Готская империя. Дорога на Граас
И снова они мчались вперед. Снова пылила дорога, и грохотали копытами лошади, вытягивая длинные стройные шеи. И Элидор готов был скакать сутками, не покидая седла, но у лошадей был предел сил, и эльфу приходилось мириться с этим.
Сроки поджимали. Выходили все сроки, если уж на то пошло. Но дело было даже не в том, чтобы доставить в Аквитон палатина. Там, в Аквитоне, должна была ждать их Кина.
Должна была.
Нам в преданьях заказана была судьба на крови
И число струн на грифах -
Количество стрел в колчанах.
Там еще было что-то о вечной
И юной, как Небо, любви.
Но с теченьем веков
Даже сталь превращается в прах.
И молча подгонял коня Эльрик.
Кина.
А дурные предчувствия не желали оформляться во что-то конкретное. И радовало это – потому что пока предчувствия остаются всего лишь неясной тенью, значит, ничего еще не случилось. И томило, выматывало неопределенностью. Уж лучше случилось бы что-нибудь, право слово. КОГДА что-то случается, можно что-то делать. А так… Так остается только ждать. И гнать коней. Вперед. Вперед. В Аквитон.
Кина…
И когда ты поймешь от Судьбы
Можно ждать лишь пинки,
Ничего не поделать.
И как бы ты пальцы ни гнул,
Не поймешь, отчего менестрели
В бессилье ломают клинки.
Отчего воин в гневе
Рвет с лютни восьмую струну.
Сим ныл не переставая. Заверял молчаливых своих спутников, что скоро разучится ходить пешком. Утверждал, что его тошнит при одном только запахе конского пота. Грозился, что скоро начнет убивать лошадей просто за то, что они лошади.
– Бер-рсерком буду! – рычал половинчик, когда Эльрик перекидывал его с седла на седло. – Как четыре ноги увижу – накинусь и зар-режу. Или… Или при виде подковы… Да! Буду бить все, что двигается. А еще…
Шефанго хлопал его коня по крупу. Легкий половинчик уносился вперед и продолжал орать дороге перед собой:
– Ух, как я зол! Кр-ругом вр-раги! Лошадь – вр-раг гоббера! Седло – ор-рудие пытки! Кругом ненор-рмальные!!!
Сэр Рихард снисходительно кривился, слушая эти вопли. И молча скакал позади Сима, но впереди Эльрика и Элидора.
Император начал понимать, как чувствовал себя эльф, когда они путешествовали в компании холлморка. Скрытая, но почти физически ощутимая неприязнь. И сделать ничего нельзя. Тогда нельзя было потому, что не хотелось связываться с Князем. Сейчас нельзя, потому, что палатин нужен ордену живым. Да к тому же за что его убивать, в самом деле?
По чести говоря, Эльрик привык к горячей нелюбви людей. На Материке не так много находилось безумцев, способных относиться к шефанго как к обычным разумным существам. Боялись – да. Ненавидели – и это случалось. Избегали – само собой. Слишком уж чужды были жители империи. Для всех чужды, даже для бессмертных эльфов.
Жуткие лица. Непонятные обычаи. Вера… Вера в Темного Бога, в Тарсе. Вера проклятых.
Только с пренебрежением не приходилось сталкиваться никогда. За все бесконечные тысячелетия – ни разу. Страх и ненависть были привычны. Может быть, даже льстили. В конце концов, в том, что тебя боятся, есть своя прелесть. Правда, очень уж это утомительно. Встречались люди достаточно смелые, чтобы не бояться, и даже люди достаточно разумные, чтобы понять, сколько выгоды сулит близкое знакомство с бессмертным, практически непобедимым чудовищем.
Друзья были…
А пренебрежение… Если честно, то не пренебрежение даже, а презрение – высокомерный взгляд, снисходительная улыбка, чуть брезгливая гримаса – де Шотэ был первым, кто осмелился на такое. Первым, кто всерьез мог помыслить, что такое возможно.
И ничего нельзя было сделать.
Эльрик смотрел иногда на хрупкого, крошечного по сравнению с ним человека. Смотрел и думал, что одного удара достаточно, чтобы смять тонкие кости. Выбить жизнь из усталого, старческого тела. Шею свернуть.
