Глава 15. В ДОМ КЕРНУСА ПРИХОДИТ ПОРТУС

Я наблюдал, как Филлис Робертсон исполняет свой танец, грациозно двигаясь по выкрашенным в алый цвет шкурам, расстеленным в промежутках между столами, под устремленными на неё взглядами воинов Кернуса и членов обслуживающего персонала его дома.

Рядом со мной сидел Хо-Ту, ложка за ложкой отправляющий в рот свою неизменную овсянку. «Танец Пояса», придуманный и доведенный до совершенства танцовщицами Порт-Кара, сопровождался ритмичными музыкальными аккордами. Кернус, как обычно, был всецело погружен в игру с Капрусом и сидел, не отрывая взгляда от доски.

С течением недель, проведенных мною в доме Кернуса, незаметно складывавшихся в месяцы, во мне начало постепенно нарастать нетерпение, и меня все чаще стали посещать дурные предчувствия. Понимая, что поступаю неразумно, я тем не менее неоднократно обращался к Капрусу с просьбой поторопиться с выполнением им своей работы или дать мне возможность самому переправить часть имеющихся у нас копий документов в Сардар. Он неизменно отвечал отказом. Эта задержка, расцениваемая мной как пустая трата времени, выводила меня из себя, но возможности ускорить события не было. Вероятно, опасаясь моего опрометчивого шага, Капрус не сообщал мне, где хранит карты и документы, а я в свою очередь чувствовал, что моя попытка выкрасть их и доставить в Сардар едва ли может оказаться успешной. А кроме того, о пропаже документов, скорее всего, тут же через Кернуса станет известно «Другим», и они при первой же возможности изменят свои планы либо, наоборот, ускорят их реализацию. Поэтому, с грустью наблюдая за ходом времени, я, сдерживая нетерпение, снова и снова напоминал себе, что Капрус, безусловно, является доверенным агентом Царствующих Жрецов и что сам Миск высказывался о нем лестно. Я должен доверять Капрусу, и я всецело буду доверять ему, однако это нисколько не уменьшало моего раздражения.

Хо-Ту указал ложкой на Филлис.

— Неплохо танцует, — заметил он, обращая мое внимание на девушку. «Танец Пояса» исполняется в сопровождении воина.

Танцовщица сейчас лежала, распластавшись на шкурах у его ног, двигаясь так, словно тот наказывал её ударами плети. Талия её была перетянута белым шелковым шнуром, с которого свисала узкая полоска белого шелка длиной не больше двух футов. Тонкую шею стягивал покрытый белой эмалью ошейник. На левой щиколотке не было металлической полосы, предназначенной для колокольчиков.

— Отлично, — заметил Хо-Ту, отправляя в рот очередную ложку овсянки.

Филлис Робертсон под музыку грациозно перекатывалась со спины на бок, воздевая вверх плотно сжатые ноги, закрывая искаженное мукой лицо руками, создавая полное впечатление избиения рабыни плетьми.

С каждым тактом неистовство музыкальных аккордов нарастало.

Свое название танец получил по тому факту, что исполняющая его танцовщица на всем его протяжении не может поднять голову выше надетого на воине пояса.

Однако подобные детали известны лишь тончайшим ценителям исполнительского мастерства. В действительности танцовщица за время танца ни разу даже не встает на ноги.

Музыкальные аккорды слились в сплошной рев. Девушка, поднявшись на колени и низко опустив голову, обхватила руками колено воина, покрыв его сандалии волнами густых распущенных волос.

— Да, Сура вполне отрабатывает заплаченные за неё деньги, — заметил Хо-Ту.

Я не мог не согласиться.

Тут из дальнего конца зала осторожно, как-то робко поднявшись по ступеням, к нашему столику подошла девушка в тунике из белого шелка с высоким кувшином неразбавленного ка-ла-на. Грациозно изогнув тело и низко опустив голову, она склонилась прямо надо мной.

Ее голос, скорее похожий на шепот, прозвучал как приглашение. Я поднял на неё взгляд. Ее глаза были блестящими, глубокими, красивыми и манящими.

Влажные губы приоткрылись.

— Вина не желает хозяин? — спросила Вирджиния Кент.

— Да, налей. — Вирджиния быстро наполнила мой кубок и, так же изящно отступив назад, спустилась по ведущим от стола ступеням и поспешила на место.

— Она, конечно, рабыня белого шелка, — заметил Хо-Ту.

— Я знаю, — ответил я.

Подобным же образом к нашему столу приблизилась другая девушка, одетая уже в тунику красного шелка.

— Не желает ли хозяин вина? — спросила Элизабет Кардуэл.

— Все сначала, — недовольно бросил ей Хо-Ту.

На лице Элизабет отразилось переполняющее её волнение; она поспешно отступила назад и приблизилась снова. Только на третий раз, когда у неё уже навернулись слезы на глаза и задрожали губы, ей наконец удалось удовлетворить строгие требования Хо-Ту.

— До чего же она глупа, — бросил он вслед быстро удаляющейся Элизабет.

Я взглянул на Вирджинию Кент, грациозно двигающуюся между столами в своей короткой шелковой тунике, легко удерживавшую при этом на плече кувшин с ка-ла-на. Сейчас волосы у неё уже были дюйма на три длиннее, чем когда она впервые появилась в доме Кернуса. Ее изящная, плавная походка заставляла мое сердце биться быстрее. Я не мог оторвать взгляда от движения её длинных, стройных ног. Я заметил, что на левой лодыжке у нее, так же как у Филлис, отсутствовала полоска металла для крепления колокольчиков, однако горло её все так же стягивал покрытый белой эмалью ошейник. И у Филлес, и у Вирджинии виднелось на бедре рабское клеймо.

«Танец Пояса» к этому времени подошел к своему кульминационному моменту, и я снова стал наблюдать за Филлис Робертсон.

— Захват Домашнего Камня, — долетели до меня слова Кернуса, и я, оглянувшись, увидел, как Капрус с огорченным видом развел руками, признавая свое поражение.

В тусклом свете факелов Филлис Робертсон теперь уже стояла на коленях, а наклонившийся над ней воин держал её своими громадными руками за плечи. Голова её была откинута назад, а руки в немой мольбе протянуты к воину: она словно бы пыталась оттолкнуть его или, наоборот, прижать к себе, но воин оставался все так же непоколебим. Наконец голова девушки бессильно упала на шкуры, а тело изогнулось дугой, напряженное и словно наполненное болью и страстью, и под заключительные аккорды музыки замерло в могучих руках воина. Через какое-то, показавшееся бесконечно длинным мгновение воин отпустил ставшее безвольным тело, оно плавно опустилось на шкуры, и партнеры застыли в финальной сцене танца. Затем танцор, исполнявший мужскую партию, отошел назад — и Филлис поднялась со шкур и осталась одна, уставшая, тяжело дышащая и блестящая от пота.

Я заметил стоящую здесь же Суру. Она, конечно, будучи рабыней, не принимала пищу вместе со свободными. Сколько она уже простояла здесь, я не знал.

