12

«1 СЕРЫЙ ПЛАЩ: ВЫЧИСТИТЬ И ВЫГЛАДИТЬ…»

Я заснул поздно и просыпался медленно. Сев на постели, я попытался привести мысли в порядок и решить, как мне провести этот день. Мой последний грандиозный план не сработал, так что пришлось возвращаться к одному из предыдущих. Можно ли было на самом деле убедить Коти и Херта, что я убит? Херта – чтобы оставил меня в покое, Коти – чтобы она убила Херта. Я не мог ничего придумать.

– Знаешь, в чем твоя проблема, босс?

– А? Да. Всем не терпится сообщить мне, в чем моя проблема.

– Извини.

– Ладно, продолжай.

– Ты пытаешься придумать подходящий трюк, а с помощью трюков этого не решить. Я заинтересовался.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Слушай, босс: тебя беспокоит, что ты связался с людьми, которые считают, что ты не должен быть таким, какой ты есть, и тебе приходится решать, меняться тебе или нет.

– Лойош, меня беспокоит, что по улице ходит убийца, который знает мое имя, и…

– Разве ты сам не сказал вчера, что нам приходилось бывать и в худших ситуациях?

– Да. И я придумал некий трюк, чтобы выпутаться.

– Почему же сейчас у тебя нет подходящего трюка?

– Я слишком занят, чтобы отвечать на вопросы джарега, который считает, что его единственная проблема – сострадание моей горькой судьбе.

Лойош мысленно хихикнул и ничего больше не сказал. Это одна из черт Лойоша, которой я больше ни у кого не встречал: он знает, когда следует отстать и дать мне просто подумать. Вероятно, это связано с тем, что он понимает мои мысли. Другого объяснения я не могу найти.

Я телепортировался в контору. Интересно, подумал я, привыкнет ли когда-нибудь к этому мой желудок? Коти как-то рассказывала, что, когда она работала с Норатар, они телепортировались почти всюду, и ее желудок так к этому и не приспособился. Однажды они чуть не провалили задание из-за того, что ее стошнило прямо на жертву. Я не буду углубляться в подробности; она сама может рассказать об этом лучше меня.

Я позвал Крейгара к себе в кабинет.

– Ну?

– Мы опознали убийцу. Его зовут Квэйш.

– Квэйш? Необычное имя.

– Он из Сериоли. Это означает: Тот, Кто Придумывает Интересные Застежки Для Женских Украшении.

– Понятно. Кто-нибудь за ним следит?

– Да. Парень по имени Иштван. Как-то раз мы уже прибегали к его услугам.

– Я помню. Сообразительный тип.

– Это именно тот.

– Хорошо. Кто опознал Квэйша?

– Палка. Они когда-то сшивались вместе.

– Хмм. Проблемы?

– Насколько я знаю, нет. Бизнес.

– Ладно. Но скажи Палке, чтобы был осторожен; если он знает, что он знает, кто он, а он не знает, что он знает…

– Что?

– Просто скажи Палке, чтобы был осторожен. Что-нибудь еще?

– Нет. Я собираю сведения о телохранителях Херта, но, похоже, потребуется некоторое время, прежде чем мы сумеем найти к кому-либо из них подход.

Я кивнул и отправил его заниматься делами. Почесав Лойоша под подбородком, я телепортировался в Южную Адриланку и отправился к дому Келли, чтобы посмотреть, что там происходит. Я не стал прятаться за углом, как прежде, и занял более непринужденную позицию на улице. Сейчас мне не требовалось привлекать к себе внимание.

Несведущие люди, похоже, переоценивают значение внешности вообще и одежды в частности. Поэтому внимание чаще всего обращают именно на это. Обычно вы не обращаете внимания на чью-то походку, или направление его взгляда, или на его перемещение в толпе; вы смотрите на внешность и на одежду. Тем не менее не это привлекает ваше внимание. Вы каждый день видите людей, которые выглядят достаточно забавно, но не выделяются. Вряд ли кто-нибудь скажет: «Я не видел того забавно выглядевшего типа» или «Там был кто-то в очень странной одежде, но я не обратил на него внимания». Забавный нос, или необычная прическа, или странная манера одеваться – это то, что вы помните о том, кого заметили, но обычно не то, что привлекает к нему ваше внимание.

