Мужчина и женщина
Если мужчина в сложной ситуации пытается сохранить лицо, он нередко говорит и делает глупости. Тресса де Фокс знала это, поскольку ей, будучи Эльриком, доводилось оказываться в сложных ситуациях. Еще она знала, что если женщина в сложной ситуации хочет сохранить отношения с мужчиной, ей не нужно указывать на то, что он говорит или делает глупости. Это знание она тоже получила, будучи Эльриком. И ни в мужском обличье, ни в женском, не обмолвилась о том, что отправлять ее к Легенде — глупая идея. Тресса де Фокс ограничилась тем, что заявила Йорику:
— Я не поеду в Надерну. Я поеду с тобой в Карталь.
Тут ведь главное правильно выбрать момент. Услышь командор такое от нее-Эльрика, он наверняка вновь решил бы, что нужно самоутвердиться, и попытался настоять на визите к королеве. А так он только кивнул, ладно, мол, поедем в Карталь, и хрен бы с ней, с Надерной.
Вот и договорились.
Йорик днем и Йорик ночью — это два совершенно разных Йорика. Впрочем, ведь и Тресса-Эльрик де Фокс днем — мужчина, а ночью — женщина. Тоже есть разница. Для всех, кроме нее, и кроме других шефанго. Командор никогда не поймет, что на самом деле разницы нет, он будет твердить это снова и снова, но понять все равно не сможет. Жаль. Хотя, наверное, сумей он осознать, что мужская и женская ипостась шефанго, суть — один и тот же шефанго, жить ему стало бы гораздо сложнее. Все равно ведь, он понял бы все неправильно.
Тресса представила себе, как Йорик представляет себе, что сейчас рядом с ним она-Эльрик, и зашипела одновременно от смеха и от отвращения. Дхис, который, вроде бы, ушился поохотиться на крыс, немедленно свесился откуда-то сверху, и грозно раскрыл пасть, беззвучно вторя шипению хозяйки. Врагов пугал. Врагов поблизости не нашлось, а Йорик, ничуть не устрашившись, смотал змея с прикроватного столбика и сунул под кровать.
— Я отослал Краджеса в Карталь, — сказал он совершенно неожиданно, — гонца мы либо упустили за эти два дня, либо Легенда передумала его отправлять. На твой вчерашний вопрос отвечу: нет.
— Не хочешь, чтобы я оставалась женщиной? Уверен?
— Уверен, — командор вытянулся на постели, глядя куда-то в пыльные складки балдахина. — Я думал над этим, — признался он, — весь день, по крайней мере, в те минуты, когда ты-Эльрик давал мне возможность подумать. У него… у тебя… хм, сложный характер. Для тебя это прозвучит глупо, но ему я сказать не смогу. Не в ближайшее время. Готтр геррсе аш асс. И я это помню. Именно он дрался за меня, именно он меня спасал, и это он принес в жертву своего не рожденного сына, чтобы я мог жить, и чтобы у нас с тобой когда-нибудь родился ребенок.
— Я-Эльрик, а не я-Тресса? — уточнила Тресса, просто на всякий случай.
— Нет, — очень терпеливо ответил Йорик, — не так. Он, а не ты…
— Я не могу думать о себе в третьем лице.
— А тебе и не надо. Это я хочу понять, что же такое Эльрик де Фокс, которого люди называют Серпенте. Тем более что он знает меня гораздо лучше, чем я его, а это нечестно.
— Ты ненормальный, сэр Йорик. Это потому что ты эльф?
— Это потому что я люблю тебя, — пробормотал командор на эльфийском. — Живому трудно отвести взгляд от красивой женщины, так же как мертвому вспомнить свою мечту.
— Это потому что ты поэт, — подытожила Тресса, — поэты — все сумасшедшие.
…Эльфы многое потеряли, когда вынудили Йорика Хасга покинуть Айнодор. Они уже не раз об этом пожалели, когда выяснилось, что полукровка, о котором постарались забыть сразу, как только он убрался с эльфийского острова, наделен редчайшим осаммэш. Получилось что Айнодор, по собственной инициативе, сделал Ямам Собаки слишком уж дорогой подарок. То-то радости ушастым!
Но этой ночью Трессе не было дела до магических талантов командора Хасга. Она думала, что эльфы много потеряли, лишившись притока свежей, и явно необычной крови. Что уж там смешалось в жилах Йорика, кровь орков и эльфов, как полагали на Анго, или Тьма и Свет — так говорили на Айнодоре, — результат стоил того, чтобы за полукровкой косяками ходили невесты лучших эльфийских домов… или не косяками, а табунами? Не важно. Эльфы способны видеть красивое, пусть они и не придают этому такое же большое значение, как шефанго, и странно, что они не оценили уникальной красоты эльфа-полукровки. Или, точнее, странно, что, оценив ее, они почувствовали страх и отвращение.
Резкость его лица, орочья зверовидность смягчается эльфийской нежной тонкостью черт, а когда за черными, но безупречно-эльфийскими губами сверкают в улыбке длинные, загнутые клыки, от этого невозможного сочетания захватывает дух. Это красиво. Это же так красиво! Куда смотрели эльфы? Неужели Йорик прав, и взаимная ненависть двух народов, созданных разными богами — нечто большее, чем просто традиция?
Чем еще объяснить то, что эльфы, вместо того, чтобы правильно наставлять невест, пришли в ужас, увидев, как в нормальном эльфийском ребенке все отчетливей проявляются орочьи черты. А чего вы, спрашивается, хотели, если его отец — чистокровный орк? Да не просто орк, а редкой даже для этого народа злобности и упорства.
— Я знаю, откуда у тебя твой девиз, — сообщила Тресса.
— Дурацкий девиз, — в медовых глазах перелились и погасли алые отблески.
— Дурацкий девиз, — согласилась Тресса, помня о том, что с мужчинами не стоит спорить, во всяком случае, в постели. — Но хороший. И он у тебя от отца.
— У меня нет отца, — Йорик, совершенно определенно, не настроен был разговаривать. Как же, ночь еще и за середину не перевалила, какие уж тут разговоры?!
— Зато у тебя наверняка отцовский характер. Ты представь только, изнасиловать эльфийскую жрицу, которая отбивается заклинаниями, геологическим молотком и ногами в шипованых ботинках, — это ж какая целеустремленность нужна!
— Нет… — острые клыки осторожно прикусили ее губу, — не целеустремленность…
…— А что? — спросила Тресса, когда они вновь угомонились на какое-то время, и курили, передавая из рук в руки ее трубку с йориковым табаком.
— М-м? — командор, конечно же, утерял нить разговора.
— Если не целеустремленность, тогда что?
— Болезнь, — сказал Йорик, — Орки считают другие народы скотом, годным только в пищу, да на жертвоприношения. И они, определенно, не приветствуют скотоложства. Так что тот парень был сумасшедшим, а сумасшедшие — они все настырные.
— Ты не романтик.
Йорик ухмыльнулся:
— Моя матушка исчерпала свои запасы романтизма, пока орочий шаман делал ей ребеночка. А потом, я думаю, истратила и мои. Зато она никогда больше не ездила в научные экспедиции дальше границ Айнодора.
