилось признать, что ответ на этот вопрос — честный ответ — мог ему и не понравиться. Это тоже было правдой, которую пришлось — приходилось — принять, как и известие о том, что Йфф спит с Ликой.
«Вот, елки зеленые, Содом и Гоморра!»
И ведь в империи этим действительно никого было не удивить. Он знал из самых достоверных источников, что и их с Максом отношения трактуются многими самым недвусмысленным образом.
«Ну и кто ты после это? Пассивный гомосексуалист или старый большевик? Суки!»
На Земле, в прошлой жизни — и в этой новой жизни, что начиналась сейчас, — порвал бы, как жучку, а там, тогда, жил себе и в ус не дул. Улыбался только над наивностью людей. И все. Вот какие удивительные вещи творит с нами бытие, и как странно порой определяет оно наше бедное сознание. Да, в империи это все было нормально, но сейчас-то они были не в империи! И он мог сказать себе со всей определенностью: другие пусть делают, что хотят, и живут, как пожелают, а он так не может. Никому никогда не скажет — даже ей, но это его право — ревновать. Ревновать их и мучаться из-за своей собственной разделенности.
«Мое право! Как хочу, так и схожу с ума, а другие…»
Макс, возможно, смотрит на это по-другому.
«Царь Иудейский! Вот ведь жуть какая. Узнал бы Берзин, что Византиец… А про меня что сказал бы? Одним словом, просвещенный абсолютизм».
Вика повернулась к нему лицом и улыбнулась сквозь струи падающей на нее воды. И у него перехватило дыхание. Как в первый раз. Да хоть в сотый раз! У него всегда будет перехватывать дыхание, когда она будет на него вот так смотреть и так улыбаться. И всё, что он думал, не стоит гроша ломаного. Дерьма кошачьего не стоит, потому что одна ее улыбка важнее всех его умствований и душевных терзаний. И если что-то все-таки изменилось («Я изменился, она изменилась, мы изменились, и мир вокруг нас тоже»), то изменения эти касались именно их двоих, их отношений, их общего Мы.
Его взгляд совершенно непроизвольно сместился вниз, скользнул по роскошной Викиной груди, по животу, по густым по имперской моде зарослям светлых, едва ли не седых, волос на лобке, и Виктор понял, что изменилось. Он поймал себя на том, как смотрит туда, и неожиданно все понял. У них будет ребенок. Мальчик.
«Зачали!» — подумал он потрясение.
— Только не говори, что ты опять хочешь в постель! — не скрывая удовольствия, заявила Вика и выключила воду. — Через десять минут причаливаем, а я еще не одета.
— Одевайся, кто тебе мешает. — Виктор встал из кресла и покинул ванную. Ему тоже следовало одеться. Он прошел в спальню, открыл шкаф и бегло просмотрел свой жалкий гардероб. За час до отлета на «Чуу» они успели купить только самое необходимое. А переодеваться в аханские тряпки, как Макс, он не хотел, хотя их здесь было как раз много — старые запасы, прежние времена… Впрочем, Виктор никогда не был модником — ни здесь, ни там — и привередливым не был, ни в еде, ни в вещах. Так что ему хватило и того, что было. Джинсы, ботинки, рубашка — Что еще нужно нормальному человеку, чтобы прикрыть срам?
Пока он одевался, пока ждал неторопливо приводившую себя «в порядок» Вику, пока перебирались они на «Вашум», мысли его переключились с личных дел на дела общественные, так сказать. Вероятно, он просто пытался защититься от слишком сложных даже для него перипетий своей интимной жизни, точно так же как и от мыслей о предстоящем взломе печатей. А вот мысли о деле были, как ни крути, гораздо менее эмоционально остры. Дело, оно и есть дело. Эмоции тут только мешают. А подумать было о чем, путешествие на «Чуу» («Инспекция») подарило ему массу, скажем так, разнообразных впечатлений.
«Будем откровенны, — сказал он себе, по многолетней привычке выстраивая внутренний монолог как диалог. — Впечатляет! Одно слово, наши люди! Но с другой стороны… С другой стороны, тоже наши люди».
Увы, но это было правдой. Люди не меняются, и люди, которые — земляне, и все другие люди тоже. Такие уж мы создания. Разум делает нас такими или еще что, сути дела не меняет. И в добре и в зле мы только то, что мы есть. Из того, что они уже знали и о чем узнали теперь благодаря Мешу, с очевидностью вырисовывалась вполне знакомая — и по земной истории и по истории Аханской империи — картина заговора внутри заговора. Банальная интрига, если честно, но что случилось, то и есть. Легион готовил переворот. Теперь в этом не могло быть никаких сомнений. Рекеша был прав, он действительно почувствовал опасность, но даже не представлял, какого масштаба достиг заговор Легиона. Еще пять, ну пусть десять лет — и было бы уже поздно. Никто и ничего не смог бы сделать с такой мощью, но главное, что в империи была бы уже создана полноценная пятая колонна, которая сделала бы любые попытки противодействия Легиону бессмысленными. Это был заговор. Настоящий — без дураков — заговор Легиона, и он провалился по чистой случайности. Во всяком случае, так это выглядело. Однако внутри этого заговора существовал другой заговор — заговор землян. Возможно, что существовал и еще один заговор. Имелись тут и там кое-какие нестыковки в общей схеме событий, как видел их Виктор, кое-какие намеки на неясные и непроясненные обстоятельства. Но все это лежало уже за пределами той информации, которой они располагали. Об этом можно было, конечно, думать; об этом можно было фантазировать сколько душе угодно, но спекулировать здесь было пока нечем.
«Быть может, позже, — подумал он. — Когда выяснится, какая мерзость лежит под этими гребаными печатями? Может быть».
А пока достоверно было известно только о заговоре землян. Чего хотели земляне? К чему стремились? Тут все было вполне ясно и очевидно. Земляне хотели не просто власти в Легионе и империи, они — во всяком случае, значительная их часть — хотели пристегнуть к империи свою родную планету. Возможно — и даже наверняка — одними из них двигали нормальные шкурные интересы. Земля — это ведь огромная сила. В умелых руках, разумеется. Другие хотели блага именно своей Земле, своему собственному роду людскому. Тоже легитимно. Возможны были и другие варианты, на это тоже как будто имелись намеки. Но в любом случае заговор землян имел место. И надо отдать землякам должное, легионеры-земляне действовали упорно, целенаправленно и с размахом. Базу на Марсе они заложили, например, еще в начале двадцатого века и затем постоянно ее расширяли и пополняли. Но и они не успели, как и весь Легион, в целом. Вероятно, что-то такое они почувствовали — недаром же в точке ожидания оказался «Шаис» с Камнями на борту — однако Черная Гора успела их упредить. Их всех. И теперь все это богатство перешло по наследству, так сказать, к ним четверым. А наследство было богатое. Тот еще рояль в кустах! В двадцатые годы — как раз тогда, когда они с Максом начинали на Земле свою новую жизнь — на Марсе было выкопано 187 километров одних только подземных галерей; достроены стапели для сборки тяжелых кораблей; смонтированы три автоматических завода и построен учебный центр, в котором можно было развернуть целую дивизию. С размахом действовали! И с каким размахом!
