Глава 7

Нуанг Ксуан был хитрый старый лис и никогда не привел бы своих людей на земли Спинорубов, если бы удача не изменила ему. Он заслонил глаза и оглядел местность, задержавшись на скалах в западной стороне. Его племянник Менг подъехал к нему и спросил:

— Это и есть Башни Погибших Душ? — Менг говорил тихо, чтобы не потревожить живущих там духов.

— Они самые, но мы не подойдем к ним близко, чтобы демоны не причинили нам зло.

Менг поскакал обратно к маленькому каравану, и Нуанг проводил его взглядом. Четырнадцать воинов, пятьдесят две женщины и тридцать один ребенок — не то войско, чтобы путешествовать по таким краям. Но кто мог предполагать, что готирская кавалерия окажется так близко от Лунных гор? Предпринимая свой набег на готирские усадьбы в камышовых низинах с целью увода лошадей и коз, Нуанг опирался на то, что никаких солдат здесь уже пять лет и близко не бывало. Ему еще посчастливилось уйти со своими четырнадцатью людьми от улан. Двадцать воинов полегли в том бою, среди них два его сына и три племянника. Проклятые гайины шли по пятам, и Нуангу не оставалось ничего, как только увести остаток своего отряда в это населенное духами место.

Нуанг пришпорил коня и въехал на пригорок. Щурясь против утреннего солнца, он посмотрел назад. Улан не видно — может, тоже боятся Спинорубов? Но почему они подошли так близко к камышам? Готиры никогда не заходят на восточные низины — разве что во время войны. Может, гайины воюют с кем-то — с Волчьей Головой или с Зелеными Обезьянами? Да нет, встречные торговцы уж верно сказали бы ему об этом.

Тут была какая-то тайна, а Нуанг тайн не любил. Он снова оглядел свой маленький клан — слишком маленький теперь, чтобы стать полноправной частью племени. А ведь придется вести их обратно на север. Нуанг сплюнул. Как будут смеяться над ним, когда он станет просить позволения вновь вступить на земли племени. Нуанг Неудачливый — вот как его прозовут.

Менг и еще двое молодых парней подскакали к нему.

— Всадники, — объявил Менг, указывая на запад. — Двое гайинов. Давай убьем их, дядя! — Парень был взволнован, и его темные глаза блестели.

Нуанг посмотрел в ту сторону. Едва различив всадников в знойном мареве, он позавидовал зоркости молодых.

— Нет, нападать пока не надо. Может, это разведчики, высланные вперед. Пусть подъедут поближе.

Он съехал вниз, и четырнадцать воинов раскинулись веером, приготовившись к атаке. Нуанг подозвал Менга.

— Что ты там видишь, мальчик?

— Их по-прежнему двое, дядя. Гайины. У одного борода, круглый черный шлем и черный кафтан с серебром на плечах; у второго желтые волосы и нет меча, но на груди перевязь с ножами. Ох!

— Что такое?

— У чернобородого большой топор с двумя блестящими лезвиями. Они едут на готирских конях, но в поводу ведут четырех наших лошадей, оседланных.

— Я и сам теперь вижу. Ступай назад!

— Я тоже хочу сражаться, дядя!

— Тебе еще и двенадцати нет. Слушай, что тебе говорят, не то мой кнут погуляет по твоей заднице!

— Мне скоро тринадцать, — заспорил Менг, но все-таки отъехал в задние ряды. Нуанг Ксуан ждал, опустил скрюченные пальцы на костяную рукоять сабли. Двое всадников медленно приближались, и он уже ясно видел их лица.

Светловолосый гайин был очень бледен, его осанка выдавала тревогу и страх: руки крепко сжимали поводья, а тело точно одеревенело в седле. Нуанг перевел взгляд на бородача с топором. В этом страха не замечалось. Но что значат один храбрец и один трус против четырнадцати воинов? Удача, как видно, снова повернулась к Нуангу лицом. Всадники остановились перед самой шеренгой надиров, и Нуанг уже набрал воздуха, чтобы послать своих людей в атаку, да встретился взглядом с чернобородым воином. Более холодных глаз он еще не видел — они были как зимние снеговые тучи, серые и грозные. Сомнение закралось в сердце вожака, и он вспомнил об оставшихся сыновьях и племянниках — многие из них уже были ранены, о чем свидетельствовали окровавленные повязки. Напряжение росло. Нуанг облизнул губы и снова приготовился дать сигнал. Бородач едва заметно качнул головой и сказал голосом низким и еще более холодным, чем его взгляд:

— Подумай хорошенько, старик. Мне сдается, удача последнее время была не на твоей стороне. Женщин у тебя, насколько я вижу, втрое больше, чем мужчин, а твои воины изранены и утомлены.

— Ну, теперь судьба, я думаю, переменилась, — отозвался Нуанг.

— Возможно. Хочешь меняться? У меня есть четыре надирских коня, а также мечи и луки.

— У тебя хороший топор. Его ты тоже меняешь?

Бородач улыбнулся, и это было не слишком ободряющее зрелище.

— Нет, это Снага, что на древнем языке значит «паромщик, не знающий возврата». Тому, кто хочет проверить верность этого имени, стоит только попросить.

Нуанг чувствовал, что его воины неспокойны. Они были молоды и, несмотря на недавние потери, рвались в бой. Старик внезапно ощутил все бремя своих шестидесяти с лишним лет. Он развернул коня, велел своим людям устроиться на ночлег поближе к скалам и выслал разведчиков следить, не покажется ли враг. Воины повиновались беспрекословно. Нуанг обернулся к гайину с топором и заставил себя улыбнуться:

— Добро пожаловать в наш стан — там и договоримся о мене.

Позже, в сумерках, когда они втроем сидели у костра, чернобородый спросил:

— Тебе не кажется, что в скалах было бы безопаснее?

— Безопаснее от людей. Это Башни Погибших Душ, и в них бродят демоны. Здесь похоронен чародей былых времен, а с ним и его дьяволы. Так по крайней мере рассказывают. Ну, так что же ты хочешь за этих чахлых коней?

— Провизию нам на дорогу и проводника, чтобы доехал с нами до следующей воды, а после — до святилища Ошикая, Гонителя Демонов.

Нуанг удивился, но не показал виду. Что нужно гайинам в святилище?

— Путь предстоит трудный и опасный. Это земли Спинорубов, а двое путников и проводник — заманчивая добыча.

— Они уже попались на эту приманку. И у нас появились кони и оружие для обмена.

