История третья
ЧУДНЫ ДЕЛА ТВОИ, ГОСПОДИ!
Увы, Любовь, весь мир в твоих руках:
Ты — слабых власть и сильных укрощенье!
Дж. Байрон. Дон Жуан
О походах наших, о боях с врагами
Долго будут люди песни распевать.
И в кругу с друзьями часто вечерами
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…
И. Френкель
Глава 1
ВЕРБОВКА
— Здравствуйте, Игорь Иванович, — сказал за спиной Кержака нежный женский голос.
Кержак не остановился и не обернулся. Он сделал как бы по инерции еще два-три шага и только после этого начал медленно поворачиваться на голос. Голос окликнувшей его женщины ему не понравился. Не то чтобы голос был неприятный или интонации какие-то особые, угрожающие, например. Напротив, хороший это был голос, чистый, красивый, но не здешний, «не тутошний», и интонация как бы не сегодняшняя, не обыденная. Так, наверное.
Поворачивался он медленно, всем телом, по-стариковски. И то сказать, в его возрасте вполне легитимно. Между тем и женщина проявила завидное терпение, удивительный такт или, может быть, выдержку и ничего к сказанному ранее не добавила, а стояла там же, откуда окликнула Кержака, и молчала.
Игорь Иванович мазнул взглядом вдоль улицы и углядел припаркованный неподалеку «ауди» с тонированными стеклами и примечательной парочкой, курившей у открытой водительской двери. И опять же, как и с голосом окликнувшей его женщины, имело место вопиющее нарушение стандарта, принципа, стиля, если хотите. Ведь у нас как? Если «ауди» последней модели, то и персонажи у этой оперы должны быть узнаваемые, свои. Быки, скажем, или солдаты. На худой конец, «джентльмены» в траурных тройках, но не две барышни, невиданных даже в нынешней скоробогатой Москве статей. Высокая брюнетка, судя по первому впечатлению, Шемаханская царица на каникулах, во всем черном, и невысокая блондинка в белом и голубом («Вот тоже мне израильская патриотка нашлась!»), скандинавское происхождение которой только что на лбу у нее не было написано большими такими рунами.
«А пожалуй что темненькая и не азиатка вовсе, — догадался Кержак, упираясь, наконец, взглядом в женщину, которая с ним поздоровалась. — Русская она. Вот черт!»
Перед ним стояла высокая, на голову выше Кержака, которого за глаза называли карликовым сибиряком, рыжеволосая женщина в костюме из светло-коричневой замши. Зеленые глаза с насмешливым интересом наблюдали за маневрами Игоря Ивановича, и он с неудовольствием понял, что дамочка видит его насквозь.
«Вот же тварь!» — зло подумал Кержак, ответно рассматривая неведомую диву. Была она не просто красива, а вызывающе, запредельно хороша. И все было при ней, и рост, и стать, и внешность не рядовая, и что, пожалуй, важнее и того, и другого, и третьего — стиль. И еще кое-что углядел Игорь Иванович, прежде чем произнес на автомате дежурное: «И вам здрасьте, барышня, коли не шутите». Поза. То, как она стояла, как было расположено в пространстве ее тело, — положение рук и ног, наклон головы — все выдавало бойца высочайшего уровня. Но среди женщин Кержак бойцов такого класса до сих пор не встречал.
Рыжая стерва улыбнулась Кержаку и сделала пару шагов навстречу. В буквальном смысле, перетекла с одного места в пространстве улицы в другое, продемонстрировав Игорю Ивановичу такую технику, которую опытный Кержак в жизни не видывал и увидеть не предполагал. И вдруг преобразилась. Он не успел даже понять, когда и как это произошло, но вот уже стояла перед ним обыкновенная, пусть и безобразно молодая и бешено красивая русская женщина, а не какая-то экзотическая птица нездешнего полета.
— Не бойтесь, Игорь Иванович, — сказала она, и тень улыбки коснулась ее полных губ.
— Пустое, — неискренне ответил Кержак, который на самом деле был готов сейчас к любым неприятностям, в том числе и крупным. — Я свое уже давно отбоялся. Позвольте полюбопытствовать…
— Позволяю, — царственно улыбнулась женщина. — Называйте меня Катя.
Эта женщина была изменчива, как речная гладь под облаками. Она все время менялась, представая перед Кержаком то такой, то эдакой, но никак не давая ему себя понять.
— Катя, — повторил Кержак, как бы пробуя имя на вкус, и пришел к выводу, что оно липовое.
— Катя, — подтвердила женщина. — У меня к вам дело.
— Дело, — кивнул Кержак, не успевший еще решить, что бы все это могло значить, и соответственно не выбравший подходящей тактики.
— Вам привет от Федора Кузьмича, — сказала Катя, и Кержак почувствовал, как моментальной болью свело желудок.
Ему стоило огромных усилий — в его-то возрасте! — справиться с потрясением и не показать собеседнице, что она сумела-таки взять его за «мягкое».
— Это какой Федор Кузьмич? — спросил он с видимостью заинтересованности в голосе. — Чугуев? Или Кобзев?
— Нет, — снова улыбнулась Катя, вот только глазищи ее зеленые стали вдруг пристально внимательными. — Суздальцев.
— Помню, — спокойно сообщил Кержак (а боль между тем начала медленно охватывать грудь, и застучало в висках). — Был у него на похоронах в семьдесят первом. Достойный был человек.
— Да, Федя чудо, — согласилась с ним Катя. — Игорь Иванович, вы уверены, что вам не стоит принять лекарство?
— Благодарю вас, Катя, — сухо ответил Кержак. — Это лишнее. Я чувствую себя превосходно.
На самом деле он чувствовал себя отвратительно. Вот только показывать этого не хотел. Не мог. Не привык.
Кержак был одним из очень немногих людей, доподлинно знавших, что генерал Суздальцев не умер. Более того, именно он, Игорь Иванович Кержак — в ту пору молодой энергичный подполковник — и «похоронил» генерала Суздальцева. Кержак был доверенным лицом Федора Кузьмича на протяжении многих лет, до и после мнимой кончины последнего. И если вначале старик тривиально держал его за яйца (потому что провалы такого уровня, какой по молодости и глупости допустил однажды Игорь Иванович, контора рассматривала как предательство, и обычно не без оснований), то позже Кержак вполне оценил своего шефа и работал на него уже не за страх, а за совесть. Из любви к искусству, так сказать.
Но все это кончилось однажды ночью, десять лет назад. Федор Кузьмич позвонил Кержаку на мобильный телефон, о существовании которого он один и знал, и спокойным голосом сообщил, что умер окончательно и в последний раз. И все. Исчез.
Утром стало известно, что дача Федора Кузьмича сгорела дотла, а еще через неделю примерно, по смутным и плохо поддающимся проверке данным, Федор Кузьмич, если, конечно, это был все-таки он, появился на подмостках действительно в последний раз. В компании невыясненных личностей числом от трех до пяти он прилетел в Питер из Мюнхена на частном самолете, зафрахтованном на имя леди Виктории Хаттингтон — старой английской аристократки, жившей в Греции, и… Дальнейшее тонуло в тумане неопределенности. Даже Кержаку — с его-то связями и опытом — так и не удалось узнать, что же на самом деле произошло в тот давний уже вечер в гостинице «Невский Палас». Определенно там произошло боестолкновение нешуточного масштаба. Но кто, как и почему перебил в гостинице массу служилого и очень неплохо обученного народа во главе с полковником Казиным, так и осталось Игорю Ивановичу неизвестно.
В определенных кругах, впрочем, циркулировали две передаваемые почему-то шепотом версии — чеченская и мафиозная, из которых ни одна не казалась Кержаку реалистичной. Но факт. Если Федор Кузьмич там все-таки и был, то после боя в гостинице он быть где-нибудь еще перестал. Исчез. А учитывая возраст генерала, теперь, в 2010-м, привет от него звучал несколько странно.
«Из ада она проклюнулась, что ли? — с поразившим его самого ужасом подумал Игорь Иванович. — А что, если да?»
«Ну не из рая. Это точно», — обреченно констатировал он, припомнив мимолетно дела, которыми занимался при жизни Федор Кузьмич. Некоторые из дел, а именно те, о которых Кержаку было позволено знать.
— Да, Федя чудо, — сказала рыжая Катя.
— Ну и как он там? — кисло улыбнулся Кержак.
— Вашими молитвами, господин Кержак. Вашими молитвами. Помолодел, поправился. — Казалось, что женщина говорит серьезно.
— Допустим, — задумчиво протянул Кержак. — Серные ванны… то да се. Тепло опять же. Но вы, кажется, говорили о деле?
— Да, о деле, — кивнула Катя. — Мне нужна ваша помощь.
— Милая девушка, — сказал устало Кержак (силы вдруг покинули его, и он вполне почувствовал свои не очень здоровые семьдесят пять лет). — Вы знаете, сколько мне лет? Я не просто на пенсии, я ДАВНО на пенсии.
— Возможно, это даже к лучшему. — Женщина не шутила, она размышляла вслух. При этом ее глаза, казалось, проникали под его черепную коробку и читали там подробную летопись жизни Игоря Ивановича Кержака, написанную его собственным крупным и разборчивым почерком прямо на обоих полушариях головного мозга.
«Се ля ви, — подумал он с тоской. — Вот так живешь, грешишь, а потом приходит ангел смерти с зелеными глазами и передает привет от покойного начальника».
— Тогда излагайте, — сказал он, чтобы что-нибудь сказать.
— Мне надо сколотить небольшую армию, — как о безделице, сообщила ему Катя, снова ставшая «обыкновенной» женщиной.
«Воевать, значит, собрались. Котлы не поделили? — хотел спросить он. — Или дрова?»
Но сказал, естественно, другое.
— Всего-то делов! — усмехнулся Кержак. — Теперь, Катя, это не так уж и просто.
— Было бы просто, я бы к вам не обратилась, — объяснила она, как если бы речь шла о починке какого-нибудь электрического утюга.
— Лет десять назад, — сказал задумчиво Кержак, на самом деле вспомнивший те былинные годы. — А еще лучше, в середине девяностых… А теперь — увы. И я не тот, и страна не та.
— Не верю, — возразила Катя. — Вы только не обижайтесь, Игорь Иванович, но я вам не верю. Федя ясно выразился: «Кержак может все».
— Так и сказал? — Игорь Иванович удивлялся самому себе. Каким-то неведомым образом эта рыжая чертовка смогла втянуть его в совершенно невероятный, булгаковский какой-то, разговор. Вот и боль оставила, и спокойствие неведомо почему вернулось, и интерес нешуточный пророс на бесплодной, казалось, почве его старой души.
— Так и сказал?
— Так и сказал, — подтвердила женщина. — И потом, я к вам, Игорь Иванович, не за солдатами ведь пришла, а за командирами. Не может быть, чтобы вы так уж никого подходящего и не знали. А возраст — в пределах разумного, конечно, — и состояние здоровья препятствием для меня не являются. Главное, опыт и характер. Вы меня понимаете?
— Возможно, — сказал Кержак, мысли которого лихорадочно метались сейчас, как сумасшедший голубь, сдуру залетевший в комнату и ищущий путь назад, на свободу.
— Допустим, — сказал он осторожно, решив все-таки бросить пробный шар. — Вот есть такой полковник ВДВ Икс. Сорок восемь лет, без обеих ног, хронический алкоголик… Подойдет?
— Знания? Опыт? Характер? — быстро спросила Катя, и у Кержака снова скрутило кишки.
«Неужели да?» — веря и не веря, и страшась заглянуть во внезапно открывшуюся перед ним бездну, и страстно этого желая, подумал он.
— Боец, — сказал Кержак вслух. — Первоклассный. Полк доверил бы, не глядя. Бригаду тоже, но…
— Имя, адрес. — Катя не шутила. Впрочем, об этом Кержак догадался уже несколько минут назад. Но с другой стороны, он ведь только хотел ее спровоцировать, не так ли? И про Васю Никонова только потому и вспомнил. Ведь Вася давно и надежно был списан в безвозвратные потери, но эта тетка, похоже, так не считала.
— Вы серьезно?
— Вполне.
— Без ног.
— Это не ваши проблемы, господин Кержак.
— Литовченко, — севшим от напряжения голосом сказал Игорь Иванович, пытаясь дожать там, где, интуиции следуя, дожимать не стоило. — Спецназ ГРУ. Майор. Семь лет в отставке. Нет левой руки и глаза.
— Вы его рекомендуете? — Голос у Кати стал теперь насквозь деловым.
— Рекомендую. — Кержаку снова стало трудно дышать.
«Помру сейчас», — обреченно подумал он и полез в карман за таблетками.
Женщина терпеливо ждала, пока он проглотит крохотную таблетку и сунет другую — валидол — себе под язык.
— Он… — Кержак с трудом проглотил мятную горечь слюны. — Он действительно вас послал?
— Нет. — Женщина правильно поняла его вопрос. — Он занят сейчас. Немного.
Какая-то тень или тень тени стремительно пробежала по ее лицу, промелькнула и исчезла. И снова ее лицо выражало только безмятежный покой.
— Но он много рассказывал о вас, Игорь Иванович, а мне как раз срочно понадобилась помощь.
Странно, но именно такой ответ направил мысли Кержака в неожиданном, но вполне определенном направлении, и направление это оказалось совершенно непредсказуемым. Для него самого, Игоря Ивановича Кержака, непредсказуемым. Но прежде чем сделать то, что он решил, решился, ну почти решился сделать, Кержак совершил последнюю попытку «пролить свет» и расставить хоть какие-нибудь точки над некоторыми «I». Среди обрывков слухов, витавших, словно слабый дымок над остывшим уже пожарищем, над событиями десятилетней давности, был один…
«Рыжая, — сказал себе Кержак. — Она рыжая».
— Скажите, Катя, — спросил он. — Вы были тогда в гостинице?
— Была, — ответила она сразу, и глаза ее стали такими холодными, что от их взгляда оказалось трудно дышать, как на сорокаградусном морозе. И Кержак понял, что эта женщина не только первоклассный боец. Это очень и очень непростая женщина, и служить под ее началом…
— А старому разведчику в вашей армии… — медленно начал Кержак.
— …найдется и место и дело, — закончила за него Катя. — Я просто постеснялась вам это предложить с самого начала.
«Нет, милая, — грустно констатировал Кержак. — Ничего ты не стесняешься и не стеснялась, ты меня вербанула на раз, а я… тут же на цирлы встал, как так и надо».
— Но знаете, Игорь Иванович… — Голос ее сейчас напоминал мурлыканье сытой, довольной жизнью кошки.
«Только, — отметил Кержак, — не маленькой домашней кошечки, а такой кошки, с которой не приведи господь встретиться на тропе войны».
— Но знаете, Игорь Иванович, — сказала Катя и улыбнулась. — Давайте зайдем куда-нибудь, посидим в покое, позавтракаем… поговорим.
— В семь утра? — усмехнулся Кержак.
— Самое время, — снова улыбнулась рыжая Катя. — Не знаю, как вы, а я всю ночь на ногах. Ну так как?