Виктор мысленно покачал головой, вспомнив все еще пустынные коридоры марсианской базы, транспортные галереи, грузовые лифты, энергоблоки, погружённые в недра Красной планеты на километровую глубину, бесконечные залы синтезаторов. Да, с размахом и воображением потрудились там наемники-земляне. А ведь это была только первая очередь. В трехстах километрах от стапелей уже были заложены — в пятидесятые годы, как можно было понять — второй сборочный комплекс, а еще севернее — и третий. Осмотрев их, Виктор пришел к выводу, что с наличными силами их можно было бы достроить за год-два. Другой разговор, надо ли? Ведь у них нет такого количества конструктивных элементов, чтобы загрузить работой целых три комплекса. Тем более через два года. За два года и на одном комплексе можно собрать все имеющиеся в запасе корабли. Если, конечно, постараться. Но, с другой стороны, если готовиться к большой войне… Да, в этом случае верфи пригодятся, но тогда только промышленность Земли способна была обеспечить необходимое число деталей и компонентов для сборки крейсеров, рейдеров и войсковых транспортов. Однако Виктор вполне представлял себе, что это значит — задействовать Землю. Прежде всего, ни один даже самый современный завод на Земле не был в состоянии произвести с ходу даже самый простой из конструктивных элементов того же «Шанса». Даже имея чертежи (которые у них были) и детальное описание технологических процессов (которое также имелось), запустить производство было невозможно. Сначала надо было перевести «тексты» на доступный язык, обучить инженеров и техников, а заодно и рабочих — куда без них? — и наконец выпустить на земных заводах станки и машины, с помощью которых можно было бы сделать те «механизмы», которые и начнут производить требуемое. И это только крошечный пример из того списка проблем, которые им предстояло разрешить, если, конечно, они все же решат играть по-крупному.
«Но мы ведь уже решили, не так ли?»
Следовательно, в дело пойдут и добывающие комплексы в поясе астероидов, и база на Венере. Но все равно главным в этом случае окажется то, что они будут делать на Земле. Как ни крути, что ни предпринимай, а Земля — это ключ ко всему.
Виктор прикинул, не в первый раз, впрочем, и не в последний, вероятно, что можно и нужно сделать для развертывания полноценного флота и настоящей боеспособной армии, которые нужны будут не только для овладения империей, но и для противодействия экспансии ратай. Представил, и ему стало не по себе. Объем работы был огромен, а времени до ужаса мало, И в этом свете упавшие им в руки ресурсы — богатством уже не казались. Потому что все опять-таки упиралось в Землю. Можно было, конечно, совершить пару рейдов в империю, на Ойг или еще куда — и они их непременно совершат, потому что деваться-то некуда — и привезти сюда еще пару-другую тысяч специалистов, и что-нибудь из техники украсть, но… Но в конечном счете и бойцов и технику придется создавать самим здесь, на Земле. И вот это будет труд так уж труд. Та еще работенка предстояла им в самом ближайшем будущем. Им четверым и всем остальным, кто волею судьбы и аханской истории оказался в их «тесном кругу».
Глава 8
СНЯТИЕ ПЕЧАТЕЙ ПОД ГАРАНТИЮ
— Ну и как оно? — спросил Виктор, но Макс ничего не ответил, только покачал головой и показал рукой на дверь, типа «ваша очередь, дорогой товарищ». А у самого глаза совершенно сумасшедшие, то ли от того, что вспомнил, то ли от самой процедуры. Иди знай, каково это — снимать печати? Может быть… Но деваться уже было некуда, не Ди же перед собой посылать, в самом деле. И так уже вторым шел.
«Ну, с Богом!» — сказал он себе, взглянул быстро на Ди, окунулся на мгновение в пронизанный любовью свет ее огромных серых глаз и, ободряюще улыбнувшись, шагнул в дверь.
— Так, — сказал он, деловито осматривая Малахитовые покои. — Консилиум в сборе?
Это была овальной формы комната, пол которой был выложен мраморными плитками нескольких оттенков зеленого — от светлого до темного, а стены и куполообразный потолок действительно были малахитовыми. В центре покоев, в широкой их части, стояли пустое кресло и высокий бронзовый пюпитр. Кресло, вероятно, было предназначено для него. В паре метров от этого кресла, около пюпитра, на котором лежала Улитка, стояли Меш и Риан. Лица у обоих были сосредоточенные, глаза усталые. А чуть в стороне, сгорбившись, сидела в другом кресле Лика и держала на коленях серый каменный шар. «Пленителя Душ» Виктор увидел впервые, и его буквально передернуло от отвращения, когда он вспомнил, что ему рассказала об этом шарике Ди. «Вот же мразь какая!»
— Ну, — сказал он, отпуская напускную браваду. — Чего делать-то?
— Садись в кресло, — ответил Меш, поднимая на него взгляд. — Если хочешь, закрой глаза, но это не обязательно. И помолчи. Хорошо?
— Как скажешь. — Виктор прошел к пустому креслу — другой мебели в Малахитовых покоях не было — и сел.
Риан глаз на него не подняла, а Лика даже не пошевелилась. Как сидела, когда он вошел, так и продолжала сидеть. Виктор вздохнул поглубже и закрыл глаза.
Ему вдруг вспомнился какой-то то ли английский, то ли американский роман, читанный бог весть когда, — а может быть, это и вовсе была пьеса? — но суть дела там состояла в том, что один солдат потерял на войне память. Контузия или еще что, но память прошлого он потерял. Вообще. Не помнил даже, как его звать и откуда он родом. И разные семьи предполагали в нем, в этом молодом симпатичном мужчине, совершенно разных людей, своих сыновей, женихов, братьев, пропавших на войне без вести. А война там, кажется, была еще Первая мировая, но не в этом суть, а в том, что все эти люди пытались оживить в нем, в этом солдате, память. Хотели, чтобы он вспомнил. В конечном счете солдат вспомнил-таки, кто он, и оказалось, что был он таким говном в своей прошлой жизни, что дальше ехать некуда. И вот он, ставший теперь совершенно другим человеком, выбирает себе чужую судьбу. Зная, что это чужая жизнь, решает на самом деле стать другим, потому что прежним, настоящим собой, ему быть не хочется. Такая история. Ерунда, конечно, но, с другой стороны…
«Господи! А если там действительно?..»
