Книга: Смертельный удар
Назад: Частъ II Год Полной зимней ночи
Дальше: Часть IV Смертельный удар

Часть III
Песни с волками

Толстый человек в длинной, ниже колен, кожаной тунике и начищенном бронзовом шлеме, со знаком надсмотрщика за иноземцами на груди, презрительно оттопырив губу, оглядел стоящую перед ним фигуру. Не очень чистый белый балахон и суковатая палка с раздвоенным рогаткой концом, изрядно ободранная снизу котомка за спиной, заношенные сандалии и грязные ноги. Обычный пилигрим к престолу Магр, стремящийся в главный храм, чтобы, по традиции, лишить себя жизни у подножия известной всему миру статуи в главном храме богини.
— Откуда? — лениво бросил надсмотрщик.
— С Тамариса.
Надсмотрщик удивленно покачал головой:
— Странно. — И ехидно добавил: — Ты бы еще через острова Магрос поплыл.
Пилигрим поднял равнодушный взгляд:
— Этой зимой на море были более короткими кружные дороги. Надсмотрщик хмыкнул:
— Шутник. — Но тут его сальные глазки увидели, что с торговой лохани, на которой прибыл этот вонючий пилигрим, уже начали выгружать кипы дубленых кож. Его нос сморщился, но это все же сулило больший доход, чем можно было поиметь с нищего пилигрима. И он быстро протянул руку за мздой, а потом, не глядя, сунул монетку в карман. Ну что еще можно ждать от такого урода, как не медный щерник? Надсмотрщик пнул пилигрима по лодыжке и, буркнув:
— Проваливай, — поспешил к кораблю.
Грон отскочил в сторону, давая возможность трясущимся телесам чиновника проскочить мимо, и, проводив его взглядом, повернулся в сторону порта. Нграмк был крупнейшим портом на этом побережье. Сначала они думали высадиться в одной из дюжины гаваней поменьше. Но в таких местах любой корабль, как бы невзрачно он ни выглядел, сразу бросается в глаза. А в большой порт подобных лоханок прибывало по нескольку десятков за день. И поскольку Грон хотел, чтобы о его прибытии в Горгос осталось как можно меньше свидетельств, решено было идти в Нграмк. Грон спустился с пирса и не спеша, опираясь на посох, двинулся сквозь толпу. Нграмк был самым большим портом из всех, которые Грон видел до сих пор в этом мире. Говорили, что расположенный на другом побережье Кранк был еще больше, но Грон никогда там не был. Он медленно пробирался сквозь толпу, сохраняя на лице отрешенное выражение, которое и должно присутствовать на лице пилигрима, человека, стремящегося к смерти. Но глаза под слегка опущенными веками внимательно смотрели по сторонам. Когда он вышел на площадь, так же плотно забитую народом, как и причалы порта, по которым, казалось, слонялись все, кому не лень, то почувствовал, как какой-то оборванец тесно прижался к нему с той стороны, где висел кошель. Грон замер и молниеносно ухватил оборванца за ловкие пальцы. Ремешки, на которых висел кошель, уже были обрезаны, но сам кошель пока еще оставался в руке оборванца. Воришка дернулся, потом попытался полоснуть отточенной медной монетой, которой перерезал ремешки, по стиснувшей его пальцы руке пилигрима, но Грон быстро перехватил метнувшуюся к нему щепоть и ловким движением заставил пальцы оборванца развернуть монету заточенной стороной внутрь его собственной ладони. Парень дернулся и уже округлил рот, собираясь заорать от боли, но Грон наклонился к его уху и прошептал:
— Вякнешь — останешься без пальцев.
Оборванец закусил губу. Так, держась за руки, будто два страстных любовника, они прошли через всю площадь и свернули в небольшой переулок. Грон притормозил, повел глазами, выбирая один из дюжины зияющих черных провалов, по-видимому являвшихся входами в местные гадюшники, и, выбрав, нырнул внутрь, увлекая за собой невольного спутника.
Когда они уселись за дальний конец низкого столика, Грон наконец-то разжал руку и выхватил монету. Оборванец свирепо сверкнул глазами и, поднеся руку ко рту, стал слизывать с ладони выступившую кровь.
— Что ты себе позволяешь, грязный иноземец?
Грон покосился на остальных посетителей забегаловки и так же, как они, щелкнул пальцами. Тут же к их концу столика, тяжело переваливаясь, подошла дородная старуха и, походя слизнув каплю висящую на бородавке, спорящей размерами с ее явно немаленьким носом, беззубо прошамкала:
— Што угодно гошподину?
Грон молча ткнул пальцем в направлении растрескавшихся кувшинов с каким-то пойлом, стоящих на соседних столах, и показал два пальца.
Старуха согласно кивнула, но не ушла, а просящим голосом протянула:
— Может, гошподин жакажет рыбу?
Грон принюхался и кивнул. Старуха обрадованно хрюкнула и зашаркала к очагу. Оборванец заинтересованно смотрел на Грона. Наконец он несколько ехидно спросил:
— Ты, никак, хочешь возместить мне порезанную руку? Имей в виду, этого кислого пива и подвонявшей рыбы будет мало.
Грон отрицательно покачал головой:
— В том, что случилось с твоей рукой, виноват ты сам. Нечего лезть к чужим кошелям. Просто я впервые в этом городе, а по прежнему опыту помню, что никто лучше не знает город, чем лихие парни вроде тебя.
Оборванец довольно расправил плечи:
— В этом ты прав. — Он хитро прищурился. — Значит, ты хочешь меня нанять? Учти, я дорого стою. Одного обеда не хватит.
Грон усмехнулся про себя, а сам задумчиво произнес:
— Что ж, пожалуй, я без труда управлюсь с двумя порциями, а может, даже закажу еще.
Оборванец обеспокоенно встрепенулся и торопливо забормотал:
— А впрочем, я думаю, что святому человеку можно услужить и за такую малость…
В это время старуха, шаркая ногами, принесла два кувшина и блюдо с горячей рыбой. Оборванец тут же схватил самый большой кусок и начал торопливо запихивать его себе в рот, запивая большими глотками из кувшина. Грон ел не торопясь, но, когда оборванец расправился с первым куском и, рыгнув, потянулся за вторым, Грон молниеносно выбросил вперед руку и чувствительно врезал ему по ладони. Парень приглушенно взвыл, но убрал руку и несколько мгновений молча сидел и смотрел, как жует Грон. Потом потянулся и осторожно взял самый маленький кусочек. Грон невозмутимо подхватил кусок побольше и отправил в рот.
Остаток трапезы прошел спокойно. Когда на блюде не осталось ни крошки и оборванец, сыто рыгнув очередной раз, похопал себя по животу и, выразительно указав на желудок, попытался подняться, Грон вытянул руку и уткнул ему палец в подшейную выемку:
— Ты, никак, хочешь удрать?
Оборванец послушно шлепнулся на место и пробормотал:
— Ну попытаться-то надо было. — Он вздохнул и, бросив на Грона острый взгляд, произнес: — А ты очень странный пилигрим. Никогда не встречал такого.
— Там, откуда я родом, таких еще много, — бросил Грон. Оборванец фыркнул, устроился поудобней и важно заговорил:
— Ну, наниматель, что тебя интересует? Грон усмехнулся:
— Расскажи мне о городе. Все, что знаешь. Просто мели языком, а когда меня заинтересуют какие-то подробности, то я спрошу.
Оборванец, важно задрав подбородок, начал:
— Нграмк — лучший город мира, потому что он — самая большая клоака, которая только может существовать в пределах Ооконы…
Через четыре часа Грон заказал еще пива и рыбы. А когда они, изрядно набравшись, выползли на улицу, Вграм, как звали оборванца, окинув одеяние Грона оценивающим взглядом, будто впервые его увидел, твердо заявил:
— Тебе надо сменить одежку. Ты чертовски хороший собутыльник, но если мы с тобой завалимся добавить куда-то еще, кроме заведения матушки Толстухи, то на тебя будут сильно коситься. А возможно, и донесут портовому надсмотрщику за иноземцами. — Он постоял, покачиваясь, о чем-то напряженно размышляя, потом резко, чуть не шмякнувшись на землю, повернулся и заявил: — Иди-ка обратно и подожди меня.
И, прежде чем Грон успел что-то сказать, исчез в темноте. Грон несколько мгновений стоял, тупо глядя в темноту и понимая, что он только что упустил шанс спокойно выбраться из города. А затем, решив, что, судя по тому, как он лопухнулся после всего лишь восьмого кувшина пива, в его подготовке наличествуют серьезные пробелы, двинулся обратно к матушке Толстухе.
Хотя Грон его уже и не ждал, оборванец появился спустя полчаса. Бросив перед Гроном драную столу, он гордо произнес:
— С тебя двадцать монет. Золотарь согласился расстаться со своим тряпьем только за такую цену.
Грон осмотрел ощутимо пованивающее одеяние, сморщил ног и поинтересовался:
— А почему золотарь? Оборванец удивился:
— А кем в Горгосе еще может быть иноземец? Только рабом пилигримом или золотарем. Хотя нет, — он ехидно хмыкнул, — еще свиногоном, но их не пускают в пределы города, потому что от них воняет еще хлеще, чем от золотарей. А еще бродячим акробатом, но этого нигде поблизости не наблюдалось. Да и не подойдет это тебе. Потому как тогда тебя вполне могут в любой таверне заставить показывать представление. Понял, пилигрим? — И он захохотал.
Грон взял столу, поднес ее к еле дававшему свет фитильку масляной лампы, оглядел и негромко бросил:
— Два щерника.
— Идет, — весело согласился оборванец, чем навел Грона на мысль, что эта грязная тряпка досталась ему бесплатно.
Грон окинул взглядом зал. В заведении царил густой сумрак, слегка рассеиваемый только светом очага, в котором горели сухие бычьи лепешки. Никому не было дела до того, что происходит вокруг. Грон приподнялся и, быстро стянув белый балахон пилигрима, натянул принесенную столу. Поведя плечами, он пробурчал:
— Не очень удобный наряд для золотаря. Вграм радостно гыкнул:
— Все иноземцы в Горгосе носят столу. — Он протянул руку и, сохраняя на лице торжествующую улыбку, сгреб со стола его белый балахон: — А это я куда-нибудь пристрою так, чтобы никто не видел.