Кернус после окончания партии также наблюдал за заключительными сценами танца. Он взглянул на Капруса, и тот в ответ утвердительно кивнул.

— Дайте ей пастилу, — распорядился Кернус.

Один из сидевших за столом бросил Филлис кусочек пастилы, и та ловко его поймала. Она ещё мгновение помедлила, разглядывая зажатое в ладонях лакомство, затем её глаза внезапно наполнились слезами, она повернулась и быстро выскользнула из комнаты.

Хо-Ту обернулся к Суре.

— У неё уже неплохо получается, — заметил он.

Сура почтительно склонила голову.

— Завтра мы продолжим занятия, — сказала она и, ещё раз поклонившись, оставила зал.

Я взял стоящий рядом кубок и отпил вина. За прошедшие месяцы на что только я не тратил свое время! Я регулярно посещал гонки на тарнах, где нередко встречал своего нового знакомого Мипа, функционера команды зеленых. Несколько раз мы с ним устраивали тренировочные гонки между собой, и как-то раз ночью на пустом Стадионе Тарнов он даже показал мне пару трюков: замысловатых маневров, применяемых для неожиданного обхода соперника, в которых он оказался большим специалистом.

Я узнал такие приемы, например, как скользящий проход птицы вплотную к сопернику, технику ухода от нападения птицы с воздуха и блокировку удара её крыльев, что при определенной сноровке способно даже вывести птицу соперника из строя, и многое другое. Гонки на тарнах, как это часто случается, могут быть нисколько не менее опасными и жестокими, чем игрища и поединки, устраиваемые на Стадионе Клинков, где люди сражаются друг с другом со свирепостью диких животных и где их поединки нередко заканчиваются смертью. Иногда в ходе гонки соперники в борьбе за позиционное преимущество действуют, не считаясь ни с чем, во имя достижения победы, и бывают случаи, когда при сближении двух птиц на опасное расстояние наездники, пользуясь случаем, быстрым движением перерезают один у другого вожжи управления или ремни безопасности, сознательно ставя таким образом своего противника при падении с большой высоты на грань гибели. Иногда после таких состязаний я посещал Капасианские бани, где немедленно выбирал себе Нелу. Я испытывал симпатию к этой ласковой маленькой пловчихе и надеюсь, что тоже пришелся ей по душе. Кроме того, девушка, казалось, была в курсе всех событий, происходящих в Аре.

С окончанием месяца се'кара соревнования на Стадионе Клинков также подошли к концу. Я присутствовал на них всего лишь раз, и мне хватило этого, чтобы понять, что подобные игрища не по мне. Не хочу заниматься подробными описаниями состязаний, проводимых на Стадионе Клинков. Они кажутся мне лишенными какой бы то ни было красоты и рассчитаны только на любителей лицезреть кровавую бойню. Поединки проводятся либо между отдельными вооруженными людьми, либо между целыми командами. Как правило, в них принимают участие не воины, а представители низших каст, рабы, приговоренные к смерти преступники и им подобные. Некоторые из них, однако, мастерски владеют оружием и способны поспорить даже с профессиональными воинами.

Зрителям нравится наблюдать поединки, проводимые противниками с разными видами оружия, и сравнивать их мастерство, делая ставки. Наиболее популярны, конечно, кривой нож и короткий меч, остальные же виды оружия можно не увидеть на поединках по три, а то и четыре дня кряду. Другим распространенным вооружением, как, впрочем, и в Древнем Риме на Земле, являются сеть и трезубец, которыми лучше всех владеют выходцы из прибрежных районов или с островов далекого моря Тасса, где эти орудия широко распространены среди рыбаков. Иногда сражающиеся бьются вслепую в специальных железных колпаках, не дающих возможности увидеть противника. Частенько на арене можно увидеть поединки женщин, выходящих биться один на один с надетыми на ладони перчатками с длинными металлическими когтями, либо схватки нескольких женщин, выпущенных против одного мужчины либо против меньшей по численности группы мужчин.

Проигравшие в таких поединках женщины становятся собственностью победителей, проигравших же мужчин, конечно, убивают. Не меньшей популярностью на Горе пользуются и поединки между различными животными, выпускаемыми на арену полуголодными и доведенными до бешенства раскаленными прутьями и плетьми.

Подчас животных выставляют против по-разному вооруженных рабов или рабынь. В таком случае — поскольку рабы и приговоренные к смертной казни преступники по законам Гора ничем не отличаются от животных — их иногда, даже в случае выигрыша ими поединка, по требованию зрителей скармливают диким зверям.

В Аре существует множество школ, специально занимающихся подготовкой рабов и смертников к подобным выступлениям, которые процветают не меньше, чем бизнес по отлову диких животных, специально доставляемых в Ар из различных уголков планеты только для того, чтобы быть убитыми на арене столь неестественным для животного способом, на глазах ликующей от вида крови толпы.

Как я уже говорил, поединки и состязания в целом пользуются в Аре всеобщей популярностью, однако средний обыватель с более пристальным вниманием следит за гонками на тарнах. Здесь существуют постоянные команды и соответствующие группировки болельщиков, которых не существует среди посетителей Стадиона Клинков. Но вообще поклонники гонок довольно редко посещают кровавые игрища, а приверженцев поединков почти не увидишь среди наблюдающих за состязаниями на тарнах.

В тот раз, когда я решился присутствовать в качестве зрителя на поединках, я надеялся, что мне посчастливится увидеть выступления Мурмилиуса — человека незаурядной силы и непревзойденного мастера по владению мечом. Он всегда бился только в одиночку, иногда выходя на арену даже по три, а то и четыре раза за один вечер, и за все сто пятнадцать боев не потерпел ни одного поражения. Никто не знал, был ли он рабом от рождения или нет, но одно несомненно: за все это время он уже раз десять, если не больше, должен был получить свободу. И тем не менее он неизменно с мечом в руке выходил на арену. Я полагаю, что его, даже в наиболее жаркие дни затянутого в скрывающий лицо шлем, заставляло вновь и вновь появляться на арене непреодолимое стремление в очередной раз под ликующие крики толпы почувствовать себя победителем. И все же, несмотря на столь высокую популярность, Мурмилиус для всех оставался загадкой, никто, казалось, не способен был приоткрыть завесу над его легендарной личностью.

Его действия всегда казались странными тем, кто за ним наблюдал, и не укладывались в сознании зрителей: он никогда не убивал поверженного противника, даже если раны того были настолько серьезны, что смерть принесла бы только облегчение.