И в этот момент… Перед глазами вспыхнуло северное сияние, не яркое, не раздражающее, но многоцветное и изменчивое. Вспыхнуло и погасло так же внезапно, как возник и исчез в ушах глухой посторонний гул. Но зато Виктор почувствовал, как что-то мягкое, невесомое коснулось его мозга. Можно было сколько угодно убеждать себя, что мозг ничего не может чувствовать, потому что в нем нет нервных окончаний. Можно было повторять это себе, как Отче наш, но что это могло изменить, если он это чувствовал? Ощущение было отвратительным, мерзким, таким, что все содержимое желудка потянулось вверх, норовя выйти обратно тем же путем, каким зашло туда во время завтрака. Виктор усилием воли подавил рвотный позыв и тут же о нем забыл, потому что…
Они стояли на Скале Прощания, а вокруг неистовствовала штормовая ночь. Небо было затянуто тучами, и луны видно не было. Ветер рвал с них плащи, а под ногами, в невидимой бездне, волны грудью штурмовали скалы Приюта, и их грохот сотрясал небо и камни. Скала-Прощания. Прощание… Все было уже позади, и семьдесят лет жизни в чужом мире и в чужом обличье, и формальности, и даже могилки схронов — все уже осталось в прошлом. Последняя ночь на Курорте, а завтра… Завтра даже это все станет смутным воспоминанием, как неверные впечатления раннего детства.
Они стоят на Скале Прощания. Ветер пытается сорвать с нее темный тяжелый плащ, приносит водяную соленую взвесь.
— Мне нечего делать дома, милый. Что я буду там делать, скажи, пожалуйста. Ты знаешь, как мы живем? У нас Средневековье, милый. И потом, кому нужна такая уродина, как я?
— Ты красавица!
— Да, в твоих глазах, милый. Но мои сородичи смотрят другими глазами. И потом, там не будет тебя.
«Не будет меня, — повторяет он про себя и понимает, что это значит. — Не будет меня у нее, и не будет ее у меня. Не будет нас».
— Прости меня. Я спросил, не подумав. Я глупею рядом с тобой, ты знаешь? Я так тебя люблю, что ни на что больше не остается места.
— Я знаю, милый. Но мы будем вместе. Вместе состаримся и умрем. И с нами будет Ё.
— Его зовут Макс.
— Макс… Странное имя. Мне кажется, я уже его слышала когда-то. Знаешь, мне все время кажется, что я что-то забыла, что-то важное…
— Брось, Йя, как ты могла забыть? И что? Мы же еще не проходили демобилизацию.
— Наверное, ты прав, Абель. Кстати, меня зовут Ди. Ди — это мое подлинное имя, его можно доверить только самым близким людям. Так у нас принято.
— Спасибо, Ди. А я Виктор. Это мое настоящее имя.
— Виктор… А как будут меня звать там, у вас?
— Не знаю. Наверное, наши подберут тебе подходящую биографию. И имя подберут.
— И все-таки что-то не так. Я чувствую. Я же колдунья Сойж Ка, Виктор. Я могу… Иногда я могу чувствовать что-то, что не чувствуют другие.
— И что же ты чувствуешь?
— Не знаю. Что-то. Как будто я забыла что-то, но не до конца. Кто такая Нор? — спросила она вдруг.
— Нор? — удивился Виктор. — Ты имеешь в виду графиню Ай Гель Нор?
— Графиня… Не знаю. Я вспомнила только это — Нор. Кто она?
— Ее уже нет, Ди. Это была гегхская графиня. Я спас ее когда-то на Сцлогхжу, лет десять назад, но она умерла здесь, на Курорте. Спасти ее не удалось. Ты же помнишь, какой ужас устроили там ратай.
— Умерла? Не знаю. У меня такое ощущение, что она еще не родилась, но с ней что-то будет связано. Что-то важное, только не сейчас, а потом. Потом, когда-то, где-то… Не знаю. Возможно, это предвидение. У нас это случается.
Огромная волна ударила в скалу. Дрогнула скала, камни ударили по ногам, как будто норовя сбросить их вниз, и мгновенная, как вспышка света во тьме, волна мелкой дрожи прошла через все тело Виктора, заставив его закричать от боли и ужаса. Он попытался открыть глаза, вырваться из водоворота воспоминаний, затягивающих его все глубже и глубже в омут прошлого, но…
— Если ты перестанешь орать, я тебе объясню. — Лотман, куривший толстую черную сигару, набрал полный рот пахнущего степным пожаром дыма и замолчал. Первый Первый Глаза был невозмутим. Он вообще редко выходил из себя, Генрих Самуэль Обадия Лотман, начальник собственной разведки Легиона.
Виктор смерил его нарочито оценивающим взглядом и погасил гнев.
— Говори, — предложил он, демонстрируя образцово-показательное спокойствие. — Говори.
— Вот что значит профессионал, — заметил Лотман с очевидной иронией и снова замолчал, затягиваясь.
— Ты хотел что-то объяснить. Объясняй.
— Ты прав, — согласился Лотман, меняя модус операнди с такой изящной простотой, что впору, позавидовать. — У нас очень мало времени. Я украл эти полчаса у Легиона, и даже моих прав и возможностей не хватит на большее. Увы. Так что к делу. Если хочешь, кури, ешь, пей. Но боюсь, когда ты поймешь, о чем я говорю, аппетит у тебя пропадет. Извини.
— За меня не бойся, — отрезал Виктор и демонстративно налил себе бренди в чашку для омовения пальцев. — Говори.
Они сидели в небольшом конференц-зале, куда Виктора доставили прямо из карантина. На краю круглого яшмового стола для заседаний были заранее приготовлены напитки и закуски, и именно с этого края они и сидели. Больше в помещении никого не было, и Виктор был уверен, что никаких иных свидетелей их разговора — ни живых, ни мертвых — в природе не существовало. Уж об этом Первый побеспокоился наверняка.
— Приказ на прекращение операции поступил от Лорда Директора, лично, — сухо сказал Лотман и с интересом посмотрел на Виктора.
— Старик что?..
— На старика нажали, — объяснил Лотман и добавил, опережая следующий вопрос: — Его убедительно попросили об этом люди, которым он не мог отказать: Гранд-Мастер и Штаб-Адмирал.
«Неужели они знают? Но как? Откуда?» — Виктор почувствовал, что… Впрочем, он успел остановить реакцию потоотделения, а вазомоторику он держал под контролем и так.