Грон насторожился. У оборванца явно был слишком довольный вид для того, кто сегодня заработал лишь на вшивый ужин из тухлой рыбы с дрянным пивцом и пару медных щерников. Но Вграм уже резво вскочил на ноги и рванул к выходу. Грон постоял и медленно двинулся следом за ним. Ему очень не нравилось это неестественное веселье оборванца. Когда до двери осталось шага четыре, Вграм обернулся, снова растянул губы в улыбке, которая показалась Грону злорадной, и, ускорив шаги, выскочил на улицу. Подозрения Грона переросли в уверенность, и он остановился перед самой дверью. Ясно, что за дверью его кто-то ждал. Намерения тоже были вполне прогнозируемые и колебались между убийством и продажей в рабство.
Причем последнее было более вероятно. Бросив взгляд через плечо, Грон убедился, что посетители не обращают на него внимания и, привалившись к косяку, задумался. Конечно, путешествовать по Горгосу в качестве раба гораздо предпочтительней, но он не мог поручиться, что маршрут работорговцев совпадет с его желаниями. И потом, его, скорее всего, никуда не поведут, а оставят где-нибудь в городе или продадут на ближайшую плантацию. И тут его осенило. Стола золотаря! Он покачал головой. Нет, положительно, это пиво оказалось крепче, чем показалось. Вграм его уже продал. Эта стола была ему нужна для того, чтобы не замараться о белый балахон. Одежда пилигрима считалась священной и находящейся под охраной Магр, так что, если бы он не снял балахон, вряд ли кто из громил рискнул бы вызвать неудовольствие Магр и особенно ее бдительных жрецов. Хотя, как говорил один из пленников, с которым он беседовал в Герлене перед самым отъездом, нравы распались, традиции утеряны и многие в Горгосе считают белый балахон ясным знаком того, что здесь можно разжиться бесплатным рабом. Дверь снова распахнулась, и внутрь просунулась голова Вграма. Грон стремительно вытянул руки и, схватив парня за горловину туники, быстро втянул внутрь, на ходу завернув ворот в удушающий захват. Вграм затрепыхался, но, едва Грон его чуть сдавил, тут же обмяк и со страхом глянул ему в глаза. Грон чуть ослабил захват и тихо спросил:
— Сколько?
Вграм дернулся, но, поняв, что вырваться не удастся, придушенно прохрипел:
— Всего пять серебряных зугарников.
— Дешево, — фыркнул Грон, — но я спрашивал не об этом, а о том, сколько человек меня ждут.
Вграм снова трепыхнулся, но Грон приблизил лицо и ласково прошептал:
— Если я напрягу руку, то сломаю тебе шею. А это значит, что сразу ты не умрешь, но тело будет как труп. Ты будешь все видеть, слышать, чувствовать, но не сможешь даже переплюнуть через губу. Я не знаю, как у вас поступают с такими живыми трупами. У нас в Тамарисе их отдают священным собакам. — И он зловеще закончил: — Может быть, с тобой поступить по тамарисскому обычаю? Где у вас в городе больше бродячих собак?
Оборванец мелко задрожал и торопливо забормотал:
— Там трое, с сетью. Это Угрра, владелец пяти золотарных телег, и двое его слуг. У него недавно умер раб-золотарь, и ему срочно нужен новый.
Грон, задумчиво покачав головой, произнес, выделив голосом одно слово:
— Не хотелось бы в первый день убивать ЧЕТВЕРЫХ добропорядочных горгосцев, но… похоже, придется.
При этих словах Вграм еще больше задрожал и взмолился:
— Отпусти меня, я скажу, что ты ушел через другой ход. Они не пойдут проверять, вот увидишь. Я отдам им деньги и скажу, что ты сбежал. Клянусь глазом и зубом Магр, так и будет!
Грон несколько мгновений смотрел ему в лицо, потом разжал руку. Вграм, внезапно ощутивший, что его больше никто не держит, уставился на него, не веря в то, что это произошло. А Грон кивнул ему на дверь и, как бы советуя, проговорил:
— Иди, скажешь все, что надо, и подождешь меня. Впрочем, можешь попытаться обмануть меня еще раз.
От его тона у оборванца на лбу выступила испарина.
Вграр икнул и, вжав голову в плечи, выскользнул за дверь. Когда Грон спустя пять минут появился на улице, Вграм ждал его в одиночестве. Грон внимательно осмотрелся, а оборванец живо заверил:
— Они ушли. Угрра чуть не обрезал мне уши, но они ушли. Грон лениво спросил:
— Ну, где я буду сегодня спать?
Вграм поспешно ткнул рукой куда-то в темноту:
— Меня знают на «ночном дворе». Там у нас живут пятеро аккумцев и десятка полтора ибарцев, так что ничего страшного, что ты иноземец… — Он повернулся и потрусил впереди Грона, поминутно оглядываясь.
Они подошли к покосившимся воротам какой-то полуразрушенной усадьбы, раскинувшейся на добрую четверть мили. Вграм, к тому моменту немного успокоившийся, покосился на Грона и спросил:
— Слушай, иноземец, из-за чего тебе пришлось бежать с Тамариса?
Грон усмехнулся:
— В основном из-за плохого отношения к животным.
— Как это? — не понял Вграм. Грон пожал плечами:
— Мной хотела пообедать пара священных собак. А я объяснил им, что хоть и не большой охотник до собачьего мяса, но в такой ситуации предпочитаю быть скорее поваром, чем блюдом.
— Ты их прикончил? — В глазах Вграма появилось недоверие, смешанное с восхищением, и он благоговейно произнес: — Пожалуй, с Угрра стоит взять плату за то, что я спас ему жизнь. Если бы он наехал на тебя, то ему пришлось бы туго.
Грон снова усмехнулся:
— Это ему надо брать с тебя плату. Он тебе ничего не должен, поскольку именно ты приволок его туда. А вот он лишился вполне приличной столы. — И Грон сделал манерный жест, будто оглаживая свою одежду.
Вграм расхохотался. Они приблизились к воротам, и оборванец звонко застучал костяшками пальцев по остаткам бронзовых полос, которые когда-то пересекали створки крест-накрест. Через несколько минут послышалось шарканье и недовольный голос заорал:
— Кого несет в такую рань?
Вграм оскалился в улыбке и пояснил Грону, который и так это знал:
— Обитатели этого места возвращаются под крышу через час после рассвета. А сейчас у всех самая работа.
Створка медленно отворилась, и на пороге возник лохматый привратник с недовольным выражением на лице.
— Клянусь зубьями Магр, вы… — Тут он осекся, а Грон, впившийся взглядом в лицо привратника, медленно растянул губы в улыбке и голосом, от которого у привратника покрылись инеем волосы под мышкой, произнес:
— Ну здравствуй, Одноглазый. Давненько не виделись, — и шагнул вперед.

 

Хранитель Власти ждал его у крайней колонны в боковом портике дарохранительницы. Эвер на мгновение задержался на предпоследней ступеньке, невольно залюбовавшись столь величественной позой Хранителя. Высокий рост, красивое лицо, царственная осанка. Сразу видно, что это истинный хозяин мира. Эвер вздохнул, ему никогда так не выглядеть, и шагнул на полированные плиты, нарочито громко шлепнув подошвами сандалий. Хранитель Власти резко обернулся, и на мгновение по его лицу скользнула тень презрения, но только тень. Хранители умели скрывать свои чувства. А уже в следующий миг его губы улыбались, и он шагнул к Эверу, распахнув объятия:
— О брат Хранитель! Наслышан о вашем успехе. Эвер сожалеюще развел руками:
— Увы, всего лишь частичном. Нам не удалось захватить всех, кого намечали. — Он умолк, раздумывая, стоит ли сообщать, что он тоже осведомлен о неудаче Хранителя Власти, но решил не говорить. — Так что, увы, это слишком незначительный повод для радости.
Судя по тому, что Хранитель Власти ответил не сразу, вся его деликатность пошла насмарку. Хранитель догадался, что означала эта кратковременная пауза в его монологе. Но он сумел взять себя в руки и продолжил обычным голосом:
— Не скромничайте. В борьбе с этим Измененным даже небольшой успех — редкость. Жаль, что не все члены Совета осознали, насколько серьезной помехой он может стать для Ордена. Даже несмотря на скорый конец Эпохи.
Эвер утвердительно склонил голову:
— Полностью с вами согласен, брат Хранитель. — И, повинуясь жесту собеседника, прошел в глубь портика и уселся на небольшое креслице рядом со столиком, уставленным вазами с фруктами. Хранитель Власти устроился напротив и, как рачительный хозяин, наполнил кубки вином. Эверу вдруг припомнился такой же день три года назад, когда они сидели в этом же портике вдвоем с Верховным жрецом Вграром. Вообще-то похищение семьи было идеей Вграра. Но после того как в Горгос прибыл Хранитель Власти, жрец тут же переметнулся к нему. А Хранителю Власти больше импонировала идея разом покончить с Измененным и его Корпусом. И столь второстепенное дело — о котором к тому же Хранитель Власти мог в любой момент узнать все детали, поскольку непосредственным воплощением замыслов по-прежнему занимался Вграр, — снисходительно оставили под общим руководством Эвера. Сейчас Хранитель Власти, вероятнее всего, кусал себе локти, поскольку убийство Измененного и мятеж в Корпусе полностью провалились. И не просто провалились. Все засланные и завербованные агенты были схвачены и подвергнуты допросу. А любой в Ордене знает, как в Корпусе умеют развязывать языки. Это было тем более неприятно, что Хранитель Власти нарушил одно из основных правил, установленных Советом Хранителей, по которому посвященные высшего ранга должны находиться на максимальном удалении от Измененного. И сейчас в подземельях Корпуса выкладывали орденские секреты два члена Ордена самого высокого после Хранителей ранга. А Хранитель Власти остался без двух своих самых верных соратников. Так что Хранитель Власти, который после гибели прежнего Хранителя Порядка стал играть в Совете заглавную роль, из-за всех этих неудач оказался в крайне шатком положении. Ему отчаянно требовались союзники. И именно этим, по мнению Эвера, и было вызвано приглашение на сегодняшнюю беседу. А приглашение ему передал вчера вечером лично Вграр. После того как они сделали по глотку, Хранитель Власти поставил кубок на столик и, изящно сложив руки, решил сразу взять быка за рога:
— А что вы собираетесь предпринять в отношении Измененного теперь?