— Ты сердишься на них? Обижаешься? Злорадствуешь?
— На них, это на эльфов или на орков?
— На эльфов. На свою семью.
— На свою матушку?
— Хм-м…
Тресса задумалась.
С ее точки зрения женщина, родившая ребенка, не имела на него никаких прав, кроме права выкормить младенца. Но, во-первых, у эльфов все иначе, а во-вторых, отца у Йорика действительно нет. Ведь нельзя считать отцом того, кто даже не знает о твоем существовании. Тем более, нельзя считать отцом того, кто, зная о тебе, нисколько тобой не интересуется. Знал ли тот шаман, не успевший принести эльфийку в жертву Темному богу, но успевший изнасиловать ее прямо на капище, знал ли он о том, что зачал новую жизнь? Эльфы и орки, они устроены так, что могут в процессе любовного акта, зачать ребенка случайно. Случайно! Удивительные создания. Поэтому они не понимают, что ребенок — это величайшее сокровище, драгоценность, самое важное, что только может быть в жизни. Еще бы, когда дети, можно сказать, случаются сами собой…
— Да, — сказала она, — да, наверное, я как раз о ней и спрашивала.
Йорик долго молчал, прежде чем ответить. Думал, что сказать, или, может быть, думал, как сказать?
— Тебе ведь недостаточно просто услышать, "нет"? — уточнил он.
— Точно так же, мне недостаточно просто услышать "да", — кивнула Тресса, — и то и другое будет неправдой.
— Когда-нибудь, — он снова потянулся к ней, вынуждая забыть на время обо всех вопросах, — когда-нибудь я расскажу. Ты тоже многое откладываешь на "потом". Значит, какое-то "потом" у нас все-таки будет, верно?
— Ас т’кэллах, — шепнула она, в ответ на вспышку янтарного пламени, — т’кэллах, Йорик. Оре ас т’кэллах… Сейчас ей хотелось, чтобы он не услышал интонационных тонкостей, сейчас ей самой не хотелось их слышать.
Я люблю тебя, ночь, за сверкнувший клинок,
И за кровь, захлестнувшую землю,
За разбитое солнце, за то, что твой рок…
Это смерть. Повторенье. И с неба на землю.
Я люблю тебя, ночь. И страдание глаз,
И последние стоны покрышек по крови.
Я люблю тебя. Только слова не для нас,
И не нам развлекаться любовью.
* * *
Утро началось с шума дождя за окном, с ровного, монотонного шелеста, который, говорят, усыпляет и нагоняет зевоту. На людей. И на орков, оказывается, тоже. А вот шефанго наоборот бодрит. Во всяком случае, когда Йорик проснулся, Тресса уже стояла перед высоким, от пола до потолка, зеркалом и расчесывала волосы.
Она изменилась за тридцать лет, из худой, похожей на колючую веточку девчонки превратилась в стройную девушку. Высокую, как все Фоксы, и как все Фоксы, светлокожую. Очень женственную. В ней, наконец-то, появились нежность и мягкость, которых так недоставало Эфе, и уже можно было представить, какой она станет, когда повзрослеет. Через каких-нибудь пятьсот навигаций Тресса де Фокс превратится в хрупкое и нежное создание, ледяную красавицу, совершенную и отточенно-изящную как снежинка, как прозрачный кристаллик льда. Впрочем, Йорик-то уже успел убедиться, что под новым обликом Трессы скрывается прежний характер, острый как бритва, и жесткий, как кремень. Да и то сказать, кому здесь, кроме него, могла показаться хрупкой и нежной девушка с лицом голодного демона, когтями длиной в полпальца, и обвившейся вокруг бедра, зеленой змеюкой?
Никому. Но Йорик смотрел, как она причесывается, перекинув через плечо пряди длинных, белых словно ночной снегопад волос, как мурлычет себе под нос какую-то песенку на зароллаше, притоптывая в такт босой пяткой. …Такая красивая и абсолютно ирреальная, в сером пасмурном свете, сама, как это утро — переливы серого и белого жемчуга, неяркое свечение длинных волос, и неожиданные, словно зарницы вспышки рубиновых глаз…
Некоторое время командор любовался этой тревожно-трогательной картиной, тенью мечты о том, как это могло бы быть на Анго. О том, как в его доме, в его спальне его женщина его дэира… о боги! причесывалась бы утром перед зеркалом. И, почувствовав, что он проснулся, говорила, не оборачиваясь, любуясь своим отражением:
— Шат синна, сэр Йорик.
— Ходни раница, — Йорик улыбнулся, и сообразил, что он уже проснулся, стало быть, вокруг не мечта, а реальность. Которая должна от мечты отличаться… — где ты взяла зеркало?
— Журнал "Твой стиль", раздел "юным дамам", — Тресса обернулась, и зеркальная поверхность исчезла, сменившись беленой стеной. — Магия, командор, это очень полезно, если пользоваться умеючи. Ты вот можешь сделать зеркало?
— Могу, конечно.
— А делаешь?
— Нет. У меня есть с собой, чтобы бриться… а так, зачем мне?
Пожав плечиком, Тресса крутнулась на пятке и вновь уставилась на стену. Йорик увидел изумрудно-зеленый, полупрозрачный шарик силы, который шмякнулся о штукатурку и потек по ней, размазываясь как желе сразу во все стороны. Стена под ним становилась зеркальной. Тресса довольно хмыкнула и начала заплетать косу.
— Эфа, — сказал Йорик после короткого, но мучительного колебания, — ты можешь сейчас стать Эльриком?
— Легко! Тебе это надо?
— Да. Наверное.
— Ты не знаешь, о чем просишь, — Тресса взглянула через плечо, тряхнула головой, и на треть заплетенная коса распалась, белым, сияющим плащом скрыв фигуру шефанго от макушки до колен.
Йорик моргнул и деликатно отвернулся, продолжая, однако подглядывать одним глазом. Деликатность деликатностью, но мало кто мог похвастаться тем, что вживую наблюдал, как шефанго меняют пол. Этот народ, сдвинутый на эстетике, и возводящий в культ красивое тело, процесс смены пола, тем не менее, считал делом интимным. И хоть занимало это считанные секунды, прилюдно шефанго меняли ипостаси только в совсем уж экстремальных случаях.
Нынешняя ситуация к экстремальным не относилась, так что Йорик оценил оказанное доверие. Впрочем, за завесой волос, да всего одним глазом, он все равно не разглядел ничего, кроме взбесившихся на несколько секунд оттенков ауры. Поверх спектра легла резкая полоса демонического серого, а в нее вплелась лента чего-то… животного? звериного? Йорик не взялся бы определить, только повеяло на него чем-то жутким и древним. Чем-то из тех времен, когда твердь еще не была отделена от воды, и чудовищные твари водились в безграничном, безначальном океане.