Я был одет странно для этих мест, но я был просто самим собой, стоял посреди улицы, где находились и все прочие, занимаясь своими обычными делами. Никто не обращал на меня внимания, а я следил за квартирой Келли, выясняя, не происходит ли чего-либо необычного. Собственно говоря, я хотел знать, обнаружили ли они Франца.

В течение часа или около того я так и не смог этого понять, так что переместился чуть ближе к зданию, потом еще ближе, потом скользнул вдоль стены и приложил к ней ухо. Она оказалась еще тоньше, чем я думал, и я мог хорошо слышать все, что происходило внутри.

Они вообще не говорили о Франце.

Слышался голос Келли, что-то вроде: «Словно ты говоришь про себя: мол, я знаю, что это тебя не интересует, но…»В его интонации звучал сарказм.

Коти что-то ответила, но слишком тихо, чтобы я мог услышать. Слишком тихо и для Келли, поскольку он сказал: «Говори громче», тоном, от которого я содрогнулся. Коти снова что-то сказала, и я снова не расслышал, а потом послышался голос Пареша: «Это абсурд. Сейчас это вдвойне важно. Ты, может быть, и не заметила, но восстание уже идет. Каждая ошибка сейчас вдвойне смертельна. Мы не можем позволить себе ни единой ошибки».

В ответ Коти снова что-то пробормотала, и я услышал несколько возгласов, а затем голос Грегори: «Если ты так считаешь, зачем ты вообще связалась с нами?» Потом голос Наталии: «Ты смотришь на это с их точки зрения. Ты всю свою жизнь пыталась быть аристократкой и пытаешься даже сейчас. Но мы здесь не для того, чтобы поменяться с ними местами, и мы не собираемся бороться с ними, принимая при этом их ложь за правду». Потом что-то сказал Келли, за ним остальные, но дальше я пересказывать не буду. Это никак не касается вас и никак не касалось меня, хотя я и все слышал.

Однако я все же немного послушал, краснея все больше и больше. Лойош стиснул когтями мое плечо, а в какой-то момент сказал: «Ротса очень расстроена». Я не ответил, поскольку не мог высказать этого вслух даже Лойошу. Прямо за углом от меня была дверь, и я мог войти туда, и Келли был бы мертв, прежде чем осознал бы это.

Я с огромным трудом сдержался.

Единственное, что отвлекало меня, были мысли типа: «Как она могла с подобным смириться?» или «Почему она хочет с этим мириться?» Мне также пришло в голову, что все остальные либо очень смелы, либо очень доверчивы. Они не хуже меня знали, что Коти может убить многих из них в течение нескольких секунд.

Женщина, мужем которой я был, сделала бы это.

Я покинул свой пост и пошел выпить клявы.

За последний год она изменилась, а я этого не заметил. Может быть, именно это больше всего меня беспокоило. Если бы я действительно ее любил, разве бы я не увидел, как она превращается из ходячей машины смерти в… во что?

Не было смысла размышлять над тем, почему она изменилась. В этом нет будущего, как сказал бы Палка. Вопрос в том, не менялся ли и я вместе с ней? Нет, будем честными. Вопрос был в том, намеревался ли я делать вид, что я не тот, каков я на самом деле, хотел ли я стать таким, каким я не был, чтобы удержать ее? Рассудив подобным образом, я понял, что честный ответ на этот вопрос – отрицательный. Я не смог бы стать другим в надежде, что она вернется и снова полюбит меня. Она вышла замуж за меня – такого, каким я был. И точно так же женился на ней я. Если она собиралась уйти, мне пришлось бы это пережить.