— Согласен, — сказал Кержак и понял, что попался, как дите малое. Теперь к нему и силу применять не надо, сам согласился «пройти».
«Ну так, значит, так, — сказал он себе. — Значит, пришло время. И ведь когда-то это должно было случиться? Вернее, могло случиться, и не раз».
Но женщина поняла его и на этот раз.
«Мысли мои она читает, что ли?» — удивился он.
— Не волнуйтесь, Игорь Иванович, — сказала она. — Если бы вы были жертвой, вы бы ею уже стали.
И она приглашающе взмахнула рукой, указывая на «ауди». «Успокоила», — мысленно усмехнулся Кержак и решительно направился вслед за рыжей к ее машине.
— Разрешите представить вам, дамы, — сказала Катя, подойдя к автомобилю, и Кержака удивил выспренний характер фразы. — Игорь Иванович Кержак. Игорь Иванович, познакомьтесь. Это Клава, а это Ира.
Кержак сдержанно поклонился брюнетке, носившей редкое ныне в Москве имя Клава, и блондинке, у которой оказалось вполне привычное русское имя.
Женщины улыбнулись в ответ.
— Приятно познакомиться, — пропела Клава.
— Будем знакомы, — решительно протянула ему руку Ира.
Рукопожатие Иры оказалось крепким, а говорила она с сильным, но совершенно незнакомым Кержаку акцентом.
— Да, кстати, — сказала Катя, когда все уже расселись в машине. — Ира — супруга Федора Кузьмича.
И у Кержака в третий раз свело мгновенным спазмом внутренности.
«Что происходит? — спросил он себя. — Что за фантасмагория?»
Кузьмичу, как ни крути, должно было быть теперь сильно за сто. И даже если он был действительно жив и жил в какой-нибудь далекой Аргентине, то и тогда навряд ли мог не то чтобы жениться на молодой и красивой женщине, но вообще мысль о женитьбе не могла бы посетить его плешивую голову. И женилка отсохла давно, и в голове уже должен оставаться один маразм.
«А ведь она не шутит, — думал он с удивлением и почти со страхом. — Она не шутит, но тогда…»
Машину вела Ира. Манера вождения у нее, как автоматически отметил Кержак, была резкая, напомнившая ему Костю Лифарева — вертолетчика, с которым он много летал в Афгане, а потом плотно общался в Москве. К сожалению, Кости давно уже не было в живых, а то бы…
«Что? — спросил он себя. — Что мешает им вернуть и его?»
«Нет, — напомнил он себе. — Они ведь никого не знают. Они здесь чужие и потому пришли ко мне. А там… Кто знает, какие мы там?»
Каких бы чудес ни ожидал Кержак, или, напротив, какие бы прогнозируемые или не прогнозируемые ужасы ему ни мерещились, но приехали они в самое обычное место. Машина остановилась около ничем не примечательного дома на Плющихе, и квартира, куда его пригласили, тоже оказалась самая обычная. Это была одна из тех квартир, которые с незначительными изменениями пережили и демократизацию с гласностью, и период первоначального накопления капиталов, и новый порядок. Узнаваемая хоть в советские, хоть в постсоветские времена квартира со старой, еще гэдээровского производства гостиной, чешской стенкой и почти наверняка венгерской спальней, которую Кержак, впрочем, воочию не видел. Когда-то роскошная, а ныне такая же никчемно старая, потасканная и, пожалуй, даже обветшалая, как и те люди, что состарились в то же время.
Проводив Кержака в гостиную и усадив его в кресло у журнального столика, Катя и Ира исчезли, и с Игорем Ивановичем осталась одна только Клава. Судя по звукам, доносившимся из кухни, находившейся по другую сторону длинного коридора, дамы взялись собирать завтрак. Впрочем, слух уловил и приглушенный мужской голос, но обладателя этого голоса представлять Игорю Ивановичу не спешили.
«Ну нет, значит, нет, — решил Кержак. — Захотят, представят, а не захотят… не захотят, не представят».
— А вы, Клава, откуда родом будете? — спросил он.
Кержак обратил внимание, что в комнате имелось как минимум три пепельницы, и во всех трех наличествовали окурки. Так что изображать интеллигента и спрашивать, можно ли закурить, он не стал.
— С Кубани, — спокойно ответила женщина.
Войдя в квартиру, Клава сбросила тонкий кожаный плащик и осталась в облегающих черных штанах и тонком свитерке того же аспидно-черного цвета. На ногах у нее были сапожки незнакомого Кержаку фасона, впрочем, в этих делах он ориентировался не ахти как. Зато в драгоценностях Игорь Иванович толк знал, и сразу же отметил, что надетые на Клаву камешки тянут на целое состояние. Не рядовые безделушки украшали незаурядное тело этой кубанской казачки.
— Казачка, значит, — кивнул Кержак.
— Да нет, — улыбнулась Клава, показав два ряда ослепительно-белых зубов. — Я русская.
— А казаки, что ж, не русские? — удивился Игорь Иванович.
— Казаки, Игорь Иванович, — наставительно сказала Клава, — они казаки и есть. А я русская. Была, — добавила она после секундной паузы, как если бы обдумала сказанное и пришла к выводу, что есть нечто, что следует уточнить.
Вот это была вздернуло расслабившегося было Кержака, как доза боевого стимулятора.
— И давно быть перестали? — как можно более небрежно спросил он.
Но Клаву вопрос не удивил и не смутил.
— Давно, — равнодушно повела она плечами. — Лет с полста будет как.
«То есть как?» — хотел спросить Кержак, но не спросил.
Перед ним в кресле напротив, — так близко, что протяни руку и дотронешься, — сидела молодая, максимум лет тридцати от роду, ухоженная красавица с черными как смоль волосами, темными миндалевидными глазами и точеными чертами лица. То есть сидела перед ним вылитая Шемаханская царица или царица, скажем, иудейская, если, конечно, у иудеев были свои царицы, но в любом случае царица, украшения которой, как раз царицам и впору, благоухала какими-то дорогими духами, и эти вот изящного рисунка губы — полные жизни, между прочим, — только что произнесли фразу, смысл которой при любой интерпретации был более чем странен. Мягко говоря.
— И что же, если не секрет, случилось пятьдесят лет назад?
— Вы, Игорь Иванович, с какого года в Конторе? — вопросом на вопрос ответила Клава.
— С шестидесятого, — почему-то искренне ответил Кержак, чувствуя, как пересыхает его рот.
— Ну тогда вы этой истории не знаете, — раздумчиво сказала Клава. — Хотя… Фамилия Чертков вам что-нибудь говорит?
— Георгий Борисович? — холодея, спросил Кержак, который эту, именно эту конкретную историю, по случаю знал.
— Да, — кивнула как ни в чем не бывало Клава. — Георгий Борисович. Мне говорили, он застрелился в пятьдесят девятом?
— Застрелился, — как эхо, повторил за ней Кержак, уже зная, что за этим последует, вернее, предчувствуя и боясь услышать то, что ему, вероятно, предстояло услышать. — Вы…
— Я, — снова кивнула Клава.
— Вы капитан Фролова? — У Кержака поплыла перед глазами комната, хотя он и полагал, по самонадеянности, наверное, что уже принял предложенные ему «правила игры».
— Бывшая капитан, — уточнила Клава.
И в этот момент в комнату вернулись Катя и Ира.
Кержак взглянул на сервировочный столик, который вкатила в комнату Ира — он видел сейчас все, как сквозь воду, — отметил, что кроме тарелочек и вазочек с закусками имелись там и несколько бутылок, и решил, что семь бед один ответ и что двум смертям не бывать, а одной не миновать.
— Катя, — сказал он. — Вы бы меня уж познакомили со всеми.
— Как скажете, — усмехнулась Катя, на лице которой появилось какое-то — «предвкушающее», что ли, — выражение. — А не страшно?
— Не страшно, — ответил Кержак. Он был искренен.
— Миша! — позвала Катя. — Иди сюда. Игорь Иванович хо чет с тобой познакомиться.
Скрипнули половицы, и в комнату вошел высокий широкоплечий блондин. В следующее мгновение Кержак, зрение которого, наконец, прояснилось, понял, что показалось ему не так при первом взгляде на Мишу.
Миша был… Ну как объяснить словами, чем был Миша? Белой горячкой, ночным ужасом или плодом фантазии голливудских режиссеров? Если не считать лица, он был вполне человеком, но звериная морда в сочетании с голубыми глазами и волнистыми волосами цвета созревшей пшеницы… это было уже слишком. Тем не менее Игорь Иванович воспринял явление монстра гораздо спокойнее, чем можно было ожидать. В конце концов, ужасный Миша демонстрировал простой, наглядный ужас, тогда как великолепные дамочки своими намеками и недоговоренностями ввергали Кержака в ужас абстрактный. Что тут лучше, а что хуже, вопрос дискуссионный, но Кержаку, человеку насквозь земному и реалисту, по факту переварить Мишу оказалось проще.
— Доброе утро, — сказал на чистом русском языке монстр Миша. — Меш.
Он подошел к вставшему Кержаку и протянул могучую руку.
— Кержак, — представился Кержак. — Игорь Иванович.
Рукопожатие Миши («Но он, кажется, сказал — Меш?») оказалось крепким, но щадящим. Силач показал, что понимает, с кем имеет дело.
— А по отчеству, простите? — поинтересовался Кержак, получая свою руку обратно. В целости и невредимости.
Миша посмотрел на него с интересом. Во всяком случае, Кержак оценил выражение его глаз именно так.
— Меш Жуашевич Нош, — сказал монстр после секундной запинки и усмехнулся.
«Интересно, — с удивившим его самого равнодушием подумал Кержак. — Это я в штаны наложил, или только кажется?»
От улыбки Меша Жуашевича можно было не только обделаться, но, кажется, все обошлось, только трусы прилипли к вспотевшей заднице, а рубашка к спине.
Между тем под любопытствующими взглядами дам Кержак вернулся в кресло, а Миша взял с сервировочного столика бутылку какого-то вина и стал изучать этикетку.
— Что скажешь? — спросила Катя, закуривая какую-то толстенькую лиловую сигарету.
— «Вайоц Дзор», — прочел вслух Миша. — Что это за символы?
— Это армянское вино, — ответил ему Кержак. — И написано там по-армянски, я думаю.
— Кто такие армяне? — Миша взял штопор и в несколько отточенных стремительных движений освободил бутылку от пробки.
— Армяне — это народ, — объяснила Клава, подставляя свой бокал.
— На кого они похожи? — Миша налил ей и себе и вопросительно посмотрел на Кержака.
— На меня, — сказала Клава.
— Спасибо, — отказался Кержак. — Я предпочитаю их коньяк.
— Такие же красивые? — с иронией в голосе спросил Миша, возвращая бутылку на место.
— Ты не ответил на мой вопрос, — сказала Катя.
— Нет, такие же черные, — сказала Клава, принюхиваясь к вину.
— «Хеннесси» подойдет? — спросил Миша, беря в руки другую бутылку.
— Вполне, — кивнул Кержак.
— Мне тоже, — нарушила молчание Ира.
— И мне, — сказала Катя.
— Где они живут? — спросил Миша, разливая коньяк по толстостенным стаканам.
Лил он щедро, грамм по сто пятьдесят, как прикинул Кержак.
— Армяне живут на Кавказе, — сказала Катя, беря один из стаканов. — Это…
— Я знаю, моя королева, — галантно перебил ее Миша и отпил из бокала.
— Вино не очень, — сказал он, покатав напиток в своей пасти. — Но пить можно.
— Пил бы ты коньяк, Миша, и не было бы у тебя забот, — улыбнулась Катя.
— Ничего неожиданного, — сказал Миша. — Сердце, печень, почки, все не очень, но не смертельно.
— Да? Это обнадеживает. — Катя поднесла ко рту стакан и начала пить.
Она пила коньяк, как пьют воду или, скорее, горячий чай — маленькими неспешными глотками, — и на ее лице явственно проступало выражение довольства.
— Неплохо, — сказала она, выцедив весь стакан. — Не «Леро», но тоже ничего. Система кровообращения?
«О чем они?» — с удивлением подумал Кержак, отпивая из своего стакана.
— Не знаю, но точно, что ничего смертельного, — ответил Миша, наливая ей еще коньяка.
— Тогда полечим его пока домашними средствами, а лоск наведешь попозже, когда время будет, — решила какую-то не вполне понятную Кержаку проблему Катя и принялась за второй стакан.
«Не закусывая», — отметил Кержак.
Сам он, сделав пару небольших глоточков, отставил стакан и, зажевав коньяк ломтиком севрюги, наконец позволил себе закурить. Курил Кержак всю жизнь, чуть ли не со дня рождения, и дожив до времени, когда врачи категорически запретили ему курить, вовсе курить не бросил, но, сократив количество выкуриваемых сигарет до минимума — десять, мучительно переживал такое ограничение в житейских радостях.
— Нас вызывают! — неожиданно встрепенулась Ира, стоявшая до этого у окна и с отрешенным видом отпивавшая понемногу из своего бокала.
— Слышу, — невозмутимо откликнулась Катя и тут же что-то сказала прямо в воздух на каком-то очень странном, на слух Кержака, языке.
«По-китайски она, что ли? — удивился он. — Нет вроде. Может быть, это какой-то из индийских?»
Он с интересом прислушивался к певучей, но при этом чуждой русскому слуху речи Кати, которая явно вела с кем-то оживленный разговор. Кержак уже понял, что Катя говорит посредством какого-то очень портативного прибора связи.
«Скорее всего, ушной телефон, — прикинул он. — И микрофон в… ну, микрофон может быть и в серьге, и в зубе… и еще где-нибудь».
— Так, — сказала наконец Катя по-русски. — Один из наших «друзей» только что связался напрямую с крейсером.
— Значит, у них есть что-то посерьезнее радаров ПРО, — сразу же откликнулась Ира.
— Чего он хочет? — спросила Клава.
— Все то же, — пожала Катя великолепными плечами. — Он желает говорить с Дефризом.
«Дефриз!» — с изумлением констатировал Кержак и тут же заметил, что Катя смотрит на него с тем вниманием, за которым обычно скрывается знание.
«Вот так и лажаются», — грустно подумал Кержак и сказал:
— Так я вам, Катя, поэтому нужен был? Могли бы сразу сказать, а не ломать комедию.
— И поэтому тоже, — ничуть не смутившись, ответила ему та. — Но все наши планы остаются в силе. И даже больше того.
Она насмешливо взглянула на него, но ее усмешка, отметил про себя Кержак, была не добрая, но и не опасная. И Игорь Иванович успокоился окончательно. Он понял, женщина не шутит, но и не обманывает.
— Подождите, пожалуйста, Игорь Иванович, я сейчас вернусь, — сказала Катя и вышла из комнаты.
Ждать ее действительно пришлось недолго. Она вернулась через считаные минуты, Кержак как раз докурил свою сигарету. Остальные, не обращая на него внимания, подкреплялись и выпивали, изредка обмениваясь ничего не значащими репликами.