Он успел еще подумать, что неплохо было бы сделать записи, и просмотреть все несколько раз, в подробностях, с максимальным качеством воспроизведения. Его осаммэш сделал бы эти записи бесценными для человеческих и эльфийских биологов. Ни в одной из читаных на тему шефанго работ, Йорику не попадалось упоминания о серых оттенках в спектре…
Да, подумать успел. И, хоть знал, что увидит, все равно ошеломленно мотнул головой, когда фигура у стены на глазах изменилась. Безболезненная и почти мгновенная трансформация всего организма — над попытками хоть как-то воспроизвести этот эффект уже которую сотню лет бились человеческие ученые. Поговаривали, кстати, что и эльфы делали какие-то шаги в том же направлении, но в это верилось слабо. Зачем оно эльфам?
— И зачем оно тебе? — поинтересовался Эльрик. Снова создал на стене зеркало. И начал заплетать косу.
— Твою мать, — только и сказал Йорик, второй раз за какую-то минуту наблюдая одни и те же действия.
— Это ответ?
— Это комментарий. Я не знаю, зачем мне это надо, думал, так будет наглядней. Правильно думал. Кажется… Оно действительно, хм-м… наглядно.
— Знаешь, командор, — шефанго развернулся к кровати, ухмыльнувшись уголком рта. Влажно блеснул длинный, изогнутый, острый клык, — мне кажется, ты думаешь сейчас о том, кого же любил всю ночь. Мой тебе совет: не думай. Об этом — не думай никогда. Мозги вскипят.
— Легко сказать…
Йорик против воли обвел его взглядом с головы до ног, поежился, снова, как вчера, чувствуя себя до крайности уязвимым. Почему-то шефанго без одежды пугал гораздо сильнее, чем шефанго в одежде.
"И в личине", — напомнил себе командор Хасг.
Сразу стало полегче. Верно ведь, вчера он наблюдал не Эльрика де Фокса, а Серпенте Квирилльского. А человек, даже человеческая личина — это совсем не то, что шефанго во всей красе, со всеми специальными эффектами, состоящими из разноуровневого воздействия на психику. Уровни воздействия Йорик сейчас прочувствовал на себе, как впервые. Почти как впервые. В первый-то раз, увидев шефанго без личины и без маски, он чуть сознания не лишился. Из нескольких тысяч желающих вступить в войска конунгата Фокс, не упасть без чувств, оказавшись лицом к лицу с самим конунгом, сумели только пятеро. В их числе Йорик Хасг. Тогда он думал, что ему просто повезло: мозги не восприняли тот ужас, который увидели глаза. Потом оказалось, что это не везение, а их, мозгов, интересная особенность, без которой о работе на Ямах Собаки можно и не мечтать. Не будут же шефанго специально для холлей даже дома маски носить.
За полгода усиленного тренинга, Йорик научился смягчать неприятный эффект до легкой дрожи и холодка под ребрами. А через каких-нибудь пару лет разглядел, насколько шефанго красивы.
С них не нужно было ваять статуи: они сами, со своей серой кожей, с идеальной, хоть и не совсем человеческой мускулатурой, с малозаметной для нешефангского взгляда, а стало быть, как бы несуществующей мимикой, были похожи, скорее, на ожившие скульптуры, чем на живые существа. С них невозможно было писать портреты: ни один живописец не смог бы передать леденящего ужаса, в который бросает от одного только взгляда на неподвижные, хищные лица. Их даже во сне нельзя было увидеть. Шефанго не снились никому, кроме других шефанго. Но это уж точно зависело не от них — это естественная психическая защита здорового мозга. Относительно здорового. Однажды увидев шефанго, никто не мог поручиться за свои мозги. Что-то там, все-таки, сдвигалось.
— Ну, и? — хмыкнул де Фокс, выводя Йорика из ступора. — Что ты на мне интересного увидел?
— Не увидел, — признался командор Хасг, — я уже забыть успел какие вы в мужском обличье.
— Так и не скажешь, что в мужском, да?
Де Фокс наконец-то доплел свою бесконечную косу, перевязал ее лентой, и забросил за спину.
Отчасти он был прав. Мужская ипостась шефанго, созданная специально для того, чтобы сражаться и убивать, уязвимых мест не имела. Глаза были защищены упругим и прочным третьим веком, гортань — хрящами, которые возьмет не всякий нож, ну, а признаки пола втянуты под лобковую кость. Удобно, наверное. Хотя, выглядит… странно.
— Хватит с тебя, — де Фокс дернул за шнурок, и края бархатного полога сомкнулись, оставив Йорика в пахнущем пылью полумраке. Когда, морща нос, чтобы не чихать, командор выбрался, наконец, наружу, Эльрика в покое уже не было.
— Дэира… — сказал Йорик сам себе. — Мой дэира? Или моя? Как-то все это… сложно. Что-то я опять наскреб на свою голову.
* * *
Он угадал насчет того что "наскреб", но насколько именно угадал, понял только когда они с Эльриком остались вдвоем на дороге. "Охранники" во главе с Краджесом, свернули с тракта в лес, на проходимые только для их маленьких лошадок, почти невидимые тропинки. По таким вот тропкам, замысловатое плетение которых накрывало все воеводства, возили товар контрабандисты, и в сухое время лесами из Гиени до Карталя можно было добраться за каких-нибудь две недели. В два раза быстрее, чем по тракту. С учетом осенней распутицы, Краджесу предстояло ехать чуть дольше, но все равно выигрыш во времени получался значительный. Йорик сам добирался в Гиень контрабандистскими путями. Так оно и быстрее, и безопаснее, и к командирам базовых лагерей можно заявиться совершенно неожиданно. Самый надежный способ выяснить, все ли в порядке у твоих людей — это свалиться на них, как снег на голову, и посмотреть, от чего они постараются отвлечь твое внимание.
А обратно вот поехали как путевые, по тракту, два уважаемых человека. Один — по-настоящему уважаемый, хоть и без охраны, а второй тоже ничего, бандитский атаман. Оба нелюди, но это неважно.
— Есть у тебя птицы поблизости? — спросил Эльрик сразу, как только сомкнулись кусты за лошадью Чибетки.
— Посыльные?
— Ну.
— Должны быть, — Йорик сосредоточился, призывая одного из двух взятых в дорогу соколов.
В путешествии хищные птицы удобнее голубей — на них не нападают другие хищники. Голуби, правда, быстрее, но их все время приходится держать при себе. А соколов можно отпустить на вольные хлеба, и позвать, когда понадобятся.
Вот как сейчас.
Один из его посыльных все еще не вернулся из Вайскова, зато второй, как и было велено, ошивался поблизости. И спикировал с неба, так что аж воздух загудел. Йорик едва успел подставить наруч под острые, кривые когти.
— На чем ты там пишешь? Давай! — де Фокс требовательно протянул руку.
Получив набор для письма, состоявший из чернильницы, пера и уложенных между двух тонких дощечек шелковых лент, шефанго, как заправский кавалерист, перекинул ногу через луку седла, и, примостив дощечки на колене, принялся заполнять одну из ленточек убористой, нечитаемой вязью. То, что конь продолжал при этом идти, как шел, нисколько ему не мешало. Эзиская выучка: наловчился верхом ездить, пока барбакитом был.
Йорик всматривался в текст послания, различал отдельные буквы, но сложить их в слова не мог. Надо думать, какой-то из купеческих шифров, которым де Фокс пользуется настолько часто, что обходится без шифровальной книги.