Нельзя.
И не за что.
Но покуда походка легка и печатает шаг Непечатную брань всем тем, кто нас недооценил, Менестрель кует меч по рецептам Из собственных вычурных саг, И играя на лютне, боец набирается сил.
Воспитание. Правильное воспитание дворянина, военного, аристократа. Одного из пяти палатинов – людей, на которых держится империя. Человек, близкий к императору, воин и рыцарь. Он живет по своим законам и ждет, что по этим же законам будут жить другие.
Эльрик помнил себя таким. Конечно, представления Анго и Готской империи о том, как должно жить воину и дворянину, разнились, и довольно сильно. Но есть понятия, неизменные для всех времен и для всех народов.
К сожалению, именно они чаще всего не выдерживают столкновения с действительностью.
И глупо было обращать внимание на старика, всю жизнь прожившего за кисейной пеленой своих странных представлений о мире. Представлений не всегда реальных, навязанных воспитанием и силой собственного характера. Глупо было давать волю старой, привычной уже озлобленности на смертных, трусливых, невежественных, самонадеянных… жалких. Глупо было.
Только вот не привык император к презрению, Сам редко позволял себе презирать кого-то. И уж тем более не позволил бы никому отнестись так к себе.
Раньше не позволил бы…
А дороги разлетались из-под копыт несущихся лошадей.
Богата дорогами Готская империя. Хорошие ухоженные тракты, оставшиеся с тех времен, когда мир еще не знал Нолрэ Анласа, пересекались проселками с глубокими колеями, накатанными множеством тяжелых повозок. Выбегали и снова скрывались в лесу узкие тропинки. Разделялись и сами тракты, вытягивая длинные щупальца к большим городам.
Из Грааса дорога уходила на юг, к белокаменному, славному своими дворцами и храмами Лану.
На юг. В Аквитон. Мимо Тальезы. И время еще было. В обрез, но оставалось, главное, поспешить – на исходе июнь, и куплены свежие лошади, и всего одна опасность впереди, но плевать на опасности…
Из Грааса дорога уходила на север. К деревянному, чуть сумрачному, полному морской свежести и холодного дыхания океана Гемфри.
И рвануло сердце так, что взвыть захотелось от неожиданной и резкой боли.
Или радости?
Гемфри – это Десятиградье. Это города на берегу Северного океана. Это море, любимое, страстно любимое, соленое, безбрежное, вечно живущее море. И…
Навигация еще в разгаре.
Черные дарки империи стоят в портах Десятиградья.
Черные дарки.
Они не заходят в Гемфри – слишком далеко этот город от морских торговых путей, через него идут караваны из Готской империи, с Великих Западных гор, из баронств, Венедии, Аквитона и Румии.
Только шефанго не ходят туда. Нечего им там делать.
Эльрик приезжал в Гемфри. Часто. Очень часто. Потому что там было море.
И потому что там не было шефанго. Страшно было встретиться с ними…
Боялся жалости. Знал ведь, что будут жалеть, стыдливо мяться, отводить глаза, тщательно избегать в разговоре той темы, на которую этот самый разговор обязательно будет скатываться. Так или иначе, но будет.
Боялся себя самого. Тоска по дому – слишком страшная вещь, чтобы шутить с ней подобным образом.
Боялся…
Да, просто боялся.
Но сейчас все изменилось. Все изменилось настолько, что дорога из Грааса на север показалась каким-то мистическим подарком судьбы. Зовом она показалась. И все померкло перед сумасшедшим, но таким близким, таким реальным видением черной ладьи, уходящей под зеленым парусом на север. На Анго. Домой…
Две недели пути до Гемфри.
Еще дня два – стиснув зубы, вымучивая улыбки, отвечая на расспросы – в гостях у Лукаса. Всего два дня. Лукас поймет, он не обидится. А не задержаться совсем было бы свинством. А потом – в Квириллу. В порт. И…
И все!
И к акулам все неясности с грядущей войной, к акулам мелочные людские заботы, к акулам их проблемы, их грызню, их смешные великие дела. И не будет дела до Человеческой ненависти и страха. До презрения Человеческого. До гота этого, отдельно взятого, который утомил уже до озверения…
– Забавно получается, не находишь? – Сим вошел без стука и с ногами забрался на стул. – То нам на север нужно было, а вы с Киной на юг собирались. А теперь – наоборот.