Вернувшаяся Катя подошла к Кержаку и протянула ему на ладони ампулу с темно-синей прозрачной жидкостью.
«На медный купорос похоже», — подумал он скептически, беря ампулу.
— Это очень сильное лекарство, — сказала Катя, глядя прямо в глаза Кержаку. — У вас таких еще нет. — Она выделила слово «вас» особой интонацией, и Кержак понял, что Катя имеет в виду не только русских.
— Это средство поддержит вас, Игорь Иванович, до тех пор, пока мы не сможем предпринять более действенных мер по вашему оздоровлению. Будете принимать по два раза в день в течение недели. — И она протянула ему другую ладонь, на которой лежал довольно длинный «патронташ» из какого-то пластика с такими же, как и первая, ампулами.
— Ампулы из пластика. Так что не бойтесь, не разобьются, — объяснила она серьезно. — А головка просто свинчивается. Там есть резьба, только ее не видно.
Кержак взял ампулу, она была легкая и прохладная на ощупь.
«Так просто? — спросил он себя, рассматривая лежащую на его ладони вещицу. — Всего-то и дел, что это вот принять? И как же быть тогда с данайцами и их дарами?»
Но на самом деле он уже все решил. Ну какие, на хрен, могли быть здесь сомнения? Все ведь было до ужаса просто, как дважды два или еще что-нибудь в этом же роде. Достаточно было всего лишь взглянуть на себя честно и беспристрастно, и правда — вся, как она есть, вставала перед ним, нелицеприятная, как зеркало утром после загула. Еще несколько часов назад Кержак был несчастным стариком со славным прошлым и, по-любому, без всякого будущего. Он, конечно, держал марку, изображая по привычке и из гордости стареющего джентльмена, но на самом деле он был уже вне нормального ритма жизни. Одинокая старость — страшная вещь. Это болото, вонючее гнилое болото, в которое ты погружаешься медленно, но неумолимо. И сам знаешь, что тонешь, и душа рвется завопить от ужаса перед неизбежным, от тоски и отчаяния, но вопить бесполезно, потому что это ничего не изменит. А эта вот рыжая Катя, кем бы она ни была на самом деле, предложила ему, Игорю Кержаку, будущее. Будущее, которое стоило любых усилий. Ну почти любых. И Кержак все это прекрасно понимал и готов был платить. Не всякую цену, положим, но почти любую. А продавать родину его пока никто не просил. И не факт, что попросят. Интуиция подсказывала, что не тот это случай.
«Ну на кой ляд сдалась им моя Родина?» — грустно усмехнулся Кержак, вполне оценивший собственный маразм.
«Вот ведь как вколотили в нас весь этот бред. О Родине вспомнил, а о душе вечной — нет».
Глава 2
БУДНИ МАРСИАНСКОГО АГЕНТА
Кержак проснулся среди ночи. В доме явно что-то происходило, слышалась тихая возня и приглушенные голоса, поскрипывал под осторожными шагами пол. Интуиция подсказывала, что это серьезно, но не опасно. Во всяком случае, речь не шла о непосредственной опасности.
«Это не захват», — решил Игорь Иванович и взглянул на часы.
Было около трех. 2:47, если быть точным. Он сел на кровати, взглянул в окно, где в лунном свете серебрились усыпанные цветами кусты сирени, и решил, что имеет право на нормальное человеческое любопытство. Он взял со стула у кровати брюки и, встав, стал одеваться. Получалось у него это легко и непринужденно, как если бы дело происходило лет тридцать назад, а то и поболее. Силы возвращались к Кержаку настолько быстро и демонстративно, что это уже не столько радовало, сколько пугало. И то сказать, за три дня, что миновали с момента «исторической» встречи с рыжей Катей, Кержак если и не помолодел внешне, то уж случившиеся с ним внутренние изменения иначе, как драматическими, назвать было сложно. Силы возвращались, возвращались забытые уже подвижность суставов, скорость и выверенность движений, ясность мысли, выносливость и много чего еще. «Медный купорос» в пластиковых ампулах оказался таким, же противным на вкус, каким, по мнению Игоря Ивановича, и должен был быть купорос настоящий. Но действие на организм Катин эликсирчик оказывал совершенно фантастическое. Права, ох, права была Катя, когда сказала, что таких лекарств у них еще нет. Нет таких лекарств на Земле. Это Кержак знал и без ее объяснения. Есть, Конечно, всякие экзотические средства, дорогие, как ракетные крейсера, и не менее сложные в применении, требующие времени и большого штата квалифицированных специалистов, но даже они, насколько знал Кержак, не гарантируют такого эффекта. И так быстро. И так просто. А у него уже позавчера ночью… И смех и грех! Тоже ночью проснулся — не здесь еще, а на городской квартире — и с ужасом понял, что у него снова стоит. И как стоит! Вроде бы от счастья до потолка прыгать надо было, а он растерялся. Перед чудом растерялся.
Кержак хмыкнул, осознав, о чем думает, и, застегнув рубашку, направился к двери.
Перебраться за город, между прочим, была его идея. И дом этот нашел тоже Кержак. Это был, можно сказать, его первый вклад в общее предприятие, каким бы оно ни было, а он так до сих пор и не понял, во что же на старости лет вписался. Но вернее, наверное, было бы определить это как первый платеж за самый дорогой и ценный в мире товар, за молодую силу, за новую жизнь.
Его наниматели были люди странные и страшные, не в том смысле страшные, что опасные для него лично, но интуиция подсказывала, что не дай бог иметь их врагами. Лучше уж самому руки на себя наложить.
Но при всем том в некоторых вопросах были они наивны, как дети, и в жизни современной России ориентировались почти так же, как какой-нибудь австралиец, взявший тур, чтобы подивиться на аутентичную Русь-матушку. Вот и начал Кержак понемногу помогать, очень быстро поняв, однако, что наивными-то его знакомцы как раз и не были. То есть, по большому счету, наивность их видимая была следствием обычного незнания, но, в отличие от настоящих валенков, эти ребята и сами знали, как мало они знают. Так и вышло, что какие бы планы по отношению к Кержаку они ни лелеяли, для начала они вполне трезво эксплуатнули его опытность и ориентированность. А потому позавчера уже вся немаленькая их компания переместилась в этот старый подмосковный особнячок, потасканный, не без этого, но зато удобно расположенный и спрятавшийся от чужих глаз на большом заросшем неухоженным садом участке. Здесь, по-любому, было и уютнее и удобнее, в смысле, просторнее.
Кержак вышел в коридор, прошел к лестнице, кивнув по дороге крепкому рыжему парню из охраны, дежурившему на втором этаже, и стал спускаться в залу. Он шел нарочито медленно. Под ногами по-домашнему поскрипывали рассохшиеся ступени, и по мере спуска ему постепенно открывалась диспозиция «тайной вечери». Внизу присутствовали все основные персонажи той пьесы абсурда, в которую нежданно-негаданно встроился старый разведчик Кержак. Рыжая Катя, одетая в изумрудную блузку тончайшего шелка и обтягивающие, как чулки, кожаные штаны, но при всем том босая («Если бы только босая!») сидела в кресле у разожженного камина, курила пахитоску («Эти сигареты, Игорь Иванович, называются пахитосы, или пахитоски, слышали, наверное?»), а в руке держала большой шарообразный бокал, наполненный на две трети темно-коричневой жидкостью.
«Коньяк употребляем», — удовлетворенно отметил Игорь Иванович, успевший за время знакомства узнать, что все «три грации» пьют часто, помногу и с видимым удовольствием, но без видимого эффекта. Но даже на их фоне брутальная Катя выделялась недюжинными способностями в этом непростом и, по мнению многих шовинистов, исключительно мужском виде спорта.
Итак, великолепная Катя сидела в кресле перед камином. А Ира столбом стояла в темном углу, как всегда, одетая по всей форме и в одной и той же цветовой гамме. Сейчас на ней были белые кроссовки, белая же мужского покроя рубашка и голубые джинсы. Выражения ее лица было не разобрать из-за тени, падавшей ей на лицо, но Кержаку показалось вдруг, что выражение это должно быть сродни равнодушию камня или каменной статуи.
А вот выражение лица бывшего капитана Фроловой было очевидно. Клава волновалась, и сильно. Одета она была в одну полупрозрачную ночную сорочку, едва доходившую до середины ее великолепных бедер, но столь легкомысленное одеяние, насколько понимал Кержак, ее ничуть не смущало. И не смутило бы, будь здесь даже полно особей противоположного пола, а не они двое, он — Кержак — да страхолюдный Миша, сидевший сейчас на стуле у круглого стола и меланхолично употреблявший какое-то очередное экзотическое вино, до которого он был сильно охоч.
— Доброй ночи, — сказал Кержак, входя. — Не помешаю?
— Присоединяйтесь, Игорь Иванович, — не оборачиваясь, сказала Катя.
Остальные кое-как кивнули ему, но, и то сказать, всего три часа, как разошлись по кельям.
«Виделись».
Кержак неторопливо подошел к столу, нашел чистый стакан и плеснул себе немного Kilbeggan, который углядел среди разномастных бутылок, украшавших собой стол в эту ночь. По части выпивки, а впрочем, и других прелестей жизни тоже, его наниматели были людьми со вкусом и выдумкой. Они, как он уже успел убедиться, могли обходиться малым, но если имелась такая возможность, то никогда не отказывались от скрашивающих унылое существование излишеств. А возможности у них были не рядовыми.
«И откуда только деньги берутся?» — равнодушно подумал Кержак, которого на самом деле вопрос о деньгах совершенно не волновал. Есть, и слава богу. Не было бы, была бы очередная головная боль. А так что ж! Когда деньги есть, отчего бы и не быть сибаритом? Все бы были, если бы средства позволяли.
Пригубив виски и закурив сигарету — теперь он мог себе снова позволить курить «от пуза», — Игорь Иванович озвучил, наконец, свое недоумение:
— Что-то случилось?
— Пожалуй, — после паузы откликнулась Катя.
— И что, если не секрет? — поинтересовался Кержак.
В комнате повисла напряженная тишина. Что бы это ни было, это затрагивало так или иначе всех присутствующих. Так понял ситуацию Кержак. Мотивы, однако, у всех присутствующих были разные. Это он почувствовал тоже.
— Видите ли, Игорь Иванович, — сказал наконец Миша, когда молчание затянулось дальше некуда. — Некоторое время назад нам пришлось разлучиться с близкими нам людьми.
Миша встал из-за стола, аккуратно поставил на стол большой хрустальный фужер, наполненный гранатово-красной жидкостью, и повернулся лицом к Кержаку.
— Так сложились обстоятельства, — объяснил он обтекаемо. — Теперь эти люди прибыли и должны вот-вот появиться здесь.
— Но? — спросил Кержак, в очередной раз восхитившись безукоризненным русским монстра. — Я так понимаю, что имеется некое НО.
— Да, — подтвердил его догадку Миша. — Мы ожидали, что прибудут все, но двое не прибыли. — Миша внимательно посмотрел на Кержака и добавил: — Это вызывает определенную обеспокоенность, хотя, я полагаю, совершенно излишнюю. Эти люди не пропадут.
Последнее явно было адресовано не Кержаку, а женщинам, и Кержак понял. Конечно, исходных данных было мало, но интуиция великая вещь и в жизни разведчика играет порой не меньшую роль, чем знания, умения или опыт.
У них там, где-то, — где бы то ни было — случился большой облом, понял Кержак. Что-то до крайности серьезное, и им пришлось уходить в спешке, если и вовсе не с боем. В ходе отступления, как бы это ни выглядело на самом деле, они разделились. И вот теперь сюда добралась вторая группа, но без двоих, и эти двое собравшимся здесь, скажем мягко, не безразличны. Вот и объяснение той тяжелой атмосферы, что сгустилась в комнате. Однако в чем тут дело, в смысле подробностей, он, естественно, не знал и соответственно не мог оценить полностью важность происходящего на его глазах. Впрочем, уже через несколько минут он смог убедиться в том, что, как бы ни был он прозорлив, по-настоящему этих людей не знает и, значит, не понимает.
Следующие полчаса прошли почти в полной тишине. Молчание, воцарившееся в комнате, было тяжелым, давящим, изматывающим. Никто ничего не говорил или, вернее, почти ничего. Так, слово здесь, короткая реплика там. Кержак, что естественно, тоже не встревал. Не его это были проблемы, но и уйти теперь он не мог. Неудобно было.
Кержак пристроился в уголке на диванчике-двойке, сидел там тихо, попивал свой виски, покуривал и наблюдал. Впрочем, ничего определенного углядеть было невозможно. Эти люди великолепно собой владели, и Кержак не сомневался — будь им надо, были бы здесь сейчас и веселые пикировки, и разговоры зазвучали бы о том и о сем, и смех. Но они здесь были все свои, а его или не стеснялись, или просто за человека не считали, вот и позволили себе раскрыться, но и то лишь на самую малость.
Катя все так же сидела спиной ко всем в кресле перед камином, протянув к огню свои голые ступни. Ноги у нее были длинные и красивые, но Кержак обратил внимание не на них, а на то, как близко к огню находились сейчас ее ноги. На его взгляд, Кате должно было быть «жарковато», но ее это, по всей видимости, совершенно не волновало.
За прошедшие дни Кержак немало думал о своих новых знакомых. Он успел немного приглядеться к ним и кое-что, как ему показалось, понял, хотя вопросов по-прежнему было много больше, чем ответов на них.
Так, например, он решил для себя, что все они — даже страхолюдный монстр Меш — люди.
«Люди, люди, — сказал он себе почти уверенно, понаблюдав за их поведением в тех или иных обстоятельствах. — Не ангелы, но и не черти, а люди».
Во всяком случае, человеческого он в них видел гораздо больше, чем нечеловеческого. А в Мише так и вовсе поболее, чем у иных москвичей или у тех же Кати или Иры. Скорее всего, решил Кержак, они какие-нибудь инопланетяне — хотя бы некоторые из них — или, что дела сильно не меняло, выходцы из какого-нибудь параллельного мира, или еще что-нибудь в этом роде. В качестве рабочей гипотезы такое предположение его вполне устраивало. На первый случай, разумеется. Но для начала и этого было достаточно. А там, глядишь, и разъяснения могли случиться.
Катя была у них главной. Тут и гадать не приходилось. Короля играет свита, ведь так? А Катю играли вполне даже отчетливо. Но с другой стороны, кем бы она там ни была, ее отношения с Клавой, Ирой и Мишей были все же скорее дружескими, чем наоборот.
Вот охрана, тут дело другое. Совсем другое! Эти крепкие, не шибко высокие и не сильно могучие на вид парни и девушки почему-то напомнили Кержаку виденный им в начале девяностых израильский спецназ. Саерет маткаль называется. Только те потемнее были, а эти почти все, как на подбор, были блондинами, а которые блондинами не были, те были рыжими. И вот охрана дистанцию держала четко. Вот они Катю играли, так играли.
А Катя… Кержак коротко взглянул на Катю и сразу же отвел взгляд.