Вот и в тот раз, когда я оказался свидетелем его поединка, беснующаяся от возбуждения толпа требовала добить его истекающего кровью противника, распростершегося на песке и протягивающего руку к трибунам с мольбой о помиловании. Мурмилиус, стоя у его распластанного тела, уже занес было меч над его открытой грудью, дожидаясь нового всплеска ликования на трибунах, и тут же, запрокинув голову, громко расхохотался и, вложив меч в ножны, покинул арену. Зрители были поражены и разгневаны, но, когда Мурмилиус подошел к железной решетке, преграждающей выход с арены, и снова повернулся к ним лицом, они в единодушном порыве вскочили на ноги и принялись неистово скандировать его имя — имя человека, осмелившегося бросить вызов им всем. Еще бы: их воля, воля десятков тысяч людей, заполняющих трибуны стадиона, оказалась для него ничем, пустым местом; он воистину был сейчас Победителем, полубогом, способным в эту минуту забрать или даровать жизнь человеку по своему усмотрению. Окинув взглядом продолжающую прославлять его толпу, Мурмилиус круто развернулся и, пройдя за решетку, растворился в темноте ведущего к подсобным помещениям коридора. Никогда ещё никому не удавалось увидеть его без шлема, не снимаемого им даже в ответ на настойчивые требования зрителей открыть свое лицо. Очевидно, единственный способ увидеть черты этого человека-легенды — это победить его и снять шлем с лежащего на окровавленном песке, но Мурмилиус никому не давал такой возможности, неизменно покидая арену с гордо поднятой головой, помахав на прощание неистовствующим зрителям своей затянутой в перчатку рукой.

Клаудия Тентиус Хинрабия уже почти год содержалась в доме Кернуса. За это время ей успели несколько раз обрить голову. Ей позволено было носить роскошные одежды свободной женщины, кроме капюшона и скрывающей лицо накидки. Цепи на её руках, за исключением тех случаев, когда она переодевалась или принимала ванну, никогда не снимались, чтобы она не могла почувствовать себя свободной. Каждый вечер в её роскошную камеру приходили красивые, нарядные девушки, чтобы помочь ей совершить туалет, обрызгать её духами, натереть ароматическими маслами и приготовить её для любви. Эти девушки, согласно инструкциям Капруса, вели себя с ней предупредительно и почтительно, выполняя каждое её желание, однако неизменно пересмеивались между собой, глядя на бритую голову этой высокопоставленной рабыни, и шепотом отпускали в её адрес бесконечные шутки и колкие замечания. Это изводило Клаудию до такой степени, что четырежды пыталась она напасть и убить одну из своих невыносимых прислужниц, однако её спутницы тут же приходили на помощь своей товарке и легко справлялись с вышедшей из-под контроля пленницей. Нередко оказывала она сопротивление и при омовении и натирании ароматическими маслами, но и тут девушки оказывались сильнее её, решительными и слаженными действиями вынуждая Хинрабию пройти полную процедуру приведения себя в порядок и оставляя её омытую, надушенную, завернутую в шелка, но в кандалах дожидаться того, для чьей любви она была предназначена и кому она чаще всего сопротивлялась либо, напротив, вела себя нарочито холодно. При этом ей завязывали глаза, имя и облик хозяина для Клаудии оставались загадкой.

По истечении двух месяцев такого взаимного мучения Кернус, вероятно уставший от её бесстрастного тела, а возможно, решивший, что предварительный этап превращения её в рабыню подошел к концу, распорядился отправить её в Тор, где, как я слышал, на неё надели ошейник, поставили рабское клеймо и выставили на городские невольничьи торги в период, предшествующий зимнему солнцестоянию.

Предполагалось, что в течение последующих двух месяцев она сумеет снова вернуться в Ар, поскольку из выставления её на продажу не делалось никакой тайны и казалось маловероятным, что ей не удастся убедить своего нового владельца в своем высоком происхождении и принадлежности к одной из знатнейших фамилий Ара, которая, разумеется, щедро отблагодарит его за её возвращение домой. Если же её рассказы о себе не возымеют на её нового хозяина должного воздействия, была предусмотрена покупка её одним из тайных агентов Кернуса, предложившим бы её владельцу хорошие деньги. Однако этот план рассматривался только на крайний случай; было бы гораздо лучше, если бы новый владелец Хинрабии, не подозревающий о затеваемой интриге против Портуса, доставил бы Клаудию в Ар самостоятельно.

Время на протяжении всего этого периода, казалось мне, текло невероятно медленно. Ар расположен в северном полушарии, в довольно низких широтах, и его затяжные зимние холодные дожди, навевающие тоску серые, без проблеска солнца дни и редкие снегопады, тут же превращающиеся на улицах города в непролазную грязь, — все вызывало у меня непреодолимое отвращение. С каждым днем меня все больше раздражало бессмысленно уходящее время. Я снова имел долгий и неприятный разговор с Капрусом, но он остался верен занимаемой им позиции — и на этот раз с раздражением заявил мне, что больше на подобные темы беседовать не будет.

Иногда, чтобы хоть как-то убить время, я наблюдал за обучением девушек.

Класс Суры располагался прямо напротив её спальни и вполне мог бы принадлежать свободной женщине, если бы расположенные только с внешней стороны тяжелые запоры на дверях не напоминали о том, что Сура рабыня. Полы комнаты были устланы коврами, оставлявшими в центре небольшое свободное пространство, засыпанное слоем песка. Вдоль одной из стен тянулся ряд сундуков для хранения одежды, перемежавшихся вделанными в стенку кольцами и крючьями для прикрепления цепей, предназначенных для приковывания к ним девушек и обучения их носить свои кандалы с подобающим изяществом. Предусмотрено было и место для музыкантов, неизменно присутствующих на занятиях девушек, в программу которых обязательно входило обучение танцам и умению чувствовать музыку. Вдоль другой стены был установлен перед зеркалом длинный деревянный брус наподобие того, что можно увидеть в балетных классах, и предназначенный для разучивания различных упражнений, направленных на развитие гибкости и стройности тела, а также танцевальных движений. Здесь же, на полу, лежало несколько толстых шерстяных матов и шкуры. В комнате также имелось несколько зеркальных окон, разумеется, с другой стороны прозрачных, что позволяло из коридора наблюдать за всем происходящим, оставаясь при этом незамеченным.

Нередко я смотрел на девушек оттуда, иногда один, иногда вместе с другими зрителями, но чаще наблюдал за ходом тренировки, сидя непосредственно в комнате где-нибудь у задней стены. Сура всячески приветствовала присутствие на тренировках зрителей-мужчин, считая, что их внимание повышает интерес обучаемой девушки к занятиям. И действительно, хотя я не считал нужным говорить об этом Элизабет, выполнение упражнений проходило с несравненно большим подъемом, когда она ощущала на себе внимание зрителей, нежели отрабатывание тех же приемов, когда комната была пуста и за ней наблюдали через зеркальный экран из коридора.

Помимо меня, было и ещё несколько мужчин, с определенной регулярностью наблюдавших за процессом обучения девушек. За последние два месяца наиболее часто я замечал двух молодых воинов-охранников, из числа недавно принятых в штат свободного персонала дома Кернуса. Звали их Ремиус и Хо-Сорл. Они казались чем-то похожими друг на друга и весьма способными молодыми людьми, что значительно отличало их от основной массы слуг этого работоргового дома. Я полагаю, что их привела сюда потребность в деньгах, поскольку рабовладельцы обычно хорошо платят тем, кто предоставляет в их распоряжение свои мечи.