Эльрик промолчал. О чем, собственно, говорить? Все идет, как шло. Завтрак в его комнате. Мрачноватое хамство Элидора. Трепотня Сима. Только вместо веселой, как утреннее солнышко, Кины высокомерное молчание сэра Рихарда. А так… все как всегда…
– Элидор говорит, что дальше мы и без тебя вполне справимся. – Гоббер с хозяйственным видом покопался в накрытых крышечками блюдах. – Правда, Элидор?
– Ты меня уже спиной чуешь? – брюзгливо поинтересовался эльф, входя в комнату, – Доброе утро, Ваше Величество. Входите, сэр Рихард. Вы с нами первый раз в гостинице. Спешу предупредить, у нас, знаете ли, принято завтракать в покоях императора. А что правда-то?
– Ты бы, Сим, молчал да кушал, – хмуро посоветовал Эльрик. Гоббер, открывший было рот, тут же его закрыл. Открыл снова, но только для того, чтобы засунуть кусок хлеба с сыром и начать молча жевать.
Шефанго рассеянно поковырялся в тарелке. Отодвинул ее и закурил, проигнорировав насмешливо-удивленный взгляд Элидора.
А после завтрака они оседлали лошадей и выехали из Грааса.
На юг.
Между Аквитоном и Гемфри словно натянулись струны, сросшиеся с сердцем императора. Натянулись. До звона. До стона. До крика болезненного. Истончились от напряжения, как серебряные нити паутины, и… Не рвались.
Грохотали копытами лошади. Пылила дорога. Светило неяркое солнце, бликами рассыпаясь от начищенных доспехов.
Впереди только одна опасность.
Плевать на опасности.
А позади – все дальше и дальше – дом.
Все дальше и дальше.
Зачем?!
Есть понятия «хочу» и «надо», но есть еще понятие «должно».
* * *
День. Ночь. День. Ночь. И снова день. Уже совсем недалеко до Весты. Усталый, но непобежденный весело матерится Сим. Молчит Элидор, подгоняя лошадь. Черная стена отчуждения выросла вокруг Эльрика. И сэр Рихард молча сидит в седле, отощавший, весь уже прозрачный от усталости. Старик держится исключительно на собственном безграничном самолюбии.
На гордости держится.
Правильно. Только так и нужно.
* * *
Давно, очень давно и очень далеко от наезженных трактов Опаленного запада, в Великих Степях, что раскинулись к востоку и югу от лесистой Венедии, собиралась в поход Орда. И дивились любопытные, как дети, и гордые, как истинные воины, степняки на страшного чужака, ручного демона хана Тэмира.
Демон явился из непроглядной ночи, как и положено демонам. Явился и остался надолго, что им вообще-то не свойственно. Демон умел убивать – и это было правильно. Но он очень мало знал, что было странно. Демон заплетал свои белые волосы в длинную косу, как положено воинам. А еще демон почти не умел ездить верхом.
Да, в Степи знали людей, которые не умели сутками не покидать седла. Людей, которые валились с ног от усталости после каких-нибудь десяти часов непрерывной скачки. Людей, которые, научившись направлять коня ногами, считали это верхом мастерства и гордились жалким своим умением. Но в Степи не встречали людей, которые вообще не знают, как сидеть в седле. И уж тем более не знали в Степи таких демонов. Хотя, если разобраться, кто их, демонов, вообще знает? Эльрик помнил… Вспоминал…
Он стал сотником раньше, чем выучился управляться с норовистыми, злобными лошадьми. У Тэмир-хана были хорошие кони. Не лохматенькие коротышки, которых почему-то принято считать степными лошадьми. Нет. Тэмир любил гульрамских кобыл, и барадские лошади нравились невозмутимому степному лошаднику. И сипангских скакунов, божественных золотистых скакунов, с черными глазами и тонкими белыми гривами, ценил хан. Это он научил принца – тогда еще принца – понимать и любить лошадей. Загадочных, хитрых, умных и злопамятных. Прекрасных и быстрых. Укрощенных, но остающихся неукротимыми.