Зибен, которому торг наскучил, встал и отошел от костра. Надиры поставили свои юрты неровным кругом и соорудили между ними щиты от ветра. Женщины стряпали еду на кострах, мужчины сидели тремя кучками, передавая из рук в руки кувшины с лиррдом — хмельным напитком из кислого козьего молока. Ночь пробирала холодом, несмотря на костры и щиты. Зибен прошел к лошадям, отвязал свое одеяло и набросил на плечи. Когда он заметил надирских всадников, то решил, что жить им осталось недолго, несмотря на всю устрашающую мощь Друсса. Теперь страх прошел, и усталость одолевала его с невероятной силой. Молодая надирка отошла от костра и подала ему деревянную миску с тушеным мясом. Женщина была высокой и стройной, с полными соблазнительными губами. Зибен, мигом забыв об усталости, поблагодарил ее и улыбнулся. Она ушла, не сказав ни слова в ответ, и Зибен проводил ее взглядом, следя, как она покачивает бедрами. Мясо было горячим и обильно приправленным специями. Вкус оказался для Зибена внове — он поел с удовольствием, отнес миску надирке, которая сидела с четырьмя другими женщинами, и присел рядом с ними.

— Пища, достойная принца. Благодарю вас, госпожа моя.

— Я не твоя госпожа, — равнодушно ответила она. Зибен пустил в ход лучшую свою улыбку.

— К несчастью моему, это так. Просто мы, гайины, так выражаемся. Я хотел лишь поблагодарить вас за вашу доброту и за вкусное угощение.

— Ты меня уже в третий раз благодаришь, а собаку приготовить нетрудно: надо только подвесить ее, пока черви не заведутся в глазницах.

— Превосходно. Я надолго запомню это блюдо.

— И она не должна быть слишком старой. Молодые собаки лучше.

— Разумеется, — сказал он, приподнимаясь. Надирка внезапно склонила голову набок и заглянула ему в глаза.

— Моего мужчину убили готирские уланы. Теперь одеяла мои холодны, и некому разогреть мою кровь в студеную ночь.

Зибен сел снова — даже быстрее, чем намеревался.

— Какое горе, — сказал он, не отводя взора от ее миндалевидных глаз. — Красивая женщина не должна страдать от одиночества в холодных одеялах.

— Мой муж был великий воин: он убил трех улан. Но он брал меня быстро, как кобель суку, а потом засыпал. А вот ты не воин. Кто ты?

— Я ученый, — сказал он, садясь к ней поближе. — Я знаю толк во многих вещах — истории, поэзии, искусстве. Но лучше всего я изучил женщин. Они чаруют меня. — Он провел пальцами по ее длинным темным волосам, откинув их со лба. — Я люблю запах женских волос, прикосновение кожи к коже, мягкость губ на губах. И я не спешу в любви.

Женщина сказала что-то по-надирски своим подругам, и они засмеялись.

— Меня зовут Ниоба. Посмотрим, так ли ты хорош в деле, как в разговорах.

— Я всегда ценил прямоту. Но можно ли это? Я хочу сказать... — Он кивнул на мужчин у костра.

— Пойдем. — Она плавно поднялась на ноги. — Я хочу посмотреть, правда ли то, что говорят о гайинах. — Она взяла Зибена за руку и повела к темной юрте.

Нуанг, видевший это, хмыкнул.

— Твоему другу вздумалось покататься на тигре. Ниоба — огонь, способный расплавить железо любого мужчины.

— Полагаю, он это переживет.

— Ты тоже хочешь женщину, чтобы согреть твои одеяла?

— Нет. Моя женщина осталась дома. Что такое стряслось с твоим отрядом? По вам точно кувалдой прошлись.

Нуанг сплюнул в огонь.

— Готирские уланы напали на нас — вылетели откуда ни возьмись на своих огромных конях. Я потерял двадцать человек. Ты сказал правду: удача отвернулась от меня. Должно быть, я прогневал чем-то Богов Камня и Воды. Но что проку жаловаться. Скажи лучше, кто ты? Ты не готир. Откуда ты?

— С дренайских земель, что лежат за синими горами далеко на юге.

— Далеко же ты заехал от дома, дренай. Зачем тебе святилище?

— Надирский шаман сказал мне, что я найду там одну вещь, которая поможет моему умирающему другу.

— Ты подвергаешься большой опасности ради своего друга — это негостеприимная земля. Я сам хотел убить тебя, а я в племени из самых мирных.

— Меня не так просто убить.

— Я понял это, когда посмотрел в твои глаза, дренай. Ты видел много битв, ведь так? И много могил осталось за тобой. Когда-то, давным-давно, к нам в степь пришел другой дренай. Он тоже был воин; его звали Попробуй-Убей, и он бился с готирами. Годы спустя он вернулся, чтобы жить среди нас. Мне рассказывали это, когда я был ребенком, — и это все, что я слышал о дренаях. Его имя было Ангел.

— Я уже слышал это имя. Что еще ты о нем знаешь?

— Только то, что он был женат на дочери Бычьего Черепа, и у них было два сына: один высокий и красивый, непохожий на Ангела, другой — могучий воин. Он женился на надирской девушке, они покинули племя и уехали на юг. Вот все, что я знаю.

Две женщины, опустившись на колени, поставили перед ними миски с мясом. Из юрты Ниобы послышались крики, и женщины засмеялись. Друсс покраснел и молча стал есть. Женщины ушли, а Нуанг сказал:

— Твой друг к рассвету сильно утомится.

Друсс лежал, глядя на звезды. Обычно он засыпал сразу, но в эту ночь ему не спалось. Он сел и сбросил с себя одеяло. В лагере было тихо, и от костров остались только мерцающие угли. Нуанг предложил Друссу ночевать в своей юрте, но тот отказался, предпочитая спать под открытым небом.

Друсс взял свой топор, шлем, колет с серебряными наплечниками, встал и потянулся. Ночь была холодная, ветер проникал под щиты, поставленные между юртами. У Друсса было неспокойно на душе. Он надел шлем, натянул перчатки, отодвинул полотняный ветровой щит и вышел в степь. Часовой сидел под ракитовым кустом, завернувшись в козью шкуру. Друсс узнал юного Менга, которого Нуанг представил ему как своего младшего племянника. Мальчик посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Все ли спокойно? — спросил Друсс.

Мальчик кивнул, явно смущенный.

Друсс прошел к черным скалам и сел на камень футах в пятидесяти от караульщика. Днем степь казалась сухой и негостеприимной, но холодная магия ночи придавала ей мрачную загадочность, и в скалах таились невыразимые ужасы. Глаза шутили шутки с разумом. Валуны превращались в согнувшихся демонов, и казалось, будто они шевелятся, а ветер свистящим шепотом повествовал о муках и смерти. Друсс не остался равнодушен к этим лунным чарам. Чтобы отогнать непрошеные страхи, он смотрел на луну и думал о Ровене, оставшейся дома. Все годы после ее спасения он очень старался дать ей почувствовать, что она любима и нужна ему. Но глубоко в его душе гнездилась боль, не замечать которой он не мог. Ровена прежде любила Мишанека, а тот любил ее. Однако Друсса терзала не ревность, а чувство глубокого стыда. Когда разбойники много лет назад похитили Ровену, он отправился искать ее с решимостью, не знавшей преград. Он добрался до Машрапура и стал кулачным бойцом, чтобы заработать денег на проезд в Вентрию. После этого он переплыл океан, где сражался с пиратами, вступил в полуразгромленное войско принца Горбена и стал там первым воином. Все это он делал, чтобы найти Ровену, влачившую, как он думал, жизнь рабыни, и спасти ее.