Оба, и Гранд-Мастер (Второй Первый Головы) и Штаб-Адмирал (Первый Первый Десницы) были лидерами имперцев. Притом что Гранд-Мастер Маклеланд был землянином, а адмирал Ф'Чуеш — той'йтши, в этом вопросе они были едины. Как и другие имперцы, они полагали, что Легиону невыгодно и не нужно менять правила игры, во всяком случае, до тех пор, пока императоры позволяют Легиону быть тем, что он есть. А Лорд Директор… Как известно, такой должности штатное расписание Легиона не предусматривало. Более того, и тот человек, которого имел в виду Лотман, тоже не существовал. Его не было, хотя, разумеется, он был.
Бывший командир Легиона Ннаршц, прослуживший в этой должности почти полстолетия и удостоенный за верность и эффективность дворянского звания, умер тридцать два года назад. Виктор хорошо помнил эти похороны. Как и любые другие государственные похороны в империи, они сопровождались сложным и пышным церемониалом, основанным на древних традициях Легиона и империи. Зрелище было не рядовое, хотя граждан империи удивить такими вещами было сложно. Но командир Легиона — пусть даже не имперский дворянин, а Ннаршц им был — фигура знаковая, и его смерть — всегда значительное событие. На самом же деле…
На самом деле не только рядовые легионеры, но и большинство младших командиров даже не догадывались об истинном могуществе Легиона, а о существовании Ордена знали совсем уж немногие из действующих наемников. Только посвященные бывали на Курорте, и только посвященные высоких степеней ведали, что база на северном континенте — это лишь верхушка колоссального айсберга, имя которому Орден Легиона. Заводы и верфи располагались на западном континенте, лаборатории и исследовательские центры — на островах Гряды, а штаб-квартира Ордена была построена на Копыте — острове, плывущем в полярных водах Курорта. Там, на Копыте, и жил последние 30 лет Лорд Директор Чулков. Виктор видел Чулкова всего несколько раз, и, надо сказать, впечатление от этих встреч осталось у него очень сильное.
Чулков был высоким, жилистым и, очевидно, все еще крепким стариком. В его возрасте, а он принадлежал к поколению первых рекрутов-землян и как-то обмолвился, что успел поучаствовать еще в Семилетней войне, воюя под знаменами фельдмаршала Румянцева; так вот, в его возрасте даже омоложение не позволяло достигнуть большего, чем дать человеку силы жить. Замаскировать возраст оно не могло, тем более повернуть время вспять. К тому же, как догадывался Виктор, Иван Никаноров сын попал в Легион уже зрелым мужиком, а не мальчишкой, как большинство других наемников. А степеней посвящения, гарантировавших доступ к самым дорогим и соответственно наиболее эффективным технологиям, достиг еще позже. Поэтому и старик. Но старик крепкий, как мореный дуб, умный, сильный. Во всех отношениях сильный. Склонить старика Чулкова к чему-либо было задачей непростой, и власти, чтобы такие попытки даже не возникали, ему хватало вполне. Но в том, что касалось подковерной борьбы интересов, Лорд Директор традиционно находился над схваткой, хотя, как догадывался Виктор, и сочувствовал «землякам». В отличие от имперцев, земляки, к которым, в свою очередь, принадлежали и Виктор и Лотман, исходили из предположения, что империя в нынешнем своем состоянии себя исчерпала, и хотели не только перехватить власть, но и трансформировать империю во что-то другое, в другую империю например. Самое любопытное, что в движении земляков, как и в среде имперцев, наемники-земляне великолепно уживались с легионерами-той'йтши, хотя справедливости ради надо отметить, что земляки тоже разными бывали.
— Расклад такой. — Теперь Лотман был деловит и собран. — Или вы трое что-то узнали о них, или они узнали что-то про нас, конкретно про вас. Я думаю, что верны оба предположения.
Лотман внимательно посмотрел на Виктора и снова затянулся.
— Ничего я… — возразил было Виктор и вдруг сообразил, что может означать заявление Лотмана: — Мне что, поставили печати? Без моего ведома?
— Догадался, — кивнул Лотман. — У меня нет доказательств, Виктор, и я не могу предъявить официального обвинения. Но мой эксперт нашел следы вмешательства у всех вас. У всех троих. То есть между захватом и карантином вам нелегально поставили печати, причем печати не обычные, а неснимаемые печати категории «Кольцо».
— «Кольцо»? — Виктор даже не знал, что существует такая категория печатей.
— Никогда не слышал?
— Нет.
— Очень серьезные печати, Виктор, сложные технологически и скверные по результатам. Они обеспечивают блокирование строго определенных информационных массивов, причем так, что сам носитель об этом ничего не знает. Ни о печатях, ни о скрытой информации. И другим их обнаружить очень сложно. Почти невозможно, если честно. Просто нам повезло. Печати свежие, и у меня есть один уникальный нюхач, который ментальные операции чувствует на расстоянии. К сожалению, его чутье к делу не подошьешь, и во внутреннюю безопасность с этим я пойти не могу.
Лотман налил себе немного бренди, понюхал и отставил нефритовую чашечку в сторону.
— Это не все, — сказал он, глядя Виктору в глаза. — У «Кольца» есть несколько особых свойств. Видишь ли, такие печати склонны к экспансии. Они часто распространяются на связанные с исходным информационные поля. Иногда это результат развертывания заложенной в «Кольцо» программы, а иногда — спонтанная агрессия самой печати. В общем, скверная штука и непрогнозируемая. Одно то, что вам ее поставили, много говорит о характере закрытой информации. Там лежит что-то уж очень скверное для них, если они решились на такой шаг. И на такие издержки. Но, с другой стороны…
— А не легче было нас всех?.. — перебил Лотмана Виктор.
— Практически невозможно. — Лотман понял вопрос правильно. — Одного можно было бы. Двух — сложно. Трех — исключено. Посуди сам. Три легионера, а вы к тому же не рядовые бойцы. Было бы расследование. В дело пошли бы все технические средства не только дознавателей контрразведки, но и всего Легиона. Три агента-нелегала вашего уровня просто так умереть не могут. И исчезнуть не могут тоже. Так что нет. К слову, то, что они не пошли на убийство, означает, что и второе мое предположение правильно. Они знают про нас вообще, и про вас, в частности, достаточно, чтобы понимать — такое мы бы им не спустили, и за вас они заплатили бы слишком большую цену.
Виктор слушал Лотмана и вроде бы слышал, даже соглашался и с его доводами и с его выводами, но притом думал о своем. Ситуация чем дальше, тем больше ему не нравилась.
— Это что же выходит, — наконец спросил он, наливая себе еще бренди, — оно мне еще чего-нибудь сотрет? И что это будет?
— Непременно, — кивнул Лотман. — Сотрет. Это ответ на твой первый вопрос. Не знаю — это на второй. Одно могу обещать: в идиота ты не превратишься. Только утешение это слабое, потому что вам ведь и еще одно «Кольцо» будут ставить. И это уже официально.