Или нет. Все еще был Квэйш, который согласился убить меня, и Херт, который попытается еще раз, если у Квэйша не выйдет. Так что, может быть, я бы вовсе этого не пережил. Я заказал себе еще клявы, которую мне принесли в стакане, что напомнило мне о Шерил и отнюдь не подняло моего настроения.

Час спустя я все еще пребывал в мрачном расположении духа, когда вошла Наталия в компании незнакомых мне выходца с Востока и теклы. Она увидела меня и кивнула, потом подумала и подошла ко мне, сказав что-то своим компаньонам. Я предложил ей сесть и заказал для нее чашку чаю, поскольку знал, что она не любит кляву. Пока не принесли чай, мы просто смотрели друг на друга. От чая пахло лучше, чем от клявы, и его принесли в кружке. Я решил это запомнить.

Жизнь Наталии отображалась на ее лице. Я не мог различить деталей, но общие очертания были понятны. Волосы ее были черными, но уже тронутыми сединой; тонкие седые пряди не придавали ей почтенного вида, а лишь старили. Лоб широкий, с проступавшими на нем морщинами. Глубокие борозды пролегли вдоль носа, который наверняка был симпатичной кнопкой, когда она была моложе. В тонких чертах лица чувствовалось напряжение. И тем не менее где-то в глубине ее глаз сверкали искорки. На вид ей было сорок с небольшим.

Пока она пила чай и создавала мнение обо мне, столь же веское, как и мое о ней, я спросил:

– Как же ты во все это ввязалась? – Она начала отвечать, и я почувствовал, что почти попал в точку. Поэтому прервал ее: – Впрочем, не важно. Я не уверен, что хочу это слышать.

Она одарила меня полуулыбкой, что было до сих пор наиболее дружелюбным жестом с ее стороны.

– Ты не хочешь услышать, – сказала она, – о моей жизни в роли девушки из гарема восточного короля?

– Что ж, почему бы и нет, – ответил я. – Не думаю, что ты действительно была в гареме.

– Боюсь, что нет.

– Ну и хорошо, – сказал я.

– Какое-то время, однако, я была воровкой.

– Вот как? Неплохое занятие.

– Не хуже и не лучше других, – сказала она. – Зависит от твоего положения.

Я подумал об орках, которые готовы прирезать любого за двадцать империалов, и сказал:

– Полагаю, что ты была не на вершине.

Она кивнула.

– Мы жили на другом конце города. – Она имела в виду другой конец Южной Адриланки. Для большинства людей с Востока Южная Адриланка представляла собой весь город. – Это было, – продолжала она, – после смерти моей матери. Отец обычно приводил меня в трактир, и я воровала монеты, которые посетители оставляли на стойке, а иногда срезала кошельки.

– Нет, – сказал я, – это не высший уровень профессии, не так ли? Но, думаю, жить можно.

– Некоторым образом.

– Тебя ловили?

– Да. Один раз. Мы договорились, что, если меня поймают, отец сделает вид, что бьет меня, как будто это была моя собственная идея. А когда меня наконец поймали, он не просто сделал вид, а…

– Понятно. Ты рассказала, как было на самом деле?

– Нет. Мне тогда едва исполнилось десять лет, и я только плакала и кричала, что больше никогда не буду воровать, и просила прощения…

Официант принес еще клявы. Наученный опытом, я даже не прикоснулся к ней.

– И что случилось потом? – спросил я. Она пожала плечами:

– Я больше не воровала. Мы перебрались в другой трактир, и я ничего больше не крала, так что отец снова поколотил и выгнал меня. Я убежала и с тех пор никогда его не видела.

– Сколько, говоришь, тебе было лет?

– Десять.

– Хммм. Как же ты жила, извини за вопрос?

– Поскольку я не знала ничего, кроме трактиров, я пришла в один и попросила разрешить мне подметать пол за еду. Хозяин согласился, так что какое-то время я этим и занималась. Сначала я была слишком худой, чтобы у меня возникали какие-то проблемы с посетителями, но позднее по вечерам мне приходилось прятаться. С меня вычитали за масло, так что обычно я сидела в своей комнате в темноте, накрывшись одеялами. Впрочем, я ничего не имела против. Иметь собственную комнату было так хорошо, что я могла обойтись без света и без тепла.