Эвер еще раз отхлебнул из кубка, демонстрируя некоторую задумчивость и держа паузу. И когда на лице Хранителя Власти стали появляться признаки нетерпения и даже раздражения, неторопливо ответил:
— Измененный не раз демонстрировал быструю реакцию на наши действия. И я думаю, что нам необходимо немедленно воспользоваться полученным преимуществом. Конкретно я хочу…
— Ни в коем случае, — с выражением крайнего возбуждения на лице перебил его Хранитель Власти и, тут же сменив возбужденное выражение на маску убежденности, продолжил: — Мы не имеем права на ошибку! А поспешные действия в отношении Измененного, скорее всего, окончатся именно этим.
Он глядел на Эвера как учитель на непослушного ученика и всем своим видом показывал, что обладает неотъемлемым правом не только давать советы, но и принимать решения. Эвер мысленно усмехнулся. Хранитель Власти, слетев на полном ходу с собственной колесницы, пытался тут же запрыгнуть на колесницу Эвера. Да и способ, каким он пытался это сделать, доказывал, что он до сих пор не воспринимал Эвера как полноценного Хранителя. Скорее как некую фигуру для игры в номк, коей так увлекался его новый союзник, Верховный жрец Вграр. Фигуру достаточно важную, но которую можно было просто двигать по доске своей рукой.
— А что вы предлагаете, брат Хранитель?
— Я считаю, что, прежде чем что-то предпринять, мы должны Дождаться его реакции. И только узнав о том, что он предпримет, мы сможем безошибочно просчитать свои следующие действия.
С таким противником, как этот Измененный, не следует забегать вперед на два хода. Мы сделали свой, значит, надо подождать пока он ответит.
Эвер уже набрал воздуху, чтобы возразить, но тут его пронзила мысль, заставившая вздрогнуть и замереть. Почему ему удалось запланированное только с семьей Измененного? Брат базиллисы и его семья остались на свободе. В отношении еще нескольких людей акции пришлось отменить из-за того, что столицы достигла едва треть наемников и переправленных из Горгоса посвященных. А один из офицеров Корпуса, отвечавший в том числе и за безопасность базиллисы, оказался столь искусным бойцом, что операция едва не сорвалась. Слава богам, его удалось пристрелить из арбалета. Неужели Творец еще раз дает ему знак? Эвер неподвижно сидел, захваченный этой мыслью, потом бросил на Хранителя Власти растерянный взгляд и пробормотал:
— Но Совет Хранителей…
— Совету Хранителей все доложу я, — снисходительно улыбнулся тот, всем видом давая понять, что он ради добрых отношений или по собственному великодушию оказывает брату Хранителю серьезную услугу. Однако Эвер понял, что после доклада в победной колеснице останется только Хранитель Власти, а он сам тихо и незаметно уйдет в сторону. Ту же цель преследовал и совет не торопиться. Хранителю Власти нужно было время, чтобы все забыли о его неудаче и о том, что успеха добился именно Хранитель Порядка. Но, если это в самом деле был знак Творца, может, так оно и лучше? Брат Эвер несколько мгновений раздумывал над тем, как следует поступить.
— Возможно, вы правы, — сказал он, — и нам действительно не стоит торопиться.
Хранитель Власти обрадованно всплеснул руками:
— Прекрасно! Значит, я завтра же отбываю на Остров, где сразу по прибытии предстану перед Советом…
Но Эвер охладил его энтузиазм:
— Я хотел бы подумать.
Хранитель Власти ошарашенно уставился на него:
— Но…
— Пару дней, — перебил брат Эвер, — всего пару дней. — И, встав с кресла, поклонился и произнес: — Благодарю за столь приятную беседу, — после чего повернулся и покинул портик, оставив за спиной изумленного и разгневанного мужчину, который никак не мог разобраться, что это было — просто дурные манеры выскочки-маломерка с Тамариса или плохо замаскированное хамство, настоящая пощечина его самолюбию.
Стоило Хранителю Порядка удалиться, как кусты у ступенек зашуршали и из зарослей выбрался Верховный жрец. Проводив взглядом карлика, заворачивавшего за угол здания, он повернулся и резво взбежал по лестнице. Хранитель Власти мерил тагами портик. Вграр ступил с лестницы в густую тень портика и замер в почтительной позе. Хранитель Власти резко обернулся и бросил гневный взгляд на вошедшего, но, увидев, что это Вграр, смягчился:
— А, это ты. — Он рванул полу своего роскошного плаща. — Клянусь Творцом, он заплатит мне за все.
Вграр согласно кивнул:
— Еще никому не удалось победить Орден, и этот Измененный, как бы он…
— При чем здесь Измененный! — возопил Хранитель Власти. — Я говорю об этом мерзком маленьком выскочке! — Он воздел руки в жесте гнева. — Он посмел противиться мне, МНЕ! Его сделали Хранителем только для того, чтобы его убил Измененный. Его ранг должен был придать вес нашему посланцу и навлечь на него гнев Измененного. Он должен был стать мучеником! — Хранитель Власти аж задохнулся от возмущения. — А он выжил и отравляет воздух в Совете. Да еще смеет перечить мне… — Он снова злобно рванул полу плаща и опять принялся метаться по портику.
Вграр, все это время невозмутимо стоявший в углу, поздравил себя с тем, что так удачно появился. У него давно были подозрения насчет статуса Хранителя Порядка. И вот сейчас он получил подтверждения своим мыслям. Слава богу, он вовремя сменил приоритеты и ловко подвернулся под руку столь уважаемому члену Совета Хранителей, каким был Хранитель Власти. После такого провала у другого бы голова с плеч слетела. А этот будто у Творца под полой, еще и недоволен, что с ним недостаточно почтительны. Хранитель Власти раздраженно остановился и, подойдя к столику, сгреб самое большое яблоко и начал остервенело грызть. Кинув взгляд на Верховного жреца, он недовольно поморщился и пробурчал:
— Ну чего тебе? Вграр поклонился:
— Я пришел узнать, не надо ли чего?
— Нет. Иди. Будешь нужен — позову.
Вграр поклонился и выскочил из портика, а Хранитель Власти возмущенно затолкал в рот горсть винограда и, фыркнув, пробубнил:
— Он подумает! Тоже мне, медный щерник, а строит из себя… — И он попытался проглотить виноград, но подавился и отчаянно закашлялся. Хранитель Власти стоял у стола, уцепившись за край, и надсадно кашлял, а рядом не было никого, чтобы даже постучать по спине.
Сразу после разговора с Хранителем Власти Эвер спустился в подземелье храма. Стоящий у дверей посвященный склонился в глубоком поклоне и отступил. Эвер небрежно кивнул и, достав из кармана два бронзовых стержня с пазами, вставил в замок и повернул. В двери что-то щелкнуло, и Эвер, навалившись, отодвинул ее в сторону. Он передал посвященному стержни (дверь можно было отворить только снаружи) и шагнул внутрь. Пройдя небольшой тамбур, он остановился у двери с защелкой, закрытой на большой висячий замок, и приник ухом к небольшому отверстию в ней.
— …если к быку прибавить старца, что получится?
После короткой паузы послышался звонкий детский голосок:
— А я знаю, я знаю, колесница!
— Умница. А сколько будет рука и рука? Следующий ответ был не менее быстрым:
— Чаша!
— Молодец, а теперь я хочу, чтобы ты поиграла немножко, а я пока позанимаюсь с Югором.
У Эвера невольно сжалось сердце. Его детство было совсем другим, у него не было отца и, сколько он себя помнил, матери. Он рос, сопровождаемый только пинками и тычками. И никому никогда не приходило в голову хотя бы просто поговорить с ним. Хотя, конечно, у него имелось нечто более ценное — свобода. А те, кто находился за этой дверью, были ее лишены. Он толкнул дверь и шагнул вперед. Женщина подняла голову от стола, на котором сын Измененного старательно выписывал какие-то каракули, и смерила его враждебным взглядом.
— Добрый день, — спокойно произнес Эвер, обозревая скудную, но для камеры, единственным убранством которой ранее была только гнилая солома, прямо-таки роскошную обстановку. — Я пришел узнать, не надо ли чего?
— Нет, господин. — Несмотря на смиренность слов, голос женщины звучал надменно и вызывающе. — Все хорошо.
Эвер слегка поклонился. Оба замолчали. Эвер не знал, как продолжить разговор. Он не знал даже, зачем вообще пришел сюда. Может быть, его притянула сюда мысль, осенившая во время разговора с Хранителем Власти. Женщина молчала. По-видимому, не хотела заходить слишком далеко с единственным человеком, который с пониманием отнесся к ее просьбам и имел достаточно влияния, чтобы их исполнить. Хотя, возможно, лишь потому, что именно он был главным виновником того, что они находились в этой камере. Пауза затягивалась. Наконец Толла не выдержала:
— Скажите, а вам не страшно? Эвер усмехнулся:
— Вы думаете, мне стоит бояться вашего мужа? Толла отрицательно покачала головой:
— Не только. Грон мне рассказывал о вас и о том, почему он вас не убил. Но после того как я увидела вас в Тронном зале, мне многое стало понятно.
— И что же? — заинтересованно спросил Эвер.
Однако Толла, будто не слыша его вопроса, произнесла несколько задумчиво:
— Он сказал, что тогда не убил вас, потому что почувствовал, что вы обречены. Вы живы, пока жив он, и, пока сохраняется эта зависимость, никто не сможет вас утопить, но как только он умрет… — Она помолчала. — Когда тонет корабль, места в лодках никогда не хватает на всех. Неужели вы думаете, что ОНИ возьмут вас с собой, когда начнет тонуть весь этот мир?