За последний месяц штат сотрудников был в значительной степени расширен, в основном из-за резко возросшего числа рабов, приобретенных в недавнее время домом Кернуса, но, возможно, это объяснялось также приближением весны — наиболее заполненного делами времени года, поскольку с её приходом, во-первых, учащаются направленные на захват рабов организованные набеги, а во вторых, растут желания покупателя встретить начало нового года, приходящееся на день весеннего равноденствия, приобретением для своего хозяйства одной-двух новых девушек-рабынь. К тому же следующий традиционно признанный период покупки рабыни владельцем средней руки, связанный с Праздником Любви, начинается только в разгар лета, в первый день Пятой переходной стрелки.

Я знал, что Кернус захочет выставить на продажу Элизабет и двух других девушек именно в этот пятидневный период, поскольку приобретение рабыни в дни Праздника Любви считается удачной покупкой и цены на девушек резко возрастают. Однако я надеялся, что задолго до наступления этого дня и Элизабет, и Капрусу удастся исчезнуть из этого дома.

Тренировка рабынь, как и обучение животных, представляет собой чрезвычайно сложный процесс, требующий от наставника беспредельного терпения, настойчивости и суровости, граничащей иногда с жестокостью. Всеми этими качествами Сура обладала в избытке. В течение многих вечеров, особенно на первых этапах курса обучения, Элизабет возвращалась в мою комнату, а Филлис и Вирджиния расходились по своим конурам заплаканные, в синяках и кровоподтеках после воздействия на них шокера, с бесконечными стенаниями и жалобами на то, что им никогда не удастся удовлетворить высокие требования их наставницы. Затем у них начали наблюдаться некоторые успехи, неизменно вознаграждаемые похвалой или добрым словом, и на лице Элизабет стало все чаще появляться радостное выражение.

Принципиально говоря, основной линией курса обучения являлось приучение к послушанию и дисциплине, на что, собственно, было направлено и содержание Филлис и Вирджинии в рабской конуре, а не в спальных помещениях подневольного персонала. Разумом девушки это, конечно, понимали, но именно это и составляло наиболее сложный, трудно принимаемый психологически момент программы обучения.

— Я боюсь шокера, — как-то призналась мне Элизабет. — Знаю, что это глупо, но боюсь. Я готова сделать все, что мне говорит эта женщина, лишь бы она не прикасалась ко мне шокером. После этого я начинаю её просто ненавидеть. Понимаю, для чего она это делает, но удержаться не могу. А ведь мне так хочется услышать её одобрение!

— Страх перед шокером вполне объясним, — ответил я, вспоминая, как однажды сам подвергся воздействию стрекала для тарнов, и с тех пор на собственном опыте представлял, что должно испытывать при этом животное. Даже вылетающий при соприкосновении с телом из металлического наконечника сноп искр, не вызывающих болезненных ощущений, уже сам по себе нагонял какой-то необъяснимый страх.

— Меня дрессируют, как какое-нибудь животное, — пожаловалась Элизабет, кладя голову мне на плечо.

Это, несомненно, было правдой. Главным принципом, лежащим в основе обучения, была политика кнута и пряника. Иногда Сура организовывала нечто вроде небольших соревнований между своими подопечными, выставляя в качестве стимула какие-нибудь своеобразные призы, чаще играя при этом на самолюбии, и тогда девушки, незаметно втягиваемые в борьбу, с удивлением замечали, что каждой из них хочется превзойти своих становящихся соперницами подруг и оказаться впереди. Этому же способствовало и присутствие на тренировках мужчин, но основной принцип тем не менее оставался неизменным.

Центральной идее приучения к неволе и воспитания послушания и дисциплины были подчинены и остальные, надо признать, довольно примитивные методики, состоящие, например, в том, что в первую неделю занятий девушки целыми часами простаивали на коленях напротив громадного зеркала в позе рабыни наслаждения. Смысл этого упражнения, как мне кажется, заключался лишь в том, чтобы приучить каждую из них к мысли, что все они являются рабынями.

На следующей неделе к стоянию на коленях в том же положении добавилось регулярное повторение ритуальной фразы: «Я рабыня, мое предназначение — служить хозяину», которую Филлис и Вирджиния произносили по-английски, а Элизабет — по-гориански.

На третью неделю в обучение были привнесены некоторые более тонкие моменты, и посетивший занятия девушек. Фламиниус прочел им курс лекций — сначала на английском, затем на горианском — о некоторых событиях из истории Гора, о считающихся естественными правах человека в зависимости от его кастовой принадлежности, о социальных отношениях между различными слоями общества и взаимоотношениях между полами. При этом красной нитью во всех его рассуждениях проходила мысль о неизбежном неравенстве между людьми, заложенном в самой природе человека, и его дальнейшем историческом развитии, что порождает закономерные столкновения интересов, конфликты, стремления к превосходству над окружающими — как результат главенства одних над другими. Над всем этим лежит опять-таки заложенное самой природой превосходство мужского, во всех отношениях более сильного начала над женским, сутью которого является подчинение.

На Земле эти девушки принадлежали слабым мужчинам, неспособным их защитить, обреченным на поражение, поэтому совершенно естественно, что нашлись мужчины более сильные, победители по своей натуре, способные подавить тех, кто не в состоянии оказать им достойное сопротивление и получить в качестве трофея их женщин, которым самой природой уготована роль рабыни и в обязанности которой входит стремление во всем ублажать мужчин, тем более мужчин-победителей. Во всех подобных рассуждениях лежит, конечно, естественная для горианского сознания идея об изначальном мужском превосходстве, подкрепленная соответствующим ходом социального развития общества, рассматривающего женщину как неотъемлемую принадлежность мужчины.

Фламиниус иногда позволял себе выслушивать и возражения по данному вопросу, однако предпочитал не тратить время на споры по столь очевидным вещам и лишь, болезненно морщась, терпеливо дожидался, когда сообщаемые им столь банальные истины укрепятся наконец в сознании этих несчастных рабынь. Филлис, насколько я знал от Элизабет, выступала в подобных дискуссиях, когда, конечно, ей это позволялось, самым горячим противником идей Фламиниуса. Особенно веселило Элизабет то, что на Земле Филлис, очевидно, была ярой феминисткой. Она по сути ненавидела и презирала мужчин, хотя даже в женском кругу не могла толком объяснить, за что именно. Вирджиния, наоборот, проявляла застенчивость, сторонилась и побаивалась мужчин.

Нечего и говорить, что обе эти крайности в представлениях Суры являлись недопустимыми. Иногда вечерами Элизабет, возвращаясь в нашу комнату, со смехом подробно рассказывала о словесных баталиях между Филлис и Фламиниусом. По её мнению, очевидно, совершенно справедливому, позиции обоих непримиримых спорщиков основывались как на действительно имеющихся фактах, так и на их подтасовке. Филлис всячески отрицала любые следствия естественных различий между полами, рассматривая мужчину и женщину как неких бесполых существ, в то время как Фламиниус вообще едва ли считал женщину человеком. В результате, хотя я полагаю, что Фламиниус не мог не признавать некоторые заблуждения и преувеличения занимаемой им позиции, их споры кончались ничем, и каждый оставался при своем мнении, считая себя победителем, а своего противника — упрямым животным.