Когда хозяин умер, мне было двенадцать, и его вдова в некотором роде привязалась ко мне. Она перестала брать с меня деньги за масло. Но, думаю, лучшее, что она для меня сделала, – научила читать. С тех пор я проводила все свое время за чтением, в основном одних и тех же восьми или девяти книг. Я помню, там была одна книга, которую я никак не могла понять, сколько бы раз ее ни перечитывала, другая – с волшебными сказками, а третья – пьеса, что-то о кораблекрушении. А еще книга о том, где и какие злаки выращивать, как получить хороший урожай или что-то подобное. Я даже это читала, так мне было одиноко. Я все еще не спускалась по вечерам в общий зал, а больше делать было нечего.

– Значит, – сказал я, – ты была там, когда появился Келли, и он изменил твою жизнь и научил тебя видеть окружающее, верно?

Она улыбнулась:

– Что-то в этом роде. Сначала я каждый день наблюдала, как он продавал газеты на углу, когда бегала с поручениями. Но в один прекрасный день вдруг поняла, что могу купить у него газету, и это будет какое-то новое, особенное чтение. Я никогда не слышала о книжных магазинах. Думаю, Келли тогда было лет двадцать.

В течение следующего года я каждую неделю покупала газету и убегала, прежде чем он успевал со мной заговорить. Я совершенно не понимала, о чем писала газета, но мне это нравилось. Примерно через год я наконец начала задумываться о том, что там говорилось и как это касается меня. Я поняла вдруг, как плохо, что десятилетний ребенок вынужден воровать по кабакам, и это открытие поразило меня.

– Это правда, – сказал я. – Десятилетний ребенок должен уметь воровать на улицах.

– Перестань, – огрызнулась она. Я пробормотал извинения и сказал:

– Так или иначе, именно тогда ты решила спасти мир.

Вероятно, годы научили ее определенному терпению, поскольку она не уставилась на меня цинично, как Пареш, или яростно, как Коти. Она просто покачала головой и сказала:

– Это вовсе не так просто. Конечно, я начала разговаривать с Келли, и мы начали спорить. Я не сразу поняла, что главная причина, по которой я постоянно возвращалась к нему, заключалась в том, что он был единственным человеком, способным меня выслушать, единственным, кто воспринимал меня всерьез. Не думаю, чтобы это когда-либо чем-либо закончилось, но в тот год был введен налог на питейные заведения.

Я кивнул. Я помню, как рассказывал об этом отец – тем своеобразным, мрачным тоном, каким он всегда говорил о чем-то, что делала Империя и что ему не нравилось.

– И что было потом? – спросил я. Она рассмеялась:

– Много чего. Во-первых, трактир закрылся, почти сразу же. Хозяйка продала его. Новый владелец закрыл заведение на время, пока не уляжется вся эта суета с налогами, так что я оказалась на улице без работы. В тот же день я встретила Келли, и в его газете была об этом большая статья. Я что-то ему сказала, назвала газету дурацкой, а он набросился на меня, словно тсер на лиорна. Он рассказал мне, что пишет его газета, говорил, как можно сохранить работу… Я почти ничего не помню, но я слишком разозлилась, и мысли мои путались. Я сказала ему, что проблема в том, что императрица слишком жадная, а он сказал, что нет, императрица сама в отчаянном положении, потому-то и потому-то, Я поняла, что он на ее стороне. Потом я убежала и не видела его несколько лет.

– И чем ты занималась?