Очень необычная женщина. Какие-то оговорки, детали, вернее, детальки вроде бы указывали на ее земное происхождение. И даже более того, было у Кержака ощущение, что она местная. В смысле, не просто человек, земная женщина, а русская из России.
Но было в ней и другое, много другого, странного, порой притягательного, порой пугающего, но тоже притягивающего, манящего, как манит бездна или бушующее пламя. В ней был аристократизм, причем аристократизм, какого не только что на этой несчастной земле, но и в благополучной Европе теперь не сыщешь. Давно повывелся на старушке Земле этот редкий зверь, который живет не в титулах, а в крови. Какие там аристократы?! Где она, голубая кровь? Одни нувориши да выродки остались. А тут… Кержак понял наконец, что означает слово «порода» в применении к таким людям, как Катя. Вот порода; неведомая, не здешняя, не знакомая, но узнаваемая — не умом, а шестым чувством узнаваемая — говорила в Кате во весь голос. И голос этот был сродни и победительной песне боевых труб, и перекличке охотничьих рожков, но и к сладостной грезе клавесина или рыку охотящегося зверя был он близок тоже. Вот и думай теперь, что она такое и кто?
Но дело даже и не в том, как она себя ведет, с какой естественностью переходит из одного состояния в другое, хотя и в этом конечно же тоже. Есть и еще кое-что, от чего оторопь берет и мураши бегут по коже. Вот, например, как сидит она сейчас, индифферентная ко всему вокруг, замкнутая, закрытая, вся в себе, а между тем ее голые ступни едва не купаются в огне. Того и гляди, штаны загорятся, а ей хоть бы что. Сидит, курит, выпивает потихоньку, равнодушная ко всему, безмятежная, как дерево или цветок.
А вот Клава другая. В ней тоже, конечно, чего только не намешано. Но Шемаханская царица была Кержаку гораздо понятнее и ближе, даже несмотря на непроясненность истории с капитаном Фроловой. Дикой истории, если по правде. Ведь тогда, в далеком уже, былинном, как Киевская Русь, пятьдесят девятом, случилось что-то настолько странное, из ряда вон выходящее, что и спустя год-два отголоски той истории продолжали звучать в коридорах Конторы, так что и до молодого Кержака добрались. Дело в том, что в кабинете застрелившегося полковника Черткова, в его сейфе, следственная группа обнаружила документы, свидетельствующие о том, что покойник вел операцию не больше, но и не меньше как против мирового кагала. Простенько и со вкусом. Несанкционированную операцию! Семь лет! И заслал, судя по всему, в этот самый кагал лучшего своего агента, капитана Фролову. С концами заслал, так что с тех пор ни слуху, ни духу той несчастной дуры нигде не наблюдалось.
И вот спустя полстолетия капитан Фролова вернулась. Не постарев, не изменившись — если только к лучшему, — вернулась и о прошлом говорит, как о чем-то обыденном. Но и сидит она, и пьет, и, вообще, ведет себя, как человек. Не простая барышня. Красивая и опасная, и все-таки скорее человек, чем нет. Даже наверняка человек. И Ира тоже человек. Хотя Ира и другая. Снова другая. Демонстративно жесткая, холодная и как бы даже равнодушная, но все это могло быть и напускным, а вот аристократизм ее был естественным, как дыхание.
Вот так и сидел Кержак в тихом уголке, стараясь слиться с окружающей обстановкой. Пил виски, курил и думал о своем, об актуальном.
А потом все как-то вдруг подобрались. У Кержака не нашлось другого слова, чтобы обозначить произошедшую перемену, хотя и оно, это слово, действительности соответствовало только отчасти. Не то чтобы перемена в поведении присутствующих была так уж заметна, но Кержак кожей почувствовал, сейчас!
И в самом деле, в дверь позвонили. Последовал короткий энергичный диалог Клавы с кем-то из наружной охраны — все на том же неизвестном Кержаку языке — и дверь открылась. Сколько народу находилось сейчас в обширном вестибюле дома, Кержак не знал, но почувствовал, что четырьмя вошедшими список не исчерпывается.
В комнату вошли три мужчины и женщина, одетые вроде нормально, но как-то так, что сразу было видно — одежда не родная. Впрочем, к женщине это не относилось. Пепельноволосая красавица была не просто хорошо одета, но, в отличие от своих спутников, умела эту одежду носить.
Все четверо были высокими, сильными и молодыми если и не по возрасту — тут можно было и засомневаться, — то уж точно по состоянию тела и души.
«Ну да, — грустно усмехнулся Кержак, рассматривая атлетически сложенных мужчин и невероятной красоты женщину. — Эти птицы ведь из одной стаи. Тут и гадать нечего».
Между тем Игорь Иванович обратил внимание на то, что никто в комнате не двинулся, не изменил позы, не сказал ни одного слова. Создавалось впечатление, что на пришедших демонстративно не обращают внимания. Но и члены «делегации» вели себя так, как если бы все это было в порядке вещей. Вот только напряжение в комнате сгустилось до того, что, казалось, первое произнесенное слово или повиснет в спрессованном этим напряжением воздухе, как муха в янтаре, или, напротив, взорвет его к чертовой матери, как искра бензиновые пары.
Пауза продлилась несколько секунд и была прервана женщиной, которая заговорила все на том же странном их «индийском» языке. Кержак, естественно, ничего не понял из тех трех-четырех фраз, которые прозвучали в предгрозовой тишине, упавшей на комнату. Но он был совершенно очарован голосом женщины. Так, вероятно, поют птицы в раю.
Она сказала, и ей ответила Ира, продолжавшая стоять в тени. Ира сказала что-то короткое и резкое, прозвучавшее, как удар бича. Высокая пепельноволосая женщина заговорила снова, сопроводив свои слова сложным жестом правой руки и одновременно коснувшись указательным пальцем левой руки своей левой брови. Однако Ира снова произнесла что-то короткое и решительное. Тогда заговорил один из мужчин.
Он был старше всех в этой комнате, кроме Кержака, разумеется. Впрочем, в этом Игорь Иванович не был до конца уверен. Однако у мужчины, у единственного, черные длинные волосы были густо забелены благородной сединой. Он был величествен и красив, как какой-нибудь римский сенатор из американского блокбастера. У него был красивый «располагающий» голос, и он долго — минуты две как минимум — говорил что-то всем присутствующим, но глядел при этом только на Катю. Когда он закончил, в комнате снова воцарилась тишина.
Пауза тянулась, как мертвые пески пустынь, и у Кержака возникло даже нехорошее предчувствие.
«Жаль, языка не знаю! — в который раз посетовал он на судьбу. — Тут, похоже, такая драма, что Шекспир с Шиллером отдыхают. Дай бог, чтоб не трагедия!»
На этот раз паузу прервала Катя, которая во все время разговора, если обмен репликами можно, конечно, счесть разговором, продолжала смотреть на огонь в камине, не вмешиваясь и, казалось, даже не обращая ни на кого внимания. Теперь, нарушив молчание, она сказала что-то тихим голосом, и один из вошедших мужчин, не мешкая, приблизился к столу, достал из кармана какой-то предмет и положил его на столешницу. Мужчина, в котором, несмотря на «партикулярное платье», Кержак сразу же признал военного в немалых чинах, постоял секунду возле стола, как бы не зная, что ему теперь делать, но в конце концов все-таки вернулся на прежнее место.
В следующую секунду Игорь Иванович Кержак пережил чудо.
Он все еще разглядывал предмет, лежащий на столешнице, — серый каменный диск диаметром сантиметров в десять — когда Катя тихо и, как показалось Кержаку, торжественно произнесла одну короткую фразу. Что она сказала, он не знал, но, к своему удивлению, понял, что, что бы она ни сказала сейчас, все это абсолютная правда.
Кержак не знал, откуда пришло это странное знание, но он не сомневался — все сказанное ею ПРАВДА. Озадаченный, он перевел взгляд с диска на Катю, все так же безмолвно сидевшую в кресле и смотревшую в огонь, и пропустил что-то важное, что как раз в эту секунду произошло в комнате. Он успел ухватить только какое-то общее впечатление, и в следующую секунду стал свидетелем совершенно невероятных событий.
Пепельноволосая красавица — на вид ей было лет тридцать, но Кержак был в этом до конца не уверен — плавно приблизилась к Катиному креслу, неуловимым движением опустилась на колени и, взяв левую руку Кати в свои руки, поднесла ее к губам. А Катя погладила склоненную голову женщины правой рукой и что-то тихо и нежно («Нежно? Ну, пожалуй, что и нежно») сказала. Женщина поднялась с колен и, нагнувшись к Кате, прижалась на мгновение щекой к ее щеке. Потом, услышав еще несколько обращенных к ней слов, отстранилась, и, обойдя кресло, встала справа от него. В ту же секунду, к немалому удивлению Кержака, которому только и оставалось, что удивляться, к женщине стремительно приблизилась суровая Ира, обняла, коротко прижавшись к ней всем телом, резко отстранилась и, встав рядом, замерла.
«И что у них тут за отношения? — спросил себя Кержак. — Вроде бы только что собачились, а теперь обнимаются».
А на коленях перед Катей уже стоял «римский патриций». Он удостоился только нескольких произнесенных Катей слов и, встав с колен, занял место за ее левым плечом. То же произошло и с двумя другими мужчинами: коленопреклонение, поцелуй руки, несколько Катиных слов, и позиция слева от кресла.
«Цирк! — подумал Кержак, с интересом наблюдавший эту диковатую сцену. — Но, похоже, у нас новый крестный отец. Вернее, мать».
Впрочем, спектакль еще не закончился. Теперь в комнату вошла еще одна, на этот раз более молодая женщина. Она была высока и волосы ее, стянутые в толстую длинную косу, были черны, как ночь, но кожа ее была бела, как снег. Кержак залюбовался красавицей, однако почувствовал, что женщина эта не только красива, но и необычна в каком-то не вполне понятном ему, но тем не менее интуитивно улавливаемом смысле. Женщина подошла к Кате, встала перед ней и, помолчав секунду, произнесла несколько слов. И тут Катя поднялась из кресла и встала лицом к женщине, что позволило Игорю Ивановичу оценить истинный рост незнакомки. Она была под два метра, не меньше.
«Ну ни хрена! — только что не присвистнул Кержак. — Где же обитают такие дивные птицы?»
Незнакомка между тем что-то сказала, и неожиданно достав из складок платья кинжал с чуть изогнутым лезвием, протянула его Кате ручкой вперед.
«А это что за хрень?» — устало подумал Кержак, который, кажется, все понял правильно, поскольку сцена была предельно лаконична, но именно поэтому сам себе и не поверил.
Между тем Катя взяла кинжал, попробовала пальцем клинок и в следующее мгновение быстро и технически грамотно полоснула стоящую перед ней женщину по горлу. Как бы полоснула, потому что кинжал стремительно прошелестел в миллиметрах от горла, но следа на белой коже не оставил.
Последовала короткая реплика Кати, и женщины, синхронно качнувшись навстречу друг другу, прижались одна к другой и замерли в неподвижности чуть ли не на минуту. Только после этого обладательница сказочной косы быстро опустилась на колени, поцеловала Катину руку и, получив причитающуюся ей ласку, отошла за правое Катино плечо, где уже стояли две другие женщины.
«Мальчики налево, девочки направо», — констатировал Кержак, подозревавший, однако, что за позицией стоящих кроется и какой-то иной, не связанный с половыми различиями смысл. Но увы, в тайны «мадридского двора» он посвящен не был.
Тут, очевидно, имели место какие-то непростые личные отношения, тесно увязанные, впрочем, даже переплетенные, наверное, с отношениями, скажем для простоты, служебными. Но что мог поделать Игорь Иванович, если он изначально ничего не знал об этих людях. Потому и было все тут неясно для него и непонятно, потому и оперировал он противными его природе расплывчатыми определениями, типа кто-то, что-то, где-то и как-то.
А потом в комнату вошли девочки. Их было трое, девочек-подростков, и две из них — шатенка и брюнетка — обещали вскорости «опериться» и «встать на крыло» в той же райской стае, к которой принадлежали взрослые женщины, находившиеся сейчас в комнате. А третья — блондинка — оказалась сродни монстру Мише. Те же самые голубые глаза и золотые, цвета спелой пшеницы, волосы, и те же, скажем мягко, особенности строения лицевых костей.
Катя приголубила всех троих, как родных, хотя перед этим девочки проделали тот же церемониал, что и взрослые: преклонить колени, поцеловать руку, услышать пару слов. Вот только ласки Катины были в этом случае гораздо более очевидными.
«Как дочек привечает, — отметил Кержак. — По-матерински».
И глядя на то, как обнимает и целует Катя девочек, Кержак понял вдруг, что ему нечего здесь больше делать. Он вполне оценил широкий жест Кати, позволившей ему увидеть то, что он увидел, но он ощутил, что его время кончилось и ему следует уйти. Он встал с дивана и тихо вышел. Никто не обратил на него внимания, а он сам был настолько занят идеей «побыстрее покинуть подмостки», что, только поднявшись к себе, обнаружил зажатый в левой руке стакан с недопитым виски.
Он подошел к окну, закурил и долго стоял, глядя на залитый лунным светом неухоженный сад, покуривал тихонько, отпивал малюсенькими глотками виски из стакана и думал об этих людях, его нанимателях. Ничего нового он, естественно, не надумал, даже после спектакля, увиденного им этой ночью, но одну мысль, которая начала созревать у него еще в пору их первого разговора с рыжей Катей, он наконец сформулировал для себя со всей возможной ясностью. Кто бы они ни были — порождения ада или пришельцы из иной вселенной — ему с ними интересно, и они вызывают у него скорее симпатию, чем наоборот. Следовательно, у него нет никаких очевидных причин отказываться от сотрудничества. Напротив, у него уже есть достаточно причин быть честным со своими щедрыми нанимателями. Кажется, они предложили ему приключение, от которого трудно было отказаться.
Кержак усмехнулся своим мыслям и, поняв, что спать уже не будет, решил выйти в сад. В прямом смысле, а не в переносном — выйти на улицу, подышать предрассветной прохладой.
«Ну что, пошли, власовец, — сказал он себе. — Погуляем».
На самом деле это и был единственный пункт в его отношениях с Катей, который по-настоящему тревожил Кержака. Но опасных симптомов пока не наблюдалось, и значит, совесть его могла спать спокойно.