— Что? — Виктор не поверил своим ушам. — Это за что же нам такая честь? По уставу вроде бы не полагается.
— А ты слушай и не перебивай, — устало вздохнул Лотман, и Виктор увидел, что Генрих и сам скорее старик, чем пожилой мужик. Тощий длинный старик с лысой как бильярдный шар головой, крючковатым носом и усталыми карими глазами.
«Сколько ему лет?» — спросил он себя и затруднился с ответом, потому что пятьдесят лет назад, когда Виктор был еще только Вторым Двенадцатым Правой руки, Лотман был уже Вторым Вторым Глаза.
— Ты, вероятно, помнишь, что у нас всего полчаса времени. Было, — поправил себя Лотман, взглянув на проекцию. — И ни с Максом, ни с Ди я уже поговорить не смогу. Только с тобой.
— Кто это Ди? — спросил Виктор, предполагая, впрочем, что так Лотман назвал… Йя?
«А как ее зовут на самом деле? — спросил он себя, понимая с ужасом, что не помнит, как ее зовут. — Но она же мне наверняка говорила! Не может быть, чтобы не сказала!»
— Не помнишь? Н-да, — покачал головой Лотман. — Это младшая Йя. Ее настоящее имя. Ты помнишь, что она?..
— Той'йтши? Да. И она… Она мне говорила, наверное, как ее зовут.
— Наверняка.
— Продолжай, — угрюмо предложил Виктор, необходимости в уточнениях уже не было. Он все понял.
— Ваше изъятие было мотивировано возникновением опасности для Легиона со стороны Информационно-Аналитического Бюро.
— Глупости! — возмутился Виктор. — Йёю недвусмысленно предложил Максу сотрудничество.
— Это я и сказал на Совете, — кивнул Лотман. — Но видишь ли, такой контакт можно трактовать по-разному. Это объективно, и они эту возможность использовали. Их версия, что Йёю с Максом играет, как кот с мышью. Вернее, с вами всеми, а не только с Максом, потому что наверняка уже всех вас вычислил. Через Макса, естественно. Как ты понимаешь, я возражал, и ведь это моя епархия, и мне виднее. Но их поддержал мой собственный заместитель, С'Зуёш. И Лорд Директор вынужден был дать добро. Ну, это ты уже знаешь. Яхта жемчужного Ё взорвалась, а вы оказались в карантине. Теперь другое. На Совете они предъявили доказательства вашего участия в движении земляков. Ничего по-настоящему криминального, но достаточно, чтобы подверстать к делу. Официально их позиция такова. Ваши, так сказать, политические взгляды ваше личное дело, и, пока вы остаетесь солдатами Легиона, они никому не мешают. Типа, чем бы дитя не тешилось. Но оказавшись на Земле, вы можете неправильно интерпретировать свои взгляды и начать свою игру. Поэтому — «Кольцо». Формально первое, а по факту — второе, а ведь впереди еще демобилизация с сопутствующими процедурами.
— Я понял, — грустно кивнул Виктор. — Нас пускают в расход.
— Еще нет, — покачал головой Лотман. — Но могут. На Совете Первых Первых выступил Первый Желудка Сантос и сказал очень странную вещь. Обрати внимание, Виктор, заявление и в самом деле неординарное. Я такого от него услышать не ожидал, тем более что он человек. А сказал он вот что. Он, дескать, как землянин, хорошо понимает те настроения, которые, к сожалению, имеют место в среде легионеров-людей — это почти дословно, но он обеспокоен впадением некоторых землян в экстремизм. Дескать, по его данным, экстремизм этот получил закономерное воплощение в создании тайной организации землян-националистов, и что вы трое, хотя он и затрудняется это формально доказать, принадлежите к указанному подполью.
— Ну да, особенно Ди!
— Ну тут как сказать, — возразил Лотман. — Не забывай, что Ди твоя любовница. Об этом знают все, а она к тому же уже заявила, что полетит с тобой на Землю.
— Сильно.
— Не то слово. Но ты послушай дальше. Подполье планирует в ущерб всем остальным легионерам вступить в союз с аханками, и что Дмитриев и Прагер играют в этом деле не последнюю роль, недаром же вся история началась с контактов между Прагером и Йёю.
— Бред!
— Бред, — согласился Лотман. — Но бред, звучащий очень логично, особенно из уст Первого, который и сам землянин. Многие приняли его слова близко к сердцу, так что Сантосу поручено создать на Земле Единицу Безопасности, неподконтрольную Смотрящему. На всякий случай. Например, если мы вас попытаемся активировать.
— Расстрельная команда, значит.
— Да. — Лотман снова взглянул на проекцию и покачал головой. — Они оживут, если вы вдруг начнете действовать не штатно.
— И кто?
— Увы, не знаю, но попробую узнать.
— Но это же нарушение прав легионера! — Виктор был искренне возмущен. Все и так было скверно, но последние новости были уже и вовсе паскудные.
— И да и нет. Формально-то вы получаете все, что положено, а Единица Безопасности — это только подстраховка, не более.
— Ну да, ну да, — покивал Виктор. — Почему тогда вообще отпускают?
— А ты сам подумай! Кому нужен взрыв внутри Легиона? У вас ведь и друзей немало — это все знают, и сторонники имеются, и не все они на виду.
— Я понял, — сказал Виктор. — Что-то еще?
— Да. Мы попробуем вмешаться на стадии постановки «Кольца» и тоже подстрахуемся от всяких неожиданностей. Ну и, естественно, сделаем все, чтобы вы вернулись.
Виктор обдумал слова Лотмана и понял, что ему в них мешает.
— Почему? — спросил он. — Зачем вы все это делаете? Зачем, например, ты со мной сейчас говоришь? Я ведь все равно обо всем забуду.
— Правильный вопрос, — кивнул Лотман. — О дружбе и солидарности я помолчу, но есть и кое-что еще. У Лорда Директора есть Камень. Он называется «Роза». Хороший оператор может делать на нем предсказания высокой степени достоверности. Не часто. Иногда. Но когда Камень все-таки позволяет, получаются сбывающиеся предсказания. Понимаешь, что это такое? И это не сказки, я знаю о пяти случаях за семьсот лет, но всего, как ты, вероятно, догадываешься, не знаю даже я. Зато мне известно, что Чулков умеет работать с «Розой» и никому, естественно, о результатах не докладывает. Однако три дня назад, когда вы уже были в карантине, он неожиданно допустил к Камню моего эксперта. Того самого.
— Ты его просил об этом? — спросил заинтригованный Виктор.