Эвер почувствовал, что его прошиб пот. Неужели его связь с Измененным столь очевидна? О Творец, как же жить дальше? На чьей он, в конце концов, стороне? Его взгляд метнулся по камере и задержался на детском лице, так сильно напоминавшем лицо Измененного. Сын Измененного смотрел на него не по-детски серьезно. Эвер судорожным движением вытер пот и, ни слова не говоря, выскочил за дверь. Захлопнув дверь, он прижался к ней спиной и несколько минут стоял, даже не задвинув засов, дожидаясь, когда бешено колотящееся сердце немного Успокоится. Потом устало запер дверь и, еле волоча ноги, вышел наружу. Дождавшись, когда посвященный запер дверь, он забрал оба бронзовых ключа и, сгорбясь, начал подниматься по лестнице. Его маленькая нахохленная фигура исчезла за поворотом лестницы, и охранник-посвященный насмешливо скривил губы и достал кусок мягкой глины, на которой четко отпечатались следы двух бронзовых стержней. Хранитель Власти будет доволен.

 

Толла некоторое время молча стояла, уставившись на закрывшуюся дверь. Получилось или нет? Этот человек должен был стать ее союзником в борьбе за выживание. Она вздохнула. Возможно, торопиться не следовало и стоило подождать, пока с ней не встретится кто-то более влиятельный. Хотя, насколько она знала, ранг Хранителя являлся высшим в Ордене, но этот человек выглядел уж больно непрезентабельно. Однако что сделано — то сделано. К тому же Грон всегда говорил, что у этого карлика большие способности к выживанию, а в ее положении это немаловажно. Близится конец Эпохи, и, как говорил Грон, в такое время внутренняя борьба в Ордене должна резко обостриться. Так что вполне могло случиться, что кому-то из тех, на кого она будет рассчитывать, кости выбросят знак Магр. Она вздохнула. Что ж, ее дело сейчас — сохранить детей до прихода Грона.
Вечером Эвер поднялся на верхний этаж храма и подошел к двери покоев, которые занимал Хранитель Власти. Охранявший дверь посвященный склонился в безмолвном приветствии и отодвинул занавеси. Вообще-то эти покои были предназначены для императора, когда он во время Семиртерия прибывал в храм поклониться Магр-покровительнице. Но сведущие люди понимали, что сейчас в них остановилась не менее важная персона. Хранители нечасто выбирались в мир с Острова, а когда такое происходило, они довольно ревниво относились к тому, чтобы их принимали соответственно их положению. Эвер усмехнулся. За исключением его самого. Но никто из Хранителей не считал его себе ровней. В том числе из-за того, что он проводил в миру намного больше времени, чем на Острове, и из-за того, что довольствовался скромной кельей вместо таких вот апартаментов или, вернее, почти таких, поскольку императорские были, естественно, в единственном числе, и из-за того, что носил скромный хитон, а иногда даже столу, в которых в Горгосе ходили только грязные иноземцы. Но, главное, из-за того, что, несмотря на все их хитроумные расчеты, он остался в живых.
Хранитель Власти был не один. Когда Эвер вошел в спальный покой, Хранитель как раз активно занимался поиском отличий жрицы-вестальницы от обычной женщины. Но, судя по всему, отличия никак не желали находиться. Эвер, услышав голоса и жеманный смех, отворил дверь и откинул занавеску. Вестальница удивленно посмотрела на него и воскликнула:
— О Магр, кто это?
Мужчина, лежащий на ней, резко повернул голову, метнув в посмевшего войти без разрешения гневный взгляд, и уже собрался бурно выразить свое крайнее раздражение. Однако, увидев, кто вошел, захлопнул рот. Со взглядом, правда, ему пришлось повозиться, но секунды три спустя он справился и с этим. С сожалением хлопнув жрицу по крепкому заду, Хранитель раздраженно буркнул:
— Выйди, женщина.
Та скинула ноги с кровати и поднялась, потянувшись всем телом. Грациозно-небрежно накинув на плечо истерзанную тунику, она легким движением поправила золоченый ошейник и лениво-развязно произнесла:
— Мне подождать?
Хранитель раздраженно поджал губы:
— Нет, иди. Нужна будешь — позову.
Женщина, виляя бедрами, прошла к выходу. Проходя мимо Эвера, она окинула его презрительным взглядом и фыркнула, пренебрежительно оттопырив нижнюю губу. Эвер все это время невозмутимо смотрел на Хранителя Власти и, когда жрица так оскорбительно высказала свое мнение в отношении Хранителя Порядка, заметил, как тот не сумел сдержать довольной улыбки. Правда, тут же взял себя в руки и, почти мгновенно переделав довольную улыбку в любезную, учтивым жестом указал брату Хранителю на кресло, стоящее у окна. Эвер с озабоченным видом подошел к указанному месту и уселся на кресло, изготовленное для императора Горгоса — человека героических пропорций, к тому же из-за возраста и вредных привычек еще изрядно их увеличившего. Когда он сел, оказалось, что ноги его не достают до пола, и это вновь вызвало мимолетную улыбку на лице Хранителя Власти. И тут Эвер внезапно почувствовал, что его охватывает какое-то лютое бешенство и дикая злость на Орден, Творца и весь этот мир. Он сам испугался своего чувства и, отвернувшись, крепко закрыл глаза, но времени на то, чтобы поддаваться эмоциям, не было. Послышался бархатный голос Хранителя Власти:
— Что привело вас ко мне в столь поздний час, брат Хранитель?
Эвер уже пришел в себя и, повернувшись к собеседнику изобразил милую улыбку:
— Я обдумал ваше предложение, брат Хранитель, — он сделал паузу, заметив, как сверкнули глаза собеседника. — И я считаю что вы абсолютно правы. Более того, я хотел бы, чтобы вы взяли на себя основное бремя противодействия Измененному. А я пока с помощью семьи попытаюсь получше узнать его слабости и болевые точки.
Глаза Хранителя Власти алчно блеснули, но тон, которым он произнес следующий вопрос, был подчеркнуто осторожным:
— Означает ли это, что вы вверяете в мои руки и судьбу его семьи?
Эвер развел руками:
— Да. — И, помолчав, продолжил извиняющимся тоном: — Просто я чувствую, что мне не хватит ни опыта, ни авторитета, дабы с наибольшей выгодой использовать открывающиеся возможности. Но в то же время я хотел бы помочь вам чем смогу.
Хранитель Власти важно кивнул:
— Что ж, мой друг. Смею вас уверить, вы приняли верное решение. Буду рад принять вашу помощь. — По его лицу пронеслась тень недовольства. Видимо, при мысли о том, что этот выскочка все-таки не отказался полностью от участия в предприятии. Но затем Хранитель Власти решил, что не стоит торопить события. Он сумел заставить этого мозгляка подарить ему свой успех, сумеет и полностью избавиться от него, когда придет время. Однако времени-то у него почти не осталось. Ни тот ни другой не знали, что одному из них осталось жить только две луны.

 

Грон проснулся около полудня. Вграм сидел у него в ногах. Грон осторожно повел взглядом из-под опущенных век и не заметил ничего подозрительного. Впрочем, если бы что-то было не так, он проснулся бы гораздо быстрее. Грон несколько раз напряг и расслабил мышцы, потом резко сел и потянулся. Вграм испуганно дернулся, но, увидев, что Грон просто потягивается, облегченно выдохнул и попытался улыбнуться. Грон спросил:
— Были проблемы? Вграм хихикнул:
— Ну, понятно, мало кому нравится, что новичок на этом дворе сразу убивает привратника, но он не был горгосцем. — Тут оборванец понял, что ляпнул что-то не то, и прикусил язык.
А Грон равнодушно спросил:
— Как насчет пожрать?
Вграм вздохнул. Грон растянул губы в ухмылке:
— Понятно. — Он потер лицо ладонью и поднялся на ноги. — Ладно, пошли искать пожрать.
Когда они подошли к воротам, откуда-то из развалин вывернулись четыре громоздкие, приземистые фигуры. Грон притормозил и бросил на оборванца вопросительный взгляд. Тот побледнел и съежился. Грон понимающе хмыкнул и повернулся к приближающимся мордоворотам, методично разминая пальцы. Шагов за семь громилы привычно разошлись полукругом и заговорили все разом, однако их речь причудливо сплелась в необычный, но понятный словесный ряд:
— Ты.
— Убил.
— Привратника. — Он.
— Должен был.
— Нам.
— Сорок золотых.
— Отдавай.
Вграма уже била дрожь.
— Это что за чучела? — поинтересовался у него Грон. Тот пробормотал едва шевелящимися от страха губами:
— Это Братья-гасилы. Они… — Он поперхнулся и шлепнулся на землю, потому что ноги его уже не держали.
Грон шумно вздохнул и ласково посоветовал:
— Шли бы вы, а? Целее будете.
Похоже, братья и не рассчитывали на какое-либо возмещение убытков, а просто искали повода подраться. Поэтому подобное развитие ситуации их только порадовало:
— Ты.
— Сын собаки.
— Сейчас получишь.