Он снова вышел в коридор, но пошел не к лестнице в «залу», а в обратную сторону, где за близким поворотом имелась еще одна лестница — едва ли не винтовая, которая выводила в заднюю часть дома и соответственно к дверям во двор. Здесь, внизу, тоже была охрана — совсем молоденькие на вид парень и девушка, сидевшие на табуретках в маленьком предбаннике перед кухней. Кивнув им, Кержак вышел во двор, и неторопливо пошел, огибая угол дома и углубляясь в заросли одичавшего сада. Он прошел несколько метров, когда около рассохшегося теннисного стола увидел еще одну диву из Катиной охраны. Девушка была ладненькая, как и все остальные девушки в странном Катином спецназе, хотя об этом приходилось скорее догадываться, потому что барышня была одета в широкие штаны и какую-то бесформенную рубаху, доходившую ей до колен. Но когда она делала резкие движения, а она их делала, так как Кержак застал ее за выполнением комплекса упражнений, напоминавших одновременно йогу, тэквондо и художественную гимнастику; так вот, когда она делала резкие движения, фигура ее, вернее, детали этой фигуры проступали мимолетно здесь и там, так что, имея воображение, об остальном можно было догадаться. У Кержака воображение имелось, и он несколько секунд не без удовольствия понаблюдал за девушкой, делавшей удивительные веши. Но поскольку долго стоять и пялиться на занятого делом человека было неудобно, Игорь Иванович, тяжело — в душе — вздохнув, отвернулся и сделал уже шаг прочь, однако далеко не ушел.
— Кержак, — сказала блондинка ему в спину. — Ты что здесь делаешь?
— Ничего, — пожал плечами Кержак, снова поворачиваясь к девушке. — Подышать вышел. Или нельзя?
— Можно, — улыбнулась девушка, и в свете уходящей луны ее зубы засветились, как две нитки голубоватого жемчуга. — Ты же сам по себе, Кержак. В автономном режиме.
Если не обращать внимания на странный, незнакомый, но не сильный акцент, барышня говорила по-русски вполне сносно, достаточно правильно, но, главное, разборчиво. Только Кержак ее все равно не понял.
«Что значит в автономном режиме?» — задумался он.
— Кержак, — спросила между тем девушка, рассматривавшая его с видимым интересом. — Я тебе нравлюсь?
Вопрос был неожиданный, и Кержак растерялся.
«Нравится? — спросил он себя. — А как, скажите на милость, такая может не нравиться?»
— Нравишься, — сказал он вслух, думая о том, что, вероятно, за всем этим что-то кроется, и разговор начат неспроста, потому что затевается какая-то интрига. Но через считаные секунды уже понял, что если и затевается, то скорее не интрига, а интрижка, в том самом, простом и незатейливом первоначальном смысле этого слова.
Дама его, Кержака, незатейливо клеила, а он разведывательные подходы искал.
«Придурок!»
— Идем, — сказала девушка и, повернувшись, зашелестела между кустами сирени.
Потоптавшись секунду на месте, все еще ничего толком не понимающий Кержак поплелся за ней. Буквально в метре-полутора, за кустами, точнее внутри зарослей сирени, обнаружилась крохотная полянка, на три четверти занятая неведомо когда и как попавшей сюда кроватью. К удивлению Кержака, кровать была застелена. Впрочем, в этом он мог и ошибиться, все-таки ночь на дворе. Но одно из двух: или кровать действительно была застелена бельем аспидно-черного цвета, или это у него воображение разыгралось.
Между тем блондинка («Ее зовут Тата, — вспомнил он. — Тата Кээр».) — подошла к постели, если, конечно, это все-таки была постель, и повернулась к Кержаку лицом.
Как исчезла с нее одежда и куда, Кержак заметить не успел. Но факт, вот она стоит перед ним, одетая в свои широкие штаны и бесформенную робу, и вот уже она нагая — белое тело, кажется, фосфоресцирует в лунном свете — делает шаг ему навстречу.
Взгляд Кержака непроизвольно уперся в густо заросший курчавым волосом лобок девушки. Если лунный свет не обманывал, Тата и в самом деле была блондинкой.
— Ну же, Кержак! — сказала Тата, нежно и повелительно одновременно. — У вас что, принято выдерживать паузу?
— Нет, — ответил Кержак, с трудом протолкнув слово через мгновенно пересохшее горло. — У нас…
«Ох, черт!»
Тата решила оставшиеся нерешенными проблемы сама. У нее оказалось упругое и горячее тело, и двигалась она грациозно и в то же время стремительно. Кержак просто за ней не поспевал, но ее это, кажется, совершенно не беспокоило, потому что понятно было — ему понятно, а уж ей тем более, — что это не он ее имеет, а она его. По полной программе.
Впрочем, очнувшись от нежданно свалившегося на него наваждения, — уже под ласковыми солнечными лучами — Кержак с чистой совестью мог сказать хотя бы самому себе, что ни о чем не жалеет. Тата, по-видимому, тоже осталась довольна, но ее рядом с собой он не обнаружил.
Хмыкнув, Кержак поднялся с постели — это все-таки была именно постель, — собрал с кустов разбросанные в спешке детали своего гардероба и быстро оделся. Не хотелось предстать с голым срамом перед кем-нибудь еще. Только приведя себя в божеский вид. Кержак позволил себе закурить. Он снова присел на кровать — обычная такая полутораспальная кровать, даже новая, кажется, — вытащил из кармана пиджака пачку «Мальборо», на которое подсел еще в восьмидесятые, выудил сигаретку и прикурил от зажигалки.
Наступило утро. Уже было не только светло, но и стало заметно теплее.
«А кстати, — лениво подумал Кержак, затягиваясь. — Как мы с Татой не замерзли? Ночью, поди, градусов пятнадцать-шестнадцать было!»
Он посидел немного, покуривая, потом посмотрел на часы — было 7:20 утра, пожал плечами и, встав с кровати, неспешно пошел к себе, раздумывая о том, будет или не будет у них, в свете ночных происшествий, традиционная «семейная» трапеза, в данном случае завтрак? И что ему делать, если нет? В том смысле, что удобно ли заявиться на «господскую» половину в поисках «хлеба и питья насущных»?
Раздумывая об этом, он миновал пост охраны, поднялся наверх, заглянул в уборную — отлить и лицо сполоснуть — и, так ничего и не решив, вернулся в свою комнату.
Но, как оказалось, приключения, начавшиеся еще ночью, отнюдь не закончились. Он только собрался пойти принять душ, переодеться и побриться, а там, глядишь, и вопросы с завтраком как-нибудь прояснятся, когда в дверь вежливо постучали.
— Войдите, — предложил Кержак, оборачиваясь к начавшей открываться двери.
За нею в коридоре обнаружились давешние ночные гости. Мужчины. Все трое. Руки у них были заняты, потому что в руках гости держали массу разнообразных вещей: кофейник, чашки, какие-то кувшинчики, сделанные из желтоватого поделочного камня, хрустальные стаканы и что-то еще.
«Ну что же, — решил Кержак. — Похвально. Пришли знакомиться не с пустыми руками».
— Мы не знакомы, — словно читая его мысли, сказал тот, что постарше. — Разрешите представиться, Йёю.
Это был высокий представительный мужчина, но не грузный, а, наоборот, поджарый, подтянутый. Кожа у него, как и у его спутников, была смуглая, и до того, как он начал седеть, Йёю был жгучим брюнетом. Эдакий француз или итальянец, но из южных, разумеется.
— Йёю, — сказал гость.
— Йёю? — удивленно переспросил Кержак.
— Да, просто Йёю, — подтвердил тот. — Но, если вы предложите какой-нибудь аналог в русском языке, я возражать не стану.
У Йёю был красивый «бархатный» голос — баритональный бас — и интересное лицо, а глаза его были внимательны и выдавали наличие недюжинного интеллекта.
«Непростой дядя, — отметил про себя Кержак. — И сколько же раз мне еще придется употреблять это поганое словечко «непростой»?»
— Да нет, отчего же! — якобы смутился Кержак. — Йёю. Это я могу запомнить. Ну а я, стало быть, Игорь.
— Очень приятно, Игорь, — склонил голову Йёю.
Жест был вроде бы знакомый, естественный, но выполнен был как-то не так. Не по-человечески.
— Мы подумали, что вы не спите уже, и решили зайти. Разрешите? — Йёю говорил по-русски, как иностранец, выучивший язык в тиши лингафонных кабинетов, где-нибудь в Оксфорде или Йеле, но никогда в России не бывавший.
— Проходите, пожалуйста, — сразу же ответил заинтригованный Кержак.
И они вошли.
— Счёо, — представился второй мужчина. Он тоже был высок, — худощав и подтянут, но по-другому, иначе, чем Йёю. Кержаку он чем-то напомнил пародийного немца из старых советских фильмов, только монокля не хватало, да волосы были темно-каштановыми, а не белесыми.
— Скиршакс, — сказал третий. Этот, несомненно, был военным, как установил для себя Кержак еще ночью.
— Очень приятно, — ответил им Кержак. — Игорь. Да проходите же! Ставьте все на стол, — предложил он, видя, что гости не знают, как распорядиться принесенным с собой имуществом.
Мужчины не заставили его повторять приглашение дважды и, войдя в маленькую комнатку Кержака, ловко по ней распределились, так чтобы не мешать один другому, и споро расставили многочисленные предметы на крошечном столике.
— У вас отменно вкусный кофе, — сделал комплимент Йёю, разливая горячий — над ним поднимался ароматный пар — кофе по маленьким фарфоровым чашечкам.
— А это наш, как сказать? — Скиршакс запнулся, подыскивая подходящее слово в чужом языке. — Коньяк? Бренди? Да, так. Попробуйте, Игорь.
Скиршакс взял один из кувшинчиков, разлил «коньяк» — напиток насыщенного чайного цвета — по стаканам и один из них протянул Кержаку. Кержак попробовал. «Коньяк» оказался неплох. Резковат, пожалуй, несколько прямолинейно крепок — градусов под пятьдесят, не меньше! — но вкус и запах имел вполне достойный.
— Отличный бренди, — похвалил он, доставая из кармана сигареты. — Не возражаете?
— Ни в коем случае, — ответил Йёю, в свою очередь доставая из внутреннего кармана темно-серого пиджака толстую черную сигару.
Комната, в которой жил Кержак, была уютная, но маленькая. Кроме кровати, шкафа и низкого столика, целиком занятого сейчас разнообразной посудой, в ней имелось только два стула. А собравшихся было четверо.
— Садитесь, господа, — предложил Игорь Иванович, делая широкий жест рукой. — Правда, стульев у меня маловато, так что кому-то придется сесть вместе со мной на кровать.
Скиршакс кивнул и сел на кровать. Остальные тоже сели.
— Игорь, — сказал Йёю, сделав глоток кофе и секунду, с видимым удовольствием смаковавший его вкус, — вы ведь разведчик, не так ли?
— Ну где-то так, — уклончиво ответил Кержак, повторив любимую присказку своего учителя.
— Не прибедняйтесь, — усмехнулся в ответ Йёю. — Я правильно сказал? Вы генерал.
— Генерал-лейтенант, — уточнил Кержак. — В отставке.
— Мы все в отставке, — сухо сообщил Счёо.
— Я даже два раза. — Йёю был невозмутим. — Я, Игорь, пережил два переворота, но жизнь от этого стала для меня только интересней. Поверьте!
— У вас там переворот? — поинтересовался Кержак. Разговор принимал очень интересный оборот. Очень.
— У нас там, — Йёю отметил слово там грустной улыбкой, — у нас там, Игорь, тотальная война и переворот одновременно.
— Плохо дело, — обтекаемо отреагировал на новость Игорь Иванович. — А с кем воюете?
— С врагами. — Ответ Скиршакса был предельно лаконичен.
«Ну что я, в самом-то деле?! — остановил себя Кержак. — Можно подумать, что я знаю, о чем идет речь».
— Не обижайтесь, — сказал Йёю, который, по-видимому, все понял. — Еще успеете разобраться. Все равно ведь придется разбираться.
— Полагаете, придется? — Такого оборота Кержак, признаться, не ожидал.
— Разумеется, — поддержал Йёю Счёо. — Ведь вы теперь с нами. А мы с вами.
Он улыбнулся. У Счёо была странная улыбка. Скорее это был намек на улыбку, но намек блеклый, неживой, как свет болотных огоньков.
— До переворота я стоял во главе Личного Его Императорского Величества Информационно-Аналитического Бюро, — продолжил Счёо. — Это была личная разведка покойного императора. Так что мы коллеги. Правда, воинского звания у меня не было.
— У меня тоже, — кивнул Йёю. — Я делал то же самое для предыдущего императора.
«Вот оно как! — не очень сильно удивился Кержак, чего-то в этом роде и ожидавший. — Интересно, как часто у них меняются императоры?»
— А я был командиром Гарретских Стрелков, — сказал Скиршакс. — Гвардии полковником.
Кержак из его слов ничего не понял и вопросительно посмотрел на Йёю.
Йёю не заставил себя просить дважды и тут же пояснил:
— Гарретские Стрелки — это название гвардейского полка. Гвардейский полк — это примерно то же самое, что корпус спецназа, а звание гвардии полковника соответствует армейскому званию генерал-лейтенанта.
— А теперь, значит, к нам прибыли, — вроде бы нейтрально, но на самом деле с вполне определенным подтекстом подытожил Кержак и сделал глоток кофе.
Кто бы его ни варил, кофе вышел хороший. Без дураков.
— Вам не следует об этом беспокоиться. — Йёю понял и контекст, и подтекст правильно. — Ваша планета — нейтральная территория.
Он втянул в себя дым сигары — Кержак успел уже заметить, что Йёю затягивается по-настоящему, — выпустил его и продолжил:
— Наша цель, Игорь, империя, а не Земля. — Он посмотрел Кержаку в глаза и кивнул, как бы подтверждая этим свои слова. — Мы хотим вернуться, и на Земле нам делать нечего. Отдохнуть, набраться сил, это да, но не более. По некоторым обстоятельствам, о них позже, мы не можем включить Землю в состав империи. Таково условие, но!
Йёю выделил это свое НО интонацией, и Кержак догадался, что именно он сейчас услышит.
— Но, — сказал Йёю, — это условие не распространяется на некоторых людей. На вас, например.
Кержак сказанное оценил. Вполне. Его приглашали на танец. Ну, по сути, он уже и так танцевал, ведь разговор с Катей состоялся несколько раньше. Но теперь, кажется, дошло уже и до деталей. А вот детали могли изменить благостную картину, которую рисовал ему Йёю, самым кардинальным образом.
— Вы можете не доверять моим словам, — сказал Йёю.
В его голосе не было ни раздражения, ни желания убедить в своей искренности. Просто констатация факта.
— Однако вопросы доверия зачастую решают все, не правда ли? — казалось, Йёю просто размышляет вслух.
— Истинная правда, — поддержал его Кержак, размышлявший над тем, какой ход имеется в запасе у этого «гладкого» господина. Ну не стал бы Йёю, велеречивый аристократ от разведки, начинать такой разговор, не имея туза в рукаве.
Так думал Кержак, и, разумеется, он был прав.
— Я рад, что мы понимаем друг друга. — Йёю выпустил изо рта очередную порцию густого сигарного дыма и сделал маленький глоток бренди. — Признаться, у меня были опасения, что разница в культурных традициях не позволит нам достигнуть взаимопонимания.
«Чешет, как по писаному! — искренне восхитился Кержак. — Прямо как писатель какой-нибудь, а не шпиён».
— Так вот. — Йёю взял со стола кофейник — Еще кофе, Игорь?
— Нет, спасибо, — отказался Игорь Иванович. — А вот от бренди не откажусь.