В иные моменты дискуссий, к моему вящему удовольствию и едва сдерживаемому раздражению Элизабет, Фламиниус действительно показывал себя непревзойденным оратором и настоящим мастером своего дела, выдвигая неопровержимые аргументы и приводя блестящие доводы, подтверждающиеся многолетним опытом касты медиков, статистикой, многочисленными психологическими тестами, ответом на которые служили только основанные на эмоциях выпады Филлис, заканчивающиеся, как правило, её слезами. Фламиниус, безусловно, был по натуре тонким психоаналитиком, и Филлис нередко вообще не способна была уловить нить его логических рассуждении и принять либо опровергнуть выдвигаемый им тезис.

В ходе подобных дебатов Вирджиния, как правило, оставалась безучастной и лишь время от времени приводила в качестве примера какой-нибудь факт или соображение, практически всегда подтверждающие позицию Фламиниуса, что не могло не вызывать ярость Филлис.

Элизабет мудро воздерживалась от участия в этих бесплодных дискуссиях. У неё была своя точка зрения на этот счет, подкрепленная личным жизненным опытом. За время пребывания на Горе она уяснила, что женщины — замечательные создания, совершенно не похожие на мужчин, и им не следует стремиться походить на мужчин, это глупо. Они — сами по себе, поступающие, как им заблагорассудится в определенных, разумно ограниченных рамках свободы. И это естественно для всех живых существ. Человеческий мир делится на мужчин и женщин, составляющих единый человеческий вид, и каждый из полов прекрасен сам по себе.

Через две недели лекций, сопровождаемых дискуссиями, казавшимися мне пустой тратой времени, Вирджиния Кент, сторонившаяся и побаивающаяся мужчин, уловила для себя — пусть даже, возможно, и не принимая её всей душой — основную мысль теорий Фламиниуса, а Филлис ещё больше утвердилась в своих заблуждениях. Элизабет же стала воспринимать дискуссии как весьма занимательную, искусно проводимую пропаганду, построенную на подтасовке фактов и значительной доле софистики. Как бы то ни было, каждая из троих девушек по истечении двухнедельного срока научилась выдавать требуемые стандартные ответы на не менее стандартные вопросы независимо от того, согласны были они с тезисами или нет. Вопросы были абсолютно простыми, как и ожидаемые на них ответы, и с незаурядным терпением задавались Фламиниусом снова и снова, пока даже Филлис не научилась отвечать на них не раздумывая. Чтобы судить о том, на что были потрачены эти две недели тренировок, достаточно привести лишь небольшой перечень весьма схожих друг с другом вопросов и ответов:

Вопрос: Кто ты?

Ответ: Я — рабыня.

В: Что такое рабыня?

О: Это та, кем владеют.

В: Зачем ты носишь на себе клеймо?

О: Чтобы показать, что мной владеют.

В: Зачем ты носишь ошейник?

О: Чтобы люди могли узнать, кому я принадлежу.

В: Чего прежде всего должна желать рабыня?

О: Угодить мужчине.

В: Кто ты?

О: Я — рабыня.

В: Чего ты хочешь больше всего?

О: Угодить мужчине.

Перечень вопросов, иногда весьма детализированных, можно продолжать бесконечно, но суть их одна: приучение к мысли о личной несвободе и подчинении.

В этом, кстати, состоял и более глубокий, зловещий смысл тренировки девушек, скрытый поначалу даже от меня и от Элизабет, когда они в течение всей последующей недели большую часть времени проводили стоя на коленях возле громадного зеркала, видя свое отражение скованной цепями рабыни, снова и снова громко вслух повторяли одни и те же ответы, словно вдалбливая их в свое сознание. Они продолжали эти тренировки и после ухода Фламиниуса, словно запрограммированные автоматы твердя одни и те же гипнотизирующие фразы. В этом смысле Элизабет было несколько легче, чем остальным девушкам, поскольку она воспринимала происходящее просто как часть нашего с ней плана, который рано или поздно должен был осуществиться и положить конец её теперешним мучениям, однако даже она нередко вскрикивала среди ночи или бормотала «Нет, нет, нет!» — или вскакивала с постели с обезумевшими от страха глазами.

Шестая педеля занятий прошла у девушек так же, как и предыдущие, но теперь к стандартным вопросам и ответам добавилась регулярно повторяемая каждой из них фраза: «Мне нравится быть рабыней. Я хочу быть рабыней». Наконец после завершения этого первоначального периода психической обработки, целью которого было внушение каждой из девушек мысли о том, что она действительно рабыня, хочет ею быть и останется ею навсегда, в их обучение были добавлены некоторые новые элементы. В течение последующих недель и даже месяцев к программе первоначального этапа не возвращались, но этот постулат настолько засел в сознании девушек, что, когда Фламиниус или Сура шутки ради или же одновременно с наказанием провинившейся шокером внезапно спрашивали «Чего ты хочешь больше всего?», девушки, не задумываясь, к своему стыду и удивлению, неизменно отвечали «Угодить мужчине!».

Все свободное от занятий, продолжавшихся в среднем не более пяти часов в день, время Филлис и Вирджиния посвящали изучению горианского языка. Элизабет же большей частью пропадала в кабинете Капруса.

Позднее, когда девушки научились довольно сносно изъясняться по-гориански, им позволили принимать ванны, что доставляло им настоящее наслаждение, а ещё позже даже предоставили свободу передвижения по дому, с тем, однако, условием, что после восемнадцатого удара гонга они непременно должны находиться в своих конурах. Пища их также улучшилась настолько, что после успешно прошедших занятий им даже позволялось выпить за обедом бокал ка-ла-на, что порождало у них стремление трудиться ещё упорнее.

По истечении двенадцатой недели тренировок они уже питались довольно сносно, а к концу пятнадцатой даже хорошо, хотя им и была установлена определенная низкокалорийная диета, основанная на протеиносодержащих продуктах, в основном орехах, что весьма напоминало кормежку тарнов при подготовке их к предстоящим соревнованиям или кормление охотничьего слина.

Элизабет, единственная из всех девушек, имела, так сказать, собственную комнату, дверь которой даже можно было запереть изнутри, поэтому они частенько собирались здесь в свободное от занятий время, чтобы попрактиковаться в языке. Обучала их в основном Элизабет, старавшаяся при этом ни единым намеком не дать им понять, что она владеет английским. Чаще всего в эти часы я позволял им побыть наедине, но иногда тоже оставался послушать, не переставая при этом удивляться педагогическим способностям и такту Элизабет. В присутствии американок Элизабет делала все возможное, чтобы у девушек возникла мысль, будто она служит мне настолько хорошо, что ей удалось до известной степени добиться моего к ней расположения.

На восемнадцатой неделе занятий девушкам выдали короткие белые шелковые туники без рукавов, удерживающиеся при помощи завязываемого на левом плече узла. Элизабет при этом получила тунику красного цвета. В этот же период Филлис и Вирджинии заменили простые металлические ошейники на ошейники запирающиеся, которые при необходимости можно было снять, а также убрали у них со щиколотки левой ноги опознавательные металлические полосы, с которыми они были доставлены на Гор, и ножные браслеты для прикрепления колокольчиков. Элизабет уже в начале обучения поменяли обычный желтый рабский ошейник на запирающийся красный.