— Дом Серпенте использует древние шифры барбакитов, — заметил Эльрик в пространство, — Разящему полагалось знать их все, причем, знать наизусть, вот и пригодилось. Это по поводу того гонца, — он вложил послание в капсулу на ошейнике сокола, и взглянул на Йорика. — Если вы его упустили — мои люди перехватят. Птица должна доставить письмо в город Виксби, это на готско-загорской границе. Я не знаю твоей системы координат…
— Укажи направление и расстояние от какого-нибудь ориентира. Что там, в Виксби?
— Трактир "Старая Магда".
— Знаю его, — Йорик поднял руку, и сокол сорвался в небо, — а у тебя в Виксби, значит, есть свой человек?
— У меня много где есть свои люди.
— Способные без шума перехватить королевского гонца?
— Ты меня удивляешь, командор, — де Фокс покачал головой. — Можно подумать, у тебя исключительное право на то, чтобы заниматься противозаконной деятельностью.
— Просто, я не очень представляю насколько велико твое влияние. Глава Совета Десяти — это, конечно, звучит, но что это значит за пределами Десятиградья?
— Смотря где, — Эльрик поторопил коня, — в Регеде, в столице, надо будет заглянуть в один кабачок, туда пришлют голубя с докладом.
* * *
Шесть бывших воеводств, превращенных в провинции Загорья, для Йорика и его людей назывались округами. Воеводствами они станут тогда, когда на престолах вновь окажутся законные правители. А пока Йорик в компании де Фокса ехал по военному округу Гиень. Путь их лежал через Вайсков, столицу округа, и командор Хасг заранее оповестил окружного командира о том, что собирается встретиться с ним и с его штабом.
Имея дело со смертными (фраза за тридцать лет навязла на зубах, хуже липкой тянучки, однако куда от нее денешься?) так вот, имея дело со смертными, верить можно только себе. А остальных проверять и перепроверять, причем так, чтобы они не догадывались о проверках. Поэтому, если к командирам лагерей Йорик заявлялся без предупреждения, то высшее командование всегда извещал о визитах заранее. Чем больше власти, тем больше соблазнов, тем выше вероятность предательства. Справедливости ради, следовало, правда, отметить, что за последние два года, из тех пяти, что Йорик командовал повстанцами, среди высшего командного состава не было ни одной измены. Даже дисциплинарных нарушений стало как-то меньше. Однако были времена, а как же, конечно были, когда приезжая с официальным визитом, Йорик нарывался на хорошо подготовленные засады. Выручало тогда только то, что сам он был подготовлен гораздо лучше, и обычно знал, чего ожидать.
На сей раз, обошлось без неприятностей. В заранее оговоренном месте, в получасе езды от стен столицы, их дожидался окружной командир и штаб округа почти в полном составе, за исключением тех, кто в это время выполнял свои непосредственные обязанности. Обязанностей было предостаточно, а с учетом плохо развитых коммуникаций — даже больше, чем надо бы.
Йорик чувствовал недоверие, с которым его бойцы восприняли мастера Серпенте. Это не было недоверием людей, уже несколько лет живущих вне закона, и подозревающих врага в любом чужаке, это был естественный страх перед шефанго. Личина личиной, а не так она хороша, как думает де Фокс. Его, однако, следовало как можно быстрее ввести в курс дела, чтобы использовать с максимальной отдачей, а значит, на человеческие страхи просто не нужно обращать внимания. В конце концов, на то и личина, чтобы люди смогли приспособиться к неприятным ощущениям.
А имя Серпенте произвело прямо-таки магическое действие. До сей поры, повстанческая армия воеводств получала поддержку только с востока: Эзису и Эннему очень не понравилось неожиданное объединение и усиление ближайших соседей, поэтому Йорику они помогали по мере сил. Сейчас же правитель Десятиградья самим своим присутствием недвусмысленно заявил о том, чью сторону принял, по крайней мере, один из десяти Домов. А это пусть слегка, но ослабляло напряжение между Западом и Востоком, напряжение, центром которого стало Загорье, и которое вполне могло привести к мировой войне, вместо локального конфликта.
Десятиградье — это вам не шуточки. А его правитель вообще на шутника не похож.
— Десятиградье — это серьезно, — подтвердил де Фокс, когда они с Йориком добрались, наконец, до гостиницы. — А здешняя погода меня доконает. Понесли же бесы в путь по осени.
Погода и впрямь стояла мерзкая. С утра, когда приехали на место встречи, было, вроде, еще ничего. Но к тому времени, как обсудили все важные вопросы, когда закончили с делами, день пополз к вечеру, и с неба полило ливмя.
— Ночевать могли бы и там остаться, — заметил Йорик.
Де Фокс на это только скривился. Конечно, стоило два дня добираться до Вайскова, чтобы предпочесть отличной гостинице деревенскую избу? Йорик бы, кстати, предпочел, он не гордый. Лучше ночевать в избе, чем под проливным дождем, по непролазной грязи ехать до гостиницы.
Впрочем, сейчас, сидя в просторном обеденном зале, свежевыбеленном, а посему казавшемся даже чистым, он готов был признать, что промокнуть стоило.
— Странно, что с Загорьем еще кто-то торгует, — де Фокс цедил пиво и разглядывал публику, мельком кивнул трем незнакомцам, занявшим стол в центре зала. Те вернули поклон. Десятиградцы, сразу видать: у всех троих волосы заплетены в косы. — А здесь неплохо. Еда вкусная, пиво свежее, шлюхи не донимают… Ваших бы женщин еще научить одеваться, и совсем было бы хорошо. Но это, я думаю, готы препятствуют. Если бы мода от нас сюда не добиралась через две готских границы, мы с тобой сейчас любовались красивыми дамами, а не капустными кочанами в платках. Они ведь красивые, я правильно понимаю, под всеми этими одежками? Или как?
— Раз на раз, — ответил Йорик, которому в последние дни ни на каких других дам, кроме Эфы смотреть не хотелось. — И должен заметить, что Десятиградье пока еще не эталон для всего цивилизованного мира.
— Пока еще. Мы над этим работаем. А парень неплохо играет, — де Фокс глянул на развлекающего почтенных гостей музыканта. — Даже слушать не противно.
Парень еще и пел, но пел он на гиеньском языке, так что вряд ли де Фокс понимал больше, чем одно слово из пяти. Йорик понимал, и даже узнавал песни и баллады, несмотря на то, что певец не всегда считал нужным объявлять имена авторов. Сколько-то там, наверное, было и его собственных текстов, но в основном заимствования, как и принято у этой братии. Таскают друг у друга, не стесняясь, порой всерьез схлестываются, оспаривая авторство наиболее известных песен, а в конечном итоге, присвоение чужого текста и его обработка идут песням только на пользу. Это как огранка самоцвета…
— Слушай, а гномы гранят самоцветы? — поинтересовался Йорик.
— Гранят, но оставляют себе. Или вкладывают вместо сердца тем, кто заключает с ними сделку. Там, я тебе скажу, еще те самоцветы. В украшениях, которые я везу для Легенды, как раз такие.