И прятал улыбку вежливый степняк, когда после долгого перехода падал с седла его сотник. Уже сотник. Но еще не человек. Демон?
Отворачивался хан деликатно, пока ковылял тот к своей юрте. А потом посылал туда наложниц, которые приводили Эльрика в чувство, разминая затекшие до окаменения мускулы.
А на следующий день – снова вперед.
– Ты умрешь в седле, – улыбался Тэмир-хан. Одними глазами улыбался, но завораживающе тепло освещала эта улыбка скуластое, словно вырезанное из темного дерева лицо. – Ты умрешь в седле, но не скажешь, что тебе трудно. Демоны все такие?
– Я не демон.
– Да, знаю. Ты говорил. Но там, на юге, жирные сурки, осевшие на своих полях, считают демонами нас. Мы тоже говорим, что мы не демоны… Кто прав? И мы, и они. Ты – демон. И имя твое похоже на имя демона. Эль-Рих. Жаль, что вас так мало. Твой народ в море и мой народ в Степи, мы воины, и мы демоны для всех других.
– Мой народ погряз в войне, хан.
– Война – это жизнь. Ты говоришь «гратт геррс» – это значит славной войны. И это значит – долгой жизни, верно?
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю много. А чего не знаю я, знают шаманы. Когда-нибудь Эль-Рих, когда-нибудь уже после моей смерти и смерти внуков моих внуков и даже их правнуков, но будет так, что народы воинов встретятся в одной славной войне. Мы будем драться вместе. В вашем языке есть такие слова?
– Да. Но случится такое, разве что если ты пройдешь через Материк от моря до моря.
– Почему нет?
– Действительно. Почему нет?
Топот копыт. Пыль. Солнце. Звенят, раздирая душу, натянутые между Севером и Югом струны. А на губы наползает улыбка. Поневоле наползает.
«Действительно, почему нет?» Умер давно Тэмир-хан. Так давно умер, что и память о нем должна была бы умереть. Но помнят Потрясателя Мира. Помнят и чтят. А где-то помнят и боятся. Его жизнь действительно была войной. И до самой смерти считали хана демоном, предводителем демонов…
До смерти.
После смерти его стали считать Богом войны.
Еще Барух, через много-много веков после смерти Потрясателя, рассказывал Трессе страшные легенды. И говорил, что, если потревожить дремлющий дух чудовища, грянет над Миром новая война. Война, равной которой еще не было.
«Как же… – Эльрик смотрел на покачивающегося в седле, стиснувшего зубы палатина с искренним уважением, которое, правда, ничуть не смягчало неприязни, – …не было равной! Очередной конец света, только и всего. Неужели и вправду потревожили, дремлющий дух? Это было бы славно».
* * *
Чувство опасности.
Глухая стена леса.
А память не отпускает еще, манит бескрайними просторами Великой Степи…
Эльрик поднял голову, прислушиваясь. Впереди, шагах в пятистах, там, за плавным поворотом ухоженной дороги, ждали их десять… Тварей.
Снова Твари?
Кажется, здесь их называли Бесами.
А еще там был некто… Император затруднился с ходу определить, что за существо таилось в засаде, в сопровождении десятка чудищ. Вроде как гном. Но даже сумасшедшие гномы не стали бы связываться с Тварями. Уж больно не любил горный народ ранние порождения безумной фантазии Демиургов.
«Может быть, орк?»
– Проснулся, – ехидно констатировал Элидор. – Здоров ты спать, Торанго.
– Там Бесы. – Эльрик положил топор поперек седла. – И с ними еще кто-то. Кажется, орк, хотя я не уверен.
Сим натянул поводья, и все три его лошади остановились, сбившись в беспорядочную, слегка взволнованную кучу:
– Какие еще Бесы? Вы о чем, мужики? Палатин тоже придержал коней. Уткнувшись в этот затор, Эльрик с Элидором вынуждены были остановиться.
– Бесы. – Шефанго очертил рукой нечто замысловатое. – Ну, рога, копыта…
– Ростом как два тебя, да?
– Ну.
– Они вымерли давно. – Сим поерзал в седле. – Тебе приснилось, может?