К концу двадцатой недели тренировок Филлис и Вирджиния уже вполне прилично изъяснялись на языке Гора; Элизабет же, конечно, владела им свободно, хотя у неё и присутствовал некоторый тачакскии акцент. У девушек манера произнесения некоторых звуков больше напоминала характерный говор жителей Ара.

Я заметил, однако, что Сура настаивала на том, чтобы они не стремились избавиться от акцента, служащего свидетельством их варварскою происхождения. Она считала, что свойственное девушкам проглатывание конечных звуков и некоторая английская шепелявость придают рабыням, с точки зрения мужчин, определенное очарование. При случае я поинтересовался на этот счет у Хо-Ту, охарактеризовавшем это произношение лишь как дефект речи, и сообщил его мнение Суре, оставшейся, однако, в своих требованиях непреклонной. Как-то, находясь в нашей комнате вместе с Филлис и Элизабет, Вирджиния, смущенно поглядев на меня, поинтересовалась, не знаю ли я случайно имени того белокурого охранника с голубыми глазами, который так часто заходит понаблюдать за их занятиями.

— Ремиус, — ответил я.

Вирджиния с благодарностью кивнула и низко опустила голову.

— А того парня, что иногда приходит вместе с ним, зовут Хо-Сорл, — добавил я.

— Это тот, противный? — заметила Филлис. — С черными волосами и шрамом на щеке?

— Мне он противным не показался, — ответил я, — если только ты имеешь в виду того же, о ком я говорю. У него действительно темные волосы и шрам на лице.

— Я его знаю, — сказала Филлис — Он все время таращится на меня. Это меня так раздражает!

— А я подумала, — вставила Элизабет, — что сегодня утром ты танцевала именно для него.

— Ничего подобного! — огрызнулась Филлис.

— А вчера, — рассмеялась Элизабет, — когда Сура попросила его подойти, чтобы одна из нас могла приблизиться и исполнить «Первый поцелуй пойманной рабыни», ты раньше всех вскочила на ноги.

— Точно, — заметила Вирджиния. — Я ещё ни от кого не видела такой прыти.

— Все это неправда! — воскликнула Филлис. — Неправда!

— Возможно, после этого он тебя и купит, — высказала предположение Элизабет.

— Я этого не хочу! — возмущенно заявила Филлис. — Как вы думаете, — обратилась ко мне Вирджиния, — нас выставят на продажу в Курумане?

— По-видимому, план Кернуса именно в этом и состоит, — ответил я.

— Вот бы меня купил кто-нибудь, похожий на Ремиуса, — мечтательно произнесла Вирджиния.

— Вполне возможно, — ответила Элизабет.

— Сомневаюсь, — сказала Филлис. — Ты слишком худая, и у тебя мешки под глазами.

— Но ведь я не уродлива, — стала оправдываться Вирджиния. — И что мне теперь делать, если я не такая красивая, как ты?

Она грустно вздохнула и опустила голову.

— Я вообще-то мужчин боюсь, — продолжала она. — Хотя, по правде говоря, теперь уже меньше. Они даже начинают меня интересовать. Я ещё не знаю, как себя с ними вести и что делать. Но теперь-то я рабыня, меня обязательно научат. Нет, теперь я их уже почти не боюсь, — она с вызовом посмотрела на Филлис. — Я даже хочу быть рядом с кем-нибудь из них.

— Рабыня! — презрительно фыркнула Филлис.

— А ты разве не хочешь иметь рядом с собой мужчину? — спросила Вирджиния.

— Нс вижу, зачем он мне может понадобиться, — высокомерно обронила Филлис. — Да и что я с ним буду делать?

— Ну уж это ты узнаешь, рабыня для наслаждений, — заверила её Элизабет. — Самой понравится!

Филлис наградила её испепеляющим взглядом.

— Интересно, каково это чувствовать себя в объятиях мужчины? — снова мечтательно спросила Вирджиния.

— Такого, как Ремиус? — поинтересовалась Элизабет.

— Да, — кивнула Вирджиния.

Филлис расхохоталась.

Вирджиния уронила голову.

— Нет, я уродина, — печально произнесла она. — Меня-то уж точно не будут продавать в Куруманском квартале.

— Нет, ты настоящая рабыня! — воскликнула Филлис. — Маленькая рабыня Вирджиния.

— Да, такая же, как и ты!

— Я не рабыня! — крикнула Филлис.

— Маленькая, хорошенькая рабыня для наслаждений, — смеялась Вирджиния.

— Никогда не называй меня так! — завопила Филлис, вскакивая на ноги.

— А я говорю, ты самая обычная рабыня! — завопила в ответ Вирджиния.

Филлис бросилась к ней, и через мгновение обе они покатились по полу, пиная друг друга и визжа что есть мочи.

— Останови! — обратилась ко мне Элизабет. — Прошу тебя!

— Свободные мужчины не вмешиваются в склоки рабов, — невозмутимо ответил я.

Девушки вскоре опомнились и перестали таскать друг друга за волосы. Филлис поднялась на ноги, тяжело переводя дыхание. Вирджиния тоже встала и, поправляя ленту на волосах, отошла в угол. Обе они посмотрели на меня.

— Извините нас, — глухо сказала Вирджиния.

— Вам пора возвращаться в конуру, рабыни, — заметил я.

Вирджиния рассмеялась Филлис, не говоря ни слова, побрела к дверям и там остановилась, поджидая подругу и исподлобья поглядывая на меня.

Вирджиния робко переминалась с ноги на ногу.

— Вы — мужчина, — снова обратилась она ко мне. — Считает ли господин рабыню Вирджинию уродливой?

— Нет, — ответил я. — Рабыня Вирджиния вовсе не уродлива. Она красива.

В глазах девушки появились слезы.

— А как вы считаете, может такой мужчина, как Ремиус, желать себе такую рабыню, как Вирджиния?

— Если бы Вирджиния не была рабыней белого шелка, — ответил я так, словно этот неуместный вопрос вызвал во мне раздражение, — Ремиус, несомненно, уже давным-давно попросил бы её.

Девушка улыбнулась, надежда засветилась в её глазах.

Одна из привилегий свободного персонала работорговых домов заключалась в том, что служащий или охранник мог попросить себе — и, как правило, получал любую девушку красного шелка, какую он только пожелает. Это, однако, нимало не беспокоило Элизабет, поскольку, по общему признанию, она на время моего пребывания в доме принадлежала только мне.

— А не будь Филлис рабыней белого шелка, — добавил я, не спуская с неё глаз, — она, несомненно, была бы в услужении Хо-Сорла.

Покрасневшая Филлис тут же оставила комнату.

— Этой рабыне, — громко сказал я, зная, что она меня слышит, — придется ещё многому научиться у госпожи Суры.

Из коридора донеслись глухой стон и торопливые удаляющиеся шаги. Элизабет хлопнула в ладоши и рассмеялась. Я взглянул на стоящую посредине комнаты Вирджинию.