— В том-то и дело, что нет. Он сам предложил. Из чего я сделал вывод, что Лорд Директор получил какое-то предсказание… Мой эксперт тоже получил предсказание. О нем сейчас знают считаные люди, включая Чулкова, естественно. С ним я не мог не поделиться. Теперь о самом предсказании: Это не текст, это образы и ощущения в интерпретации человека. Человека, бесспорно, одаренного, уникального нюхача, но все же человека. Понимаешь?
— Да.
— Тогда смотри и слушай, Виктор. И думай.
Лотман достал из кармана крошечный вычислитель, повозился с кодами допуска и активировал мнемограмму. Над столом возникла проекция: полноватый немолодой человек — по виду типичный тхоланец-северянин — сидит с закрытыми глазами и курит трубку с длинным чубуком. На проекции виден только он и широкая спинка кресла, в котором он сидит. Помещение, где велась запись, и люди, которые там наверняка находились, в проекцию не попали или были из нее изъяты. Человек сидит в кресле и молча курит трубку, явно наслаждаясь самим процессом. Потом он начинает тихо говорить:
— Я думаю, это будущее… Далекое близкое. Не знаю, что это значит, но у меня возникло ощущение времени, его протяженности далеко вперед. Но в то же время я знаю, что это близко. Вероятно, можно сказать так, это будущее, которое связано с нами. Я имею в виду наше поколение. Я думаю, речь идет об отрезке времени в пятьдесят-сто лет. Далеко, но в пределах жизни нашего поколения. Далекое близкое. Пожалуй, так.
Мужчина говорил на Ахан-Гал-ши с типичным для северян носовым произношением гласных. Говорил медленно, не торопясь, как будто вглядываясь во что-то, что видит только он один там, за смеженными веками своих глаз. Человек пытался передать смутные образы своих видений, интерпретировать их и облечь в слова, что в свою очередь требует уточнений и объяснений.
— Двое мужчин. Две женщины. Мужчины… Я бы сказал, что один из них похож на жемчужного Ё. Я не могу этого утверждать со всей определенностью, но это предположение не вызывает у меня чувства протеста. У Камня тоже. Ё? Да; скорее всего. Второй… Я его не вижу, но он военный… Да, он верк Гарретских Стрелков. Это определенно так. Я вижу, как он открывает схрон, достает контейнер… Да, в контейнере лежит налобная повязка верка и… и коллекция трубок.
«А ведь это он про меня говорит, — понял Виктор. — Определенно про меня».
— Это происходит в будущем. Не сейчас. Долго вперед, но на дистанции жизни. Не знаю, как сказать лучше. Далекое близкое. Я так чувствую.
Две женщины. Одна… у нее серебряные волосы… Что-то такое, но это не седина. Старое серебро, платина… Не знаю. Знаю только, что ее образ двоится, как будто она не одна. Два образа сливаются в один. Это все. Вторая… Она из гегх, вероятно. Я думаю, что из гегх. Не знаю, почему я так думаю, но у меня такое впечатление. Возможно, это потому, что у нее зеленые глаза. И еще потому, что ее зовут Барс. Нет, не так, ведь это гегхское имя. Нор? Мне кажется, Камень хочет, чтобы я называл ее так. Нор.
Они вместе, эти люди. И они… Тут есть какой-то сложный образ. Вероятно, его следует понимать, как слитность, неразделенность судьбы… судеб… неразрывной связи… Нет, не так. Тхолан, Той'йт и еще одна планета, на которой тоже живут аханки. Мне кажется, это аханки, но Камень так не считает. Он не принимает моего толкования.
Планеты… они связаны как-то, и четверо людей тоже связаны со всем этим. И будущее… То будущее, которое наступит после этого далекого близкого будущего, зависит от того, что сделают или не сделают эти четверо.
Мнемограмма завершилась, и изображение исчезло. Лотман спрятал вычислитель в карман и посмотрел в глаза Виктору:
— Вы трое и Земля. Это очевидно. Мои эксперты единогласны. Но кто четвертая?
— Не знаю, — устало ответил Виктор. — Нор? Была такая графиня, но… Ты думаешь, мы вернемся?
— Не знаю, — покачал головой Лотман. — Но ты слышал то, что слышал. И поэтому мы будем иметь вас в виду — всех троих — во всех наших планах, как если бы ничего не случилось.
— Не люблю я эту мистику.
— А кто же ее любит? Впрочем, это не мистика. Камни не сказочные амулеты, и предсказание, сделанное Камнем, это такая вещь, что ее не выбросишь. Оно уже есть. Потому я с тобой и говорил. Кто знает, может быть, ты все это когда-нибудь вспомнишь?
Вспомню… Вспомнил… О господи.
Желудок свело мгновенным спазмом, и воздух стал горячим, как расплавленный металл…
— Моя светлая госпожа. — Абель Вараба коснулся кончиками пальцев правой руки своей левой щеки в знак восхищения, поднял плечи, выражая смущение, граничащее с извинением в дерзости, и поклонился, обозначая дистанцию. — Разрешите представиться, аназдар Вараба, черный полковник. К вашим услугам, жемчужная госпожа!
Он говорил, старательно размыкая челюсти, но никто из слышавших его слова не усомнился бы сейчас в том, что это говорит настоящий Гарретский Стрелок.
— Полно, аназдар. — Ее голос был прекрасен, как песня птицы солнечным утром в плавнях Голубой, ясен и прозрачен, как само утро, искрился, как живая вода в протоках, благоухал, как напоенный ароматами цветущих лилий воздух над бегущей водой. — Полно! Не утруждайте себя. Мне нравится гарретский говор.
Она стояла перед ним нагая. Высокая, одного с ним роста, стройная и сильная, женщина-богиня. Ее серые глаза излучали свет воли и мужества, и еще пряного и пьяного веселья. Таким взглядом, верно, глядят на тварный мир Духи Верхнего Мира, так смотрят на мир простых смертных одни лишь Жирные Коты.
— Анайша! — сказал он, чувствуя, как растворяется в свете ее глаз. — Ликующая! Я потрясен! Ваши поединки заставили мое сердце петь. Я…
— Вам понравилось, как я танцевала? — выражение интереса и… благодарности? Ее голос виртуозно передавал даже смыслы четвертого уровня выражения!
«Она сказала, что готова танцевать со мной танец Нья? Она сказала это мне? Со мной?»
Полковник Вараба ошалело смотрел на младшую Йя и не мог найти достойного ответа. Он! Не мог!
«Она сказала это, или я грежу наяву?»
Но выходило, что Среброкудрая Койна сказала именно то, что он услышал, потому что, по-видимому, услышал это не только он один. Краем сознания Вараба отметил, как неожиданно сменился тон и ритм беседы за его спиной. А там, за спиной полковника, беседовали вполголоса люди, которые и сами были способны подниматься на самую вершину пирамиды смыслов. Ё Чжоййю и средний Э очевидным образом демонстрировали, что слышали и услышали, как младшая Йя только что в их присутствии пригласила гвардейского офицера в свою постель.