И братья обрадованно бросились в атаку. Грон змеиным движением скользнул к правому. В подобной свалке главное — драться только против одного. Первый из братьев от сильного удара ногой в грудь с грохотом врезался в стену. Но Грону пришлось Упасть и откатиться в сторону. У братишек оказалась хорошая Реакция и большой опыт. А поскольку первый уже начал подниматься, одной рукой держась за голову, а другой опираясь на стену, Грон заключил, что, для того чтобы их вырубить, придется попотеть. После того как Грону — в следующей последовательности — чуть не заехали увесистым камнем, размером с голову быка, по голове, куском доски по плечу и каким-то кнутом по животу или даже тому, что расположено чуть ниже, он слегка струхнул. Сначала он не хотел их увечить. Эти братки подходили ему, Грон их просчитал, — мужики выше всего на свете ставили силу. И он решил, что если надерет им зад, то возникнет большая вероятность того, что ему удастся их приручить. Но сейчас ему стало казаться, что он несколько переоценил свои способности. И надо было что-то делать. Грон подумал, что некоторые увечья братьям не повредят, и встретил очередного ударом стопы по гортани, слегка попридержав силу, чтобы ненароком не прикончить. Но с этими ребятами все было не как обычно. Опрокинутый ударом братец даже не кашлянул, он тут же вскочил и, сипло взревев, бросился в атаку. Грон угостил его туда же, но уже от души, а потом добрался до второго. Этот получил пяткой в основание шеи, когда, промахнувшись по Грону, пролетел мимо с очередным дрыном. Третий нарвался на прямой в «солнышко», который Грон не стал смягчать. Ему показалось, что он со всего размаха засветил кулаком по каменной стене. Последний тупо оглядел валявшихся братьев и, в полном соответствии со ставшей уже понятной за время этой схватки семейной традицией, ринулся в безнадежную атаку. Когда последний представитель славной семьи рухнул на усыпанный щебнем и обломками двор, Грон перевел дух и огляделся. За поединком наблюдало изрядное количество народу, потихоньку выбравшегося из своих дневных нор. Еще бы, лихой рев братьев мог поднять мертвых. Заметив, что Грон обратил на них внимание, зрители попытались тихо, но быстро ретироваться, однако не тут то было. Из-за спины Грона послышался начальственный вопль Вграма:
— А ну стоять!
Зрители послушно замерли на месте. Вграм вразвалочку, будто это он сам только что завалил Братьев-гасил, подошел к ближайшему и, небрежно кивнув на лежащие туши, плюнул сквозь зубы и бросил:
— Их мешки сюда.
Тот испуганно глянул на Грона, но Грон невозмутимо разглядывал облака, и незнакомый оборванец, вжав голову в плечи, юркнул в какой-то пролом, из которого, по всей вероятности, вылезли Братья-гасилы. Немного погодя он выволок четыре объемистых мешка. Вграм по-хозяйски вытряхнул их содержимое и принялся сортировать. Отобрав наиболее ценное, в том числе копченую козлятину, полкруга козьего сыра, несколько слегка зачерствевших ломтей хлеба и деревянную флягу, наполненную явно не водой, он быстро запихал это в два мешка, а остальное брезгливо пнул и громко объявил:
— Щерник!
Народ, пока Вграм был занят с мешками, потихоньку отползавший с занимаемых позиций, недовольно заворчал, но Вграм свирепо рыкнул:
— Ну!.. — И ворчание тут же прекратилось.
Вграм повернулся к Грону и подобострастно указал в сторону пролома, из которого приволокли вещи братишек:
— Прошу, хозяин.
Грон помедлил, разглядывая начавших шевелиться Братьев-гасил, и проследовал в указанном направлении.
Он прожил на «ночном дворе» пол-луны. И, похоже, то, что хозяином «ночного двора» стал одиночка, было вопиющим нарушением всех местных канонов. Поэтому первые несколько дней Грону еще трижды пришлось в схватках со стаями других претендентов силой подтверждать свое право на власть. Но, в отличие от первого раза, он особо не церемонился. Так что, как правило, стаи уползали обратно весьма и весьма потрепанные, а он оставался хозяином «ночного двора», в очередной раз подтверждавшим свое право на власть. И кончилось все это только тогда, когда на его стороне выступили Братья-гасилы. Причем обошлось даже без драки. Просто стоило очередным претендентам появиться на «ночном дворе» и начать громко поносить Грона, что являлось тут чем-то вроде официального вызова на поединок, как Братья-гасилы, вывернувшись из-за спины Грона, зарычали в своей обычной манере:
— Хорки. — Дай.
— Мы.
— Начистим.
— Им рыло!
По-видимому, несмотря на поражение, четверо братишек имели в местных кругах ОЧЕНЬ большой авторитет. Потому что претенденты тут же заткнулись и быстро ретировались. И больше никто не появлялся. Возможно, его теперь считали вожаком стаи братьев. Вграм, который неделю назад пытался доказать Грону, что оставлять при себе поверженных хозяев «ночного двора» — самая большая глупость, после столь эффектного выступления громил быстро переменил мнение. Но когда он попытался покровительственно похлопать старшего из братишек по шее, то тут же почувствовал, как на его горле сомкнулись железные пальцы, а ноги внезапно перестали касаться земли. Грон фыркнул и показал жестом, что с того достаточно, и старший из братьев швырнул Вграма на землю, сопроводив угрозой, как всегда высказанной коллективно:
— Еще. — Раз.
— Дернешься.
— Прибьем.
Для того чтобы добиться подобного послушания со стороны братьев, Грону пришлось приложить некоторые усилия. Началось с того, что после той памятной битвы Вграм с комичной настырностью и апломбом вразвалочку подошел к братьям и, пнув валявшиеся рядом мешки, развязно заявил:
— А ну выметайтесь с «ночного двора»!
И братья, похожие на огромных лохматых пастушьих собак-волкодавов, глухо заворчали, но послушно начали собирать вещи. Такова была традиция. Старые хозяева покидали «ночной двор» до тех пор, пока не принимали решения рискнуть и снова сделать вызов. Но Грон тихонько свистнул, заставив Вграма, будто дрессированную дворнягу, мигом развернуть нос в сторону хозяина, и отрицательно махнул рукой, негромко произнеся:
— Пусть остаются.
Вграм, как, впрочем, и Братья-гасилы, удивленно уставился на Грона. Но тот, сказав все, что он хотел сказать, повернулся и лениво двинулся в свои новые апартаменты. Вграм попытался что-то произнести, но сдержался и потрусил за тем, кого он признал своим хозяином, еще больше напоминая при этом послушную дворнягу. Братья-гасилы недоуменно переглянулись, но старший тут же сделал приглашающий жест, и все склонились к нему. Если этот глупец позволил им остаться, грешно было упускать возможность посчитаться с ним этой же ночью. Они появились перед рассветом. Грон, которому, как хозяину «ночного двора», не надо было шляться по городу в поисках пропитания, поскольку каждый, кто пользовался ночлегом на его территории, платил ему медный щерник, хорошо отоспался днем. И потому еще за пару часов до прибытия братьев подготовил им достойную встречу. Так что, когда братья, крадучись, подобрались к его апартаментам и с ревом ворвались внутрь, первое, что их встретило, было тяжелое бревно, подвешенное к потолку на двух канатах. Трое тут же отрубились. Четвертого Грон оприходовал сам. Когда братья наконец очнулись посреди двора, уже рассвело. Грон дождался, пока все четверо более-менее придут в себя, потом ухватил старшего за волосы и, притянув его рожу к своему лицу, внятно произнес:
— Уже второй раз. И я пока никого из вас не убил. Догадайся почему?
Спустя пару часов братьям представился случай убедиться, что они действительно являются исключением из правил. Из стаи в семь человек, рискнувших бросить вызов Грону, относительно целыми покинули «ночной двор» только трое. У двоих были в нескольких местах переломаны конечности, еще двое были мертвы. Одному Грон раздавил гортань, другому переломил позвоночник у основания черепа. Вечером следующего дня, после очередной схватки, старший из братьев подошел к пролому в стене и остановился, неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Вграм по привычке попытался было петухом налететь на него, но брат так зыркнул на оборванца, что тот живо изменил траекторию движения и рванул в сторону, старательно делая вид, будто он направлялся совсем не к этой огромной лохматой образине. Грон не спеша встал и столь же неспешно подошел к брату. Тот неумело попытался изобразить поклон и протянул громадную, как лопата, ладонь, на которой лежало четыре медных щерника. Плата за постой. Все это сопровождалось блестящей, выразительной речью:
— Вот… Это… Мы… Все… Значит…
Грон спокойно взял деньги. Старший из братьев несколько мгновений постоял, потом бочком-бочком отодвинулся и, переваливаясь, побрел к своим. Но утром они пришли опять. На этот раз Грон не стал устраивать ничего серьезного, но, когда братья уже проникли внутрь, откуда-то из темного угла вдруг вылетел нож и пришпилил тунику старшего к здоровенной доске. А потом Грон поднял темный колпак, которым был закрыт свет масляной лампы, и медленно двинулся к ним. Трое, сразу после броска ножа выдвинувшиеся вперед и прикрывшие старшего, несколько отпрянули. Но ни один не отступил. Грон остановился прямо перед ними и, усмехнувшись, сделал жест рукой, приказывающий расступиться. Те только набычились. Тут старший что-то пробормотал, и они нехотя шагнули в стороны. Грон молча протянул руку, одним движением вытащил глубоко всаженный нож и повернулся спиной к нападавшим. За спиной тут же раздался какой-то звук. Грон, демонстративно не обращая на него внимания, отошел на несколько шагов и только потом развернулся. Один из братьев сидел на каменном полу, держась за ухо, а вид у старшего был очень рассерженный. Грон плеснул на дрова, сложенные в очаге, немного земляного масла и подпалил их от масляной лампы. Потом вынул из-за каменного обломка заранее приготовленную флягу с вином, полкруга сыра, вяленую баранью требуху и хлеб, разложил все это на чистой тряпке и, не глядя на братьев, сделал приглашающий жест. Напротив него сел старший, остальные устроились у брата за спиной. Грон отрезал хлеба, сыра, баранины и воткнул нож перед старшим братом. Тот сначала отрезал по куску всего младшим братьям, а потом себе. Грон протянул ему флягу, из которой перед этим отхлебнул сам. Некоторое время они молча ели. Спустя полчаса старший громко рыгнул, намекнув младшим, что культурным людям пора бы уж насытиться и прекратить жевать, и вытер губы жесткой ладонью. Грон тоже отставил флягу и отшвырнул в сторону остатки хлеба с сыром. За обломками что-то шевельнулось, протянулась рука, и остатки трапезы тут же исчезли. На некоторое время над местом совместной трапезы повисло молчание, потом братья заговорили:
— Почему. — Ты. — Нас.
— Не убил?
Грон выдержал приличествующую паузу и ответил:
— Скоро я покину этот город. Не хотелось бы оставлять «ночной двор» без присмотра.
Братья недоверчиво воззрились на него. Затем старший утробно рыкнул и вопросил с покушениями на почтительную интонацию:
— Как тебя зовут, Хозяин?
Грон мгновение промедлил, потом твердо произнес:
— Хорки.