— Отправляйся к себе, — распорядился я и, подчеркивая, добавил: — Рабыня!

Вирджиния покорно склонила голову; на губах у неё играла улыбка.

— Да, хозяин, — ответила она и быстро выскользнула из комнаты.

Да, женщину с такой походкой уродливой не назовешь, подумал я.

— Трудно себе даже представить, — сказала Элизабет, провожая её взглядом, — что она когда-то преподавала древнюю историю в колледже.

— Да, — согласился я, — это верно.

— На Земле, — продолжала Элизабет, — я даже не думала, что женщина может двигаться так красиво.

— Мне тоже не приходилось этого видеть, — признал я.

Обучение девушек шло своим чередом. Настал период, полностью посвященный упражнениям и отработке того, как следует стоять, ходить, преклонять колени, вставать, подавать питье и многим другим мельчайшим, но столь же важным элементам, связанным с обучением рабыни для удовольствий. Девушки, даже Элизабет, менялись буквально на глазах. Некоторые из отрабатываемых ими приемов казались мне, правда, довольно глупыми и ненужными, но, видя происходящие с ученицами перемены, мне, однако, трудно было что-нибудь против них возразить.

Одним из них был, например, прием, когда девушка кормит своего хозяина виноградом, держа виноградину у себя в зубах. При этом руки девушки могут оставаться свободными либо скованными за спиной. Она усаживается на одну подогнутую под себя ногу, вторую вытягивает вперед и, изящно изгибая тело, берет губами лежащую перед ней на блюде виноградину. Мы с Элизабет долго смеялись над этим, однако оказалось, что на деле это производит весьма сильное возбуждающее воздействие на мужчину, что особенно заметно уже после третьей поданной тебе виноградины.

— Смотри, — как-то сказала мне Элизабет, — сейчас я продемонстрирую тебе двенадцатый способ войти в комнату.

Я понаблюдал за ней. Эффектное, надо заметить, зрелище. Хотя лично мне больше нравится десятый способ, когда девушка, войдя в комнату, на мгновение застывает у двери, прижавшись к ней спиной, стиснув сведенные вместе ладони и слегка расставив напряженно вытянутые ноги; при этом голова у неё должна быть слегка наклонена и повернута в сторону, а губы приоткрыты.

— И сколько всего существует способов войти в комнату? — поинтересовался я, сидя скрестив ноги на каменном ложе.

— Это зависит от традиций города, — ответила Элизабет. — В Аре это искусство развито больше, чем в остальных местностях. Здесь применяют сто четыре способа.

Я невольно присвистнул от удивления.

— И под каким номером значится просто обычное вхождение в дверь? — полюбопытствовал я.

Элизабет изумленно посмотрела на меня.

— Наверное, под сто пятым, — ответила она.

Значительную часть тренировок, что особенно удивительно при моей неискушенности в данных вопросах, занимали упражнения, посвященные ведению домашнего хозяйства. Даже рабыня для наслаждений, если она проходит обучение в достаточно хорошем доме, должна быть мастером этого дела, обычно возлагаемого на кухонных и комнатных рабынь. Они обязаны уметь раскроить и сшить одежду, выстирать и выгладить её, очистить от всевозможных видов загрязнения любую поверхность и приготовить изысканные блюда из экзотических фруктов и деликатесных продуктов. Элизабет нередко демонстрировала усвоенные его уроки, хотя, точнее сказать, экспериментировала на мне, проверяя приобретенные ею в этой области знания, для чего я время от времени приносил из поистине неисчерпаемых запасов кладовых Кернуса различные продукты.

Одно блюдо из языков елля, заправленных ароматизированным соусом из афродиций, мне запомнилось больше остальных, поскольку после столь изысканного для моего неизбалованного желудка кушанья я, к немалому ужасу Элизабет, полночи пролежал, скорчившись, на боку и глухо постанывая от мучительной боли.

Обучали девушек и громадному количеству других вещей, больше отвечающих, по моему мнению, назначению рабыни для наслаждений, — песням, танцам и массе невероятно разнообразных по своему типу поцелуев. Их репертуар был настолько обширен, что теоретически позволял им доставить максимальное удовольствие любому, начиная от убара и кончая крестьянином, при этом используемые ими элементы, казалось, были просто неисчерпаемы по своим возможностям. Я был бы не в состоянии даже перечислить их, хотя забыть многие из них удастся мне едва ли. Порадовало меня и то, что Элизабет как-то обратилась к Суре с просьбой показать им танец тачакской рабыни, который та однажды, когда мы впервые попали в дом Кернуса, начинала исполнять, но так и не закончила. И Сура, познания которой в этой области были огромны, научила девушек танцу и песне, в сопровождении которой он исполняется. Вдобавок она показала им ещё несколько тачакских танцев, и в частности тот, что мне довелось однажды увидеть на пиру в Тарии.

Мои собственные обязанности в доме за все эти месяцы сводились лишь к сопровождению самого Кернуса в качестве одного из его личных телохранителей в его нечастых выходах из дома. По улицам города Кернус передвигался, сидя на затянутых голубым и желтым шелком носилках, несомых восемью рабами.

Тот вечер, когда Филлис Робертсон в зале Кернуса под светом чадящих факелов исполняла перед нами «Танец Пояса», приходился на последний день Одиннадцатой переходной стрелки, отстоящий ровно на месяц от начала нового горианского года, отмечаемого в день весеннего равноденствия — первый день месяца ен'кара. Курс обучения девушек близился к концу и по практическим соображениям должен был официально завершиться к окончанию Двенадцатой переходной стрелки. Большинство работорговых домов, несомненно, выставят свой товар на продажу в ен'кара, но Кернус, как я узнал, хотел придержать девушек до Праздника Любви, отмечаемого в пятидневный период Пятой переходной стрелки, приходящейся на самый разгар лета. Причиной тому могут служить совершенно различные соображения, наиболее существенным из которых, безусловно, является повышенный спрос на рабынь и в соответствии с этим, их резко возрастающая стоимость.

Однако, возможно, не менее важную роль в его решении сыграли и упорно распространяемые его агентами в городе слухи о достигнутых домом Кернуса высоких результатах в обучении рабынь-дикарок, тех самых, что были привезены на Гор вместе с Филлис и Вирджинией, как и завезенных ранее и нераспроданных немедленно, содержавшихся в загонах для рабов. Вообще, уже значительное число девушек было доставлено черными кораблями, для чего мне нередко приходилось сопровождать Кернуса на происходящие на Валтае встречи. Бывали дни, когда за один вечер черные корабли прибывали по шесть-семь раз.

В общей сложности в доме Кернуса одновременно проходили обучение у обладающих большим опытом рабынь страсти около полутора сотен рабынь с Земли.

Насколько я мог судить, результаты тренировок Элизабет, Филлис и Вирджинии, регулярно доводимые до сведения Кернуса Сурой и Хо-Ту, были в значительной степени завышены.