Исчез шум трибун, исчезло и само Дуэльное поле, и восемь смертельных схваток, которые блистательно пропела бирюзовая Йя. Все это более не имело значения, потому что остались только он и она. Она и он. Одни во всей невообразимо огромной вселенной.
— Я дорога под твоими ногами, Великолепная, — выдохнул он, чувствуя, как хмель любви и яд страсти кружат ему голову. — Я тень твоей улыбки, Бирюзовая Дева. — Он понял, что бросился в омут, а попал в водоворот. — Я пью твое дыхание, жемчужная госпожа, я плыву в сиянии твоих глаз, я…
— Ты истинный рыцарь, солдат. — В ее голосе, опустившемся в грудь, запели боевые трубы бесчисленных сражений, в которых побеждали и умирали ее предки, жемчужные господа Йя.
— Я…
— Ты и я, — сказала она и протянула ему свою божественную руку. — Пойдем со мной, солдат. Пока я буду одеваться, ты расскажешь мне о сражении за Перо…
Боль, и ужас, и смертельная тоска, а еще отвращение, вызвавшее сильнейший приступ тошноты, и безмерное одиночество человеческого существа, затерянного в невообразимой сложности лабиринте своего собственного Я.
«Бога! Боже! Я…»
Хрустальный салон был наполнен искрящимся светом пронзительно-ясного утра. Солнце играло на гранях полированного горного хрусталя, заставляло светиться мозаичные панно, составленные из всех известных в империи драгоценных и полудрагоценных камней, жило своей собственной отраженной жизнью в серебряных и платиновых элементах декора и деталях мебели, сделанной из легкого и светлого дерева двирианской березы.
Ди отошла от широкого и выпуклого панорамного окна и, повернувшись к ним лицом, улыбнулась Виктору. За ее спиной сиял под солнцем Фейтша Безымянный залив.
— Тебя ждет любовь, Макс, — сказала Ди, переводя взгляд своих чарующих глаз с Виктора на Макса. Сейчас она была задумчива и, возможно, грустна.
— Ты смотрела в «Камень Судьбы». — Макс не спрашивал, он знал.
— Я смотрела в «Камень Судьбы», — сказала Ди, и от ее улыбки, в которой жила грусть, Виктору стало нестерпимо тоскливо. Ради нее он был готов разрушать города и убивать ее врагов голыми руками, но правда, печальная и жестокая правда дня, заключалась в том, что сейчас он ничего сделать не мог. Они проиграли, все трое и еще, возможно, множество других людей и… не людей.
— Я смотрела в «Камень Судьбы», — сказала Ди. — Я говорила с Матерью. Я прощалась с собой.
— Прощалась, — Виктор чувствовал, что еще немного, и он сам бросится навстречу судьбе. Просто чтобы не ждать.
— Прощалась, — повторил за ней Макс. Он был задумчив. — Все так плохо? Но тогда о какой любви ты говоришь?
— Нет, — покачала головой Ди. — Возможно, и даже, скорее всего, мы переживем этот день, и тогда у всех нас будет будущее. Две дороги. Две возможности. Или — или.
— Тогда к делу, — предложил Макс и стал набивать свою трубку. — Последние двенадцать часов мы находимся в полной изоляции. Кто-то отрезал нас от всех каналов связи. Мы даже думали, что ты не придешь.
— Видимо, они хотят взять всех нас вместе, — усмехнулся Виктор. — Вот тебя, Ди, и пропустили.
— Да, — согласилась Ди. — Они вели меня от самого Той'йта. И приказ, переданный от имени Первого Первого Уст, был недвусмысленен — следовать на Фейтш.
— Мы догадались, что это «дружественный огонь». — Макс был невозмутим.
«Вот же статуй железный!» — в очередной раз восхитился другом Виктор и, покачав головой, полез в карман за собственной трубкой.
— Вероятно, — сказал он, — убивать нас не будут. Это был бы перебор, как считаете?
— Пожалуй, — кивнул Макс. — Впрочем, это зависит от двух обстоятельств. Знают ли они, кто мы на самом деле, и узнают ли они, что нам известно.
— А что нам известно? — быстро спросил Виктор. — Лично мне известно только то, что за спиной имперцев есть кто-то еще.
Он внимательно и со значением посмотрел на Макса, перевел взгляд на Ди, улыбнулся ей и снова посмотрел на Макса:
— Слушаю вас, коллега.
— Моя группа на планете Дье обнаружила отлично сохранившиеся останки вуспсу, — неторопливо, как если бы и не было загонщиков, нетерпеливо дышащих им в спину, ответил Макс. — Группу перехватили и уничтожили при возвращении, но они успели передать экстренное сообщение. Сюда, на Фейтш. Здесь мы и должны были с ними встретиться. Сигнал был передан четыре дня назад, то есть до того, как нас блокировали, а сегодня ночью приемник-накопитель оказался внутри кокона, в который нас упаковали, и я смог получить сообщение.
«Вот так просто. И что же такого ужасного принесла птичка в клювике?»
— Не тяни, — попросил Виктор и сделал первую затяжку.
— Вуспсу были той'йтши, — спокойно закончил Макс. — Несколько выше нынешних той'йтши и массивнее, но родовое сходство несомненно, и генетический анализ образцов не оставляет места для сомнений — той'йтши.
— Бред, — покачал головой Виктор. — Как это может быть?
— Не знаю, а ты что думаешь, Ди?
— На Той'йт есть легенды. У нас, у Сойж Ка, есть легенды о Королях Но, наших предках — небесных королях. Ты уверен, то есть твои люди уверены? Прости. Они были уверены в том, что это той'йтши?
— Теперь их не спросишь, но в сообщении звучала полная уверенность.
— Ну что ж. — Ди взяла из украшенной изумрудами папиросницы, стоявшей на хрустальном столике, длинную алую сигарету и закурила. — Ну что ж. Возможно, Той'йт был каким-нибудь центром отдыха, охотничьей фермой, детским садом… чем-нибудь таким, где жили вуспсу, но где не было развитой инфраструктуры, промышленности, ничего, что позволило бы воссоздать цивилизацию. Если правда, что аханки, сумев перехватить власть, уничтожили всех вуспсу, то… На Той'йт случайно уцелела маленькая нежизнеспособная — в цивилизационном смысле — колония. Когда это могло произойти?
— Три-пять тысяч лет назад, если верить официальной истории империи. Но я не стал бы на нее полагаться, ее переписывали несколько раз.