Братья несколько мгновений удивленно взирали на него, потом уважительно, но неуклюже склонили голову.
На «ночном дворе» ночевало около шести десятков разного рода бродяг. И потому за четверть у Грона при всем том, что он каждый день пиршествовал бараньей требухой и дешевым кислым местным вином да прикупил кое-что из необходимых мелочей, скопилось почти семь серебряных зугарников. Поэтому, когда наступило утро базарного дня, он оделся в новую столу, купленную аж за полтора зугарника специально для этого случая, и в сопровождении Вграма и Братьев-гасил торжественно вышел из ворот «ночного двора» и двинулся на базар. Вход на базар свободным иноземцам был строго запрещен, только в качестве раба или слуги при корзине. Вот потому, когда Грон подошел к мытне, в которой уплачивали сбор за право торговли, толстый стражник поднял на него презрительный взгляд:
— Эй, ты, иноземец, куда прешь?
Братья-гасилы тут же вылезли из-за спины Грона и, нависнув над стражником, зарычали в привычной манере:
— Это.
— Наш.
— Слуга. — Он.
— Идет.
— С нами.
Стражник, ошарашенный столь недовольным видом этакой помеси быка и собаки-волкодава, растерянно пролепетал:
— Но у него нет корзины…
Старший свирепо оскалился и, как было заранее договорено, ткнул растопыренной пятерней в сторону рынка:
— Там. Купим. — И с угрозой злобно дернул головой: — Ну? Перепуганный стражник быстро закивал головой:
— Конечно, конечно, проходите, да пребудут над вами милости Щер, Зугар и Магр, господа.
Базар везде базар. По краям площади располагались капитальные лавки, ближе к центру шли крытые торговые ряды, а в самом центре было открытое пространство, просто заставленное корзинами с рыбой и рядами горшков, с площадкой для выступления акробатов и факиров. Грон вышагивал в толпе, прикрываемый со всех сторон мощными телами братьев. А у Вграма была своя задача, и потому, только они прошли мытню, он исчез. Наконец они вышли на самую середину площади. Там выступали пять акробатов, четверо из которых явно были братьями, а один просто на них очень похож. А может, он тоже был им братом, но только по матери или отцу. Грон посмотрел на их представление, потом незаметно вытащил из кошеля серебряный зугарник и жестом подозвал стоящего рядом мужчину в возрасте который подавал братьям реквизит. Мужик сначала огляделся не подзывает ли его какой-нибудь горгосец, и лишь после этого подбежал к Грону. Увидев размер подношения, он распахнул глаза. У иноземцев в Горгосе не могло быть ТАКИХ денег. Грон подмигнул мужику и сказал:
— К закату приходи на «ночной двор», есть разговор.
Мужик побледнел, но, увидев Братьев-гасил, выдвинувшихся из-за спины Грона, обреченно обронил:
— Да… господин.
В этот момент откуда-то вывернулся Вграм и с довольным лицом поманил Грона за собой. Грон проводил взглядом отошедшего мужика и двинулся сквозь толпу.
Лавку купца Сгранка он покинул уже затемно. Купец остался несколько ошеломленным открывающимися перспективами, а Вграм, все время разговора сидевший за спиной Грона и испускавший приглушенные возгласы, бежал рядом с ошарашенным видом. Грон усмехнулся. Ему нужны были деньги, причем много и скоро. Из чего следовало, что этому городу пришла пора познакомиться с настоящей организованной преступностью. И первое, чем он собирался заняться, был игорный бизнес. Причем начать он решил с ореховых скорлупок.
Спустя четверть он покидал Нграмк вместе с акробатами, и в его поясе были зашиты десять расписок Сгранка, по каждой из которых он мог получить двести золотых магриков и половинку разрубленной надвое золотой монеты, по которой Братья-гасилы должны были опознать его посланца, в случае если он не сможет приехать сам. А за спиной оставался город, сошедший с ума от трех скорлупок и шарика и не подозревающий, что уже подготовленный Гроном новый и смертельный удар носит название «лотерея».
— И вы хотите проникнуть туда, господин? — Самой, владелец труппы и отец акробатов, пятый из которых действительно был плодом греха одной горгоски с Самоем, был явно испуган. Грон его понимал. Тайное убежище Ордена выглядело богатым горгосским поместьем, а возможно, им и было. Судя по рассказу первосвященника с Ситакки, Орден вряд ли упустил бы возможность использовать дармовую рабочую силу, каковой являлись ученики.
— Нет. Это было бы бесполезно. Есть много способов узнать то, что мне надо, и без подобного риска.
Самой облегченно вздохнул. Но тут же нашел новую причину для беспокойства:
— Но если мы войдем в Сграр, покинуть его будет невозможно.
— Так ты собираешься всю оставшуюся жизнь давать представления только в Сграре? — полюбопытствовал Грон.
Самой смутился:
— Нет. Мы, конечно, поедем дальше. Но только после того, как глава городского совета сочтет, что мы дали уже достаточно представлений, и прикажет надсмотрщику за иноземцами сделать отметку на нашей подорожной. Без этого любой из горгосцев, встретившийся нам на дороге, может объявить нас своими рабами.
Грон стиснул зубы. Ну и порядочки.
— Значит, вас защищает только мятая полоска кожи. — Он криво ухмыльнулся. — Слабая защита.
Самой вздохнул:
— Да, господин, я знаю некоторых акробатов, которым это не помогло. Вернее, я так считаю, поскольку никогда их больше не видел. Мы стараемся не ходить далеко на север. Там много рудников и потому всегда нужны рабы. Пока нам везло.
Грон задумчиво посмотрел на небо. До заката оставалось еще около трех часов.
— Значит, ты говоришь, из города выйти невозможно?
— Да, господин.
— А вы всегда даете представления только в городе…
— Да, господин.
— А почему?
— ?!
Грон кивнул вниз, в лощину:
— Чем тебе не нравится эта большая богатая деревня? Самой непонимающе посмотрел в сторону, куда указывал Грон. Чуть погодя Самой потерянно протянул:
— Я не знаю, господин. Мы никогда не выступали в деревнях.
— А почему? Это запрещено? Самой мотнул головой:
— Нет. Я знаю, что некоторые труппы дают представления в деревнях, но мы ни разу…
— Значит, сегодня будет первый раз, — жестко перебил его Грон и направился к крытому фургону, в котором он передвигался по Горгосу вместе с акробатами уже целую четверть.
Деньги Сгранка позволили акробатам купить новые фургоны и лошадей, а также хорошо обновить реквизит. Грон собирался подвизаться на поприще метателя ножей, для чего закупил для себя десяток довольно приличных бронзовых клинков и заказал у плотника мишени. Согласно висящей у него теперь на шее полоске кожи, он уже несколько лет разъезжал по Горгосу с труппами акробатов. Подобные вещицы, своевременно снятые с бесхозных трупов, иногда позволяли хорошо пополнить карман прислужников местного общественного крематория, обиходующего бедняков и иноземцев. Самой устало посмотрел в спину удалявшемуся человеку, столь внезапно свалившемуся на его седую голову, и понуро побрел к своим ребятишкам.
Представление началось на славу. Грон в этот вечер не хотел выступать. Его задача на ближайшие два вечера была проста. Найти кого-нибудь из обслуги поместья и попытаться поближе с ними познакомиться. Он не был уверен, что это удастся сделать в первый же вечер, но в таких местах слухи распространяются быстро…
Ему повезло буквально в первый же час представления. Рослая, под стать ему, тридцатилетняя кухарка, с огромной корзиной и пышными формами, несколько раз стрельнула глазами в его сторону. Грон, еще в начале вечера занявший позицию рядом с этаким увальнем, смотревшим на акробатов разинув рот, ткнул того в бок и спросил на ухо:
— Что это за бабенка?
Парень тупо хлопнул глазами, потом осознал вопрос и, расплывшись в улыбке, ответил:
— А, это Лграна, кухарка из поместья. Сладкая баба, но стерва. Ты от нее держись подальше. Она любого мужика в постель может затащить. — Он окинул взглядом Грона и гыкнул: — Даже с иноземцами путалась.
Грон хмыкнул. В деревнях, как он и рассчитывал, нравы были попроще. Как сегодня выяснилось из рассказа Самоя, акробат приобрел пятого сына именно после представления в одной из деревень. Надо полагать, этим и было вызвано его нежелание выступать в деревнях.
— Вообще-то я не думаю, что они уж очень сопротивлялись, — поддержал разговор Грон.
— Так она ж изведет. Для ее дырки три отростка надо, чтобы, пока один работал, остальные отдыхали. А иначе — засмеет. Но… ядреная баба, ой ядреная. — Мужик сладко вздохнул. — Оттого ее, наверное, хозяева из столицы и отправили. Она у нас всего две луны, а уже половину мужиков перепробовала. Тех, кто на передок послабже. Остальные дюже опасаются.
Грон со знанием дела кивнул и, повернувшись, поманил Самоя:
— Сразу, как отработаете, объявишь меня.
Самой не мог упустить такой важный повод испугаться и в мгновение ока побледнел.
Грон был в ударе. Ножи слушались малейшего движения руки, а под конец он вывел из толпы Лграну и предложил ей встать у мишени. Красотка кокетливо надула губки и приняла несколько фривольную позу. Грон поднял руки, взывая к тишине. Народ замер. Грон зажал в каждой руке по два ножа, а еще один взял кончиками пальцев. Примерившись, он легонько подбросил пятый нож и, когда тот, кувыркнувшись в воздухе, начал падать, резким движением рук метнул ножи, в последний момент подхватив у самой земли пятый и послав его вдогон. В полной тишине ножи со звоном воткнулись в дерево совсем рядом с изящными ушками, распоров платье с обеих сторон груди, а последний, пятый, пробив подол, вошел прямо между ног, возможно даже срезав курчавые волоски. Грон бросил на потрясенную женщину горячий взгляд, под восторженный рев и дождем посыпавшиеся щерники вырвал из дерева ножи и, собрав их в подобие букета, преподнес ей, опустившись на одно колено и прижав к груди левую руку. Лграна несколько мгновений еще постояла, привалившись спиной к мишени, а потом с легким вздохом приняла букет. Грон пригляделся и чуть не присвистнул. Вот это номер! Ее дыхание было прерывистым, взгляд осоловелым, а щеки разрумянились. Судя по всему, она кончила прямо у мишени. Он вскочил, галантно обхватил ее за талию и увел от мишени, свирепо мотнув головой в сторону Самоя. Тот поспешно выпустил своих ребят, и толпа тут же уставилась на них. Грон усадил женщину на землю за фургонами и сбегал к себе за вином. Когда он вернулся с кувшином, женщина уже оклемалась. Залпом выпив стакан, она вперила в Грона горящий взгляд и, внезапно протянув руку, вцепилась ему в пах.