– Может, и приснилось. – Эльрик поверх голов оглядывал дорогу впереди. – Только они услышали уже, что мы остановились. И сейчас сами сюда придут. Так, Сим, Элидор, перестроились!
– Прорвемся? – уточнил эльф, пристраиваясь слева от де Фокса.
– Прорвемся, – кивнул император. – Сэр Рихард, держитесь в хвосте. Пустых лошадей вперед. Поехали.
Пиратский посвист, от которого пригнулись деревья и посшибало листья на кустах, пронесся над дорогой. Рванулись вперед перепуганные лошади. Живым тараном восемь тяжеленных туш ударили по вышедшему на дорогу заслону – огромным, рогатым, чешуйчатым Тварям, действительно похожим на чудищ из анласитских сказок.
Ударили.
Завизжали лошади в смертном ужасе. Кусались и лягались, пробивая себе дорогу вперед, потому что сзади подгонял дробный топот, и не было сил остановиться. А за лошадьми в пробитую брешь рванулись всадники. Крохотный смертоносный клин. И песня лунного серебра, сияющего даже в свете дня. И азартные крики Сима. И ухмыляющийся Элидор, в руках которого танцевал длинный тонкий клинок. И гудение топора, жадного до новых смертей…
Но не получилось прорваться.
Десять Тварей. Десять чешуйчатых башен. Быстрых и вертких. И невероятно сильных. Слишком тяжелых, чтобы смести их с дороги одним ударом. Живая стена сомкнулась перед четверкой бойцов. И азарт начала боя сменился рутинным, привычно-выверенным, но все-таки страстным и обжигающим танцем.
Почему не сплясать со Смертью?
Это самый веселый танец.
И бой не затянулся. Никакие доспехи не спасут от лунного серебра. Только лошади были убиты. Почти сразу. Для Бесов не имело значения, кого убивать, – была бы кровь.
Кровь.
Эльрик чувствовал, как мутится разум от поднимающегося волной черного дурмана.
…«первый»… Застилала глаза дымная пелена. Рвался на волю Зверь.
И гудел, гудел топор. Выпевал свою радостную песню.
Сколько бы ни было …«второй»…
Противников – все равно их будет мало.
«ах ты ж… штез зешше»… Короткий всплеск, вихрь внутри урагана, когда от удара каменного копыта спасает лишь собственная – сама себе удивляющаяся – проворность. И драгоценные мгновения уходят на то, чтобы добить, петому что не получилось убить с одного раза…
…«третий… нет, четвертый… когда успел?»…
Слишком мало.
Мало…
Потом он сбился со счета.
Лапа со страшными когтями мелькнула над головой. Шефанго пригнулся, ударив топором вправо и чуть вверх, рассекая Тварь поперек. Серебряное лезвие входило в чужую плоть, как горячий нож в масло.
Только хрустнула под ударом блестящая чешуя.
Выскользнув из-под падающего тела, де Фокс огляделся, удивляясь неожиданной передышке. Никто на него не нападал.
Император зарычал – он только-только вошел во вкус, и на тебе – все уже умерли, – отшвырнул в сторону рвущегося в бой палатина, походя снес лапу Твари, наседающей на Сима. Обернулся к Элидору.
Эльф, сам, похоже, дурея от собственной крутости, схлестнулся с тремя чешуйчатыми тушами. И мельтешило там – длинные хвосты, тяжелые копыта, когти, рога, доспехи, взлетающее лезвие двуручника…
«Тоже ненадолго…» – краем глаза Эльрик уловил движение в подлеске. Торжествующе завопил половинчик, добивший наконец-то искалеченного, но еще грозного врага. Рявкнул что-то на зароллаше Элидор – его последний противник, полуразрубленный, умудрился согнуться, ребрами зажав лезвие меча.
И сразу. Или даже раньше? В ту грань мгновения, которая словно выпадает из рассыпающихся бисером секунд…
Гном ударил монаха в спину. Настоящий гном. Самый что ни на есть. С топором…
…Топором.
Клювастое лезвие. «Фокс Торраше». Меньше и легче, чем классический Имперский топор, но форму эту нельзя было не узнать. А темная сталь пробила доспехи так же легко, как пробивает их лунное серебро.