Макс подошел к столику для напитков.
— Вам налить? Это виноградная водка с Сше. Очень хорошая.
— Наливай, — согласился Виктор. — Но тогда, выходит, в империи известно, что вуспсу и той'йтши — один народ?
— Мне тоже, — кивнула Ди. — Не обязательно. Заметь, что на всех изображениях вуспсу похожи на аханков. Аханки или настолько серьезно изменили свою историю, что уже не помнят, как выглядели вуспсу, или никогда их не видели.
— Я думаю, что второе предположение более соответствует истине. — Макс разлил водку по серебряным чашечкам и подал их друзьям. — Тут простая логика. Еще три тысячи лет назад аханки были дикими варварами, куда им было тягаться с космическими путешественниками? Вероятно, вуспсу погибли по другой причине, а аханки лишь приписали себе эту победу. Тогда все сходится. Той'йт был открыт тысячу семьсот восемьдесят лет назад, и если аханки не знали о родстве вуспсу и той'йтши, то они должны были вести себя именно так, как и повели.
— Тогда за что же нас в расход? — удивился Виктор. — Ведь ясно же, что все закрутилось из-за этой экспедиции поганой, или имело место несчастное для нас стечение обстоятельств?
— Стечение? Да, пожалуй, — согласился Макс. — Ди ведь посетила Той'йт. Они могли подумать… Впрочем, все равно непонятно, при чем здесь той'йтши?
— При том, — на его, по всей видимости, риторический вопрос ответила Ди. — Я говорила с Матерью.
— И что? — насторожился Виктор.
— Я не единственная той'йтши, кто прошел большую пластику. У меня уже были какие-то, правду сказать, смутные, предположения, но с теми людьми я редко встречаюсь и мало времени нахожусь рядом, так что мне сложно было судить. С одной стороны, возможно, они меня избегают, но с другой стороны, они занимают в Легионе такое положение, что я и объективно — по уровню допуска — такой возможности не имею.
— Кто? — спросил Макс. Он спросил так быстро, что опередил даже быстрого Виктора. Когда он хотел, он мог быть стремителен. Одно слово, лучший танцор Тхолана.
— Кто?
— Маклеланд, Ширер и Сантос.
«Гранд-Мастер, Первый Первый Уст и Первый Первый Желудка… Все считаются людьми, и все трое имперцы».
— Они что, хотят вернуть власть той'йтши? — спросил потрясенный Виктор. — Они боятся, что мы раскроем их авантюру раньше времени?
— Я думаю, именно так, — мягко сказала Ди. — Вероятно, они видят в вас конкурентов, ведь земляне неотличимы от аханков.
— А ты? Ты что думаешь? — через силу спросил Виктор.
— Ты мог бы и не спрашивать, милый, — с укоризной в голосе ответила Ди. — Я ездила прощаться… С собой, с Той'йт… Я выбрала свою дорогу.
— Прости!
— Прощаю, — улыбнулась она.
— Они вертят имперцами как хотят, — как ни в чем не бывало сказал Макс. — А поскольку среди имперцев много землян, земляки на их фоне выглядят на редкость скверно.
— Да уж, — признал Виктор. — Ну что ж, во всяком случае, теперь понятно, во что мы вляпались, — кивнул он после паузы.
— Они знают, кто мы, — добавила Ди.
— Скорее догадываются, — поправил ее Макс. — Знать наверняка они просто не могут, если только среди земляков не сидит крот. Но это вряд ли. Нас бы уже давно разгромили. Но убить нас они побоятся.
— Тогда что? — спросила Ди.
— Печати, — пожал плечами Макс.
— Но печати не гарантируют, — возразил Виктор.
— Смотря какие, — не согласился Макс.
— «Кольцо»? — ужаснулся Виктор.
— А какой у них выход?
— Но они же нам все, к чертям, сотрут, и то, что надо, и все, что не надо!
— Сотрут, — согласился Макс.
— Я могу попробовать… — тихо сказала Ди.
— Что? — встрепенулся Макс.
— У тебя же есть здесь Камень, — объяснила Ди. — «Мышь», ведь так? Я могу попробовать прикрыть главное. Наши убеждения, наши чувства, наши отношения. Это называется «Паутина Оберега»… Сильные колдуньи накладывают ее без помощи Камней, но я так не смогу.
— Сколько времени тебе понадобится? — спросил Виктор.
— Десять-пятнадцать минут на каждого из вас и минут тридцать для себя.
— Что скажешь, успеем? — Макс смотрел на Виктора, который разбирался в таких вещах лучше них всех.
— У нас часа два. Это по минимуму. Они просто не успеют подготовить захват раньше.
— Тогда расскажи нам сначала о «Камне Судьбы», — попросил Макс Ди.
— Я уже сказала, — сразу же ответила Ди. — У нас есть шанс, и это не только наш шанс. Камень сказал, от нас зависят судьбы трех планет.
— Планет? — переспросил Виктор.
— Не в космологическом смысле, — объяснила Ди. — Правильнее, наверное, сказать — судьба трех цивилизаций.
— Не слабо, — усмехнулся Виктор.
— Да, это серьезно, — согласился Макс.
— Мы трое и еще один человек, — сказала Ди. — Камень сказал, что тебя ожидает любовь. Это как-то связано, но я не знаю как. Может быть, женщина, которую ты полюбишь, и есть этот четвертый человек? Не знаю.
Она обвела их взглядом.
— Еще одно. Я слышала имя, но оно мне незнакомо. И я даже не знаю, об одном ли человеке идет речь, или о трех разных.
— Какое имя? — спросил Макс.
— Нор.
— Нор? — удивился Виктор. — Нор — это гегхская фамилия. Графы Ай Гель Нор. Но эта ветвь пресеклась. Последняя графиня Ай Гель Нор умерла на Курорте десять лет назад.
— Не знаю, — как бы извиняясь, улыбнулась Ди. — Это все, что сказал Камень…
Виктор открыл глаза. Меш и Риан по-прежнему стояли, возложив руки на Улитку. Выглядели они сейчас еще хуже, чем когда он вошел в Малахитовые покои. Виктор перевел взгляд на Лику; казалось, она ссутулилась еще больше. Волосы упали ей на лицо, пальцы, сжимавшие шар «Пленителя Душ», побелели.
На секунду он снова закрыл глаза. Ему было плохо. Так плохо ему, кажется, не было никогда в жизни. В голове туман и гул, тошнота сжимает горло, тело какое-то невесомое, легкое, ненадежное, и мокрая, насквозь мокрая от пота одежда, раздражающая это скверное и ненадежное тело.
Виктор с усилием открыл глаза и попытался встать. Встать получилось только со второй попытки, но он все-таки встал и, ничего не говоря, пошел прочь.