Но со временем он узнал правду. Ровена, лишившись памяти, полюбила Мишанека, стала уважаемой и любимой женой и жила в роскоши, довольная и счастливая. И зная все это, Друсс продолжал воевать на стороне солдат, которые разрушили город, где она жила, и убили человека, любимого ею.

Друсс видел, как сражался Мишанек против Бессмертных, и видел, как эти отборные бойцы отступали в страхе перед израненным воином, окруженным трупами убитых врагов.

«Ты был настоящим мужчиной, Мишанек», — прошептал Друсс и вздохнул. Ровена никогда не корила его смертью Мишанека — да они никогда и не говорили о нем. Но теперь, в этой безмолвной пустыне, Друсс понял, что это было неправильно. Мишанек заслуживал лучшего, как и Ровена — милая, нежная Ровена. Она хотела одного: выйти за крестьянина, которым сделался Друсс, построить дом и растить детей. Но Друсс, бывший крестьянином когда-то, уже не мог вернуться к прошлому. Он вкусил радость битвы, хмельной дурман насилия, и даже любовь к Ровене не могла удержать его в родных горах. А детьми судьба их не благословила. Друсс, так желавший иметь сына, ощутил мимолетное сожаление, но тут же изгнал его из своих мыслей. Он подумал о Зибене и с улыбкой признал, что они не так уж отличаются друг от друга. «Оба мы мастера бесплодных дел, — сказал он мысленно, — я дерусь по поводу и без повода, ты предаешься любовным утехам без любви. Что мы можем дать этому истерзанному страданиями миру?» Ветер усилился, и беспокойство Друсса возросло. Прищурившись, он всматривался в степь. Все было тихо. Он вернулся к мальчику и спросил:

— Что говорят дозорные?

— Ничего. Ни гайинов, ни Спинорубов.

— Когда их сменят?

— Когда луна коснется самой высокой горы.

Значит, скоро, подумал Друсс, посмотрев на небо. Он снова отошел в сторону — тревога не оставляла его. Надо было устроить ночлег среди скал — водятся там демоны или нет. Вдали показался всадник — он помахал Менгу и рысью въехал в лагерь. Вскоре в степь выехал сменивший его воин. Появился второй дозорный, за ним третий. Друсс подождал немного и спросил мальчика:

— Разве в дозор посылали не четверых?

— Точно, четверых. Джодаи, наверно, дрыхнет где-нибудь. Дядя будет недоволен.

Ветер переменился. Друсс вскинул голову и понюхал воздух, а после схватил мальчишку за плечо и поднял на ноги.

— Буди своего дядю — быстро! Скажи, чтобы все отступали в скалы.

— Убери руки! — Мальчишка замахнулся, но Друсс притянул его к себе.

— Слушай, парень: смерть рядом. Ты понял? Кто знает, успеем ли мы. Беги со всех ног, если жизнь дорога!

Менг припустился к лагерю, а Друсс с топором в руке неотрывно смотрел в пустую, казалось бы, степь. Потом и он вернулся в лагерь. Когда он протиснулся за щит, Нуанг был уже на ногах. Женщины торопливо укладывали одеяла и провизию, шепотом утихомиривая детей. Нуанг подбежал к Друссу и спросил:

— Что ты видел?

— Не видел, а чуял — гусиный жир. Уланы смазывают им сбрую и кольчуги, чтобы те не ржавели. Их кони спрятаны где-то близко.

Нуанг выбранился и отошел. Зибен вылез из юрты, застегивая свою перевязь. Друсс махнул ему и указал на скалы в сотне шагов от них. Надиры, раздвинув ветровые щиты, уже бежали через открытое пространство. Оставшиеся воины заводили коней в глубокую расселину. Друсс занял место в хвосте отряда. Одна из женщин упала на бегу, и он помог ей встать. Она несла на руках ребенка и вела за руку другого, едва научившегося ходить. Друсс поднял малыша на руки и побежал вместе с ней. Еще не все женщины успели добраться до скал, когда из ближней балки появились пятьдесят улан. Они наступали пешими, сверкая клинками при луне.

Передав ребенка объятой ужасом матери, Друсс поднял Снагу и обернулся к солдатам лицом. Несколько надирских воинов, вскарабкавшись на скалы, уже осыпали врага черными стрелами, но готиров надежно защищали панцири, кольчуги и шлемы с забралами. Вдобавок каждый прикрывался круглым щитом, пристегнутым к левой руке. Стрелы большей частью отскакивали от них, не причиняя вреда, — только один солдат, раненный в бедро, зашатался и упал, потеряв шлем с белым плюмажем.

— Целься ниже! — заорал Друсс.

Пятясь, он продвигался к узкому проходу в скалы. Первые трое улан ринулись вперед, и он с ревом прыгнул им навстречу, раскроив Снагой шлем первого и убив второго обратным ударом, распоровшим живот. Третий взмахнул саблей, но она отскочила от черного шлема Друсса. Снага со свистом обрушился на прикрытую кольчугой шею солдата. Прочная кольчуга не дала лезвию рассечь кожу, но тяжесть удара вдавила звенья в шею и раздробила позвонки. К месту схватки подоспели еще несколько солдат. Первый попытался заслониться от топора деревянным, укрепленным железом щитом, но Снага расколол щит надвое и разрубил руку под ним. Улан с криком упал, увлекая за собой еще двоих. Узкий проход позволял нападать только трем сразу, а остальные толклись сзади. Надиры сверху швыряли камни и обстреливали незащищенные ноги врагов.

Друсс рубил напропалую, и его топор уже обагрился кровью.

Уланы дрогнули и отступили. У ног Друсса стонал солдат с перерубленной рукой. Друсс, став на колени, стащил с раненого шлем и сгреб его за волосы.

— Сколько вас тут? Говори, и будешь жить — я отпущу тебя к своим.

— Две роты — клянусь, это правда!

— Вставай и беги — за лучников я не отвечаю.

Солдат, спотыкаясь, припустил назад. Две стрелы отскочили от его панциря, третья попала в бедро. Он захромал дальше и сумел-таки добраться до своих.

Две роты... пятьдесят человек. Друсс сосчитал тела, которые были на виду. Семерых он убил топором, еще несколько сбиты стрелами и уже не вступят в бой. Значит, остается около сорока человек — недостаточно, чтобы взять штурмом эти скалы, но достаточно, чтобы запереть надиров там и послать за подкреплением.

Трое молодых надиров слезли вниз, чтобы снять с убитых доспехи и оружие. Нуанг спустился с ними.

— Думаешь, теперь они отойдут назад?

— Нет, они будут искать другой путь. Надо отойти подальше в скалы, иначе они могут окружить нас. Сколько было в том отряде, который напал на вас в камышах?