– Нашла другой трактир, на этот раз в драгейрианской части города. Поскольку драгейриане не могут определить нашего возраста и хозяину показалось, что я «симпатичная», он позволил мне обслуживать посетителей. Оказалось, что последнего официанта зарезали в драке неделю назад. После этого мне стало понятно, что это за место, но мне было все равно. Я нашла квартиру на этой стороне улицы Две Лозы и ходила каждый день две мили пешком на работу. Самое приятное, что по пути была небольшая книжная лавка. Я потратила там кучу денег, но это того стоило. Особенно мне нравилась история – драгейрианская, не человеческая. И рассказы тоже. Думаю, я не слишком отличала их друг от друга. Мне нравилось воображать себя знатным тсером, и я сражалась в битве у Семи Сосен, потом покоряла гору Тсер, чтобы сразиться с Волшебницей, и все на одном дыхании. Что случилось?

Вероятно, я слегка подскочил, когда она упомянула гору Тсер.

– Ничего, – сказал я. – Когда ты снова встретилась с Келли?

Моя клява достаточно остыла для того, чтобы можно было взять стакан, и оставалась достаточно теплой для того, чтобы ее стоило пить. Я сделал «глоток.

– Это случилось после того, как в Восточном районе ввели подушный налог, – сказала Наталия. – Пара, которая жила подо мной, тоже умела читать, и они вошли в группу людей, составлявших петицию к императрице против налогов.

Я кивнул. В свое время кто-то приходил к моему отцу в ресторан с подобной петицией, несмотря на то что мы жили в драгейрианской части города. Отец вышвырнул его на улицу.

– Никогда не мог понять, – сказал я, – почему вообще был введен подушный налог. Разве Империя пыталась изгнать выходцев с Востока из города?

– В основном это связано с восстаниями в восточных и северных герцогствах, покончившими с принудительным трудом. Я написала об этом книгу. Хочешь купить экземпляр?

– Не сейчас.

– Так или иначе, – продолжала она, – мои соседи и я связались с этими людьми. Какое-то время мы работали вместе, но мне не понравилась идея ползти к властям Империи на коленях. Это казалось мне неправильным. Вероятно, тогда моя голова была забита историями и рассказами, которые я читала, а мне было только четырнадцать, но мне казалось, что тот, кто хочет добиться чего-то от императрицы, должен просить смело и держаться с достоинством. – Она слегка подчеркнула слова» смело»и «достоинство». – Я считала, что мы должны совершить некий прекрасный поступок ради Империи, а затем попросить освобождения от налогов в качестве награды.

Я улыбнулся:

– И что они на это сказали?

– О, я никогда на самом деле подобного не предлагала. Я хотела, но боялась, что надо мной станут смеяться. – На губах ее на мгновение появилась легкая улыбка. – И, конечно, стали бы. Но у нас было несколько публичных собраний, где мы об этом говорили, и Келли начал появляться на них, кажется, еще с четверыми или пятерыми. Не помню, что они говорили, но они произвели на меня большое впечатление. Они были моложе многих других, но, казалось, в точности знали, о чем говорят. Приходили и уходили они всегда вместе, одной группой. В чем-то они напомнили мне войско драконов. После одного из собраний я подошла к Келли и спросила: «Помнишь меня?» Он меня вспомнил, мы начали разговаривать, и через минуту у нас снова завязался спор, только на этот раз я не ушла. Я дала ему свой адрес, и мы договорились поддерживать связь.

Я не встречалась с ним еще около года, после мятежей и убийств. Это было примерно в то время, когда императрица наконец отменила подушный налог.

Я кивнул, поскольку знал историю, о которой она говорила.

– Келли имел к этому отношение? – спросил я.

– Мы все имели к этому отношение. Он впрямую не участвовал в мятежах или в чем-то подобном, но все время был там. Какое-то время он сидел в одном из лагерей, которые были созданы после подавления мятежа. Однако мне удалось скрыться от стражников, хотя я была рядом во время поджога биржи лесоматериалов. Как ты знаешь, именно тогда они наконец ввели войска. Биржа принадлежала драгейрианину, какому-то иоричу.

– Я этого не знал, – искренне сказал я. – С тех пор ты с Келли?