Скиршакс тут же, но без суеты, взял со стола кувшинчик («А кстати, почему не бутылка?») и наполнил стакан Кержака на треть.
— Прозит! — сказал Скиршакс.
— Нет, полковник, — возразил молчавший до сих пор Счёо, — в этом случае следует говорить «на здоровье!» Ведь так?
— Давайте оставим филологию филологам, — усмехнулся Кержак. — Главное, что я вас понял, господин Скиршакс. Этого достаточно.
— Так что там у нас с доверием? — спросил он, снова поворачиваясь к Йёю.
— С доверием у нас все просто, — чуть улыбнулся Йёю. — У нас, к счастью, есть прибор, позволяющий отличать правду ото лжи. Вы, кажется, присутствовали при его использовании, не правда ли?
И верно: ночью Кержак видел этот или подобный ему прибор в действии.
— Правда, — согласился Кержак. — Было что-то такое. — Он сделал неопределенное движение рукой: — Предлагаете попробовать еще раз?
— А что нам мешает? — Йёю повернулся к полковнику. — Полковник, будьте любезны.
И снова, как давеча ночью, Скиршакс подошел к столу и выложил на столешницу серый каменный диск. Теперь все присутствующие, и Кержак тоже, смотрели на ничем не примечательную вещицу, лежащую среди стаканов и чашек.
— Я, адмирал Йёю, — сказал Йёю торжественно, — обещаю говорить вам сейчас только правду.
«Врет», — сейчас же понял Кержак. И снова, как это случилось с ним ночью, он не мог бы объяснить, откуда взялось это знание, но он знал, доподлинно и однозначно: услышанная им фраза содержит ложную информацию.
Между тем Йёю помолчал секунду, внимательно следя за реакцией Кержака, и произнес ту же самую фразу еще раз, правда, изменив свое титулование:
— Я, герцог Йёю, обещаю говорить вам сейчас только правду.
«Он говорит правду», — как и в прошлый раз, Кержак был потрясен.
Встреча с чудом — это ведь нелегкое испытание.
— Итак? — спросил Иёю, дав Кержаку переварить случившееся. — Вы готовы?
— Да, — просто ответил Кержак.
— Тогда слушайте. Я, герцог Йёю, даю вам слово, Игорь, — медленно и внятно произнес Йёю, — что ни у меня, ни у моих друзей нет никаких планов относительно Земли. Мы не собираемся ее завоевывать или покорять, подчинять, закабалять каким-либо иным способом. Мы не планируем никаких враждебных, опасных, недружественных действий в отношении планеты Земля и населяющего ее человечества.
«Смешно, — подумал Кержак, внимательно выслушав слова нового знакомого. — Как просто могут решаться вопросы доверия. Смешно».
— А скажите, герцог, — усмехнувшись, спросил он, — что вам сказала Катя, когда вы прилетели?
Ответом ему было молчание.
Молчал Йёю. Молчали и двое других. И Кержак почувствовал, что за этим молчанием, как за завесой плотного тумана, прячется бездна, шагнув в которую, он уже никогда не сможет вернуться назад. Никогда.
Туман, обрыв и полет в один конец.
«Зачем же я спросил? — Мысль была необязательная. — Затем, что, как выясняется, именно этого я и хочу».
— Если я вам скажу, вам придется принять на себя определенные обязательства. — Голос Йёю был ровен, но дело было в другом. Его покинула жизнь, эмоции умерли, и их место заняли холод выстуженных равнин и равнодушие вечных льдов.
— И у вас имеется способ наложить их на меня? — как можно более равнодушно спросил Кержак.
— Да, имеется, — просто ответил Йёю. — Лояльность в такого рода делах обязательна.
— Я согласен. — Кержак едва не засыпал, когда-то он был хорошим игроком. — Накладывайте.
Кержак уже все для себя решил, так стоило ли волноваться о формальностях?
— Вот. — Йёю указал на диск, все еще лежащий на столе.
— Вы хотите, чтобы я поклялся не разглашать доверенную мне тайну? — полюбопытствовал Кержак.
— Нет, — остановил его Йёю. — Эта вещь, Игорь, гораздо более замечательная, чем вы можете себе представить. Очень редкая и ценная вещь, Игорь, поверьте мне на слово. Это просто удача, что она у нас есть.
Кержак, заинтригованный словами Йёю, снова посмотрел на диск. Ничего особенного в нем не было. Во всяком случае, Кержак ничего такого в нем не обнаружил. Диск. Из камня, как кажется. Из серого пористого минерала. Сантиметров 10–12 в диаметре, и два-три сантиметра толщины. Все.
— Если вы, Игорь, — Йёю посмотрел ему прямо в глаза, — если вы коснетесь ее пальцем и обещаете, что все услышанное вами здесь и сейчас останется тайной для непосвященных, то так оно и будет.
— И все? — удивленно спросил Кержак. Он был озадачен. Вроде бы именно это он и предложил несколько секунд назад. — И все?
— Все, — подтвердил Йёю и неожиданно усмехнулся: — Но не так просто, как вам показалось. Видите ли, Игорь, — Йёю сделал вынужденную паузу, снова затянувшись дымом сигары. — В этом случае вопрос не стоит о вашей искренности. Вопрос касается сохранения конфиденциальной информации.
— И что же будет на этот раз? — поинтересовался заинтригованный Кержак.
— Печать. — Йёю на секунду задумался, вероятно, подыскивая подходящие объяснения. — Камень наложит печать… на ваш мозг. Так будет правильно. Вы, Игорь, просто не сможете никому ничего рассказать, даже если захотите или вас очень об этом попросят. Никогда и никому.
«Никогда и никому». — Кержак принял сказанное за данность и попытался представить, что это значит. Представлялось с трудом. Это была сказка, но сказка не детская, а страшная сказка и жестокая, как жизнь.
«Ну что ж, — решил он, наконец. — Чему быть, того не миновать».
— Хорошо, — сказал он вслух и положил руку на диск, как кладут руку на Библию, когда клянутся в суде «говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».
«Интересно, — мелькнула в голове дурацкая мысль. — А почему Хозяин не ввел и у нас такой же обычай, — вполне можно было заменить Библию на первый том «Капитала» или на «Краткий курс»?»
— Клянусь, — сказал Кержак вслух, — что все услышанное мной от вас останется нашей тайной. Этого достаточно?
Но уже спрашивая, Кержак понял — достаточно.
«Черт!»
Он понял, еще даже не услышав ни одного слова из тех, что должен был сказать ему Йёю, что никогда и никому из непосвященных не сможет не то чтобы их пересказать, а даже намекнуть на что-то, с ними связанное. Ни при каких обстоятельствах. И уж точно, что не по доброй воле.
«Ужас!»
Йёю ничего на его вопрос не ответил, потому что все это знал заранее, и ощущения Кержака знал тоже.
— Я вас слушаю, — обреченно сказал Кержак, подозревая, что услышит сейчас что-то вполне сенсационное, но втайне опасаясь, что получил пломбу на память из-за какой-нибудь глупой ерунды.
— Хорошо, — кивнул Йёю и сделал еще один крошечный глоток кофе. — Итак. Мы все жители империи, Игорь. Это очень большая страна. Много планет, вращающихся вокруг многих солнц. Вы понимаете? Так вот. Сейчас империя переживает не лучшие дни. Плохое время, Игорь, очень плохое. Смутное время.
Йёю снова сделал глоток кофе и посмотрел на Кержака.
— Война, — сказал он. — Это во-первых. У нас, Игорь, сильный враг, и он имеет самые решительные намерения. И, во-вторых, переворот внутри империи. Детали пока вам ни к чему, но главное в том, что империя может лишиться самой своей сути. Стать чем-то другим, возможно, даже лучшим, чем то, что было до сих пор, а может быть, и худшим. А может быть, она и вовсе не уцелеет. Трудно сказать, трудно предполагать, но тем не менее одно очевидно. Что бы это ни было, оно неприемлемо для нас и многих других. Это, как вы понимаете, преамбула. Теперь о словах Кати.
Тут уже имелся явный подтекст. Йёю было не просто называть Катю этим именем. Кержак это почувствовал и не удивился. Что-то такое он и сам для себя уже вывел.
— Империя, Игорь, — снова заговорил Йёю, — существует три тысячи лет, и все это время империей правила одна и та же династия. Понимаете? В глазах очень многих людей империя и ее императоры неразделимы. Это одно целое. Но…
Договорить Йёю не успел. Его прервал Скиршакс.
— Извините, господа, — неожиданно сказал Скиршакс. — Но этот разговор нам придется продолжить в другое время и в другом месте. Получен приказ на срочную эвакуацию.
Он был явно озабочен, но отнюдь не растерян.
— Что случилось? — спросил Счёо, опередив Йёю, который, по-видимому, тоже собирался об этом спросить.
— Сорок минут назад на границе системы появился неопознанный корабль. Приборы крейсера зафиксировали след выхода из прыжка, но он пока далеко, и сказать о нем что-нибудь определенное невозможно.
«Ну началось, — решил Кержак. — Жили сами по себе и горя не знали. А теперь что? Проходной двор какой-то получается».
А в доме уже поднималась узнаваемая деловитая суета. Эвакуация!
Глава 3
СТРАНА УТОПИЯ
— Ну, — сказал Виктор, проходя сквозь «дверь». — Раз не пидорас, два не считается, а на третий раз…
Макс, прошедший следом, только хмыкнул и решительно направился к лестнице, ведущей из подвала, в котором они оказались. В подвале было темно, это становилось уже традицией — попадать при переходе из света во тьму, но рассмотреть, что это помещение является подвалом, Виктор мог. Точно так же он достаточно отчетливо видел и крупные предметы — в данном случае бочки с пивом, загромождавшие подвал, — чтобы на них не налететь. О том, что именно зреет в бочках, ему поведал недвусмысленный пивной дух, стоявший под низким сводчатым потолком, такой густой, что сразу захотелось на воздух и кружку пива в придачу.
— На засов закрыта, — сообщил сверху Макс, обследовавший дверь. — Снаружи. И дверь железная.
— А на дворе ночь. — Виктор обнаружил маленькое глубокое оконце под потолком. За окном было чуть светлее, чем в подвале, но все равно темно.
— Наследим, — без особого сожаления в голосе подвел итог Макс. — Но не сидеть же нам здесь до утра?
Он достал из кармана свой УРИ, и тут же тьма шарахнулась от Макса, взорванная лучом ослепительного бело-голубого лезвия, в центре которого, если приглядеться, отчетливо проступал густой фиолет. Виктор отвернулся и задействовал свой коммуникатор в режиме приема. Впрочем, пока вычислитель перебирал доступные радиочастоты, он достал из наплечной кобуры подаренный Гиди длинноствольный револьвер.
«Береженого Бог бережет, не так ли?» — подумал он, прислушиваясь к шумам исследуемого коммуникатором эфира.
К тому времени, когда Макс справился с дверью, Виктор услышал достаточно, чтобы понять — они находятся, как и было обещано, в Амстердаме. Немногочисленные радиостанции ночного эфира вовсю трепались по-фламандски. Голландского Виктор не знал, но опознать среди других языков германской группы мог. Впрочем, когда он стал подниматься по лестнице наверх, к гостеприимно распахнутой Максом двери, коммуникатор зацепил несколько более слабую, чем голландские, но устойчиво принимаемую станцию, вещавшую на немецком языке. Виктор уже прошел внутрь закрытого на ночь паба, когда завершилось исполнение какого-то местного шлягера, в котором фигурировал любимый исполнительницей Ганс и не любимый ею Дитрих, и начались беседы в прямом эфире. В неведомом далеке прорезался писклявый голосок юной и, как почему-то подумалось Виктору, наверняка прыщавой Бригитты из Лейпцига, которая интересовалась, можно ли быть коммунаром-спартаковцем и одновременно лесбиянкой? Ведущий ночного эфира для неспящей продвинутой молодежи полагал, что одно не мешает другому, потому что… Но слушать этот бред Виктор счел излишним и запустил коммуникатор на дальнейшие поиски. Русское радио он поймал как раз тогда, когда, вскрыв кухонную дверь, они с Максом выбрались в темный и пустой задний двор. За подворотней лежала неплохо освещенная и тоже пустая улица, а дикторша с красивым грудным голосом рассказывала полуночникам о трагической и прекрасной судьбе и духовных исканиях поэта Николая Клюева.
«Кучеряво! — восхитился Виктор, осторожно выглядывая из подворотни на улицу. — Хорошо, хоть пролетарским поэтом не обозвали. А так что ж, можно и Клюева».
Улица была пуста. Они вышли из подворотни и неторопливо пошли туда, где за домами угадывалось мерцающее, далекое еще марево огней и где соответственно предполагался городской центр. Итак, они в Амстердаме, и хотя это был совсем не тот Амстердам, который давно и совсем не плохо знал Виктор, само имя города направило его мысли по вполне определенному руслу. По сути, это были мысли не о том месте, где они находились с Максом сейчас, и даже вовсе не актуальные мысли, если честно, а воспоминания о мыслях, имевших место быть давным-давно и совершенно по другому поводу. Дело в том, что парадоксальным образом в сознании Виктора всегда уживались, не мешая один другому, но и не смешиваясь, не пересекаясь, два совершенно не совпадающих образа этого города.
Один — исключительно абстрактный, почерпнутый в основном из литературы, рассказов других людей и прочих тому подобных источников. Образ шумного сумасшедшего Амстердама-Вавилона, где в кофе-шопах явственно ощутим сладковатый запах граса, где узкие ночные улицы полны искателей приключений на свою голову, текущих плотной толпой мимо витрин с неаппетитными «девочками»; города, где крутятся большие деньги, где работает казино, где голландское пиво и шотландский виски пьются легко и в больших количествах вместе со всеми другими возможными в данных обстоятельствах напитками. Но параллельно этому веселому и беспечному Амстердаму в сознании Виктора существовал и другой Амстердам, город кровавых схваток с агентами семи разных разведок; схваток, в которых поучаствовал Виктор лично в долгое и бурное предвоенное десятилетие. И темный, суровый, выстуженный дождями и ветрами Амстердам 42-го, в который занесла его нелегкая во время страшного «транзита в Непал», за который он получил в 44-м орден Ленина, а в 46-м чуть не получил 20 лет лагерей или шесть граммов свинца в затылок. Такой Амстердам Виктор помнил тоже…
Утро они встретили в харчевне для шоферов и портовых рабочих, которая то ли вовсе не закрывалась на ночь, работая в круглосуточном режиме, то ли открывалась настолько рано, что в шесть часов утра низкое, но обширное полуподвальное помещение было уже затянуто плотными клубами табачного дыма. Здесь царила полумгла и играла громкая музыка: кто-то что-то пел, вернее быстро и неразборчиво произносил ритмичным речитативом по-голландски. Народу было немного, и они легко нашли себе столик, стоящий как бы в стороне и в тени, хотя и под окном, косо уходящим вверх сквозь толстую кирпичную стену. Они сели, и Виктор сразу же закурил, предпочитая дышать своим дымом, а не чужим.