— Не больше сотни.

— Тогда остается вопрос: где еще две роты?

Неожиданно уланы снова пошли в атаку. Надиры бросились обратно, но Друсс вышел вперед.

— Идите сюда и умрите, сукины дети! — взревел он, вызвав гулкое эхо в скалах. Первый улан взмахнул саблей, целя ему в горло, но Снага отразил удар. Солдат отлетел назад, врезавшись в двух своих товарищей. Когда Друсс ринулся на них, они повернулись и побежали.

Нуанг с мечом в руке стал рядом с ним. В надирском лагере вспыхнуло пламя, и Нуанг выругался, но Друсс только хмыкнул.

— Юрты — дело наживное, старик. Сдается мне, твоя удача переменилась к лучшему.

— Как же, как же. Впору прыгать на радостях от такой удачи!

Ниоба лежала на животе, глядя сквозь узкий просвет в черном базальтовом камне.

— Твой друг — великий воин, — сказала она, откинув с лица иссиня-черные волосы.

Зибен пригнулся рядом с ней.

— Такой у него дар, — признал он, раздраженный ее восхищением и тем, что ее миндалевидные глаза прикованы к Друссу.

— Почему тебя нет рядом с ним, поэт?

— Милая, когда Друсс начинает махать своим топором, никому не хочется быть с ним рядом. И потом, он любит сражаться с превосходящими силами противника. Это позволяет ему проявить себя с лучшей стороны.

Ниоба, приподнявшись на локте, посмотрела ему в глаза.

— Ты больше не боишься, поэт? Когда мы бежали сюда, ты весь дрожал.

— Не выношу насилия, особенно когда оно направлено против меня. Но сюда они за нами не полезут. Это уланы в тяжелых доспехах, дело которых — кавалерийские атаки на открытой местности. Сапоги у них с высокими каблуками и подбиты железом, чтобы лучше держаться в стременах. Для лазания по вулканическим скалам они уж никак не приспособлены. Они отойдут и будут поджидать нас в степи. На некоторое время нам ничего не грозит.

— Ошибаешься, поэт. Посмотри вокруг. Эти черные скалы называются Башнями Погибших Душ. Здесь обитает зло. Быть может, демоны уже подкрадываются к нам.

Зибен вздрогнул, но вовремя уловил веселый огонек в ее глазах, заметный даже в меркнущем лунном свете.

— Ты сама в это не веришь.

— Нет, верю.

— Ты просто хочешь меня напугать. Хочешь знать, почему надиры верят, что здесь живут демоны? Потому что где-то здесь есть — или был — вулкан, изрыгавший огонь, ядовитый пепел и раскаленную лаву. И путники, проезжавшие мимо, должны были слышать страшный грохот под землей. — Зибен показал на две башни, торчащие рядом на светлеющем небе. — Они полые внутри — это конусы застывшей лавы.

— А в демонов ты не веришь?

— Верю, — мрачно ответил он. — Есть чудища, которых можно вызвать из преисподней — но они просто щенки по сравнению с теми, которых человек носит в себе.

— И в тебе они есть? — прошептала она, широко раскрыв глаза.

— Как буквально вы все понимаете, — пробормотал он и слез туда, где стоял Друсс с Нуангом и еще несколькими надирами. Усмехнувшись про себя, он отметил, как жмутся надиры к Друссу, глядя ему в рот. А ведь не прошло и нескольких часов, как они рвались убить его. Теперь он для них герой и друг.

— Эй, старый конь! — окликнул Зибен, и Друсс обернулся к нему.

— Как по-твоему, поэт, они больше не вернутся?

— Полагаю, что нет. Но нам лучше поискать какой-то другой выход из этих камней. Не хотелось бы мне наткнуться на них в степи.

Друсс кивнул. Кровь запеклась в его бороде и на колете, но топор он успел обтереть.

Солнце взошло над далекими горами, и Друсс направился в глубину расселины. Уланы отошли куда-то во тьму, и их не было видно.

Надиры провели еще час в тревожном ожидании. Потом несколько человек спустились к дымящимся руинам лагеря, чтобы собрать немногое уцелевшее имущество.

Нуанг подошел к Друссу и Зибену.

— Ниоба говорит, ты сказал ей, будто в этих скалах нам ничего не грозит.

Зибен еще раз объяснил про извержение вулкана. Осталось непонятным, как воспринял это Нуанг, — его лицо сохранило бесстрастное выражение, и настороженность в глазах не исчезла.

Друсс засмеялся.

— Если выбирать между демонами, которых мы еще не видели, и уланами, которые налицо, я знаю, какой выбор сделать.

Нуанг, хмыкнув, откашлялся и сплюнул.

— Твой топор и демонов убивает?

Друсс с холодной улыбкой потряс Снагой перед лицом надира.

— Он убивает все, что может разрубить.

— Пожалуй, мы пойдем через холмы Погибших Душ, — с широкой ухмылкой молвил Нуанг.

— Ну, Друсс, с тобой не соскучишься, — буркнул Зибен. Тот хлопнул его по плечу окровавленной пятерней. — Вот спасибо. Моему голубому шелку только и недоставало кровавого пятна!

— Я есть хочу, — заявил Друсс.

Зибен, достав из кармана платок, стер пятно, насколько удалось, и двинулся за воином в глубину скал. Ниоба принесла ему холодного мяса и козьего сыра и посидела рядом, пока он ел.

— А воды нет? — спросил он.

— Нет пока. Гайины разбили все наши бочонки, кроме одного. Сегодня придется потерпеть. Красивая у тебя рубашка, — добавила она, поглаживая шелк и трогая перламутровые пуговки у горла.

— Мне ее сшили в Дренане.

— Все такое мягкое. — Она перевела руку на его шерстяные штаны и задержалась на бедре. — Такое мягкое.

— Если ты подвинешь руку чуть повыше, там будет уже не так мягко.

Подняв бровь, она скользнула ладонью к внутренней стороне ноги.

— И правда.

— Пора двигаться, поэт! — окликнул Друсс.

— Нашел время, — проворчал Зибен.

Два часа они шли по черным холмам. Здесь не было растительности, повсюду высились базальтовые скалы. Надиры испуганно поглядывали по сторонам. Даже дети вели себя тихо. Дорога была неровной, и лошадей вели в поводу. К полудню один из коней провалился в трещину, которая разверзлась под ним, и сломал себе переднюю ногу. Он бился, пока молодой надир не перерезал ему горло. Кровь хлынула на камни. Женщины вытащили коня из ямы и разделали его.

— Вечером будет свежее мясо, — сказала Ниоба Зибену. Жара сделалась такой сильной, что Зибен даже потеть перестал и чувствовал, как его мозг ссыхается до величины ореха. К сумеркам измученные люди прошли скалы наполовину и разбили лагерь у одной из двух башен. Зибен стал в очередь с другими мужчинами, чтобы получить единственный ковш воды из уцелевшего бочонка. Вкус показался ему слаще нектара.