Музыкант сделал паузу, глотнул из кружки и вновь ударил по струнам. Йорик аж передернулся: вот эту мелодию он определенно знал, хотя различить первоначальный вариант за чужой обработкой было непросто, а уж текст, в переводе с удентальского на гиеньский исказился до неузнаваемости. И, конечно, певчий засранец снова не потрудился указать автора.
Моя госпожа боится моей
печальной любви.
Моя госпожа не желает слышать
звона моих шагов.
Она запирает ставни в донжоне,
где ветер на струнах листвы
голубого плюща
напевает песню
о скором явленье снегов.
— Зачем? — спросил Йорик, просто чтобы отвлечься.
— Что зачем? — де Фокс явно тоже прислушивался к музыке, и хорошо еще, что не понимал слов.
— Камни вместо сердца?
— А, ты о гномах… Им, чтобы делать свои шедевры, нужны эмоции. Говорят, что им нужна душа, но это вряд ли, не думаю, что у гномов достанет возможностей отнять у человека душу. А вот сердца они забирают. Используют как один из ингредиентов в чародейских составах. Не себя же расходовать — этак и помереть можно.
Свирепые стражи приходят,
стражи с ликами мертвых гиен.
На плечи мне опускают руки,
утонувшие в стали колец.
— А вот и свирепые стражи, — прокомментировал де Фокс.
Йорик, впрочем, и без него увидел вошедших в зал оризов. Форменные значки, кожаные доспехи, короткие копья. И неприятное выражение лиц. Двое — относительно молодые парни, хотя, в войне, наверное, поучаствовать успели. Третий, с нашивками капрала, — пожилой дядька, годам к сорока.
Они ведут меня по мосту через ров
к дороге, ведущей в Гиень.
С каким-то отчаянным мужеством завопил, сбившийся было музыкант.
Они велят мне уйти —
и вот нас двое. Я и сумрачный лес.
Йорик не собирался вмешиваться. Если нашелся дурень, готовый распевать запрещенные песни в самом центре столицы Гиени, то это его, дурня, неприятности и головная боль.
— Кае готтрне тассел? — услышал он.
Ответить не успел.
Трое оризов пересекли зал, и старший положил руку на гриф лютни, прижав струны. Музыка смолкла. В зале послышалось несколько недовольных возгласов, но капрал не обратил на них внимания. Он без особого усилия вынул инструмент из рук сопротивляющегося певца, и невозмутимо произнес:
— Именем закона, музыкант, ты арестован за исполнение сочинений Ярни Хазака, подлого изменника и убийцы. Сам с нами пойдешь или силой вести?
Де Фокс поднялся из-за стола.
Йорик про себя обозвал его холерой, и тоже встал. Шефанго даже внимания на него не обратил, пошел себе спокойно к стражникам, уверен был, зараза, что Йорик хочет или нет, а будет рядом. Двое молодых, уже готовые взять под локотки музыканта, покосились на де Фокса, на Йорика, и выжидающе уставились на своего старшего.
А тот с лютней в руках чувствовал себя неловко, поэтому поспешил. Не стал ждать, пока десятиградец подойдет слишком близко, за десяток шагов поинтересовался:
— Чего надо господину чужеземцу?
— Хочу разрешить небольшую проблему, — де Фокс не остановился, — боюсь, ты не можешь арестовать этого человека, — он подошел к капралу на расстояние вытянутой руки.
Провоцировал…
Йорик прогнал дурацкое чувство. Де Фокс же не сумасшедший, чтобы нарываться на драку с городским патрулем…
И тут же сообразил, что де Фокс как раз сумасшедший. Керват, рази его мор.
— Это почему не смогу? — капрал, не глядя, и не делая резких движений, протянул лютню себе за спину. Инструмент немедленно схватил приободрившийся музыкант. Один из молодых приглядывал за певцом краем глаза, другой вовсе не обращал внимания, верно рассудив, что сейчас перед ними встала куда более серьезная проблема.
— Да потому что это мой человек, — объяснил де Фокс. Он говорил на диалекте гиеньских горцев, и говорил на удивление чисто, без намека на акцент. — У нас, видишь ли, принято, что за проступок слуги отвечает в первую очередь хозяин. Если парень в чем-то провинился, нарушил какой-то ваш закон, я заплачу положенный штраф. А если ты непременно хочешь кого-то арестовать — можешь рискнуть. Это будет даже интересно.
И еще как интересно! Йорик увидел, как двое из троих десятиградцев молча пересекли зал и встали у дверей. Третий остался за столом. На почти равном расстоянии и от дверей, и от точки назревающего конфликта. Ничего себе, однако… О десятиградцах, конечно, ходила дурная слава, мол, не слишком они отличаются от пиратов, которые их, якобы, сильно донимают. Но то — морские десятиградцы, представители Дома Серпенте, например, а они в Загорье дел не ведут.
Горский диалект… лясны дзед, да это ж де Фокс с гномами болтать навострился. Что там насчет дел Серпенте в Загорье, а, Йорик?
— Какой же он твой, — осторожно уточнил капрал, в свою очередь, покосившись на сменивших дислокацию чужеземцев, — ежели мы этого засранца месяц назад за то же самое уже штрафовали, а неделю назад он от нас в темноте дворами сдулся? Здешний он.
— А я его сегодня нанял, — де Фокс был воплощением наглой невозмутимости, — часа два назад.
— А-ага, — наконец-то подал голос виновник происшествия, — господин мне уже и задаток выплатил.
— И как у твоего господина имя? — не оборачиваясь, поинтересовался капрал.
— Эрик Серпенте, мастер Квириллы, — сообщил де Фокс.
Двое десятиградцев у дверей моментально вытянулись в струночку, а третий — вскочил из-за стола, и тоже встал "смирно".
Что ж такое суровый шефангский парень сотворил за тридцать лет с государством трусоватых денежных мешков? Превратил всю страну в один военный лагерь? Или как это понимать?
Оризам — всем троим, а особенно старшему, явно не хотелось неприятностей. Им и музыканта арестовывать не особо хотелось, но, по всему видать, здорово он их допек.
— Нам же, мастер Серпенте, в холодную вас тащить резона нет, — старший развел руками, — штраф — это по закону будет, все чин чином, только проследите, чтобы больше недозволенных песен не было.
Глаза его округлились, когда он увидел золотую монету, настоящий десятиградский аскад. Новенький, будто только что с монетного двора. Какой бы штраф не измыслил пожилой капрал, на золото он явно не рассчитывал.
— Думаю, тут наберется на пяток штрафов, — де Фокс вновь заговорил прежним, не по-хорошему спокойным голосом. — У нас не принято прерывать песню, если она хороша. Лютню! — он протянул руку, и новоявленный слуга послушно отдал инструмент. — Держи, — и лютня оказалась в руках обалдевшего Йорика. — А ты, умник, — шефанго вперил взгляд в музыканта, — слушай и учись, как надо петь и играть.
Опять он захватил инициативу. И как с этим бороться?
Йорик пробежался по ладам — хвала богам, инструмент не расстроился от грубого обращения, и не придется тратить время на подкручивание колков, не убегут сквозь пальцы мгновения, унося напряженное внимание всего зала.