И был вскрик Сима. Испуганный или яростный – кто поймет?
И, вырвавшись из рук Элидора, летел куда-то в подлесок серебряный клинок. Летел медленно. Очень медленно. И так же медленно падал на истоптанную землю эльф.
Острое лезвие дернулось из раны, разбрызгивая кровь и чуть рванув Элидора вверх. И снова врубилось в тело.
А Эльрик был далеко.
Слишком далеко.
Он не успел…
Брызги крови из-под вырванного из раны лезвия… Алые брызги, чернеющие в сумеречном воздухе.
Чернота застилает глаза мутной пеленой.
И третий удар.
– Грау!
Поднято забрало. «Боевой оскал» и боевое бешенство. Мыслей нет. И нет больше защит. Есть только остекленевшие от ужаса глаза гнома. И Элидор, тяжело упавший на пыльную, мокрую от крови землю.
Мертвый.
«Хороший эльф – мертвый эльф» – так говорили на Ямах Собаки, возвратившись из удачного похода.
Кольчуга гнома вспорота, звенят, рассыпаясь, истаивая в воздухе, кольца, и падает раскроенное пополам зерцало.
– Фокс!
Он еще сопротивлялся!
Эльрик смеялся, скаля зубы, трехгранные острия, как у акул в Южном океане. Удар. Кисть правой руки гнома остается висеть на древке его топора.
Эльрик смеялся.
Вспышки взрывающихся огненных сгустков. Сияние легкого клинка и темный стройный силуэт, ссутулившийся от навалившейся усталости.
Готтр х’геррс аш асе…
Гном отступал к лесу. Он кричал что-то? Или это Эльрик кричал? Нет. Император смеялся, и кровь хлестала ему в лицо из обрубка шеи врага. И солеными на вкус были горячие капли.
Элидор!
Как страшно. Невероятно страшно и больно почему-то.
И смех превращается в огненный комок.
Двое живых… Еще двое. Шевелятся. Взгляды жгут.
Жгут…
«Сколько бы ни было противников….
Кровь…
Все равно их будет мало.
Нужно убивать. Нужно. Или я Зверь?..
Сгорю изнутри»…
Сим остолбенело смотрел на пронесшийся над дорогой кровавый смерч, и, когда сбила его с ног тяжелая рука, половинчик отчаянно забился, не понимая, что за новый враг подкрался так же неожиданно и страшно.
– Лежите! – умоляюще прошептали ему в самое ухо. – Лежите не шевелясь. И лучше не дышите.
– Какого…
– Иначе он убьет и вас, и меня. Это шефанго. И жутко стало от этого, почти неслышного, шепота. Сим все же высвободил голову и руку – руку, чтобы протереть глаза от пыли, – и тут же зажмурился, расплас – тавшись рядом с палатином. Эльрик в ярости кромсал топором трупы. Слава богу, он уже не смеялся. Просто рубил останки Бесов, слепо, медленно приближаясь к телу Элидора.
Гоббер дернулся было подняться, но де Шотэ – он оказался удивительно сильным, этот старик, – только крепче прижал половинчика к земле:
– Вашему другу уже все равно, поверьте.
А император словно споткнулся возле исковерканного, мертвого эльфа. Упал на колени рядом. Осторожно перевернул монаха.
Тонкие пальцы неуверенно расстегнули пряжку Элидорова шлема. Сим видел, как шелковой волной освободившиеся белые волосы полились в смешанную с кровью грязь.
Это было… не правильно.
Почему-то…
Эльрик вдруг легко и гибко поднялся с эльфом на руках:
– Сим, собирай барахло. Сэр Рихард, с вас костер.
– Эльрик. – Гоббер моментально выбрался из-под ошеломленного палатина, заторопился к шефанго. – Эльрик… – Ничего больше не шло в голову. Ну, ничегошеньки. Пустота там была звонкая. Остатки страха. И чудовищное облегчение от того, что все кончилось. Так или иначе.
И Элидор…
– Барахло собирай, сказано тебе. – Де Фокс не удостоил половинчика даже взглядом. – Живой он, эльф твой. Всех нас переживет еще… Если не сдохнет.