Перед самым закатом он отошел от лагеря и полез по острым камням к вершине западной башни. Подъем был нетрудным, но утомительным. Зибен тем не менее испытывал потребность уйти от других и побыть в одиночестве. На вершине он сел и стал смотреть вокруг. Белые облака усеивали небо, мирные и безмятежные, а заходящее солнце окрасило золотом далекие горы. Ветер здесь, наверху, был восхитительно свеж, и вид великолепен. Горы с угасанием солнца теряли краски, становясь похожими на грозовые тучи. Небо над ними из пурпурного сделалось серебристо-серым, а после бледно-золотым. Облака тоже изменили цвет, став из белоснежных коралловыми. Зибен, прислонившись к стене, наслаждался зрелищем. Но вот небо совсем потемнело, и взошла луна, яркая и чистая. Зибен вздохнул.

Ниоба взобралась к нему и села рядом.

— Я хотел побыть один, — сказал он.

— Мы и так одни.

— Ну конечно. Как я глуп. — Он заглянул в конус башни. Лунный луч освещал ее изнутри. Ниоба тронула его за плечо.

— Погляди вон на тот выступ внизу.

— Мне сейчас не хочется любви, моя красавица.

— Да нет же! Вон там, на конце.

Он проследил за ее пальцем. Футах двадцати внизу виднелся — или ему так казалось — вход, вырубленный в скале.

— Это шутки лунного света, — сказал он, пристально глядя в глубину.

— А вон ступеньки. — Ниоба была права. На дальнем конце выступа в стене башни были высечены ступеньки.

— Пойди-ка приведи Друсса, — распорядился Зибен.

— Там-то они и живут, демоны, — шепнула она, отходя.

— Скажи, пусть захватит веревку, факелы и огниво.

Ниоба оглянулась:

— Ты хочешь спуститься туда? Зачем?

— Я любопытен от природы, милая. Хочу знать, зачем кому-то понадобилось пробивать тропу внутри вулкана.

Облака теперь разошлись, и луна стала ярче. Зибен обошел вокруг кратера поближе к лестнице. Над ее началом виднелись в мягком камне следы от веревки. Сами ступени либо вырубались в большой спешке, либо совсем обветшали — а может быть, и то, и другое. Перегнувшись через край, Зибен дотронулся до первой ступени. Камень крошился и обламывался под пальцами. Этой лестнице было явно уже не под силу выдержать тяжесть человека.

Друсс с Нуангом и несколькими воинами взобрался наверх. Ниобы с ними не было. Вождь заглянул за край, не сказав ничего. Друсс присел рядом с Зибеном.

— Девушка сказала, ты хочешь спуститься туда. Разумно ли это, поэт?

— Скорее всего нет, старый конь. Но я не хочу весь остаток жизни жалеть о том, что этого не сделал.

Друсс заглянул внутрь.

— Далеко будет падать.

Зибен уставился в темную глубину. Луна, хотя и яркая, не доставала до дна конуса.

— Спусти меня на выступ, — сказал он, собрав все свое мужество: идти на попятный было поздно. — Только веревку потом не отпускай. Эта скала крошится, как соль, и карниз может меня не выдержать. — Обвязавшись веревкой вокруг пояса, Зибен подождал, пока Друсс перекинет ее через свои могучие плечи, и перелез через край. Друсс медленно опускал его, пока нога Зибена не упёрлись в карниз — тот держал прочно.

Зибен теперь оказался перед входом, и у него больше не было сомнений, что это отверстие вырублено человеком. В скале виднелись странные узоры — завитки и звезды вокруг фигуры, напоминавшей сломанный меч. Начиная от входа, в камень были вделаны железные брусья, порыжевшие от ржавчины. Зибен что есть силы потянул за один брус, но тот не поддался.

— Ну, что там? — спросил Друсс.

— Спускайся сюда и погляди сам. Я отвяжу веревку.

Вскоре Друсс с зажженным факелом присоединился к нему.

— Отойди-ка. — Друсс отдал факел Зибену, отвязал веревку, ухватился обеими руками — за первый брус и потянул. Брус со скрежетом погнулся посередине и оторвался. Друсс бросил железяку через плечо, и она с лязгом полетела вниз. Воин выломал таким же манером еще два бруса и сказал: — Ступай первым, поэт.

Зибен пролез в образовавшуюся щель и поднял факел. Он очутился в небольшом круглом помещении. С потолка свисали цепи. Друсс протиснулся следом, подошел к цепям, на одной из которых что-то болталось, и велел:

— Посвети.

С цепи свисала высохшая рука. Зибен опустил факел и увидел оторвавшееся от нее тело, теперь превратившееся в мумию. Мерцающий огонь осветил длинное платье из истлевшего белого шелка, все еще красивое в этом темном, мрачном склепе.

— Это была женщина, — сказал Друсс. — Ее замуровали здесь заживо.

Зибен опустился на колени рядом с трупом. Пустые глазницы блеснули ему навстречу, и он едва не выронил факел. Друсс пригляделся получше.

— Эти сукины дети вбили ей в глаза золотые гвозди. — Он повернул голову мертвой, и в ушах тоже сверкнуло золото. Зибен пожалел о том, что Ниоба заметила этот выступ. Его сердце сжалось от сострадания к давно умершей женщине и к ее мукам.

— Пойдем-ка отсюда, — тихо сказал он.

Наверху они рассказали Нуангу о том, что видели. Старый вождь выслушал их молча, а после сказал:

— Должно быть, она была великой колдуньей. Завитки и звезды у входа указывают, что ее дух приковали к этому месту с помощью чар. А гвозди вбили для того, чтобы она не могла ни видеть, ни слышать в мире духов. Язык скорее всего пробили тоже.

Зибен снова обвязался веревкой.

— Что ты делаешь? — спросил Друсс.

— Хочу снова спуститься туда, старый конь.

— Зачем? — удивился Нуанг. Зибен, не отвечая, перелез через край.

— Романтик всегда романтик, а, поэт? — усмехнулся Друсс, берясь за веревку.

— Подай-ка мне факел.

В пещере Зибен стал на колени у трупа и запустил пальцы в сухие глазницы, чтобы вытащить гвозди. Они вышли легко, так же как длинный гвоздь из правого уха. Левый засел глубоко, и его пришлось выковыривать ножом. Когда Зибен открыл покойнице рот, челюсть отломилась. Собравшись с духом, поэт извлек последний золотой гвоздь.

— Не знаю, свободен ли теперь ваш дух, госпожа, — тихо сказал он. — Надеюсь, что да. — Собравшись уже встать, он заметил какой-то блеск в складках истлевшего белого платья. Это был круглый медальон, окаймленный темным золотом.

Приблизив его к свету, Зибен увидел, что сам медальон сделан из потускневшего серебра и украшен выпуклым рисунком, который поэт не мог разглядеть. Сунув вещицу в карман, он вышел из пещеры и велел Друссу тащить его наверх.