Как и следовало ожидать, цены на обычных рабынь снизились в несколько раз, рынок буквально замер в ожидании Праздника Любви и приготовился к принятию этих новых, по слухам удивительных, прошедших обучение рабынь-дикарок. Подобное положение дел, безусловно, играло на руку Кернусу, как и преднамеренная задержка поступления первой партии тренированных дикарок на открытые аукционы, что, по его мнению, лишь способствовало дальнейшему распространению слухов и домыслов и должно было за оставшееся время в ещё большей степени подстегнуть воображение потенциальных покупателей. Я думал, что план должен был увенчаться успехом, поскольку цены на рынках в первые два месяца нового года упорно держались значительно ниже средних; золото покупателей словно застыло в ожидании Праздника Любви.

В связи с этим мне вспомнился один достойный внимания инцидент, происшедший как раз в тот день, когда Филлис исполняла свой «Танец Пояса».

Время было позднее, но Кернус все ещё оставался за столом, играя с Капрусом одну партию за другой. В какой-то момент он на минуту оторвался от доски и прислушался. Снаружи где-то у нас над головами раздался шум крыльев и громкий переклик погонщиков тарнов. С улицы донеслись шаги строем передвигающихся людей и лязг оружия. Корпус опустил голову и снова погрузился в игру. Несколькими минутами позже улица заполнилась криками и топотом бегущих ног. Кернус снова прислушался и с легкой усмешкой вернулся к партии.

Мне интересно было узнать, что происходит, но я не хотел уходить из-за стола. У меня вошло в привычку сидеть за обедом рядом с Хо-Ту, приходить вместе с ним в зал и вместе оставлять его. Он ещё не окончил ужина и сидел, слушая исполняемую девушкой под аккомпанемент калико песню. Некоторые из охранников, оставившие на время зал, снова возвращались к своим местам, стараясь не нарушать пения. Хо-Ту нравилась игра на калике, этом шестиструнном музыкальном инструменте с длинным грифом и объемным полукруглым резонатором звука.

Сура тоже на нем играла. Основам этой игры были обучены и Элизабет, Филлис и Вирджиния, но дальнейшее развитие их навыков программой не предусматривалось если их будущий владелец пожелает, он вполне может самостоятельно оплатить их последующее обучение чему угодно.

Игравшая на калике девушка-рабыня сидела на расстеленных в центре зала шкурах, низко склонив над инструментом голову, и, перебирая пальцами тонкие струны, напевала тихую, нежную, грустную мелодию. Я уже однажды, два года назад, слышал эту песню от одного лодочника на Картиусе, притоке Воска, далеко к юго-западу от Ара. Хо-Ту слушал её, закрыв глаза. Ложка его лежала рядом с опустевшей миской.

Девушка начала голосом вторить нежному перебору струн, и я заметил, что Хо-Ту тоже едва слышно напевает. Внезапно дверь с шумом растворилась, и в зал быстро вошли четверо охранников. Двое из них держали за плечи толстого мужчину с безумно горящими глазами, простирающего к Кернусу дрожащие руки. Хотя на нем было одеяние гончаров, пусть даже без капюшона и накидки, он явно не принадлежал к этой касте.

— Портус! — прошептал Хо-Ту.

Я, конечно, тоже сразу его узнал.

— Прошу заступничества касты! — воскликнул Портус и, сбросив со своих плеч руки охранников, на негнущихся ногах сделал несколько шагов к центру зала и опустился на колени перед деревянным помостом, на котором возвышался стол Кернуса. Тот сидел, не отрывая взгляда от игровой доски.

— Прошу заступничества касты! — не своим голосом завопил Портус.

Работорговцы по традиции принадлежат к торговой касте, однако в силу специфики их занятий одеяние их отличается от остальных представителей этой социальной группы. И если бы кому-то из них пришлось искать заступничества касты, он, безусловно, обратился бы именно к торговцам живым товаром, а не к другим. Многие работорговцы вообще считали себя отдельной, независимой кастой, что, однако, расходилось с точкой зрения горианской юриспруденции. Средний горианец, как правило, тоже рассматривал их как нечто обособленное, хотя на прямо поставленный вопрос без колебаний бы ответил, что причисляет их к торговцам. Кстати, многие касты имели свои, различной степени обособленности, небольшие группы и ответвления, как, например, каста писцов включала в себя более мелкие подразделения правоведов и преподавателей, учетчиков, клерков, статистиков и многих других.

— Обращаюсь к заступничеству касты! — стоя перед Кернусом на коленях, молил Портус.

Игравшая на калике девушка незаметно выскользнула из зала.

— Не мешай играть! — недовольно бросил Портусу Капрус.

Мне казалось невероятным, что при столь непримиримой вражде, которая существовала между их домами, Портус мог прийти к Кернусу. Вне всякого сомнения, положение его должно было стать ужасным, раз он решился на это последнее средство — броситься к ногам своего заклятого врага и просить у него кастового заступничества.

— Они отобрали у меня все! — рыдая, причитал Портус. — Вам больше нечего меня опасаться. У меня нет людей. Нет золота! Все, что у меня осталось, — только эта одежда! Они налетели — солдаты! Тарнсмены! Даже просто прохожие! С факелами, веревками! Я едва спасся! Мой дом подлежит конфискации государством. Я теперь ничто. Ничто!

Кернус, зажав подбородок в кулак, раздумывал над очередным ходом.

— Я прошу вас! — умолял Портус. — Я прошу у вас кастового заступничества!

Рука Кернуса потянулась к убару на игровой доске, на мгновение задержалась над ним и тут же нерешительно отошла назад. Капрус от нетерпения подался вперед.

— Только вы во всем Аре можете меня защитить, — кричал сквозь слезы Портус. — Я отдаю вам всю торговлю в этом городе! Я хочу только спасти себе жизнь! Я прошу у вас заступничества касты!

Кернус поднял на Капруса глаза, усмехнулся и неожиданно, словно поддразнивая соперника, передвинул своего первого наездника к писцу убары, на клетку два. Капрус секунду-другую изучал расположение фигур на доске и затем с раздраженным смешком повалил своего убара, признавая партию проигранной.

Пока он складывал фигуры, Кернус внимательно наблюдал за Портусом.

— Я был вашим врагом, — продолжал тот. — Но теперь я — ничто! Я только ваш собрат по касте. Я прошу у вас кастового заступничества!

Капрус, оторвав взгляд от мешка с фигурами, тоже посмотрел на Портуса.

— В чем твое преступление? — спросил он.

— Я не знаю! Не знаю! — истерично воскликнул тот и, снова протянув руки к Кернусу, к хозяину соперничавшего с ним торгового дома, слезливо запричитал. — Я прошу кастового заступничества! Заступничества прошу!

— Заковать его в кандалы, — распорядился Кернус, — и отправить в цилиндр Минуса Тентиуса Хинрабиуса!

Охранники подхватили продолжавшего истерично кричать Портуса и вывели его из зала. Кернус поднялся из-за стола и собрался уходить. Тут он заметил меня и рассмеялся.

— К концу ен'вара, Несущий Смерть, я буду убаром Ара! — сказал он и, снова рассмеявшись, вышел из зала.

Хо-Ту и я обменялись изумленными взглядами.