— Откуда ты взялся, красавчик? Грон, охнув про себя, оторвал ее руку.
— Издалека, сладкая, — расплылся он в улыбке.
Лграна надула губки, потом поднялась и, сняв шаль, обмотанную вокруг пояса, прикрыла свою роскошную грудь, почти вывалившуюся сквозь разрезы, сделанные его ножами по бокам лифа. Дырка в юбке была почти не видна. Прижавшись к бедру Грона, Лграна жарко зашептала ему на ухо:
— К полуночи приходи к прошлогодним стогам на границе поместья. — И, куснув его за ухо, двинулась к своей корзине призывно виляя бедрами.
Утром, когда Лграна, шатаясь, поднялась с истерзанного соломенного ложа и, сгребя в охапку платье, как была нагишом побрела в сторону поместья, Грон, морщась от боли во всем теле, осторожно оделся и, аккуратно и широко переставляя ноги, двинулся к фургонам. Следовало обдумать все, что ему рассказала Лграна в перерывах между основным занятием сегодняшней ночи. А главное, надо было сказать Самою, чтобы упаковывался. Потому как пора было отправляться дальше. После сегодняшней ночи Грон понял, что еще одну такую он не выдержит.
Сграр они покинули спустя пол-луны. Все это время Грон провел, напряженно обдумывая не только дальнейший маршрут, но и пути отхода. Лграна не подвела. Она знала все и обо всех. Вообще Грон был даже слегка испуган столь крупной удачей, что обрушилась на него в тот день, вернее, ночь. То, что он думал устанавливать постепенно, переходя от одного источника к другому, двигаясь к цели шаг за шагом, он вдруг получил будто на серебряном блюдечке. Лграна за свою бурную жизнь прошла путь по многим убежищам Ордена, часто прокладывая его не столько своим поварским умением, сколько умением другого рода. Так она добралась до главного храма Магр. Ее частенько приглашал в свои палаты даже сам Верховный жрец Вграр. Впрочем, не так часто, как ей хотелось бы, да и силенок у него для нее явно было маловато. Он вообще предпочитал большую часть их тратить на удовлетворение своих честолюбивых амбиций, а не на удовлетворение собственной похоти. Однако на менее ненасытную махрушку, чем была у Лграны, его хватило бы с лихвой. А Лгране было мало, и она добирала где могла. Узнав об этом, Верховный жрец, довольно высоко ставивший свои мужские достоинства, был оскорблен в лучших чувствах. Вследствие чего Лграна, до того с каждым перемещением постоянно приближавшаяся к столице, в два счета оказалась в начале пути. Правда, гораздо южнее того места, откуда начала. Все это Лграна сообщила ему, конечно, не напрямую. Просто в перерывах между скачками она начинала вспоминать своих мужиков, а Грон, умело поддакивая и вставляя даже не вопросы, а восклицания по поводу того, что там, наверно, холодно, а там душно, и как это можно в пещерах жить, и разве можно такие домины из камня построить, они ж, наверно, обрушатся, и тому подобные, заставлял ее достаточно подробно описывать все места, в которых она побывала, и их обитателей. И, естественно, их мужские достоинства. Хотя это она описывала исключительно по собственной инициативе, оценивая их, надо сказать, чрезвычайно низко. Но главное он узнал под утро. Лграна как раз обрабатывала его языком. Грон задал вроде бы ничего не значащий, но подготавливающий почву для следующего вопрос — как страшно, наверно, в подземельях главного храма и какие несчастные пленники, что туда попали. Лграна, оторвавшись от своей соски, фыркнула:
— Кому как, сладкий мой. Перед самым моим отъездом туда приволокли одну фифочку, причем с детишками. Так ты представь себе, ей даже кровать и стол в подземелье спустили. Свитки из вивлиофики таскают. Кормят, что твою матрону. Так что нечего таких жалеть. — И она снова занялась любимым делом, а Грон едва сдержался, чтобы не отшвырнуть ее, не припустить к фургонам и не рвануть прямо в столицу. Но, конечно, не сделал ничего такого.
И вот сейчас он напряженно размышлял над тем, как все лучше устроить. Пути отхода были предусмотрены. Тамор со своим кораблем регулярно курсировал между Аккумом и Нграмком, возя кожи, необработанную шерсть и постоянно мелькая на глазах у портовых стражников и чиновников. А в столице группа акробатов кочевала по пяти столичным базарам, лишь иногда отлучаясь в городки, расположенные не дальше чем в трех днях пути. Она была сформирована из двух десятков людей, которых они подготовили с Ягом. Но выходить на связь с ними нужно было осторожно — глупее, чем оказаться опознанным и схваченным в самом сердце Горгоса, придумать было нельзя. Наконец, когда они уже были готовы покинуть Сграр, Грон пришел к Самою:
— Куда думаешь отправляться дальше, Самой?
Тот моментом испугался и, втянув голову в плечи, забормотал:
— Но… Господин… Акробаты… Труппа… Мы обычно… Грон вздохнул и сказал прямо:
— Мне нужно в столицу. — И, подождав минуту в надежде, что Самой придет в себя, но так и не дождавшись, жестко закончил: — И побыстрее.
И вот уже вторую четверть два фургона тащились на север. Грону хотелось вскочить на коня и преодолеть это расстояние за одну четверть, но делать этого было нельзя. Его остановили бы на первой же заставе, которые попадались здесь каждые двадцать миль. А прорываться к главному храму, оставляя за собой хвост разгромленных застав, было все равно что выйти на главный базар столицы и заорать:
— Я — Грон, командор Корпуса!
Вернее, орать на базаре было безопаснее. Могли не поверить Поэтому иной альтернативы, чем такое неторопливое продвижение к цели, не было. Но при этом возникала другая опасность. Полученная им информация могла устареть, Толлу с детьми могли перевести в другое место. Посему Грон мучился неизвестностью и клял Горгос с его дурацкими порядками. Правда, про себя.
Беда пришла часа за два перед закатом. Позже Грон, по здравом рассуждении, понял, что чего-либо подобного следовало ожидать. Судьба имеет привычку разбавлять сладкий сироп удач горечью бед и поражений. А уж ему-то она сразу отвалила удач полной мерой.
Кряжистый, чернявый мужик, поросший волосами, казалось, даже на лбу, вылез из придорожных кустов и по-хозяйски схватил под уздцы коня, запряженного в передний фургон.
— Все, иноземцы, кончилась ваша дорога.
Самой, уже выскочивший из фургона и замерший у облучка, вмиг все понял и побледнел. Это были охотники за рабами.
Когда Грон выбрался наружу, акробаты уже были связаны. Его схватили двое. Всего охотников было семь человек, вооруженных плетьми, короткими мечами и арканами. Грон окинул их оценивающим взглядом. Крепкие, лохматые мужики, привычные скорее к мотыге или рукоятке плети, чем к мечу. Он мог бы сделать их без особых проблем. Но… что потом? Как добраться до столицы? Куда девать трупы? И что, если, пока он будет заниматься убийством, на дороге появится кто-то еще. Конечно, все эти вопросы с течением времени никуда бы не исчезли, но подумать над их решением можно было и позже. Когда выяснится, куда и зачем их везут.
Их связали и повезли в их же фургонах. Ехать пришлось недолго. Часа через два они въехали на территорию небольшого поместья. Грона выволокли из фургона, и он, окинув взглядом поместье, понял, почему эти мужики предпочли такой способ получения рабов. Вряд ли у здешних хозяев были лишние деньги на новых рабов. Из покосившегося дома вышел еще один представитель этой банды. Судя по столь же засаленной, но более богатой одежде, это был главарь.
— Ну, Волосатый, кого на этот раз?
Волосатый спрыгнул с коня и подобострастно поклонился:
— Акробаты.
Хозяин презрительно сморщился:
— За этих много не дадут. Кому нужны акробаты? Ну да ладно, волоки их в барак. Клеймить завтра будем. — Он кивнул в сторону барака: — Туда их.
Когда за пленниками захлопнулись ворота барака, Грон некоторое время полежал, прислушиваясь, а потом начал осторожно двигать суставами, с противным хрустом извлекая их из суставных сумок. Через полчаса он сумел переместить руки вперед и заняться узлами на ногах. Еще через несколько минут он уже был свободен. Акробаты смотрели на него разинув рты. Грон негромко произнес:
— Ну что, развязать или собираетесь оставаться здесь? Самой тут же затрясся, но у ребят загорелись глаза. Грон быстро распутал двоих и, наказав им тихо помочь остальным, скользнул к воротам. Сквозь прогнившие доски был виден одинокий охранник, безмятежно похрапывающий у самых ворот. Грон, отойдя к противоположной стене, начал осторожно карабкаться наверх. Конечно, можно было выбить хлипкие ворота и, быстро прикончив охранника, броситься в дом. Но существовала очень большая вероятность того, что грохот рухнувших воротин перебудит всех на две мили в окружности. А лезть в дом, не ведая расположения противников, представлялось ему не очень разумным. К тому же ночной бой — дело непредсказуемое. Ночью зачастую выигрывает не самый умелый, а самый незаметный. Кто-то, к примеру, мог подчиниться естественным рефлексам и, вместо того чтобы броситься в бой, дунуть в темноту. А у него не было времени искать пугливых. И потом, судя по словам главаря и состоянию строений, его предположение о том, что их захватили бедные земледельцы, оказалось неверным. Скорее всего, это все-таки была банда, профессионально промышлявшая этим ремеслом, а значит, им приходилось всегда Держаться настороже. В рассуждении чего он избрал самый тихий вариант.