Лови момент, сиэх! Ты чувствуешь, слышишь, сейчас эти люди не разумом — сердцем примут каждое твое слово. Каждый слог твоей песни…
Кто другой, может, и смог бы остановиться, потому что здесь и сейчас это было наилучшим вариантом. Йорик не смог. И сам с легким изумлением восхитился чистотой и ясностью сорвавшейся из-под пальцев музыки.
Его музыки.
И я достаю из-за пояса меч —
это средство от злых людей…
…И я достаю флейту —
это средство от боли в груди.
Я играю на ней для лесных зверей,
бродяга и лицедей.
Я засну и проснусь и увижу вокруг себя
их пропахшие кровью следы…
— Язви тебя, — капрал замер, не донеся аскад до кошеля, — то ж покойник Хазак…
— Господин Хазак… — пролепетал музыкант, — маэстро… на моей лютне…
Йорик только ухмыльнулся, и закрыл глаза, вызывая в памяти облик Легенды, Удентальской Вдовы, для которой когда-то (просто так, чтобы позлить лишний раз), была написана эта песня.
Моя госпожа боится песен
о сладости ее губ.
Она думает, я — это цепь, что ломает
хрупкое чудо плечей.
а я только ветер в ее волосах, и другим я стать не смогу.
Ибо выше моей госпожи свобода,
я ее вассал — и больше ничей.
Последний аккорд, последний, серебряно-синий звон струн, которые просто не могли так звучать. Это лютня, обычная лютня. Глубокий, печальный отзвук погасал под низкими сводами зала, в полной тишине. Долго. Йорику как раз хватило времени подумать о том, сколько человек, из тех, что слушали его в почти благоговейном молчании, побегут доносить, как только десятиградцы отойдут от дверей.
А еще о том, каким чудом прижилось в этих краях заграничное слово "маэстро".
— Насчет покойников-то и распоряжений никаких нет, — потерянно заметил капрал, — арестовать или там еще чего… а как, ежели он помер?
— Доложить обо мне тебе никто не мешает, — Йорик забросил лютню за спину, машинально, даже не подумав о том, что инструмент-то чужой. — Вот и доложи, мол, Йорик Хас… гм, Ярни Хазак и Эльрик де Фокс объявились в Вайскове.
— Главное, не перепутай ничего, — подхватил де Фокс, — а то знаю я вас, так и норовите имя переврать.
— Не перепутает, — Йорик обвел глазами зал, чуть повысил голос, — доложи, что Ярни Хазак приехал в Вайсков, чтобы узнать, помнят ли здесь еще юную княжну Ядвигу. Поклонятся ли ей, как госпоже, когда я заставлю Удентальскую Вдову убраться из Гиени?
…Все неожиданно. Спонтанно. Все кувырком, и ладно хоть не вдребезги. Йорик хотел бы разозлиться на де Фокса, на преступную легкомысленность, на непредсказуемость, из-за которой события приобретают опасную остроту, и почти не остается времени на то, чтобы сориентироваться в ситуации, но не было ни злости, ни возмущения. А было вдохновение — как волна, и веселое кипение крови, и обострившиеся чувства — все шесть, выхватывающие из разом взметнувшегося гула голосов отдельные, осмысленные вопросы и возгласы.
Да, Ядвига жива. Ей четырнадцать лет, и она превратилась в настоящую красавицу. Да, она похожа на своего отца, погибшего от рук наемников Удентальской Вдовы. Да, характером она удалась в свою матушку, чья смерть тоже на совести королевы Загорья. Да, она помнит о своих подданных, болеет за них душой, и всем сердцем стремится вернуться на родную землю…
Что?…
Ох, вот этот вопрос оказался полной неожиданностью. Йорик сохранил лицо, и со всей возможной убедительностью сообщил, что нет, у него и в мыслях не было взять юную Ядвигу в жены. Он — всего лишь бывший капитан удентальской гвардии, а княжна непременно найдет себе мужа, равного ей и по происхождению, и по воспитанию.
— Это все, конечно, неплохо, воспитание там всякое, — прозвучал из глубины зала раздумчивый, громкий голос, — но с Уденталем породниться, все- таки, было бы лучше.
Обладатель голоса, похоже, выразил мнение большинства. Его поддержали согласным гомоном. Оризы тоскливо шныряли глазами по залу, безнадежно пытаясь запомнить всех потенциальных бунтовщиков.
— Опять же, женишься — воеводой станешь, — напомнили Йорику с другой стороны, — воеводе с королевой воевать сподручней, чем татю лесному. Или Ядвига наша тебе не хороша?
Де Фокс откуда-то из-за плеча издал тихое, но отчетливо-насмешливое шипение. Или это Дхис с комментариями вылез?
— Княжна Ядвига прекрасна, — заверил Йорик, — но замуж выходят по родительскому сговору, или по любви. Покойный воевода прочил свою дочь в жены моему господину, Лойзе Удентальскому. Лойза убит, стало быть, теперь Ядвига вольна выйти замуж за того, кого она полюбит.
— Так постарайся, — посоветовали ему сразу с нескольких сторон, — или про любовь ты только песни складывать можешь, а как до дела доходит — за саблю и на войну?
— Маэстро верен своей единственной любви! — вдруг звонко и абсолютно не вовремя встрял позабытый всеми певец. — Сердце его принадлежит Лене Удентальской, все песни его — о ней, и пусть жестокая Вдова не способна любить, ее ледяная душа не остудит пламени в душе поэта…
В зале вновь стало тихо.
Йорик обернулся к де Фоксу и спросил, тщательно подбирая слова на зароллаше:
— Ну, и зачем ты выручал этого ушлепка?
— Командор, — шефанго ослепительно улыбнулся, — этот ушлепок только что спас тебя от женитьбы.
* * *
В зале засиделись до утра, почти до позднего в эту пору рассвета. Оризов так и не выпустили. Де Фокс и его десятиградцы, еще в самом начале стихийно организовавшейся конференции, загнали бедолаг в погреб, да там и заперли до утра, велев, правда, хозяину гостиницы ни в чем пленникам не отказывать. Так что те пропивали на троих золотой штраф, но, по крайней мере, сидели тихо, и на волю не просились.
Йорик тоже пил. И пел. Давно, казалось бы, ороговевшие кончики пальцев начали болеть от жестких струн. И голос сел. Но петь просили еще, и еще. Это было что-то, наполовину забытое: петь не для своих, не для солдат, а для чужих, еще пару часов назад незнакомых людей.
Так странно снова чувствовать, как твои стихи, твоя музыка захватывают, цепляют за душу тех, кто видит тебя в первый раз, кого ты сам видишь впервые. Пока звучит песня, те, кто слушают ее, настраиваются с певцом на одну эмоциональную волну, как будто становятся эмпатами. Как будто они способны тебя понять…
Может и способны. На недолгие, заполненные музыкой минуты.
Невинных пули не секут — невинных нет.
А прошлое — оно прошло — прошло, как бред.
И в этом небе тишина погасших звезд,
Горит ущербная луна — горбатый мост.
Здесь, в этой жизни, Йорик складывал песни, пока служил Лойзе, и потом, в Картале. Стихи заливали сердце расплавленным металлом, стихи жгли, и, чтобы не сгореть, их следовало перелить в формы слов и фраз, закалить, сбить все лишнее и с музыкой выпустить на свободу.