Она кивнула.

Я подумал о Коти.

– Это, должно быть, трудно, – сказал я. – Я имею в виду, с ним, должно быть, тяжело работать.

– Это восхитительно. Мы строим будущее.

– Все строят будущее, – сказал я. – Все, что мы делаем каждый день, в конечном счете создает будущее.

– Хорошо, я хочу сказать – мы строим его сознательно. Мы знаем, что делаем.

– Ладно. Вы строите будущее. Ради этого вы приносите в жертву настоящее.

– Что ты имеешь в виду? – В ее вопросе звучало скорее любопытство, чем насмешка, что пробудило во мне некоторую надежду.

– Вы настолько увлечены своим делом, что не замечаете никого вокруг себя. Вы настолько поглощены вашей идеей, что вас не волнует, сколько невинных людей пострадает. – Она попыталась что-то сказать, но я продолжал: – Мы оба знаем, кто я и чем занимаюсь, так что нет смысла утверждать обратное, и если ты думаешь, что это прирожденное зло, то не о чем тут говорить. Но я могу сказать тебе, что никогда преднамеренно не причинил вреда невиновному, включая драгейриан, которых я тоже считаю людьми. Говорю это совершенно искренне.

Она пристально посмотрела мне в глаза:

– Я в этом не сомневалась. И даже не собираюсь обсуждать, кого ты считаешь невиновными. Но если ты действительно веришь в то, что сейчас сказал, никакие мои слова не изменят твоих взглядов, так что я не вижу никакого смысла в этой дискуссии.

Я расслабился, не до конца осознав, в каком напряжении пребывал. Возможно, я ожидал, что она набросится на меня с кулаками или еще что-нибудь. Подумав, я решил, что Наталия показалась мне наиболее рассудительной из этих людей, и мне захотелось, чтобы мне нравился хоть кто-то из них, а я нравился ему. Это было глупо. Я оставил попытки «нравиться» людям в двенадцатилетнем возрасте, и результаты подобной точки зрения были вбиты в меня так, что я никогда этого не забуду.

Я почувствовал некоторую злость, а вместе со злостью некоторую силу. Я ничем этого не показывал, но она нахлынула на меня холодной, освежающей волной. Я начал свой путь много-много лет назад, и сделал первые шаги вследствие того, что ненавидел драгейриан. Это было причиной тогда, это было причиной сейчас. И этого было достаточно.

Люди Келли руководствовались идеалами, которых я никогда не мог понять. Для них люди являлись «массами», отдельные личности имели значение лишь постольку, поскольку делали что-либо полезное для их движения. Такие люди никогда не были способны любить – чисто, бескорыстно, без мыслей о том, почему, как и что это даст. Точно так же они не способны были ненавидеть: их слишком занимал вопрос, почему кто-то что-то сделал, для того чтобы ненавидеть его за это.

Но я ненавидел. Я ощущал ненависть внутри себя, словно ледяной шар. Больше всего я сейчас ненавидел Херта. Нет, я вовсе не хотел нанять кого-либо, чтобы отправить его в долгий путь, я желал сделать это сам. Я хотел ощутить судороги тела, которое дергается и брыкается, пока я держу рукоятку рапиры и жизнь извергается из него, словно вода из холодных источников Восточных гор. Вот чего я хотел, а твои желания делают тебя тем, кто ты есть.

Я положил на стол несколько монет в уплату за кляву и чай. Не знаю, насколько Наталия поняла, что происходит в моей голове, но она поняла, что разговор окончен. Она поблагодарила меня, и мы одновременно встали. Я слегка поклонился и поблагодарил ее за компанию.

Когда я направился к выходу, она переглянулась со своими спутниками, и они вышли на улицу передо мной, повернулись и подождали ее у двери. Когда я вышел, выходец с Востока посмотрел на мой серый плащ со стилизованным изображением джарега и насмешливо улыбнулся. Будь он теклой, я бы его убил. Но он был с Востока, и потому я просто пошел дальше.