Они вернулись в лагерь, Зибен стал полировать медальон при свете луны, стараясь вернуть ему блеск. Друсс сел рядом с ним и сказал:

— Я вижу, ты нашел клад.

Зибен протянул ему медальон. На одной стороне был вытиснен профиль мужчины, на другой — женщины. Вокруг женской головы были написаны какие-то слова на языке, которого Зибен не знал.

— Возможно, это монета — король и королева, — сказал, приглядевшись, Друсс. — Ты думаешь, женщина — это она?

— Не знаю, Друсс. Но кем бы она ни была, убили ее со зверской жестокостью. Можешь ты представить себе, что это такое? Когда тебя тащат в это жуткое место и выкалывают тебе глаза? Висеть там и истекать кровью, пока смерть подкрадывается к тебе с мучительной медлительностью?

Друсс вернул медальон Зибену.

— А может, она была страшной ведьмой, которая ела детей, и казнили ее за дело.

— За дело? Нет такого преступления, Друсс, которое заслуживало бы подобной казни. Если человек творит зло, его нужно убить — а посмотри, что сделали с ней. Кто бы это ни совершил, ему это доставило удовольствие — так тщательно эта казнь обдумана и так скрупулезно осуществлена.

— Что ж, ты сделал все, что мог, поэт.

— Ты не находишь, что этого мало? Как по-твоему — может теперь ее дух видеть, слышать и говорить?

— Хочется думать, что может.

Ниоба пришла к ним и села рядом с Зибеном.

— В тебе все жилы натянуты, поэт. Любовь тебе поможет.

— Думаю, ты совершенно права, — усмехнулся Зибен, вставая и беря ее за руку.

Прошло время, и Ниоба уснула, а Зибен сидел при луне, думая о женщине в пещере. Кто же она и за какую вину ее казнили? Она, конечно, была колдуньей, в этом сомневаться не приходится. Ее убийцы приложили немало труда, чтобы покончить с ней бесповоротно.

Ниоба зашевелилась и просила:

— Тебе не спится, поэт?

— Я думаю о той покойнице.

— Почему?

— Не знаю. Страшно умирать так — ослепленной, закованной, замурованной в темной пещере. Злое, жестокое дело. И зачем ее привели сюда, в это безлюдное место? Зачем спрятали ее тело?

— А куда уходит спать солнце? — сказала, садясь, Ниоба. — Где те мехи, которыми пользуются ветры? Что проку задавать себе вопросы, на которые нет ответа?

Зибен улыбнулся и поцеловал ее.

— Именно так приобретается знание. Люди задают себе вопросы, на которые ответа пока нет. Солнце не уходит спать, Ниоба. Солнце — это огромный огненный шар в небесах, а наша планета — шарик поменьше, и она оборачивается вокруг него. — Ниоба смотрела на него с недоумением, но молчала. — Я хочу сказать, что ответ есть всегда, даже если мы его пока не видим. Та женщина в пещере была богатой, а возможно, и знатной — принцессой или королевой. На медальоне, который я нашел, вытиснены две головы — мужская и женская. Оба они, судя по лицам, надиры или чиадзе.

— Покажи.

Зибен достал медальон из кармана и положил ей на ладонь. Луна светла ярко, и Ниоба стала рассматривать портреты.

— У нее красивое лицо, но она не надирка.

— Почем ты знаешь?

— Надписи на лон-циа чиадзийские. Мне уже доводилось видеть такие знаки.

— А ты не можешь прочесть, что тут написано?

— Нет. — Ниоба вернула ему медальон.

— Как, ты сказала, это называется? Лон-циа?

— Да. Это дар любви, очень дорогой. К свадьбе должны были сделать два таких. Этот мужчина — ее муж, и на ее лон-циа его изображение обращено внутрь, к сердцу. А он свой носил наоборот, ее головой к сердцу. Так издавна заведено у чиадзе — если они богаты.

— Хотел бы я тогда знать, что случилось с ее мужем.

Ниоба придвинулась к нему.

— Довольно вопросов, поэт. Я буду спать. — Зибен лег рядом с ней. Ее пальцы, погладив его по щеке, скользнули ниже, на грудь и живот.

— Ты вроде бы спать собиралась?

— После любви всегда лучше спится.

К полудню следующего дня отряд прошел скалы насквозь — дальше начиналась степь. Нуанг выслал вперед дозорных, и остаток воды поделили между женщинами и детьми. Друсс, Нуанг и юный Менг взобрались на камни, чтобы обозреть степь, голую и пустую на вид. Врага нигде не было видно.

Через час разведчики вернулись и доложили, что уланы ушли. Дозорные двигались по их следам до родника в глубокой балке — источник был выпит досуха и покинут.

Нуанг довел свой усталый караван до родника и стал там лагерем.

— Никакого терпения нет у этих гайинов, — сказал он Друссу, стоя над затоптанным в грязь источником. — Вода еле сочится, а они пустили к ней лошадей. Если бы они набирали понемногу, хватило бы всем — и людям, и коням. А так? Ха! Их кони едва смочили языки и к закату опять захотят пить.

Несколько женщин начали разгребать грязь и щебень. Очистив родник, они сели и стали ждать. Через час ямка начала наполняться водой.

Нуанг снова выслал разведчиков, и они вернулись за час до сумерек. Вождь поговорил с ними и подошел к Друссу и Зибену, седлавшим своих коней.

— Гайины свернули на северо-запад. Мои люди, увидев там большое облако пыли, подъехали так близко, как только посмели, и говорят, что гайинов целое войско. Зачем они пришли сюда? За что здесь воевать?

Друсс положил свою ручищу на плечо старика.

— Они идут в долину Слёз Шуль-сен, чтобы разорить святилище.

— Но зачем им кости Ошикая? — удивился вождь.

— Далеко ли еще до гробницы? — спросил его Друсс.

— Если взять двух запасных коней и ехать на северо-восток всю ночь, через два дня вы увидите ее стены. Но вы ненамного опередите гайинов.

— Желаю тебе удачи, — сказал Друсс и протянул Нуангу руку. Тот кивнул и пожал ее.

Зибен подошел к Ниобе.

— Надеюсь, мы еще встретимся, госпожа моя.

— Может, встретимся, а может, и нет, — сказала она и отвернулась.

Поэт сел на своего коня, Друсс на кобылу, и они, взяв двух сменных надирских коней, покинули лагерь.

Еще до прихода в святилище Носта-хана вести о готирском нашествии достигли четырех станов. Из племени Острого Рога прискакал на взмыленном коне гонец. Остановившись у юрт своих воинов, он соскочил с седла. Готирская кавалерия налетела на два селения Острого Рога, перебив там всех: мужчин, женщин и детей. А еще тысяча солдат движется сюда, в долину, сказал гонец.