Бродячие поэты и музыканты подхватывали его песни, разносили по всем воеводствам, и слухи о том, что Ярни Хазак, убийца и предатель, вовсе не погиб, как заявила королева, разбредались по Загорью вместе с новыми песнями. Королева лгала в одном, может быть, она лгала и в другом?
На сердце пеплом — боль потерь… и боль разлук.
Ушел — куда-то или в смерть — вчерашний друг.
Пылает праздничным костром забытый дом,
Забыто все… Напрасно все. Гори огнем…
Кто же виновен в гибели Лойзы Удентальского? Кто виновен в гибели всех других воевод? Их жен и детей, их семей вплоть до самых далеких родственников? И долго ли вольные люди воеводств будут терпеть над собой власть женщины, отнявшей жизнь у их законных правителей?
Песни Йорика не спрашивали об этом.
Но те, кто пел их, и те, кто их слушал, рано или поздно начинали задавать себе вопросы.
И сейчас музыкант, чья лютня страстно и самозабвенно отдавалась музыке, благоговейно повторял вслед за Йориком слова каждой песни. Одними губами. Опасаясь подать голос. Но и этим парень был счастлив.
На сердце выжженным клеймом — моя вина,
Но боль — пустяк. Не до нее — идет война.
Потерь цена, цена побед — тоскливый бред.
Невинных пули не секут — невинных нет.
Дурень, он дурень и есть. Не заживется такой на свете.
Звали музыканта, как выяснилось, Жиндик Худьба. Правда, назваться он сообразил, только когда Йорик протянул ему лютню, и посоветовал впредь быть осмотрительнее.
Выпущенные из подвала оризы первым делом кинулись не в участок с доносом, а — в отхожее место. И то сказать, шутка ли — всю ночь наливаться густым местным пивом.
— Маэстро! — взвился певец, — вы же не уедете без меня? Я Жиндик, Жиндик Худьба, меня знают по всей Гиени… я на службе у пана Серпенты…
— У мастера Серпенте, — безжалостно поправил Йорик. — Думаю, мастер не будет возражать, если ты отправишься в долгосрочный отпуск.
— Не возражаю, — подтвердил де Фокс, которому явно было не до новоприобретенного слуги, — Йорик, мне нужно переговорить с агентами, объясни этому… Жиндику, что от него живого нам больше пользы.
Ну, разумеется! Он кого-то пригрел, а Йорик — объясняй. Нормальное разделение обязанностей. Помянутые агенты, между прочим, хоть и вытянулись снова в струнку, как только де Фокс к ним подошел, смотрели на мастера Квириллы куда как осмысленней, чем Жиндик на Йорика Хасга. У парня-то на лице было написано, что он в лепешку расшибется, лишь бы только "маэстро" его от себя не отсылал.
Иной раз, добрая слава хуже никакой.
Ладно, память у Жиндика отличная, иначе хрена бы он чужие песни на лету запоминал, и со слухом все в порядке, значит, хотя бы в одном на него положиться можно: имена не переврет.
А то шефанго страсть как не любят, когда их имена или, того хуже, прозвища, люди на свой лад коверкают.
Йорик велел почитателю идти в Уденталь, прямиком в столицу воеводства, рассказывая по пути о том, что Ядвига Гиеньская жива, и готова отстаивать свою землю перед всеми королевами и королями, сколько их есть на свете; о том, что спас княжну от рук королевы Ярни Хазак, да-да, тот самый, которого, вроде бы, повесили и сожгли, да, видать, плохо вешали, а жгли и того хуже. И о том, что Эрик Серпенте, мастер Квириллы, называющий себя также Эльриком де Фоксом, был в Гиени в компании с Ярни Хазаком, и в Карталь они тоже отправились вместе.
Оставался сущий пустяк — выбраться из Вайскова, и вывести за стены безбашенного Худьбу. Потому что его-то уж точно попытаются из города не выпустить.
— И нас тоже, — негромко сказал Йорик на эзисском, когда де Фокс огласил ближайшие планы. — Я так понимаю, ты рассчитываешь, что Легенда велит не чинить нам препятствий. Ты ей нужен живым, и она знает, что пока ты жив и со мной, до меня тоже не добраться. Но до Легенды новости еще не дошли, а до командира вайсковской стражи уже добрались. И, сдается мне, плевать он хотел на то, что ты — десятиградец.
Де Фокс кивнул, выходя под дождь. Жиндик вышел следом. Лютня его была упрятана в жесткий, непромокаемый футляр, а сам музыкант вообще не обращал на дождь внимания.
Вольно же им! Один думает, что нет такой проблемы, которую он не мог бы решить. Второй готов выполнять любые приказы…
Йорик вздохнул и тоже шагнул на улицу. По капюшону плаща мелко, противно забарабанило.
— Облава начнется в течение часа, — он догнал Эльрика олпути к конюшне, — прикажи своим людям вывести за стены наших лошадей. А мы уйдем тихо. В городе достаточно лазеек.
— Для контрабандистов? — поинтересовался де Фокс, глянув сверху вниз с таким видом, как будто слово "контрабандист" было личным оскорблением, нанесенным ему Йориком Хасгом. Это при том, что слова "Серпенте" и "контрабанда" в представлении знающих людей наверняка пишутся слитно.
— Тебе не все равно?
Де Фокс остановился, развернулся к Йорику, лицом к лицу, глаза из-под капюшона блеснули алым:
— Мне не все равно. Мы выйдем через ворота. Напролом, если понадобится. Я — мастер Квириллы, глава дома Серпенте, я — Фокс. И ты предлагаешь мне уходить крысиными норами?
— Я предлагаю тебе безопасный выход из Вайскова.
— А я отказываюсь, — тонкие губы растянулись в улыбке. — И ты пойдешь вместе со мной, ведь так, командор? — Не дожидаясь ответа, он рыкнул в сторону музыканта: — Так, Худьба. Если что, садись на моего коня, и гони до ближайшего перекрестка по дороге на Регед… — поморщился и буркнул себе под нос: — нролле тэнхэк.
— Норт бхэстах, — зло сообщил Йорик, прорычав горловую шефангскую "эр", и сосредоточившись на почти змеином шипении второго слова. — Чего нельзя сказать о тебе, нролот.
Жиндик покосился на них с легким недоверием, если не сказать, испугом. Человека с музыкальным слухом зароллаш равнодушным не оставит, это уж точно.
Бок о бок, ведя коней под уздцы, Йорик Хасг и мастер Серпенте шли по мокрым, предрассветно-серым улицам. Жиндик шагал следом, держась за стремя тяжелого готского жеребца. Можно было, не оборачиваясь, понять, что парень жизнью и судьбой доволен настолько, что и страшноватый язык, на котором переговаривались его новый господин и обожаемый "маэстро", не вызывал у него подозрений. Уводи дурака в лес, и ешь там с любой стороны!
Хотелось верить, что он понял, какое "если что", имел в виду де Фокс.
А еще хотелось понять: шефанго действительно знает, что делает? Или, просто, давно не убивал и успел заскучать?