Охранник даже не успел проснуться. Грон зажал ему рот и, обхватив руками голову, резко крутанул ее к плечу. Хруст сломавшихся позвонков прозвучал в ночной тишине прямо-таки оглушительно. Грон скользнул к фургонам. Эти горе-налетчики Даже не удосужились их разгрузить, только распрягли и пустили пастись лошадей. Он сразу же нащупал свои ножи. Вытащив их, он перекинул один в правую руку, зажав остальные в левой и, быстро разувшись, стремительно и бесшумно двинул к дому. Внутрь он проник через выломанное окно. Все, кроме главаря спали в одной комнате. Грон примерился и, осторожно ступая двинулся через комнату, с каждым шагом нанося короткий удар Однако в середине комнаты, когда противников осталось всего двое, прогнившая половица лопнула с громким треском. Оба оставшихся противника вскинулись и ошалело уставились на Грона. Он не стал ждать, пока они придут в себя, а, выпустив лишние ножи из левой руки и оставив в ней только один, метнул оба ножа обеими руками. Они вошли в тела одновременно. Из комнаты главаря послышался шум. Грон быстро подобрал валявшиеся под ногами ножи и скользнул к окну. Отсюда он держал в поле зрения и окно комнаты главаря, и дверь. Но главарь оказался умнее. Он проломил ветхую стену строения и рванул через поле. Грон выскочил на улицу и примерился. По его прикидке, до главаря было уже шагов сорок, тем более ночь скрадывает расстояние, так что он метнул ножи обеими руками. Один чуть выше другого. Как ни странно, попали оба. Грон перевел дух, и, подойдя к бараку, выбил щеколду, и открыл ворота. Махнув рукой в сторону фургонов, он громко сказал:
— Запрягайте лошадей, — и, подхватив за ноги мертвого охранника, поволок его к дому.
Притащив напоследок труп главаря, Грон собрал в доме кучу досок и соломы и разложил поверх нее трупы. Потом обыскал карманы, кошели и мешки и сложил рядом деньги. Он собирался представить дело как несчастный случай. И если стража, прибывшая на пожар с ближайшей заставы, найдет среди сгоревших вещей еще и деньги, то вряд ли у кого возникнет мысль, что могло быть по-другому. Грон придирчиво оглядел создание рук своих и занялся конструкцией, которая должна была поджечь дом, когда они будут уже далеко от места пожара, дабы никто не смог связать это происшествие с ними.
Полчаса спустя они снова катили по дороге в сторону столицы. Самой привычно трясся, а Грон уже в который раз все мысленно проверял. Свеча должна была гореть часа три, в самом нижнем положении она пережжет полосу ткани, и на пол, обильно политый маслом, упадет масляная лампа. На то, чтобы разгорелся пожар, положим еще полчаса, а к тому моменту они будут уже за второй заставой. Так что даже если кому и придет в голову связать фургоны акробатов со сгоревшими телами в заброшенном доме, что-либо предпринимать будет уже поздно. И потом, Грон сильно надеялся, что монеты, найденные на пепелище, заткнут рот любому, у кого могут возникнуть какие-то сомнения.
В столицу они прибыли к вечеру. С того момента, как Грон сошел с корабля в Нграмке, прошло уже больше трех лун. То, что они подъезжают к столице, стало ясно еще за день пути. Сначала вдоль дороги появились верстовые столбы. А когда до столицы остался час пути, грубо обтесанные каменные столбики сменили роскошные мраморные колонны. Перед самыми городскими воротами, которые представляли собой огромную мраморную арку — поскольку город уже давно перерос не только кольцо мощных внешних стен, но и даже просто обозначенную мраморными тумбами городскую черту, — была обширная мощеная площадка, украшенная вереницей мраморных статуй. Но до самих ворот они почти полчаса ехали по дороге, зажатой с обеих сторон домами, тавернами, постоялыми дворами. И от обычной городской улицы эта дорога отличалась только теми же мраморными верстовыми столбами, многие из которых предприимчивые хозяева постоялых дворов приспособили под коновязи. Враг уже много столетий не переступал границ Горгоса, а рабы и иноземцы находились под слишком жестким контролем, чтобы иметь какой-нибудь шанс организоваться. Так что стены города давно уже не служили защитой. И даже в некоторых укромных местах уже стали источником дармового кирпича. Город оыл олицетворением величия Горгоса. Он был как минимум в пять раз больше, чем Эллор. Огромные дома в пять — семь этажей, зачастую занимающие целый квартал, были украшены роскошной лепниной, правда местами обвалившейся. Но Самой рассказывал, что весной, ко Дню тезоименитства, владельцы были обязаны заново отделывать фасад. Правда, этим их обязанности и ограничивались. И часто прогнившие балки перекрытия внутри домов просто подпирали бревнами. Как рассказывал тот же Самой, в этих величественных домах были только узкие клетушки, в которых ютились жители самого блистательного города Ооконы, и не было предусмотрено никаких кухонь. Поэтому жители питались в тысячах маленьких таверн, да и вообще большую часть времени проводили на воздухе. По этой причине улицы были плотно забиты народом. В глазах рябило от ярких одежд. Кстати, это тоже было строгое повеление властей. Жители столицы могли есть раз в день, но выглядеть они должны были блестяще. Городская стража с нищими и оборванцами не церемонилась: тому, кто попадался в первый раз, отрубали правую ладонь, а тех, кого ловили с уже отрубленной ладонью, просто отдавали в главный храм Магр для ритуальных жертвоприношений. Так что никакого «ночного двора» в столице не было. В отличие от других городов, у ворот не было мытни. Когда Грон спросил об этом Самоя, тот, едва они проехали ворота, принявшийся было что-то высматривать, только пожал плечами.
— Они говорят, что их столица — величайший город мира. А потому всякий, кто хочет восхититься этим чудом, может войти в город свободно. Но лучше платить за въезд в любом другом городе, чем жить здесь. Никакой прибыли, только убыток. Публика здесь пресыщенная, а цены… — Он на мгновение закатил глаза, а потом снова принялся что-то высматривать, осторожно правя лошадьми в плотной толпе людей и повозок.
Наконец Самой увидел то, что искал. Это был постоялый двор. В столь большом городе существовали даже специальные постоялые дворы для иноземцев. Пока что лучшим, о чем Грон слыхал, были отдельные комнаты на постоялых дворах Нграмка. Им-то приходилось ночевать или в конюшне, рядом с лошадьми, или в собственных фургонах на заднем дворе. Фургон ловко втиснулся в промежуток между пешеходами и, грохоча по бревенчатой мостовой, въехал в распахнутые ворота. Грон слез с облучка, на котором устроился перед въездом в город, и огляделся. Обычный постоялый двор: конюшня, отхожие места в углу, но за забором слышался многоголосый шум огромного города. Они были в столице. До главного храма Магр оставалось полдня пути.
На следующий день в его комнату робко постучал Самой. Грон, к тому моменту уже поднявшийся и делавший растяжку, рявкнул:
— Открыто.
Самой торопливо отворил дверь и испуганно возник на пороге.
— Простите, господин…
Грон повернулся так резко, что Самой вздрогнул.
— Самой, сколько раз тебе говорить — я для тебя не господин, особенно сейчас. Я — такой же акробат, как и все остальные в твоей труппе.
Самой побледнел и быстро закивал головой. Грон тяжело вздохнул. У Самоя страх, несмотря на то что он был его естественной эмоцией, мог легко забить все остальные чувства.
— Ну, какие проблемы?
— Простите, гос… Грон. Я должен взять вашу подорожную и отметить у квартального надзирателя за иноземцами. А то вам нельзя будет покинуть постоялый двор.
Грон молча снял кожаную полоску, болтавшуюся на шнурке на шее, и протянул Самою. Тот схватил подорожную и исчез за дверью.
Они с парнями уже завтракали, когда в обеденный зал вбежал белый как мел Самой. Грон, при виде его лица почуявший неладное, живо доел мясо с тушеными овощами и подошел к Самою, который рухнул на лавку у входа и привалился к стене, разевая рот как рыба, выброшенная на берег.
— Что случилось?
— Там… Надсмотрщик… Он вас… Он того… Он знает того акробата.
Грон напрягся. Этого еще не хватало.
— Где он?
— За воротами.
— А почему сразу сюда не пошел?
— Сюда? — От такого вопроса Самой даже слегка успокоился. — Здесь же иноземцы…
— Он знает, что я не тот, за кого себя выдаю? Самой горестно кивнул.
— Он расспрашивал меня, чем вы занимаетесь в труппе, и я ему рассказал. Тогда он спросил, как вы выглядите. А когда я рассказал, он расхохотался и, ткнув пальцем в какую-то отметку, сказал, что сам отмечал эту подорожную прошлой осенью. Так что не стоит его дурить.
— Он со стражей?
Самой отрицательно мотнул головой. Грон задумался. Это навевало определенные надежды. Если бы надсмотрщик хотел его забрать, то наверняка пришел бы со стражником. А, впрочем, возможно, у него столь развито профессиональное презрение к иноземцам, что ему не пришло в голову, что кто-то из них может сопротивляться. Грон проиграл несколько вариантов, начиная от того, чтобы рвануть через забор, и кончая убийством надсмотрщика, но, насколько он смог понять, в столице без отметки в подорожной и специального жетона иноземцам делать нечего. Моментально загребут в рабские бараки, так что по всему выходило, что надо рискнуть. Он сунул руку в кошель и двинулся к двери.
Надсмотрщик за иноземцами оказался дородным мужчиной с необъятным брюхом, вываливающимся из-под ремня. Он стоял подбоченясь, у ворот постоялого двора и смотрел на дверь. Грон двинулся к нему, напряженно его разглядывая и готовый к любому развитию ситуации. Когда он подошел вплотную и подобострастно поклонился, надсмотрщик хмыкнул и довольно хлопнул себя по животу.
— Значит, говоришь, Искуан?
Это имя стояло на его подорожной.
— Да, господин. Надсмотрщик хохотнул:
Назад: Частъ II Год Полной зимней ночи
Дальше: Часть IV Смертельный удар