Предводитель воинов Острого Рога, мужчина средних лет по имени Барцай, послал за другими командирами, и в полдень они собрались в его юрте: Лин-цзе от Небесных Всадников, Квинг-чин от Летучих Коней и бритоголовый Кзун от Одиноких Волков. Они сидели молча, пока гонец рассказывал им о том, что видел сам: готирское войско движется походом, убивая всех надиров на пути.

— В этом нет смысла, — сказал Кзун. — Зачем им воевать с Острым Рогом?

— И зачем они идут в эту долину? — вставил Лин-цзе.

— Пожалуй, для нас более важен другой вопрос: что делать? — сказал Квинг-чин. — Им до нас меньше двух дней.

— Что делать? — повторил Барцай. — То есть как — что делать? Или ты видишь вокруг себя войско? Нас здесь и ста двадцати не наберется.

— Мы охраняем священное место, — сказал Лин-цзе. — Численность ничего не значит. Будь нас даже четверо, мы все равно приняли бы бой.

— Говори за себя! — рявкнул Барцай. — Я не вижу смысла зря губить свою жизнь. Если здесь не будет воинов, гайины пройдут мимо. Здесь для них ничего нет, кроме костей Ошикая. Нечем поживиться. Мы лучше сохраним святилище, если уйдем.

— Ба! — бросил Лин-цзе. — Чего еще и ждать от трусов из Острого Рога?

Барцай, вскочив на ноги, сорвал с пояса кинжал, а Лин-цзе схватился за саблю. Квинг-чин бросился между ними с криком:

— Нет! Это безумие!

— Я не позволю оскорблять себя в собственной юрте, — прорычал Барцай, злобно глядя на высокого Лин-цзе.

— Тогда не говори о бегстве, — сказал Лин-цзе, загоняя саблю обратно в ножны.

— А о чем еще тут можно говорить? — пожал плечами Кзун. — Я не хочу бежать от гайинов, но и своих воинов зря терять не хочу. Я не питаю любви к Острому Рогу, но Барцай — воин, закаленный во многих битвах. Он не трус. Я тоже. То, что он говорит, — правда. Гайины пришли сюда убивать надиров, хотя их цель мне непонятна. Если нас здесь не будет, они пройдут мимо. Надо заманить их поглубже в степь, подальше от воды. Их кони перемрут там.

Входное полотнище приоткрылось, и в юрту вошел человек небольшого роста, старый и сморщенный, в ожерелье из человеческих фаланговых костей.

— Кто ты? — подозрительно спросил Барцай, поняв по костям, что человек этот — шаман.

— Я Носта-хан, — сказал вошедший и сел между Кзуном и Барцаем. Оба отодвинулись от него подальше. — Вы уже знаете о том, что вам угрожает. Две тысячи готирских воинов, ведомые Гарганом, губителем надиров, идут к этому священному месту. Вы еще не знаете, зачем они идут сюда, но я скажу вам. Они идут, чтобы сровнять святилище с землей и растоптать в прах кости Ошикая.

— Но зачем? — спросил Кзун.

— Кто может разгадать мысли гайинов? Они смотрят на нас как на червей и убивают, когда им заблагорассудится. Мне нет дела до причины, которая ими движет, — довольно и того, что они идут сюда.

— Что же ты нам посоветуешь, шаман? — спросил Лин-цзе.

— Вы должны выбрать себе вожака и дать им отпор всеми своими силами. Нельзя отдавать святилище гайинам.

— Круглоглазые гады! — прошипел Кзун. — Им мало того, что они охотятся на нас и убивают. Теперь они вздумали осквернить наши священные места. Я этого не потерплю. Вопрос только в том, кому из нас быть главным. Я не хочу показаться спесивым, но я дрался в тридцати семи боях и предлагаю себя.

— Послушайте меня, — тихо заговорил Квинг-чин. — Я уважаю всех, кто здесь присутствует, и не хочу никого обидеть. Но из всех, кто сидит в этой юрте, командовать можем только я и Лин-цзе, ибо мы оба обучались у гайинов и знаем, как обороняться от осады. И есть здесь, в святилище, один человек, который понимает военное искусство гайинов лучше, чем кто-либо другой.

— И кто же этот... герой? — осведомился Барцай.

— Раньше он звался Окаи, — повернувшись к Лин-цзе, сказал Квинг-чин. — Теперь его зовут Талисман.

— И ты веришь, что этот человек способен привести нас к победе? — спросил Кзун. — Против превосходящих нас в двадцать раз вражеских сил?

— Небесные Всадники готовы ему подчиниться, — внезапно сказал Лин-цзе.

—И Летучие Кони тоже, — сказал Квинг-чин.

— Из какого он племени? — спросил Барцай.

— Из Волчьей Головы, — ответил Лин-цзе.

— Тогда пойдемте к нему. Я хочу сам на него посмотреть, прежде чем вручать ему своих людей, — заявил Барцай. — Тем временем я разошлю гонцов, ибо здесь поблизости много селений Острого Рога, а нам понадобится побольше бойцов.

Зусаи провела неспокойную ночь — ее преследовали странные сны. Какие-то люди тащили ее по камням и приковывали в мрачной, темной пещере. «Ведьма! Потаскуха!» — кричали они, осыпая ее ударами.

С панически бьющимся сердцем она открыла глаза, соскочила с постели и распахнула окно, вдыхая свежий ночной воздух. Слишком испуганная, чтобы снова ложиться спать, она вышла во двор святилища. Там сидели Талисман и Горкай. Когда она подошла, Талисман встал.

— Здорова ли ты, Зусаи? — спросил он, взяв ее за руку. — Ты так бледна.

— Мне приснился страшный сон, но теперь все прошло, — улыбнулась она. — Можно посидеть с вами?

— Конечно.

И они стали говорить о том, где же еще искать Глаза Альказарра. Талисман обшарил всю гробницу, простукал стены и пол, но никаких тайников не нашел. Вместе с Горкаем он даже поднял каменную крышку гроба и осмотрел высохшие кости внутри. Там ничего не было, кроме тяжелого серебряного лон-циа с изображениями Ошикая и Шуль-сен. Талисман оставил его на месте и осторожно закрыл крышку.

— Дух Ошикая сказал мне, что Глаза спрятаны здесь, но я не могу придумать, где еще искать, — сознался он теперь.

Зусаи прилегла рядом с мужчинами и уснула...

Худой человек с горящими глазами приблизил к ней лицо и до крови укусил ей губу.

— Теперь ты умрешь, ведьма, — и будешь умирать долго.

Она плюнула ему в лицо.

— Тогда я соединюсь с моим любимым, и мне не придется больше смотреть на твою мерзкую образину!

Он жестоко ударил ее несколько раз и сгреб за волосы.

— Ты никогда не увидишь его по ту сторону вечности. — Он разжал ладонь и показал ей пять золотых гвоздей. — Ими я проткну тебе глаза и ушные перепонки, а последний вгоню тебе в язык, и твой дух навечно станет моим. Ты будешь прикована ко мне, как должна была быть прикована при жизни. Хочешь молить меня о пощаде? Падешь ли ты на колени, если я тебя освобожу, и поклянешься ли мне в верности?