Они подоспели как раз к открытию городских ворот. Ко времени открытия. Только сегодня ворота открываться не спешили. Высокие, тяжелые створы были заперты, поднята лишь решетка. А на привратной площади, хмурые и мокрые, ожидали латники. Пятеро конников — гиеньская, Ее Величества, легкая кавалерия, и десяток алебардщиков.
И, наверняка, стрелки на стенах.
Йорик разглядел всех, выглянув из-за угла, за который им нужно было свернуть, чтобы попасть на улицу, ведущую прямиком к воротам. Де Фокс, тот и выглядывать не стал, остановился шагов за двадцать, велел Жиндику сесть на коня, и задумчиво уставился на Йорика.
— Чего ждем? — поинтересовался тот, возвращаясь.
— Ждем, пока откроют, — ответил шефанго, прислушиваясь к чему-то за шумом дождя.
— Не откроют, — Жиндик свесился с седла, — распутица, обозы не ходят, а если обоза нет, то, что пешему, что конному и калитки хватит.
— Куда ты должен ехать? — спросил де Фокс с легкой досадой.
— До первого перекрестка дороги на Регед, — послушно ответил музыкант. — Неужели вы хотите прорываться с боем? Маэстро?… — тревожный взгляд в сторону Йорика, — я не могу просто бросить вас и спасаться бегством.
— Ты отвлечешь их, — ответил Йорик, не задумываясь.
Жиндик поверил. Куда бы он делся? Для того чтобы вправлять мозги этому своему обожателю, командору Хасгу даже помощь самоцветов не требовалась. Своего авторитета предостаточно.
…А по улице, не доходя которой они остановились, хлюпая грязью, растревожив сонное утро смачными ругательствами, скрипя тележными осями, потянулся небольшой — в три повозки — обоз.
В конце рыженя? В Гиени? Кто это решил пуститься в путь, в такое время?!
Три крытых мешковиной фургона, каждый запряжен парой лошадей, да еще трое всадников, то ли охрана, то ли просто воспользовались люди оказией, чтобы не ехать в одиночку.
Теперь, хочешь, не хочешь, а ворота открывать придется. Если только ударенных на голову обозников не развернут обратно, велев дожидаться, пока оризы прочешут город и поймают опасного бунтовщика Жиндика, и покойного Ярни Хазака.
Завернуть, кстати, могут запросто.
Или нет?…
Один из всадников, за которым, привязанный к седлу, шагал заводной конь, чуть приотстал от спутников. Смотал с луки поводья, перебросил их через шею животного, чтобы не заступило, и не запуталось, и поехал себе дальше. Как будто бросать посреди улицы снаряженного в дорогу мерина — обычное дело в Гиени.
Мерин, кстати, тоже ничуть не удивился. Он целенаправленно устремился к Йорику, безошибочно опознав в том либо орка, либо эльфа — и те, и другие были живым тварям глубоко симпатичны.
— Этот мой, — де Фокс шагнул вперед, поймав коня под уздцы.
Музыкант, который меньше всех понимал в происходящем, встревожено заерзал в седле, заработав еще один досадливый взгляд:
— Сиди, где сидишь, — приказал шефанго. — И пока не окажешься за воротами, упаси тебя Творец хвататься за повод.
А от ворот уже донеслись приглушенные расстоянием звуки взаимной ругани. Ругались на гиеньском, и… точно, на десятиградском. И как ругались — заслушаешься! Де Фокс, похоже, как раз заслушался. Прямо-таки, весь превратился в слух, напрягся, только глаза из-под капюшона сверкают.
— Сначала их обыщут, — пробормотал Йорик, — что там в фургонах?
— Да что придется, — де Фокс не удостоил его даже взглядом, — бочки с пивом, шерсть, воск, кожи…
Ну-ну. Основные товары гиеньского экспорта. То, что можно насобирать по купцам за каких-нибудь полчаса. То что, конечно же, настолько необходимо в Десятиградье, что невозможно выждать пару недель до конца распутицы, и нужно двигаться в путь прямо сейчас, не медля.
Йорик первым услышал скрежет выходящего из пазов огромного засова. Тронул де Фокса за плечо. Тот коротко кивнул, отдал Жиндику поводья, взглянул на Йорика:
— Пошли, что ли?
И они пошли.
В обозе, уже направившемся, было, к открытым воротам, случилась какая-то заминка. Передний фургон встал, с десяток шагов не доехав до воротной арки…
— Тасх’рисса! — крикнул Эльрик, хлопнув своего жеребца по мокрому крупу.
Рослый скакун рванулся вперед, почти сразу перейдя с рыси на тяжкий, неотвратимый галоп. Жиндик Худьба вцепился в луку седла. От ворот еще только оборачивались недовольные оризы, изумленно разбирали поводья ошарашенные гвардейцы, а жеребец уже вломился в зазор между упряжкой фургона и аркой.
Худьба действительно отвлек охрану. Все взоры были устремлены на него, когда, обогнув обоз с другой стороны, за ворота вырвался Йорик, оседлавший своего длинноногого эзисского скакуна. Де Фокс пронесся сразу вслед за ним, для острастки рявкнув на дернувшихся вперед кавалеристов.
Рявкнул, так рявкнул. Почти полноценное "грау", пусть и сквозь личину, пусть и человеческим голосом.
Всадники подались назад. А передний фургон наоборот сдал вперед. И снова застрял, перегородив дорогу ошалевшим королевским конникам. Какая ругань взлетела над воротной аркой! Кажется, там даже дождь перестал: капли испарялись, не выдержав накала страстей. Со стен начали стрелять, но беглецы очень скоро оказались вне досягаемости даже для арбалетных болтов. А расчехлять ради них "скорпионы", все-таки, не стали. Может, и хотели бы, да просто времени не хватило.
Худьба ожидал, стоя под разлапистым указателем. Дорога здесь расходилась тремя отводками, но им нужен был главный тракт. Мощеный камнем, не сохраняющий следов.
Эльрик осадил коня, спрыгнул на землю:
— Жиндик, ты идешь со мной. Командор…
— Я пошлю тебе весточку.
— Понял.
Снимая уздечки с двух оказавшихся лишними скакунов, Йорик наблюдал, как де Фокс, без церемоний подхватив музыканта поперек туловища, быстро пересек лесную опушку. Очень скоро оба потерялись среди зябких голых стволов.
Пора было ехать. Если хорошо прислушаться, то, наверное, уже уловишь топот погони…
Йорик прищурился, всматриваясь в жухлую траву за обочиной тракта. Одобрительно кивнул. Даже он не смог бы сказать, что здесь только что прошел человек, да еще и с изрядным грузом. Тридцатилетней давности опыт лесной войны, явно пошел на пользу Эльрику де Фоксу. А вот Худьбе можно лишь посочувствовать.
— Уходим, дети, — на эльфийском произнес Йорик, обращаясь к лошадям. Отзываясь на скрытую в словах магию, те вскинули головы, загарцевали, прядая ушами. — И уходим быстро…
Он толкнул своего коня пятками.
И только ветер да дождевые капли взвихрились на том месте, где только что был командор Йорик Хасг.
Порой даже в том, что ты наполовину эльф, есть своя прелесть.