Деньги и одежду они добыли два часа назад старым испытанным способом, вскрыв двери пары магазинчиков в темных переулках старого города. Так что обмундированием они не выделялись; копейки на первый случай имелись, а в смысле документов решено было ими озаботиться, но несколько позже, а пока, если что, косить под русских товарищей. Русские товарищи должны были по идее быть и в этом мире такими же разгильдяями, как и в их собственном, если, конечно, здесь не произошло каких-то по-настоящему драматических изменений в национальной психологии.
Макс подозвал официантку, не отпуская ее, быстро просмотрел меню и заказал две порции жаркого с картофелем и брокколи.
— И пиво, — сказал он в завершение, ткнув пальцем в меню. — Вот это и еще, пожалуй, это. Две порции. Вы меня понимаете?
Он говорил по-немецки, но, как видно, немецкий кельнерша знала, или хотя бы понимала, потому что слушала Макса со вполне осмысленным выражением лица и кивала в строго положенных местах.
— Что означает это и это? — уточнил Виктор, когда кельнерша, перезревшая девушка лет тридцати, неторопливо отплыла от их столика и растворилась в дымной, подсвеченной желтоватыми лампами полумгле зала.
— А черт его знает, — пожал плечами Макс. — Пиво называется Mestreech Aajt, темное, но я такого сорта не помню. Я «Хайнекен» пил, а водку помню — гадость, но пить можно. «Кетель». Впрочем, у нас она называлась как-то по-другому. «Кетель оне», может быть? Биться об заклад не буду.
— И не спорь, — согласился Виктор. — Идеи имеются?
— Поедим, отдохнем, — предложил Макс.
— Погуляем по городу, осмотримся, — продолжил Виктор в той же тональности.
— Часов до десяти.
— Почему именно до десяти?
— Университетская библиотека уже наверняка откроется.
— А! — сказал на это Виктор. — Пожалуй, это лучше, чем покупать книги в магазине. Мы в магазине купим тетрадки и ручки.
— Будем конспектировать, — поддержал его Макс. — До вечера надо снять девочек.
— Вот в библиотеке и снимем, — согласился Виктор. — Не может быть, чтобы у них в библиотеке не оказалось парочки шмар. Амстердам все-таки. Или при советской власти все повывелись?
— В СССР не было проституток? — усмехнулся Макс.
— Были, но нам ведь не проститутки нужны, а…
— …студентки, — закончил за него Макс. — А строй у них народно-демократический, если я ничего не путаю.
— По большому счету… — начал Виктор, но тут вернулась давешняя кельнерша, оказавшаяся на редкость оперативной. Она принесла мясо, пиво и водку и даже пожелала им приятного аппетита на вполне сносном немецком языке.
— По большому счету нам не стоит болтаться в одном и том же месте больше одного дня, — сказал Макс и отхлебнул из бокала. — Нормально, — сказал он спустя секунду.
— Да, — подтвердил Виктор, которому пиво тоже скорее понравилось, чем наоборот. — Вполне. Как тебе идея идти морем?
— Боюсь, что для этого нам сначала придется долго изучать ситуацию и навигацию, а это было бы неприятно.
— Увы, ты прав, Макс, — грустно усмехнулся Виктор. — Это я так не смешно шучу. Просто домой ужас как хочется, а здесь по прямой до Питера всего ничего.
— Да, — кивнул Макс, взявшийся между тем за мясо. — Я тебя хорошо понимаю. Я тоже соскучился…
В харчевне, «за водочкой и пивком», они просидели почти до восьми, но в конце концов вынуждены были выйти на свет. Не то это было место, чтобы сидеть в нем до бесконечности, не вызывая при этом опасного в их положении любопытства. И они отправились гулять. Они неспешно дошли до Нового Рынка, а там было уже рукой подать до Дамрак, куда они было уже и направились, когда Виктор углядел впереди группу туристов. Туристы глазели по сторонам, фотографировали все подряд и громко выражали свои мысли и эмоции вслух на великом и могучем русском языке.
— Ты когда последний раз по карманам шарил? — спросил он, задумчиво изучая туристов.
— Не помню, — откликнулся Макс. — Думаешь?
— Думаю, — подтвердил Виктор, решивший, что не может быть, чтобы среди двух десятков туристов не нашлось ни одно го, похожего, пусть и отдаленно, на него или Макса. — Иди-ка ты, Макс, в библиотеку, разбирайся в ситуации и ищи ночлег, а я займусь документами.
— Можно и наоборот, — предложил Макс.
— Можно, — согласился Виктор. — Но я первый предложил.
— Хорошо, — кивнул Макс. — Встречаемся в шесть вечера у вокзала.
— Почему у вокзала? — не понял Виктор.
— А где? — с интересом спросил Макс.
— А! — понял Виктор. — Ну да. Вокзал, он всегда вокзал. Ладно. У первой платформы.
И Виктор стал неторопливо нагонять туристов. Сделать это было тем более просто, что уж эти-то точно никуда не спешили. Впрочем, эта первая на его пути группа оказалась практически бесполезной. В ней не нашлось никого, кто бы ему приглянулся, но вместе с шумной компанией тамбовских рабочих Виктор проник уже ближе к обеду в огромную гостиницу, где не только пообедал на халяву, но и порезвился от всей души среди простых и сердечных соотечественников.
День удался. К четырем часам дня Виктор оказался обладателем двух комплектов надежных документов и довольно крупной суммы денег в рублях, гульденах и «сосках», как называли советские товарищи денежные знаки Совета Социалистической Кооперации, имевшие хождение во всех странах социалистического содружества. За время блужданий по городу он выяснил, что вокзал остался в Амстердаме на прежнем месте и никакого другого, нового, вокзала в городе не появилось, так что где искать Макса, он представлял, и по случаю — конечный пункт его затянувшейся прогулки находился совсем недалеко от Центрального вокзала. Поэтому оставшееся до встречи время Виктор использовал с толком и со смыслом. Он постригся по местной моде, то есть так коротко, как «не стригся» со времен, когда был полностью лыс. Затем он переоделся, честно купив одежду в большом универмаге на Niewezijds на уворованные у тружеников города и села деньги, выпил кофе с рюмочкой французского коньяка в bruin cafe на Stromarkt и без четверти шесть уже прогуливался по Stationplain вдоль дивной красоты фасада старого вокзала.
«Жизнь прекрасна», — решил он, с удовольствием щурясь на заходящее солнце.
Погода вполне соответствовала его настроению, она была не по-амстердамски ясной и теплой. Виктор чувствовал, все будет хорошо. Все просто обязано было быть хорошо, но будет, он знал, еще лучше, потому что он — Виктор. А Виктор означает победитель.
«Пришел, увидел, победил, — усмехнулся он, затягиваясь. — Нет, не так. Пришли, увидели, победили. Мы с Максом. Виктор и Макс это вам, хлопцы, не Бонни и Клайд. Мы круче будем!»
В этот момент он увидел Макса и получил, таким образом, еще одно подтверждение своей теории. Судя по всему, Макс тоже выполнил все стоявшие перед ним задачи на ять. На обеих руках могучего Макса висело по упитанной блондинке, вокруг шеи был повязан черный платок, а длинные волосы были собраны в понитейл. Макс тоже переоделся и выглядел сейчас, как преуспевающий деятель культуры. Ну где-то так.
— О! — сказал Макс, приближаясь. Он говорил по-немецки. — Вот и он! Знакомьтесь, это…
— Георгий, — шутейно поклонился Виктор. — Но вы можете звать меня Гошей.
— Хейди, — сказала левая блондинка. — Ты русский?
— Лин, — представилась правая. — Хейди, Макс же сказал, что его друг русский.
Обе говорили по-русски с очень сильным акцентом, хотя и правильно. Обе были студентками и, по-видимому, были не против немного погулять. Во всех смыслах.
Ну а дальше все пошло своей чередой, то есть как по писаному. Амстердам и в этой реальности остался самим собой. Ему даже народная демократия не смогла мозги вправить. В смысле, черного кобеля добела отмывать замучаешься.
«А все-таки интересно, — думал Виктор, когда, перезнакомившись, они отправились гулять по городу. — В чем тут дело? Ведь северный вроде народ?»
Но с другой стороны, продолжал он рассуждать про себя, ведя одновременно непринужденную светскую беседу, которая, по необходимости состояла из сплошных неприличных анекдотов, в их родной реальности именно немцы, шведы и прочие голландцы едва ли не первыми на Западе отшумели свою великую сексуальную революцию:
«И может быть, они-то и были правы. Живут как люди, и все им по барабану!» — решил он и уже полностью переключился на беседу.
Между тем погода, как это часто случается в Амстердаме, начала портиться, и начавшийся чуть погодя дождик загнал их в бар. Для полноценного загула время было еще детское, но вместе с кофе они употребили по паре бокалов бренди, так что настроение — если иметь в виду девушек, конечно, — начало стремительно подниматься, хотя и так не на нуле стояло.
— Нет, — объяснил Виктор, покуривая русскую папироску — земляки угостили его пачкой одесского беломора, — мы не исторический роман пишем. Мы с коллегой Максом работаем в жанре альтернативной истории.
— Ja, ja! — весело подтвердил Макс. — Die alternative Geschichte. Это про то, что могло бы быть, но чего не случилось никогда.
— А зачем же про это писать? — удивилась несколько прямолинейная Лин. Более простодушной Хейди на эти философские тонкости было наплевать.
— А затем, что, во-первых, это интересно, — наставительно поднял палец Виктор. — Игра ума, полет фантазии… Ну ты понимаешь?
— О да! Да, я понимаю! — У Хейди был грудной голос, полный обещания претворить понимание в действие так скоро, как только будет возможно.
Бренди разогрел девушек, дождь временно перестал, но хмурое небо обещало холодный и дождливый вечер, и компания решила перебраться под надежную крышу квартиры, которую снимали в Амстердаме Хейди и Лин.
— Итак, я продолжаю, — сказал Виктор, когда, покинув бар, они под легким моросящим дождем отправились на квартиру к девушкам. Виктор был рад, что удалось найти такую удачную и, похоже, напрочь лишенную актуальности тему, как альтернативная история.
— Про интерес я вам уже говорил, — сказал он, а его рука между тем начала неторопливое путешествие по спине Хейди сверху вниз. Плавно, медленно, но неумолимо. — Это во-первых, а во-вторых, это ведь весьма эффективный метод моделирования исторических процессов.
— Но этим, кажется, занимаются историки, разве нет? — спросила Лин, которая, судя по всему, была из тех людей, которые никогда не путают дело и «потеху». Огромная ладонь Макса, как-то ненароком сместившаяся с ее плеча на полную грудь, ей не мешала, но и на ход ее мыслей, по-видимому, не влияла.
— Нет, сладкая моя, — возразил Виктор. — Историки лишь пытаются воссоздать ход реальных событий. Реконструировать то, что уже случилось. Мы же пытаемся понять, как складываются исторические события. Случайны ли они, или неизбежны. Детерминизм и неопределенность, как единство и борьба противоположностей.
Макс с интересом посмотрел на Виктора, но ничего не сказал, предоставив Виктору витийствовать и дальше.
— Но Гегель… — Лин была не намерена сдаваться без боя, во всяком случае, не в концептуальной дискуссии.
— А зачем нам сейчас Гегель? — искренне удивился Виктор. — Мы, между прочим, не решили еще, что будем пить.
Дискуссии по этому поводу, однако, не получилось. Девушки предложили шнапс, но в результате с легкостью согласились на русскую водку. Макс с видимым и понятным только Виктору облегчением оставил в покое выдающуюся во всех отношениях грудь Лин и отправился покупать водку, пока Виктор и девушки покупали хлеб, сыр и ветчину. Четыре бутылки «Юбилейной», небрежно схваченные за горлышки могучими пальцами Макса, произвели на Хейди и Лин сильное впечатление.
— Не волнуйтесь, барышни, — поспешил успокоить их Виктор. — Три бутылки выпьет Макс, еще одну — я, а вам, боюсь, придется пить воду из-под крана.
Девушки шутку оценили и тут же начали смеяться, но им было неведомо, что в этой шутке, как и следует быть, было место и шутке и истинной правде. И чего в ней было больше, могло показать только время. Или опыт. Которые в данном случае были одним и тем же.
«Надо было брать пять», — с сожалением подумал Виктор, которого, как истинно военного человека, вопросы логистики и снабжения всегда волновали как бы и не поболее, чем тактические и стратегические изыски.
— И все-таки, — продолжала допытываться Лин, когда, поднявшись на четвертый, последний, этаж, они расселись вокруг небольшого стола в крошечной гостиной их квартиры. — И все-таки! Чем тогда социалистическая по форме и содержанию альтернатива должна отличаться от буржуазной? Она же должна чем-то отличаться, ведь правда?
«Вот ведь настырная девка! — подумал с раздражением Виктор. — Если она еще и в постели такая же зануда, я Максу не завидую».
Но вслух он этого, естественно, не сказал, тем более что инициативу перехватил почувствовавший его состояние Макс.
— Правда, — кивнул Макс, принимая эстафету, и начал разливать «Юбилейную» по низким тяжелым стаканам с толстым дном. — Мы рассматриваем варианты, а американцы пишут о несбывшемся. Ты чувствуешь разницу, Лин?
— Но ведь и вы пишете о том, чего не было! — Лин так просто угомониться не могла.
— Так, да не так, — усмехнулся Макс. — Прозит!
Он опрокинул в глотку полный стакан «огненной воды», «закусил» восхищением в глазах обеих фемин и продолжил объяснять Лин основы социалистической теории альтернативной истории.
— Вероятности — вот ключевое слово. — Макс назидательно поднял указательный палец. Палец у него, как с усмешкой отметил Виктор, был таких размеров, что с легкостью мог привлечь внимание не только двух захмелевших девиц, а смеяться мог заставить целую толпу дураков. — Мы занимаемся исследованием вероятностей и вариантов, притом вариантов обязательно убедительных, выдерживающих проверку реальными, объективными фактами истории.
Макс сделал короткую паузу, разом уполовинив содержимое стакана, и продолжил:
— Вот вам, девушки, навскидку два примера о роли личности в истории. Вы знаете, кто такой Ленин?
— Ленин? — переспросила Хейди, которая, судя по выражению ее лица, про Ленина услышала впервые в жизни.
Но вот Лин, изучавшая социологию и историю экономических учений, как оказалось, кое-что о Ленине знала.
— Ты имеешь в виду Ульянова? — деловито спросила она. — Он, кажется, был членом ВРК вместе со Свердловым и Дзержинским?
— Да, — усмехнулся Макс, бросив мимолетный взгляд на Виктора. В его взгляде было столько иронии, сколько поместилось. — Да, Лин, он был тогда в Петрограде. И был он, между прочим, первым предсовнаркома Республики.
— Bay! — Хейди удивленно раскрыла свои небесно-голубые глаза, в которых, впрочем, было сейчас больше алкогольного энтузиазма, чем здравого смысла.
— Точно, — нахмурила лоб Лин, пытавшаяся, видимо, припомнить стершиеся из памяти за ненадобностью подробности.