Зусаи хотела сказать «да», но голос, исходивший из ее уст, не принадлежал ей.

— Клясться в верности такой жалкой твари? Ты ничто, Чаката. Я предостерегала моего господина против тебя, но он не слушал. Теперь я тебя проклинаю, и мое проклятие будет преследовать тебя, пока звезды не угаснут!

Он откинул ей голову назад, и она почувствовала, как золотое острие входит ей в глаз...

Зусаи закричала от боли и проснулась. Талисман сидел у ее постели.

— Как я здесь оказалась? — спросила она.

— Это я тебя принес. Ты говорила на чиадзе. Я не знаю этого языка, но он изменил твой голос до неузнаваемости.

— Я снова видела сон, Талисман. Это было как наяву. Какие-то люди притащили меня в темную комнату и там выкололи мне глаза. Это было ужасно. Они обзывали меня ведьмой и потаскухой. Они, как мне кажется... убили моего мужа.

— Отдохни, — сказал Талисман. — Твой ум помутился.

— Да, помутился, но я никогда прежде не видела таких снов. Краски такие живые, и... — Он погладил ее по голове, и она, обессиленная, уснула снова — теперь уже без сновидений.

Проснулась она в одиночестве. Яркий солнечный свет заливал комнату. На столе под окном стоял кувшин с водой и таз. Зусаи встала, разделась, налила воды в таз, добавив туда три капли духов из крошечного флакончика, умыла лицо и обмылась до пояса. Потом достала из котомки длинное платье из белого шелка, помятое, но чистое. Надев его, она выстирала одежду, которую носила накануне, и разложила ее сушиться на подоконнике. Босиком она вышла из комнаты и спустилась по узкой деревянной лестнице во двор.

Талисман сидел один, завтракая хлебом и сыром, а Горкай чистил коней на дальней стороне двора. Зусаи села рядом с Талисманом, и он налил ей воды.

— Тебе опять что-то снилось?

— Нет. — Она видела, что он устал до предела, и глаза у него потухли. — Что вы будете делать теперь?

— Я знаю... я верю, что Глаза здесь, но не знаю, где еще искать.

Пятеро мужчин вошли в открытые ворота, Зусаи, с упавшим сердцем узнав Носта-хана, встала и отошла в тень. Талисман смотрел на пришельцев с непроницаемым лицом. Шедший впереди бритоголовый воин с золотой серьгой в ухе остановился перед ним.

— Я Кзун из племени Одиноких Волков, — низким холодным голосом сказал он. Воин был крепким и поджарым, и Зусаи почувствовала страх, глядя на него. Он возвышался над Талисманом, словно бросал ему вызов. — Квинт-чин из Летучих Коней говорит, что ты славный полководец. Но ты не похож на полководца.

Талисман встал и прошел мимо Кзуна к высокому воину с мрачным лицом.

— Я рад тебя видеть, Лин-цзе.

— И я тебя, Окаи. Это Боги Камня и Воды привели тебя сюда.

Могучий воин средних лет вышел вперед.

— Я Барцаи из Острого Рога. — Он присел на корточки и протянул правую руку ладонью вверх. — Квинг-чин из Летучих Коней высокого мнения о тебе, и мы пришли просить тебя об услуге.

— Ну уж нет! — рявкнул Кзун. — Пусть сперва покажет себя.

— Зачем вам нужен полководец? — спросил Талисман, обращаясь к Лин-цзе.

— Сюда идет Гарган с целой армией. Они хотят разрушить святилище.

— Они уже истребили несколько надирских становищ, — добавил Квинг-чин.

Талисман отошел в сторону и сел, поджав ноги, на землю. Трое надиров подошли и сели напротив него. Кзун, помедлив, присоединился к ним. Горкай перешел через двор и стал, скрестив руки, позади Талисмана.

— Сколько человек в готирской армии? — спросил Талисман.

— Две тысячи, — ответил Носта-хан. — Уланы и пехота.

— Когда они будут здесь?

— Дня через два или три, — сказал Барцаи.

— И вы намерены сразиться с ними?

— Для чего еще нам нужен военачальник? — откликнулся Кзун.

Талисман впервые посмотрел ему в глаза.

— Будем откровенны, Кзун из Одиноких Волков, — сказал он без всякого гнева. — Это святилище оборонять невозможно. Две тысячи человек, сосредоточив свои усилия, непременно возьмут его... в конце концов. На победу нечего и надеяться. В лучшем случае мы продержимся несколько дней, возможно, неделю. Посмотри вокруг. Одна стена разрушилась, от ворот нет никакого проку. Всех защитников гробницы ждет смерть.

— А я что говорил? — вставил Барцаи.

— Значит, ты советуешь нам бежать? — спросил Кзун.

— Я ничего пока не советую. Я просто хочу, чтобы вы поняли очевидное. Вы твердо намерены дать бой?

— Да, — сказал Кзун. — Это единственное место, которое свято для всех надиров. Нельзя сдавать его без боя.

— Ты знаешь готирские порядки, Окаи, — вмешался Лин-цзе. — Знаешь, как они себя поведут. Согласен ты возглавить нас?

Талисман встал.

— Ступайте к своим воинам и скажите, чтобы они собрались здесь через час. Я буду говорить с ними. — С этими словами он прошел через двор и поднялся на восточную стену.

Растерянные вожаки встали и пошли прочь. Носта-хан последовал за Талисманом.

Горкай подошел к Зусаи, тихо стоящей у стены.

— Сдается мне, мы не доживем до дней Собирателя, — угрюмо сказал он.

— И все-таки ты останешься, — заметила она.

— Конечно, останусь, ведь я из Волчьей Головы, — заявил он с гордостью.

Носта-хан на стене сказал Талисману:

— Этого я не предвидел.

— Ничего. Победим мы или нет, это приблизит день расплаты.

— Почему так?

— Четыре племени будут сражаться вместе. Это покажет всем, каким путем мы должны следовать. Если мы победим, надиры будут знать, что готиров можно побить. Если потерпим поражение, святотатство, учиненное над святыней, скует племена огненными цепями.

— Победим? Ты сказал, что мы все умрем здесь.

— Мы должны быть готовы к смерти, но надежда все же есть, Носта. У них нет воды, поэтому главное — не подпускать их к источникам. Двум тысячам человек требуется двести пятьдесят галлонов воды в сутки, а их лошадям втрое больше. Если мы не допустим их к воде хотя бы несколько дней, лошади начнут падать, и тогда люди...

— Но ведь и они должны были подумать об этом?

— Сомневаюсь. Они полагают, что возьмут святилище за один день, а в нем находятся три глубоких колодца.

— Но сможешь ли ты оборонять его с сотней человек и при этом охранять колодцы и родники за его стенами?

— Нет, нам понадобятся еще воины. Но они придут.

— Откуда? — спросил Носта-хан.

— Их пришлют к нам готиры, — ответил Талисман.