— Именно, — подтвердил Макс. — И это был, девушки, очень и очень многообещающий политик. И не погибни он летом восемнадцатого, кто знает, какими путями пошла бы в дальнейшем история русской революции.
— А разве у революции могли быть другие пути? — Хейди, кажется, даже протрезвела от такой крамольной мысли.
— А почему нет? — пожал плечами Макс.
— Да, — неожиданно поддержала его Лин. — Могли. Ульянов же был за военный коммунизм и против НЭПа, ведь так?
— Ну где-то так, — вынужден был согласиться Виктор, ругая в душе Макса на чем свет стоит за то, что тот полез в такие дебри. Черт их знает, этих нынешних европейских коммунистов, что они там, вернее здесь, себе думают.
— Вот видите, — усмехнулся Макс. — Та же революция, в той же самой стране, одни и те же люди, но замена одной ключевой фигуры на другую, возможно, — я уточняю, возможно не значит обязательно — могла изменить ход событий самым драматическим образом. Или нет.
— Красиво, — согласилась Лин и подняла свой стакан. — За вариативность истории, геноссен, и за то, что все состоялось так, как состоялось.
Тост всем понравился, и они дружно выпили за неизменность исторической последовательности.
— А второй пример? — вспомнила Лин, глаза которой блестели теперь так же, как и глаза Хейди.
— Второй? — задумчиво переспросил Макс, откидываясь на спинку стула. — Извольте, есть и второй.
Он разлил водку по опустевшим стаканам и продолжил свой мысленный эксперимент с двумя историями одной и той же революции. Виктору показалось даже, что Макс получает от этого какое-то извращенное, по мнению Виктора, удовольствие.
«Ну-ну, — подумал он с сарказмом, — чем бы дитя не тешилось! А девки все равно пьяные, им чего не расскажешь, все будет в струю».
— Второй пример относится к тому же времени, что и первый. К лету тысяча девятьсот восемнадцатого.
Макс замолчал на секунду, видимо, формулируя свою «гипотезу».
— Ну же! — попросила Лин, придвигаясь ближе и заглядывая снизу вверх то ли в глаза Максу, то ли ему в рот. — Ну же, гер профессор!
— Летом восемнадцатого, — немецкий акцент Макса стал отчего-то более жестким, очевидным, — обострились отношения между большевиками и левыми социалистами-революционерами.
— Эсерами, — блеснула неожиданной эрудицией Хейди и пьяно засмеялась, довольная собой.
— Эсерами, — согласился Макс, одобрительно кивнув смешливой девушке. — Причины разногласий были, естественно, исключительно идеологического характера, но в подоплеке имел место личный конфликт, я бы сказал, личностная несовместимость того самого Ульянова, о котором мы уже говорили, и некоторых лидеров социалистов. Так вот, конфликт интересов едва не привел к военному мятежу, но в последний момент Дзержинскому удалось договориться с Александровичем, и кризис был преодолен. Эсеры остались в правительстве, а правительство, в свою очередь, осталось коалиционным, но ситуация в июле восемнадцатого была очень и очень напряженная. Еще чуть, и полыхнуло бы!
— Не преувеличивай, Макс, — возразил Виктор, тоже помнивший это место в «Кратком курсе». — Ну какая такая большая беда могла бы случиться? Отодвинули бы эсеров, и всех дел. Их и было-то всего ничего.
— Не скажи. — Макс взял со стола пачку беломора, выудил одну папиросу, обстоятельно обстучал ее о ноготь большого пальца («И где только научился, мерзавец!» — восхитился Вик тор.), закурил. — Ты не забыл, часом, кто командовал РККА в освободительном походе?
— А! — понял Виктор его логику. — Вот ты о чем.
— Именно, — подтвердил довольный Макс.
— Вы о чем? — поинтересовалась Лин.
— О том, — объяснил Макс. — Что главкомом Красной армии в тридцать девятом-сороковом годах был маршал Муравьев, а он, между прочим, в тысяча девятьсот восемнадцатом еще большевиком не был. Муравьев был как раз эсером, как и начальник Генштаба, маршал Егоров, кстати. И вот представьте, сложись дела не так, как сложились, как бы повели себя эти двое? Муравьев ведь тогда фронтом командовал…
— Ты думаешь, маршал мог поднять мятеж? — с ужасом спросила Хейди.
— Вот этим и занимается социалистическая альтернативная история, — усмехнулся ей в ответ Макс. — Она исследует возможности, варианты событий, проверяет историю на прочность. Теперь понятно?
Он выпил водки и, загасив папиросу в пепельнице, перешел ко второй части вопроса.
— А вот буржуазные альтисторики по своей природе реваншисты. Они сублимируют в своих фантазиях собственный комплекс неполноценности. Свое ощущение обреченности и тотального поражения в историческом споре с социализмом.
«Что он несет? — с опаской подумал Виктор, принимая на себя функции разливающего. — А если нет?»
Но оказалось, что опасался он напрасно. Макс попал в точку.
— Ты имеешь в виду «Два Торнадо» Бёрчера? — спросила Хейди, до этого игравшая роль пассивного слушателя.
— И его тоже, — уклончиво ответил Макс, который, как и Виктор, понятия не имел, кто такой этот Бёрчер («Bircher, надо полагать») и что за книгу он там написал.
— Да, возможно, ты прав. — Лин задумчиво сделала несколько глотков из своего стакана и поперхнулась.
— А мне фильм понравился, — сказала Хейди, перелезая со стула на колени к Виктору. — Я книжку не читала, а фильм смотрела, когда была декада американского кино.
— Мне тоже, — оживилась откашлявшаяся наконец Лин.
Она посмотрела на то, как уютно устроилась в объятиях Виктора Хейди, и, по-видимому, решила не отставать.
— Особенно мне понравилась Кенди Райз в роли пилота Спитфаера, — сказала она, непринужденно пересаживаясь на колени Макса. — А тебе, Макс, фильм понравился?
— Нет, не понравился, — твердо ответил Макс, разливая «Юбилейную» по стаканам. — Идеологически чуждый, игра актеров никакая, и секс, между нами, какой-то простой.
— Ну тут ты не прав, — возразил Виктор, опрокинув в себя очередную порцию и вслушиваясь в то, как жидкий огонь пронзает его сверху донизу. — Секс он и есть секс. Или так, или раком.
Его реплика послужила сигналом к окончанию дискуссии. Опасный разговор — а опасными для них, если честно, были все без исключения разговоры — угас сам собою, сменившись нечленораздельными репликами, вздохами, шуршанием одежды и наконец стонами.
«Хочешь жить, умей!» — мимолетно подумал Виктор, упираясь взглядом в белый упругий зад Хейди…
Он проснулся рано. Его внутренние часы еще не успели настроиться на местное время — «Даст бог, и не надо будет!» — но общее ощущение было именно такое, часов на шесть утра. Так оно примерно и оказалось. 06:47.
«Ну не то чтобы так уж и рано, — решил он, бесшумно покидая постель, где тихо посапывала во сне совершенно голая Хейди. — Вполне».
Виктор аккуратно накрыл девушку одеялом и стал быстро одеваться. Это не заняло у него много времени, чай, не парадный мундир черного полковника, и уже через минуту он был в гостиной, где его ждал одетый и умытый Макс. Собственно, осторожные движения Макса Виктора и разбудили. Кивнув другу, Виктор так же бесшумно проскользнул в ванную и быстро умылся. Им обоим не мешало бы и побриться, но это можно было сделать и позднее, в какой-нибудь парикмахерской, типа той, где он стригся накануне.
Они покинули квартиру, предоставившую им вполне приличный ночлег, так и не потревожив спящих девушек. Оно и к лучшему. Продолжения у этого приключения быть не могло.
Погода снова была приличной, и они, не торопясь, пошли в сторону центра.
— Я так понимаю, у тебя есть план, — сказал Виктор, раздумывая над тем, закурить ли ему натощак и всухую, или подождать, пока на их пути не появится какое-нибудь рано открывающееся кафе.
— Непременно, — сразу же откликнулся Макс. — Мы уезжаем.
— Куда? Когда? И как? — поинтересовался Виктор, решивший, что ждать не будет.
— В Берлин, — ответил Макс. — Не озирайся, тут есть кафе, которое открывается в семь. Я вчера по дороге заметил.
— Значит, на поезде поедем, — кивнул Виктор, закуривая.
— Это ты решил, потому что мы идем, к вокзалу? — хмыкнул Макс. — Зря. С Центрального вокзала можно и в Схипхол ехать.
— Тоже мне ребус. — Виктор вернул Максу ухмылку и затянулся. — Если бы мы собирались лететь, ты бы так и сказал: улетаем. А ты сказал: уезжаем.
— ОК, — Макс не стал спорить. — Как у нас с документами?
— Есть у нас документы. — Виктор достал из внутреннего кармана пиджака краснокожий паспорт и протянул Максу. — Как тебе?
Макс раскрыл паспорт, внимательно изучил первую страницу с фотографией, пролистнул страницы.
— Гусаров Петр Аркадьевич, — произнес он вслух, как бы пробуя имя на вкус. — Хорошо. А тебя как зовут?
— Золотников, — представился Виктор. — Виктор Сигизмундович.
— Что, правда? — удивился Макс.
— Правда, — смущенно подтвердил Виктор. — Такое, понимаешь, совпадение.
— Ну-ну, — усмехнулся Макс. — Бог шельму метит, не так ли?
— А ты, оказывается, талантливый ученик, — рассмеялся Виктор.
Макс тоже рассмеялся, а тут как раз и кафе обещанное на их пути возникло, так что обсуждение дальнейших планов и деталей их осуществления они продолжили в полупустом по утреннему времени кафе. А уже через три часа желтый с синей полосой экспресс уносил их прочь от Амстердама.
Они устроились на втором этаже вагона для курящих, бросили рядом с собой легкие дорожные сумки и отдались извечной магии пути. Все у них было сейчас не настоящее, хотя бы те же сумки, приобретенные всего за час до отъезда, в которых кроме самых необходимых вещей в основном лежали газеты и журналы. И прессу они тоже купили перед самым отправлением в киоске напротив станции. Но дорога-то была настоящая. Настоящий поезд стучал колесами, настоящие люди ехали кто куда, и вместе с ними куда-то — в Берлин! — ехали и они с Максом.
За окном проносились пейзажи, которые, с одной стороны, были точно такими, какими Виктор их помнил, но к которым, с другой стороны, он относился сейчас совсем не так, как к обычным видам знакомой страны. Он ведь оказался в ином мире, в иной реальности; и пейзажи эти были, следовательно, пейзажами иного мира. Ну, типа, «первые люди на Луне» или «этот маленький шаг…». В таком разрезе.
Газеты, к его удивлению, в большинстве своем носили те же названия, что и в их мире, и писали, в общем-то, о том же самом, о чем писали у них дома. Во всяком случае, десять лет назад писали. Впрочем, имелись конечно же и различия. В Италии, к примеру, на носу были выборы, и в «Берлинер цайтунг» живо обсуждался вопрос противостояния коммунистов социалистам, объединившимся с христианскими демократами. Автор редакционной статьи полагал, однако, что после трех лет правления социалистического правительства избиратель проголосует за коммунистов, идущих на выборы в коалиции с левыми радикалами и анархистами.
«Веселые люди эти итальянцы, — с уважением подумал Виктор. — Умеют жить нескучно»…
Берлин встретил их моросящим дождем, который, впрочем, успел иссякнуть к тому времени, когда Виктор и Макс выяснили, что билеты есть только на экспресс «Красная Заря», следующий из Парижа в Дзержинск через Берлин, Варшаву и Троцк. Увы, до отправления поезда оставалось еще больше восьми часов, и за неимением других идей они решили прогуляться по городу, благо и дождь перестал.
Здешний Берлин производил очень странное, если не сказать тягостное, впечатление. С одной стороны, Виктор с удивлением и даже, пожалуй, с оторопью узнавал тот старый довоенный кайзеровский еще Берлин, который успел застать и запомнить по началу тридцатых годов. А с другой стороны, даже его, Виктора, хорошо помнившего и Берлин социалистический, восточный, ужасно раздражала новая застройка города, которая нисколько не делала его лучше, чем он был когда-то, но уж точно уродовала его еще больше. Кроме того, если в Амстердаме признаки социализма хоть и присутствовали, но существовали как бы вторым планом, не мешая и не раздражая, то немцы, как, впрочем, и следовало ожидать, оказались большими коммунистами, чем их советские товарищи. Бесконечные монументы, обелиски, памятные знаки и мемориальные доски вполне ожидаемого содержания буквально вгоняли в тоску. А обилие кумачовых транспарантов на улицах, по которым они с Максом шли, заставляло задаваться совершенно дурацким вопросом, не перепутал ли Виктор даты, и не Первое ли мая на дворе? Макс, по-видимому, чувствовал себя не лучше. В конце концов, помаявшись на серых с красным берлинских улицах пару часов, они решили сходить на Унтер-ден-Линден, посмотреть на старые липы, если те, конечно, сохранились, и ехать обратно на вокзал. На такси, естественно. Потому что смотреть Берлин «ногами» уже не хотелось.
Перекусив в каком-то безликом, но чистеньком кафе на Потсдамер-плац, они пошли дальше по Лейпцигер-штрассе, чтобы по одной из перпендикулярных улиц выйти потом к Унтер-ден-Линден. Однако на Лейпцигер-плац их ждала встреча с еще одним образцом монументальной пропаганды, но таким, что мимо него они пройти просто не могли. У основания высокого гранитного обелиска в форме трехгранного штыка застыли приподнятые над землей и устремленные вверх, как будто в боевом порыве, танки БТ-7 и Т-34. Надпись на двух языках, врезанная золотом в темно-серый гранит, сообщала, что 17 июня 1940 года первыми ворвались в Берлин танкисты, кавалеристы и пехотинцы Второй ударной армии под командованием командарма второго ранга Чайковского. Ниже перечислялись соединения РККА, участвовавшие в достославной операции, фактически положившей конец Второй мировой войне и завершившей освободительный поход Красной армии. Виктор внимательно просмотрел список. Некоторые имена, как он и ожидал, оказались знакомыми. Были среди них и комкор Рокоссовский, и комдив Жуков, и комбриг Павлов, но были и другие, не то чтобы совсем уж не знакомые — что-то такое ворохнулось в памяти, но и не из тех, что на слуху. Комкор Магер, комдив Евдокимов, комдив Грачев, комдив Давидовский…
— Поехали на вокзал, Федя, — нарушил молчание Макс. — Ну их на хрен, эти липы гребаные! А на вокзале должен быть ресторан. Посидим, выпьем… Об альтернативной истории поговорим.
Виктор не удивился. Макс озвучил и его мысли, и даже, что характерно, его собственными, Виктора, словами. И в самом деле, на что им эти липы сдались!
— Поехали, — согласился он. На душе было пасмурно, как и в небе над Берлином. Муторно было. Неоднозначные чувства всколыхнула в его душе короткая, в общем-то, прогулка по столице социалистической Германии.
